Хозяин стояка. Повесть

ВСТРЕЧА С ХОЗЯИНОМ

Иду с улицы, а двери нашей квартиры распахнуты настежь.

Напротив туалета стоит Тамара Михайловна, соседка по этажу. Одежда прижата к груди, а низ голый.

На унитазе лицом к бачку сидит мужик. На спине его спецовки надпись — ГБУ[1] «Текстильщики».

Я некоторое время смотрю на них, а потом говорю:

— Что тут происходит?..

— Да, погодите! — одергивает меня Тамара Михайловна.

Я смотрю на её бледный голый низ. Между ног у неё маячит пучок русых кудряшек.

А мужик из туалета отвечает:

— Чиним утечку!

И тут я понимаю, что нахожусь не в своей квартире. Тамара Михайловна, слегка вскрикнув, поспешно опускает одежду на своё срамное место.

Я, быстро развернувшись, бегу к выходу! Проходя мимо лифта, понимаю, что ошибся дверью. Должен был идти направо, а я пошёл налево и угодил в квартиру соседки.

В районе 14.00 звонок в дверь. Внуки должны вернуться из школы. Я, открыв дверь, сталкиваюсь нос к носу с незнакомым мужчиной. Он, рукой отстранив меня с дороги, входит в квартиру.

— Вы кто? — успеваю, спросить его.

— Техник, — говорит он и направляется прямо в туалетную комнату.

Я вижу, что он сантехник и быстро вспоминаю: с коммуникациями у меня всё в порядке.

— Я сантехника не вызывал… — говорю я.

Он достает из кармана смартфон и, взглянув на него, отвечает:

— У меня всего пятнадцать минут для работы! Не мешай!

— Вам у меня делать нечего… — повторяю я.

— Нечего?! — сердится он. — Тут сказано, тебя заливает верхний сосед!

Потом, убрав смартфон в карман, отворяет дверцу шахты стояка.

Там одна большая и две малые трубы, которые идут из подвала до девятого этажа. Большая труба — стояк! По ней протекает всякая нечисть, а по двум малым трубам подаются в квартиру холодная и горячая вода. Я в это шахтенное чрево залезаю каждое 15-е число, чтобы снять показания водосчётчиков.

— Придержи мне дверцу! — командует он.

Я слушаюсь и лезу между унитазом и стеной. Пространство туалета заполнено самим сантехником. Держать закрывающиеся дверцы с первого раза мне не удается. Тогда он, прижав меня коленом к стене, говорит:

— Садись, вот тут!

Там стоит ёрш и ведёрко с тряпкой. Я, втиснувшись копчиком к стенке шахты, встаю на четвереньки, носом дышу в его паховую зону. Сантехник тут же ставит левую ногу на мою спину. На этот раз ему удается держать непослушную дверцу. Он, неуклюже нагибаясь в шахту, что-то проверяет, освещая себе карманным фонарём.

Я внутренне начинаю кипеть от обиды. «Почему он со мной обращается так, будто я в его подчинении? — думаю я. — Кто он такой?»

— Разве тут не видно, что кругом сухо… — говорю я мирно. — Если бы меня заливало, то всё было бы совсем иначе…

Но тот, увлечённый поиском места протечки, пропускает мимо ушей моё замечание. Тогда, вдохнув полной грудью, задерживаю дыхание для смелости:

— Собственно… — говорю я. — Я не лучший вам помощник…

Но сантехник и на этот раз ноль внимание на мои слова.

— Послушайте! Мне ваше поведение не нравится… Что за манера, командовать в чужом доме?..

— Уйди отсюда! — говорит тут он и добавляет. — Принеси мне книжку за оплату.

— Без спросу ворвались в квартиру!.. — почти ору я. — Что вы себе позволяете? Кто вы такой?

— Я техник, имею право! — говорит он спокойно.

— Как вас зовут?

— Моё имя спроси у моей матери! — отвечает он. — А так в вашем округе любой называет меня «сантехник»!

Стою и даже не знаю, что сказать.

— А ты сам, кто такой будешь? — спрашивает он.

— Меня зовут… — начинаю я.

— Не-не! — перебивает он меня. — Имя скажешь кому-нибудь другому, мне оно ни к чему. Что ты делаешь?

— Книги пишу… — сердито бросаю я.

— Ах, ты пейсатель?! — сильно повышает он голос. — О чём они?

— О мигрантах… — говорю я.

Его лицо принимает серьёзный вид.

— Вот перед тобой такой человек! Что ты о нем знаешь?

— О вас что ли?.. — говорю я.

— Именно!

— На днях на вас жаловалась наша соседка… — говорю я. — Вы её насильно вынуждали то ли к сожительству…

— Ты можешь назвать имя этой женщины?

Я понимаю, что это небезопасно.

— Руки не будете распускать?..

— Да епта!.. — скрипит зубами он. — Не тяни!

Вижу левый глаз у него красный, будто наливается кровью.

— Тамара Михайловна… — отвечаю быстро.

Сантехник, опустив голову на грудь, спрашивает:

— Ну, как она тебе?!

— Да, как вам сказать… — начинаю я.

— Одно слово! — перебивает он меня. — Нравится или не нравится!

— Нет… — говорю я, а потом поправляю себя. — Да…

— Хе-хе! Жёнушку испугался? — говорит он сочувствующим тоном. — Она ведь и вправду вас обоих съест вместе с потрохами!

Я неожиданно для себя вдруг осёкся!

— Неужели ревнуешь? — говорит сантехник.

— Ревную… — говорю я твёрдо.

— А она? — позёвывает он. — Тебя ревнует?

— Она у меня достойная женщина… — говорю я, насколько возможно спокойным тоном.

— Ты и есть гость при деле! — тычет он в меня указательным пальцем. — Такой же, гость при деле, как называешь нас иностранным словом — гастарбайтер! Ты смирился с судьбой быть подкаблучником у своей белой жены! Ты, духом угасший, ослабленный от безысходности человечек! От свободной жизни у тебя ничего не осталось. Ты тронутый порчей фрукт! Кроме себя ты никому не нужен!

Наш разговор перебивает звонок из кармана спецовки сантехника.

— Да, знаю я! — говорит он кому-то и, не попрощавшись, выходит из нашей квартиры. Я провожаю его до двери, а потом там и остаюсь у глазка посмотреть, что он будет делать дальше.

Широкая спина сантехника удаляется в другую сторону лестничной площадки. Останавливается у двери Тамары Михайловны и сходу начинает колотить в неё открытой ладонью. Стук сильнейший. Я стою и слышу каждый его удар.

Но дверь не открывается. Потом, повернувшись на 180 градусов, направляется к лестнице, а оттуда, двигаясь медленными шагами, уходит вниз.

ПРОСЬБА ЖЕНЫ ОФИЦЕРА ФСБ

На лестничной площадке встречаю жену офицера эф-эс-бэ, семья которого недавно переехала к нам по соседству. Лицо со свежим макияжем, веки подведены, синие тени подчеркивают голубые глаза — вся такая писаная красавица.

— Здравствуйте… — говорю я и добавляю. — Извините, я к вам так, без имени и отчества, их ещё не знаю…

— Необязательно! — говорит соседка строго.

Мы останавливаемся. Думаю, сейчас будет какой-то серьёзный разговор. И тут она указывает на стену квартиры Тамары Михайловны.

— Что это такое? — спрашивает меня.

Я смотрю туда и вижу подтёк от потолка до пола.

— Надо позвонить в ЖЭК и спросить, — говорит она, — знают ли они, что тут творится?

— Я прежде не замечал… — отвечаю.

— Помогите соседке, — говорит она, смягчив голос. — Не понимает она, что делается с ее квартирой.

Я вообще-то не хочу этим заниматься, на деле же кивком головы отвечаю, да, мол, сделаю. Хотя делать мне этого не хочется. Вообще ничем мне не хочется заниматься.

Подхожу к стене, на которую указала жена офицера эф-эс-бэ. Снимаю очки и вижу струйку воды на стене. Запрокинув голову, ищу, откуда вытекает вода. Нахожу! Она вытекает из стыка потолка с несущей балкой. Потолок тоже сильно намок. В одном месте отвалилась штукатурка, которая лежит на полу, образуя непонятный рисунок.

Нажимаю на звонок, но никто не откликается. Понимание того, что звонок может не работать, меня останавливает. Вижу, рядом с кнопкой торчат отрезанные концы провода. Стучу, от непривычки тихо. Кто-то крадущимися шагами подходит к двери.

— Эй! Тамара Михайловна!

Потом, затаив дыхание, жду ответа.

— Я слышу ваши шаги, вы дома! — повторно говорю я. — А знаете ли вы, что вас заливает!

— Ну и пусть заливает? — отвечает она спокойно.

— Тамара Михайловна, срочно позвоните в ЖЭК.

Из квартиры — ни звука. Начинаю закипать, но успокаиваю себя: «Надо! Поручение жены офицера эф-эс-бэ».

— Я ваш сосед по лестничной клетке, — говорю я. — Моя соседка попросила меня помочь вам…

— Не верю! — говорит Тамара Михайловна.

— Как? Как?! — не понимаю я.

Через некоторое время она отвечает:

— Я боюсь…

Слышу, шмыгая носом, она плачет.

Стою и думаю: «Нашёл себе головную боль!»

— Он так караулил за дверью, пока я не открыла дверь, — всхлипывает Тамара Михайловна.

— Кто караулил? — спрашиваю я.

— Я его боюсь! — говорит она опять. — После того, как я не пустила, пришел не один. Когда я открыла дверь, он ввалился со словами: «Пошутил!»

— Кто это? — говорю я.

— Хозяин стояка! — отвечает она.

— Тогда, давайте я позвоню в ЖЭК, — говорю я. — Пусть ликвидируют аварию, а то не долог час, дом обрушится.

— Ни в коем случае! — кричит Тамара Михайловна. — Видеть этого подлюгу еще раз, нет у меня сил!

— Вы о ком? — говорю я.

— О хозяине стояка, — повторяет она и добавляет. — Он меня прошлый раз изнасиловал!

Я мог лишь вымолвить:

— Причем тут это?..

— Если вы мой сосед, Христом богом прошу, не звоните никуда! — зарыдала вдруг за дверью Тамара Михайловна. — Я не буду открывать никому свою дверь. Слышите?! Вода у меня на полу в кухне и в ванной. Это он специально сделал, чтобы добить меня! Чтоб ему было пусто!

Но обещание жене офицера эф-эс-бэ меня обязывает. Я набираю диспетчера. Зуммер частый, дежурный с кем-то разговаривает. Перезваниваю, отвечает приятный девичий голос. Сначала она со мной здоровается и тут же предупреждает. «Ваш звонок важен для нас, не бросайте трубку. В целях безопасности наш разговор будет записан. Теперь говорите».

— Девушка, у нас аварийная ситуация. В квартире соседки, в прямом смысле слова, вода течет по стене.

Она спрашивает:

— Я с кем разговариваю?

Я отвечаю на все её вопросы. Уточняет она также наш адрес, этаж, подъезд, код входной двери.

— Ваша заявка принята, — говорит она. — Ждите сантехника! Всего хорошего!

ТАМАРА МИХАЙЛОВНА

Мне надо идти в клуб. Первоначально решил предупредить Тамару Михайловну, что придёт сантехник. Она вышла из квартиры, а на лестничной площадке опять завела разговор о сантехнике.

— Сволочь он, архаровец!

Я не хочу слушать, делаю попытку прошмыгнуть мимо неё. Тогда она набрасывается на меня со словами:

— Если бы вы не были, как козёл, рогатый да мордастый, а чуточку милосерднее и внимательнее, то этот подлец у нас бы не гулял!

— Тамара Михайловна, — спрашиваю я без лишних эмоций, — какой же я козёл да ещё мордастый? Побойтесь бога!

— Тогда докажите, что вы Аполлон лучезарный?! — возражает она. — Вы для своей жены Персей! А для меня, как и все — козёл! Среди них вы, правда, не задиристый!

— Да что вы, Тамара Михайловна, так разошлись, из-за какого-то сантехника? — говорю я. — Он ведь не министр чрезвычайных ситуаций, потом ставший министром обороны страны… Он всего-то перекати-поле, таких сейчас везде много! А в наших Текстильщиках их хоть пруд пруди! Его вот-вот скоро судьба… — тут теряю нити своей мысли и добавляю, — прогонят восвояси!

По всей видимости, Тамара Михайловна оценила мои доводы и больше не стала наступать на меня, а вместе этого пригласила зайти к себе:

— Пойдёмте! Пойдемте!.. — говорит она, протягивая в мою сторону пухленькую белую ручку. — Сейчас увидите.

Мне не хочется иметь дело с Тамарой Михайловной, но иду, как жаворонок в небе, заворожённый змеёй.

Когда вошли в квартиру, мне ударил в нос тяжёлый запах плесени.

— Этот болван занёс мне плесень! — жалуется она. — После его работы всюду у меня зацвела плесень! Я об этом не заявляю управдому. Он подумает, что я оговариваю сантехника.

Я не верю, что тот мог занести плесень в квартиру Тамары Михайловны, поэтому молчу.

По настоянию Тамары Михайловны вхожу в туалет. Открыв дверцу шахты стояка, она предлагает посмотреть туда. Я всовываю голову туда, и мне в лицо сразу ударяет горячий пар.

— Видите, — говорит Тамара Михайловна, указывая пальцем на капли воды, стекающие по стояку, — она будет течь, пока не заменят мне стояк.

Мне надо бежать, но Тамара Михайловна никак не заканчивает свой монолог:

— Надел спецовку бюджетного учреждения и корчит из себя хозяина стояка! — возмущается Тамара Михайловна. — Ходят слухи, ему доступны многие женщины нашего округа. Упёртый, злопамятный, ненасытный козёл!

Я позёвываю, а она продолжает:

— А вонючий-то как?! Изо рта пахнет, подмышки дымятся, везде, где одежда его коснётся, потом будет стоять дурной запах. А усы? Колючие! Фу! В сравнении с ними иголки кактуса — нежнее!

«Глупая Тамара Михайловна! — думаю я. — Всё мне выболтать хочет! А мне оно надо?»

— Что молчите? — обращается тут она ко мне. — Скажите, как мне избавиться от этого монстра? Вы, говорят, книги сочиняете? Дайте мне какой-нибудь умный совет!

— Соглашаться с его условиями, — говорю я, — это не значит, что вы стелетесь перед ним. Когда насилие выше ваших возможностей, остается смириться. Другого выхода я не вижу.

— Да вы что?! — повышает голос Тамара Михайловна. — Чем пойти с ним на сговор, пусть лучше с потолка капает! Когда вода заполнит подвал, тогда сами заменят стояк. И его снимут с работы. Мне платить сантехнику оброк телом и душой советуете?

Потом она меня приглашает попить чаю, угощает бутербродами со сливовым джемом. Я ем, хотя не очень-то хочется, запах плесени в квартире, запах жжёной пластиковой ручки кастрюли даёт себя знать. Говорим о том, о сём. Меня начинает мутить, а потом подташнивать…

У Тамары Михайловны красивые пухленькие ручки, она время от времени выставляет их на стол, а потом незаметно убирает. Когда я оглядываю стол в поисках её ручки, она тут же незаметно выставляет её. Тогда я забываю, зачем вообще пришёл сюда. Тамара Михайловна сама по себе некрасивая. Только ручки у неё, как у девочки в подростковом возрасте, отточенные и беленькие.

Внутреннее расположение квартиры Тамары Михайловны я не знал. Лишь этот случай дал мне возможность увидеть его. Оказалось, что она один к одному повторяет нашу квартиру, только мебель другая.

В 18.25 раздался звонок. Подхожу к глазку двери и вижу приближающееся к окуляру лицо жены офицера эф-эс-бэ.

— Позвонили в ЖЭК? — спрашивает она прямо оттуда.

Я выхожу на лестничную площадку. Смотрю на стену Тамары Михайловны. Вода по стене уже не течёт. А жена офицера эф-эс-бэ стоит рядом и ждёт моего ответа.

— Приходил сантехник…— отвечаю я.

Она смотрит долгим взглядом на меня, а потом:

— Сказали, что это случается не в первый раз? — спрашивает строго.

— Нет! — отвечаю на этот раз быстро.

— Почему?

— Как-то мне не пришло в голову…

Соседка, не попрощавшись, идёт дальше.

— Я же впервые увидел, что у неё вода течёт по стене… — говорю я.

А после, вспомнив, криком отвечаю вдогонку ей:

— Кстати, Тамара Михайловна не впустила сантехника в квартиру…

Жена офицера эф-эс-бэ то ли не расслышала, то ли не захотела, ничего не сказала. Поэтому добавляю:

— Она жаловалась, что он пристаёт к ней… требуя услугу за услугу…

Жена офицера эф-эс-бэ на этот раз отвечает:

— Это нас не касается!

На этом разговор у нас кончается.

ГОЛУБЬ И ВОРОНА

На той неделе я увидел из окна, как к голубям приближается серая ворона. Она хочет поймать кого-нибудь. Те, отскочив в сторону, не даются. Всё же ворона схватила одну особь.

Клювом ухватила её за крыло и не отпускает. Голубь трепыхается, но ворона не даёт вырваться из плена.

Мне кажется, что это у них такая игра. Но ворона держит голубя крепко. Тут из-за угла подоспела к нему ещё одна ворона. По оперение узнаю: это самка. Вдвоём оттащив голубя на асфальт, начинают добивать его.

Я, открыв окно, кричу:

— Эй-Эй!.. Кыш!.. Прочь!

Но вороны не отпускают голубя.

На подоконнике оказался металлическая маслёнка, поставленная для просушки. Я беру её крышку и громыхаю.

Птицы всё же внемлют и, оставив жертву, разлетаются.

Голубь тоже взлетает, но в мою сторону, и садится на наш подоконник.

Сегодня, ближе к полудню опять вижу драку ворон и голубя.

Теперь две вороны добивают голубя под кузовом внедорожника, запаркованного напротив наших окон.

Открываю окно, чтобы попугать их громыханием. Но вороны утащили свою жертву за колёса машины. Похоже, уже до моего появления они сделали своё дело, голубь еле шевелит крыльями.

Я, накинув на себя халат, выскакиваю на улицу. Заворачиваю за угол дома. Вороны, увидев меня, разлетаются.

Самец, оказавшись на дереве, стал вытирать клюв с одной и с другой стороны о ствол ветки, на которой сидит. Он с нескрываемым укором следил за моими движениями.

На асфальте много перьев голубя, их сдувает ветерок. Не нахожу самого голубя. Я с окна видел голубя, еле шевелящего крыльями!

Запрокинув голову, смотрю на рогатину ясеня, напротив нашего дома. В конце марта здесь серая ворона свила гнездо.

Я нахожу самку вороны там, сидящую на тушке голубя. Мне хорошо видно оголенная до костей его грудинка.

Хищники успели склевать её до костей. Тут я уже ничем не мог ему помочь.

Возвращаюсь домой, а из головы не могу выкинуть драму, которая произошла на моих глазах средь бела дня. Этот асфальт, по которому я шагаю, вот он, эти вороны на ветке, тут! Только голубя нет.

Я криком кричу так, чтобы серых ворон, сбить наповал с ветки, но только мысленно.

МАКБЕТ

Я иду по улице Восьмой Текстильщиков мимо магазина, где работает Шишлина мать, направляюсь к дому № 16. Там расположен наш ЖЭК.

Вчера Соня обнаружила у стояка стоячую воду.

Пришел Алексей, сантехник, живущий у нас на 8 этаже. Осмотрел стояк со всех сторон с фонарём, ладонью потрогал:

— Это конденсат! — сделал он вывод. — Ничего страшного, к зиме все трубы потеют. Оставьте, само собой высохнет.

Утром в подставленное Соней ведёрко набралось воды до краёв. Надо было сообщить в диспетчерскую. На улице мороз, снег. Ждать испарения конденсата, как сказал Алексей, нельзя было.

Иду в контору коммунальщиков. Поднимаюсь на второй этаж. Как только перешагиваю порог, наткнувшись на спину человека, встаю в очередь. Огибая впереди сапожок коридора, она тянется до окошечка диспетчерской.

Народ злой: каждый пришёл с какими-то жалобами. Галдят, ругаются.

Тут из диспетчерской выходит Хозяин стояка! Идет вдоль очереди и, увидев меня, кричит:

— Эй! Пейсатель!

Очередь оборачивается лицом ко мне. А потом неотрывно они смотрят на нас.

— Что тут стоишь? — говорит Хозяин стояка. — Наверняка где-то вода течет! Идём! Идём!

— Спасибо, что вытащили меня из очереди… — говорю я.

— Да ладно! — отвечает он. — Лишь беда вынуждает людей любить нас. С нею мы и живём!

Шагаем по сухому снегу. От мороза дубеет мой нос, мочки ушей.

Проходим мимо вывески «Ветеринарная клиника „Велес“». Я думаю о соседе с тремя собаками. Тут ко мне обращается Хозяин стояка:

— Назови мне твоего отца?

Меня возбуждает поставленный им вопрос, в то же время мне не хочется ничего о себе рассказывать. Но все же отвечаю:

— Мой прапрапрадед был тридцать девятый из сорока братьев…

— Сорок братьев?! — ухмыляется Хозяин. — Всех их родила одна мать? И все они мужского пола?

— Эта было так давно… — продолжаю рассказ я.

— Пусть даже в седой древности! — не даёт мне договорить он. — Это невероятно! Такого никогда не было и не будет!

— Прапрапрадед был в преклонном возрасте… У него было шестьдесят три жены…

— Ух, ты! Вот это по мне! — восторгается он. — Так как звали твоего предка?

— Его звали Макбет, — отвечаю я. — Он был доблестный воин, плут, женолюб… короче хвастаться его именем не приходится…

— Это Шекспир так именовал своего героя! — слышу от сантехника.

— Персонажи произведений — это вымысел. А вот мой прапрапрадед Макбет был на деле великим воином. Я не сравниваю его с героем Шекспира. Я героя английского писателя не настолько хорошо знаю, как своего прапрапрадеда! Потому как шесть моих прапрапрадедов не могли выдумать о нём такое:

Пойдёт Макбет направо — убывает вражеская сила.

Пойдёт Макбет налево — добывает себе жену.

Он и вправду всю жизнь воевал с теми народами, у кого в избытке были женщины. Добывал-таки женщин много и львиную долю оставлял себе, в статусе трофейных жен.

— Разве это не вымысел? — перебивает меня Хозяин стояка.

— Жён он оценивал дороже своей жизни! — продолжаю я. — Ставил им охрану из пленных же вражеских воинов. Главная функция их была стучать друг на друга. Кто-то из них ласкает взглядом жён, и тут же деду доносили об этом. Дальше делалось вот что? По указанию моего предка охранники схватывали его, и вынуждали ему доить свои ваньки-встаньки. Если спермы было мало, назначали щадящее наказание, после чего исключали из рядов охранников. Если много, то разрезали ему мошонку, а яйца выкидывали собакам. Когда выздоравливал, его назначали пожизненным надсмотрщиком жён. Дедушка именовал их непонятным тогда словом: евнух!

Они днём и ночью находились вблизи жён моего предка. Им разрешали трогать руками женщин. Евнухи эти ценились высоко и продавались другим богачам.

— Хе-хе! Бред сивой кобылы! — замечает Хозяин стояка.

— Вторым пунктом мой прапрапрадед давал указание беречь воду! Охранялся любой источник, как стратегически важный объект. Это делали люди из того же племени. Охранявших воду людей он называл тоже непонятным тогда словом: сантехник!

— Ну, ты даёшь! — взрывается тут Хозяин стояка. — Не хочу слушать твои выдумки! То ли предки твои, то ли ты сам враль!

Завернули на Одиннадцатую Текстильщиков. Напротив чугунной ограды стадиона вижу Горбуна.

В руке у него что-то красное. Подходим, оказывается, держит партбилет.

— Что теперь делать мне с этой бумажкой? — спрашивает он.

— Хе-хе! — реагирует Хозяин стояка. — Дай сюда!

Горбун не отдаёт, а потом продолжает:

— Оказалось, партбилет — это просто бумажка.

— Развлекаешься? — спрашивает Хозяин стояка. — Дай сюда!

— Свою объединительную мощь в борьбе за лучшую жизнь, она полностью исчерпала.

На этот раз сантехник вырывает из рук Горбуна партбилет, рвёт его пополам и выкидывает на землю.

Идущая со стадиона ватага ребят проходит маршем по партбилету.

Я жду, когда ватага минует нас, поднимаю билет и убираю в карман, решив дома пропустить его через шредер.

Пока я всё это проделывал, Горбун куда-то исчез.

Хозяин стояка, направляется в магазин Петушки. И я туда же.

Он покупает себе пол-литра водки и пачку тыквенных семечек. Открыв пакет, тут же начинает щелкать семечки.

Я смотрю на кассира, молоденькую девушку. И вдруг за её спиной вижу Горбуна. Он смотрит на меня и жмётся от страха.

— Ты что прячешься? — спрашивает девушка его.

Горбун указывает на серый предмет, который мне отсюда не виден:

— Мне этот кошелёк, — говорит он.

Я снимаю очки, действительно, кошелёк, пухленький такой.

— Он не продаётся, — отвечает кассир, — кто-то забыл. Мы выставили, чтобы хозяин, если появится, забрал.

Я вдруг понимаю, что Горбун, при виде нас, испугавшись, морочит голову кассиру! Из-за чего, остается загадкой.

Я иду к нашему подъезду в сопровождении Хозяина стояка. В голове у меня крутится код входной двери.

Вспомнил, он по количеству дней в году! Набираю цифры на матрице, и дверь сама открывается.

Поднимаемся в нашу квартиру. Хозяин стояка протечку исправил за несколько секунд.

Запомнил только, что он чуточку подкрутил гаечку, соединяющую трубу со счётчиком. И всё! Звук, долбивший последние сутки дно пластмассового ведёрка, прекратился.

Я стоял за его спиной и всё это видел.

Это случилось через сутки после посещения Алексея, когда он сообщил, что всему виной — конденсат!

У ЛИФТА

Стоим на втором этаже. Лифт заело где-то наверху. Стоять без дела мне скучно.

— Вам, должно быть, оскорбительно, когда люди называют вас «Хозяином стояка»?.. — говорю я.

— Я не собака, чтобы на каждый «р-р-р!» отвечать лаем! — прерывает он мою речь.

Хозяин стояка на вид спокоен, хотя нет-нет и посматривает на кнопку вызова злыми глазами.

— Весной вон тут, — указываю я на 110-ую квартиру, — поселился один тип… Он держит трёх собак… Выводит гулять их — то поодиночке, то всех разом, замотав пасти животных малярным скотчем.

— От собаки идёт зараза, если она бешеная. Правильно делает! — отвечает Хозяин стояка. — Все дело в её слюне!

Молча ждём приезда лифта. Опрокинув голову, оба смотрим вглубь шахты. Кабину не видно, но зелёный глаз кнопки вызова обнадёживает нас.

— «Должно быть», — вдруг повторяет Хозяин стояка мои слова, — ничто так не радует человека, как найденный толчок, в нужное время в нужном месте! И никуда от этого не денешься!

Я перестаю его слушать. Но тот оборачивается ко мне корпусом:

— А ну, пейсатель, собиратель сплетен, что ещё народ обо мне говорит?

Я побаиваюсь его беспричинно, как человек собак. Хозяин стояка зевает и собирается что-то сказать мне.

— Прошу не сердиться… — отвечаю я, — но некоторые женщины называют вас козлом…

— Ха! Нельзя сердиться?! — неожиданно он выходит из себя.

— Не-не… — спешу я. — Это всего-то народная молва…

— Ты понимаешь, что ты сделал вот в эту минуту? — заявляет Хозяин стояка. — Мне бы этим гаечным ключом тебя разок хрястнуть! От тебя бы мокрое место осталось! Пейсатель, сука! Ты понимаешь, что твоя лесть — суть моей жизни! Привязать меня к стояку да сделать его хозяином — такая шутка на дорогах не валяется! Мною интересуются сейчас все, кому не лень в Текстилях. Все хотят знать: сплю ли я с белыми женщинами? Они хотят услышать в ответ: «Да, он совокупляется с белыми женщинами!» Ты, сука, пейсатель один из них! Хочешь узнать именно это. Так ведь? Стоишь тут, трясёшься, чуть ли в холодец не превратился!

— Да, идите вы со своими рассуждениями… — взрываюсь я от возмущения, но тут же сдерживаю себя, чтобы не проболтать лишнее.

— Я всего-то работник коммунального хозяйства! — продолжает он гневаться. — Смотритель за состоянием устаревших стояков!

— Ваша профессия редкая… — начинаю я нести всякую чушь.

Вдруг наступает тишина, и она затягивается.

«МЕДНЫЙ ГРОШ»

Хозяин стояка выходит из кафешки гостиницы « Москвич», на ходу прикладывается к горлышку пивной бутылки.

«Что же он крутится всё на нашей улице?» — мелькает у меня в мыслях.

Хочу, чтобы он ушел с нашей улицы. Не знаю, как это сделать. Я иду за ним следом.

Хозяин стояка спускается по улице Малышева до Юных Ленинцев. Там заходит в кафе «Медный грош». И я туда же. Занимаю стол недалеко от него. Он меня не видит, заказал себе большую кружку бочкового пива и на закуску копчёного тунца.

Вдруг он оборачивается ко мне и говорит:

— Что тут делает пейсатель?

— Пьет кофе… — говорю я.

В хорошем расположении духа, значит, можно с ним спокойно поговорить.

— Вас уже окрестили расистом… — говорю я.

Официант приносит ему пиво, а на тарелке мелко нарезанного тунца. Хозяин стояка тут же бросает перед официантом тысячерублёвую купюру и, махнув рукой, отказываясь от сдачи.

Пьёт долго и упоённо, а потом, поставив кружку на стол, тяжело дышит:

— Я боюсь расистов! — отвечает, наконец, он — Раз так, какой смысл мне быть им?

Мне принесли кофе Американа и порцию киевского торта.

— А не врёшь? — говорит он и, не отрывая взгляда, смотрит на меня.

— Так говорили дворники… — отвечаю я.

— Ах, подлюги! — выдает Хозяин стояка. — Они сами расисты! Перед людьми с белым цветом кожи кто стелется? Они! Кто к людям с белым цветом кожи относится с благоговением? Кто? Они! Разве это не расизм? Этих дворников пугает белый цвет кожи! Меня не пугает белый цвет! Этим я отличаюсь от них. Я и впредь не собираюсь искажать правду, как они! Если в природе существует женщина с белой кожей, почему я не могу назвать её белой, какая она на самом деле и есть?

— Они говорят о ваших связях с подругами из 123-ей и 34-й квартир…

— Хе-хе! Подруги! — смеётся Хозяин стояка. — Я с ними дружу. Не я, а они меня любят! Это они нуждаются во мне. В этих квартирах живут две одинокие бабульки! Они не выходят на улицу месяцами! Кто бы к ним не позвонил, они с радостью откроют двери.

«Я готова умереть, но не знаю, как это сделать», — говорит мне бабулька из 123-ей.

Из 34-й рассказывает:

— Я часто наблюдаю из окна улицу.

— А что же такого интересного можно увидеть с балкона? — спрашиваю я.

— Мне уже восьмой десяток, но зрением бог побаловал, и я вдаль зорко вижу, — отвечает она. — Я вон на девятом этаже, но свою улицу с конца до наших домов хорошо вижу. Стою и каждый раз думаю, вот, кто-нибудь сейчас глянет на меня или окликнет, или махнёт ручкой, а после улыбнется.

— И часто улыбаются тебе люди? — говорю я.

— Однажды увидел меня экстерьер! — отвечает она. — Я стою у окна, а экстерьер смотрит на меня и, наверное, удивляется, потому, что взгляды наши встретились. Она башку то на правый бок повалит, то на левый, и смотрит, а я стою и не могу слёз сдержать.

Я ставлю чашку на стол, снимаю очки, чтобы вытереть их.

Хозяин стояка продолжает свой рассказ:

— Другой бы этих богом забытых старушек с помощью подушек придушил бы за минуту, чтобы показать им, как можно быстро умереть! А я вместо этого принес им резиновые игрушки, чтобы они забавлялись, как в детстве. Игра пробуждает человека к жизни. Что такое тяга к жизни — это всего-то любовь самого себя! Они разочарованы в любви к себе! Их никто не любит. Они видят себя в стане мёртвых! Когда их никто не любит, то и они любить себя не могут, хотя еще живы!

ВАЛЯ, ВАЛЕНТИНА

— Вот ещё рассказ, как меня любят женщины. Помнишь, есть пословица о грусти… — говорит Хозяин стояка и смотрит на меня, чтобы я подсказал её.

— Вы многого от меня хотите, — говорю я.

— Давай, пейсатель, сука! — наседает сантехник на меня. — Ты знать должен!

Я выдаю первую попавшуюся фразу:

— Всё это было бы смешно, когда бы, не было так грустно. Это?

— Да! — отвечает он обиженным тоном. — По Восьмой Текстильщиков живёт Валя-гинеколог. Я как-то чинил у неё унитаз. Работу не завершил, а она уже манит меня в постель. Я, конечно, не отказался.

Со мной иметь дело ей так понравилось, что накрыла стол, поставила также бутылочку. Надо сказать, я до выпивки большой охотник. Но мне всё равно унитаз ей надо починить. Вода идёт сильно.

Не могу сесть за стол: левой рукой держу рюмку, а правой — подкручиваю контргайку болтового соединения. Валя за моей спиной щебечет, жалуясь на мужа-однокурсника.

— Его мать родила с нездоровой правой ногой, — говорит она.

А тут выходит из другой комнаты он. Оглядев его, вижу невысокого росточка человека, идущего к нам и сильно припадающего на правый бок. Мне стало обидно и думаю: «Как же так? Я залезал туда же, куда и он лезет каждую ночь?!»

— Тут мне захотелось ему задницу надрать, — продолжает рассказ Хозяин стояка. — Но у меня руки в говне, а он — калека!

Вытащив косточку тунца изо рта, Хозяин стояка хочет положить её на тарелку, но промахивается. Тогда он, вытерев пальцы о скатерть, снова берётся за пиво.

— Ту пословицу опять забыл! — говорит Хозяин стояка и продолжает. — Ну, ладно. Прошло два дня. Заявка с Малой Грузинской! Срочно, мол, из крана вода не течёт! Раз срочно, надо первым делом идти туда. Дверь отворяется, и вижу полноватую женщину. Квартира чистенькая, везде порядок. Всюду одиночные вещицы: один зонт у входа, одна сумка, одна шаль, шляпа даже кот один. Он встречает меня вместе с хозяйкой.

На кухне накрыт стол, непочатая зубровка красуется в центре стола. Такое впечатление, что она для меня стол накрыла! Думаю, не надо отказываться от застолья.

Но что-то сказать надо, поэтому слегка журю её:

— С утра пьянство открываешь? — говорю я. — Или думаешь, раз я сантехник, значит пьющий! Показывай мне своё аварийное место, раз хлещет оттуда вода неудержимо!

— Ты не пьющий, ты хороший! — говорит хозяйка. — Я перед твоей дежурной извиниться хочу. Пусть знает, что я зазря встревожила её. У меня все крепежи в норме. Везде сухо, как в пустыне! Давай, сядем мы с тобой за стол. Хорошенько покушаем, а остальное — потом.

Я рюкзак с инструментами скидываю на пол и направляюсь всё же к унитазу. Чтобы убедиться в исправности его, а потом спокойно сесть за стол. Всё сухо, хозяйка не врёт! Я занял стул с одного конца, хозяйка с другого. Только успел пропустить второй стакан, она мне:

— На днях звонила моя дочь Валя, — говорит она, — и сообщила, что бог оделил тебя силой настоящего мужчины! Я ей верю, и она говорит: «Мать, ты обязательно испробуй!» А она у меня на гинеколога училась. Мы с доченькой, как две подруги: никаких женских секретов у нас не бывает. Вот мне и захотелось испробовать тебя.

Я чай перестал хлебать, а женщина говорит:

— Да, верь! Меня зовут Валентина, а когда я родила, муж назвал ее Валентиной, в честь меня.

Я сижу, как в плену, есть, пить неохота. В горло ничего не идёт. Собираюсь встать, а хозяюшка как вцепится мне в запястье! Не отпускает.

— Давай! Давай! — говорит она и тащит за собой на лежак. — Так, мы с дочкой мужиков делим. А ты чего робеешь? Ты что? Думаешь, я зря тебя выписала? Будешь на час у меня! Давай!

Вижу, у неё серьёзные намерения, она готова даже ударить. Идём к широкому лежаку без подлокотников и спинки.

У меня тут коленки стали трястись. То ли от холодка, то ли от неизвестной мне доселе обстановки. Я занимаю нужную позу, начинаем обычное дело, все правила оба знаем, как молитву. Беру инициативу в свои руки и проделываю естественные движения опять и опять. Но желание на нуле. Мучаясь порядком, хочу отдохнуть. Организм меня тянет в постель для спанья, и только.

Я отворачиваюсь, но тут вижу хозяюшку, выскакивающую впереди меня и как бы нечаянно прогнувшуюся в мою сторону пятой точкой. Достает она ленту красную с пола. Вижу ленту красную, но не вижу ничего, не просыпаюсь. Она делает повторный наклон к стене, раскрыв свои прелести во всей полноте. На этот раз тоже вижу, чулки, которые хозяюшка подняла с пола и не замечаю оголённого тела женщины.

Гордо подняв подбородок к потолку, иду к своей одежде. Оставаться тут было бы нелепо и постыдно. Надо быстро одеться и мотать отсюда. Но тут хозяйка преграждает мне путь: в одной руке баночка со сметаной, а в другой — деревянная ложка. За ней бежит, мяукая, пушистый кот, требует сметану.

Я стою посреди комнаты, вытянувшись во весь рост, а Валя берёт ложку сметаны, мажет ею мой вялый конёк. Холодная густая жидкость обволакивает его целиком, в двух местах сметана даже капает на пол. Тут кот подбегает ко мне, встаёт на задние лапки и активно начинает лизать теплым, чуть шершавым язычком сметану с моего члена. Видно, он это делает не в первый раз, так живо и осторожно облизывает, не причинив ущерба моему организму. Его горячий язычок каждый раз, соприкасаясь с нервными окончаниями моего достоинства, зажёг-таки страсть, разбудив в нём готовность к реальной деятельности! Конечно, не бывает на свете кота, отказавшегося, от сметаны. А пробудившаяся моя страсть тут не могла пропустить бежавшую к ней навстречу удачу.

Возродившаяся страшная сила заставила меня вернуться к лежаку. Кот же в центре комнаты сидит на задних лапках и облизывает клочок за клочком свою шерсть. Мы с Валей брали крепость за крепостью, не жалея сил. И, в конце концов, она сказала: «Давай, отдохнём! В тебе мужчина настоящий! Валюше, моей золотке, я благодарна».

Мы оба свалились без сил и сразу переключились в сон. Когда я открыл глаза, часы показывали 18.24. Валентина спала безмятежно, уткнувшись светлым лбом в моё плечо. Я искал взглядом кота, но его в комнате не было. Я и тогда был не прочь продолжить сон, но работа обязывала встать и уйти отсюда.

В изголовье стоял табуретка, на ней лежала книжка. Я, открыв наугад страничку, читаю: «Надзея[2]», а под ним «Апавядание[3]». Стараюсь угадать, что эти слова означают? Задаюсь вопросом: «Почему же я их не знаю?»

Подумал дальше, что это должно было значить. Важное что-то? Но больше ничего не мог угадать и не стал читать дальше.

— Вот где и смешно, и грустно! — говорит Хозяин стояка.

С ПРОГУЛКИ

Сосед возвращался с прогулки. Перед ним все его собаки: рыжая, пёстрая и белая. Он двумя руками держал их, собрав воедино все поводки.

Как только собаки вошли в подъезд, за ними и новый сосед.

Я обратился к нему:

— Как вы можете держать столько собак сразу! — кричу я.

— А вам-то, вам какое дело? — тоже кричит он. — Что, собак в жизни не видели?

— Я не понимаю, кому мои слова не нравятся? — говорю я. — Вам или собакам? — Я знаю, что вы не любите животных, поэтому присутствие собак

для вас всё равно, что какой-нибудь таракан, упавший вам за воротник, —

отвечает он. — Такие люди, как вы, всегда препятствие окружающему миру. И решили высказать мне всё? Да еще в нетрезвом виде?! Ничтожество!

— Вы в своем ли уме? — спрашиваю я. — Что вы такое говорите? Да, чуток выпил, ну и что? И это не скрываю…

Сосед тут не даёт мне договорить:

— Это вы не в своём уме, такое говорите, чёрт возьми!

— К чёрту надо послать вас, а не меня! — не сдерживаюсь я.

Но не успел я свою мысль досказать, как сосед одним движением руки спустил всех собак на меня, при этом указав им:

— Ату его! Ату!

Я с малых лет знал, что, когда собаки нападают, надо садиться на землю, укрыв руками голову. Я так и сделал. Собаки суматошно лаяли, кружась вокруг меня, но кусать не решались.

— Ату его! Ату! — кричит опять мой сосед.

Но никто из собак его не слушается.

— Взять его! А ну, кому говорю! — повторяет он ещё и ещё. — Отвечать буду я! Взять!

Пёстрая собака, подойдя ко мне ближе, сначала обнюхала мою одежду и, посмотрев мне в глаза, стала махать хвостом. А после прислонилась боком к моим ногам.

Все мы притихли, ожидая реакции соседа.

Пёстрая, опустив мордочку на передние лапы, которые она вытянула, как только прилегла к моим ногам, больше не смотрела на хозяина. Другие собаки, краем глаз посматривая на хозяина, тоже притихли.

Я думаю, вот сейчас что-то произойдет.

И действительно сосед, подняв хлыст высоко над головой, со всего размаха ударяет всех собак сразу! Я никогда не видел, чтобы можно было одним ударом огреть трёх собак! Это было для меня самое непредвиденное.

Я застываю на месте. Рыжая сучка, присев на задние лапы, писает! Белый кобель, взвизгнув с зажатой малярным скотчем пастью, подпрыгивает при этом, несколько раз напрасно мотает головой.

Сосед опять поднимает хлыст над головой, и крутит грозно, будто сейчас запустит его по животным повторно. Хлыст змеёй плавает по воздуху, угрожая огреть их в любую минуту.

Тут пёстрая псина, опустив глаза, поплелась от меня к хозяину. При этом, посмотрев на меня с недоверием, резко отвернулась. Поняла, кажется, что я не сумею её защитить.

Не пройдет и полминуты, все собаки, выстроившись у ног соседа, стали смотреть оттуда на меня, как на опасного человека. Тот, смачно высморкавшись, выстрелить мокроту своего носа в мою сторону. Сам ругает на пёструю псину:

— Подлюга! — говорит он и ногой поддаёт ей в бок так, что та, отлетев назад, тут же возвращается на прежнее место. — Поняла?!

Собака ложится к ногам хозяина и, опустив голову, выражает свою преданность ему.

— Поняла? — повторяет сосед.

Пёстрая псина, подняв голову, покорно смотрит в глаза хозяина.

— Взять его! — повышает голос сосед, указав рукой на меня. — Ату! Ату его!

Все собаки одновременно набрасываются на меня.

Я, растерявшись, отскакиваю назад. Похоже, даже сиденье на земле на этот раз бы не помогло, больно грозны они.

Сосед доволен, придерживая поводки взбесивших собак двумя руками, орёт на меня:

— Исчезни! Сгинь, бл…дь! Не могу их удержать! Пошёл вон, тебе говорят! Мигом!

Собаки, опять и опять хватая воздух, лают гулко, но стремятся напасть и безжалостно растерзать меня.

Тут мне ничего не оставалось делать, кроме как по-быстрому ретироваться.

НАЛЕДИ

Я, собираясь на улицу, молюсь богу, чтобы мне вернуться домой в целостности и сохранности.

В зимнее время из-за перепадов погоды, образуются наледи на ровном месте. Они способны отбросить любые подошвы так, что человек, поднявшись в воздух, угодит на дорогу.

Я, к примеру, дважды падал. Соня падала тоже столько же. Ольга сломала ногу. Таня сломала тазобедренный сустав. Наталья — руку и так далее, и так далее.

Иду, думаю об опасности. Берегу себя, как могу.

Так дошёл до Центрального телеграфа. И тут моя правая нога попала на льдинку. Она отбросила мою ступню так высоко, что я, подлетев в воздух, сел копчиком на асфальт. По инерции тут же встал на ноги и пошёл своей дорогой.

Несколько сот метров отсюда контора городского мэра.

«Как же, бедненький, он ходит на работу по такой дороге?» — думаю я и продолжаю шагать.

Пройдя метров сто, понял, что нажил себе болячку. Копчик стал ныть.

Иду мимо Минина и Пожарского, далее к Спасским воротам. Через них в Кремль въезжает и выезжает глава государства, поэтому отсюда человек может быстрее попасть в Кремль.

Копчик болит, теперь не переставая. Думаю, раз здесь оказался, пойду-ка к президенту. Под башней — высокая арка для транспорта, а рядом — вход для тех, кому надо пешком пройти.

Я приближаюсь туда, а сбоку ко мне наперерез идёт дежурный офицер в военной форме.

Высок. Осанка как у берёзы, волосы русые, глаза голубые, зубы ровные, белые. Чуть улыбается, поэтому зубы и видны. Подходит ко мне вплотную:

— Что ты такой сердитый? — говорит он. — Злой, как прошлогодний хрен.

— Посмотрел бы я на вас, если бы у вас копчик ныл, как сейчас у меня, — отвечаю я.

— Расслабься, если хочешь попасть в Кремль, — советует офицер. — Сними напряжение со лба, со щек, век. Ну, сам понимаешь!

— Мне нужно попасть к президенту, — говорю я.

— Тебе назначена встреча? — спрашивает офицер.

— Нет, — отвечаю я. — Но очень хочу встретиться с президентом.

Офицер смотрит на меня справа налево, потом сверху вниз:

— Значит, ты идёшь по своей воле? — спрашивает он.

— Я хочу ему сообщить о стратегически важном деле, — говорю я.

— Первый вопрос: где ты с утра так налакался? — подмигнув глазом, он смотрит внимательно на меня. — Второй вопрос: где ты добыл идею своего стратегически важного дела?

— Отвечаю на ваши вопросы, — говорю я, не моргнув глазом. — Во-вторых, я несколько раз столкнулся с этим типом вот так, как с вами, лицом к лицу. А во-первых, я допьяна никогда не напиваюсь. А это я для смелости.

— Ты столкнулся с человеком, так?

— Да, если конкретно, он — сантехник нашего округа.

— Хочешь оговорить знакомого сантехника? А насколько это важно для главы государства?

— Я думаю очень! Президент поймет меня, — говорю я и, понизив голос, добавляю. — Он затрахал всех женщин нашего округа… Нет подъезда, откуда не выводили мамаши в ясли или садик детей, похожих на нашего сантехника…

— Ответь мне, — говорит офицер. — Только честно. Ты не сыщик?

— Я шпион! — говорю, а сам хохочу.

— Ну, что мне делать с тобой? — спрашивает офицер и, вижу, призадумался. Пока он не принял решения, я отвечаю:

— Пустить в Кремль! — говорю радостным голосом. — Я голосовал за него. Он мой президент, не принять меня не может.

— Болтун! Шут гороховый! — говорит офицер и добавляет — Иди через Боровицкие ворота. А вдруг повезет. Здесь только по пропускам.

До Боровицких ворот оказалось метров пятьсот с гаком. Пока прошагал, копчик стал сильнее болеть, а потом ягодицы онемевать начали. Боль становилась нестерпимее, поэтому, махнув на свое намерение, направляюсь по Александровскому саду на станцию метро Боровицкая.

Люди идут, уткнувшись взглядом в дисплеи своих планшетов, смартфонов, они глухи ко всем окружающим. Вереница толпы течет по правому ряду в метро. Навстречу движется такая же толпа из метро по левому ряду. И у них в руках смартфоны. А у меня копчик болит, и становится невесело.

Я вдруг, как иногда бывает у меня, остро почувствовал своё одиночество. Я не насильник, как наш сантехник, и не шпион, как вдруг подумал охранник Кремля, я простой гражданин своей страны. У меня есть друзья, с кем в такие минуты мне интересно поговорить.

Я набираю семизначный номер и выхожу на связь с человеком, который за меня стоит горой в любых ситуациях.

— Евгений Анатольевич, с вами можно пообщаться? — говорю я.

— Можно?! Даже нужно, — отчитывает он бодро и в трубку дышит, ожидая, что я скажу дальше.

— Прошу прощения за вторжение на территорию вашего временного пространства… — начинаю я, а он:

— Ну-ну, не так высоко! — перебивает меня. — Чуть ниже! Что ты хотел, изложи без утайки?

— Но всё же отрываю вас от дел, извините, — говорю я и заикаюсь от волнения.

— Всё это ни к чему, ты просто скажи, что хотел от меня?

— Ладно, тогда скажу просто, — повторяю его слова и продолжаю. — Евгений Анатольевич, вы не уделите мне энное количество времени? Я хотел бы показать свою рукопись вам, чтобы прочли и оценили её…

— Уделю, почему бы не уделить? — перебивает он меня. И тут я слышу, как он шумно хлебанёт то ли кофе, то ли чай и добавляет. — Давай, волоки сюда её. Я эту неделю дома. По электронке можешь переправить или так. Конечно, уделю, слов нет.

— Я благодарен вам, Евгений Анатольевич! — говорю я.

— Пожалуйста, а что благодарить, мы с тобой люди одного покроя! — отвечает он. — Если не мы поможем друг другу, то кто?

Я, на секунду позабыв, где нахожусь, подпрыгнул на месте. И тут копчик заставил меня остановиться. Я слушаюсь боли и продолжаю шагать осмотрительно, медленно двигаясь к переходу.

ВРАЧА ТЕБЕ, ВРАЧА!

Утром Соня сказала мне, что на Хозяина стояка, когда он проходил мимо нашего дома, кто-то бросил трёхлитровую банку с мукой. Чем всё кончилось, попала банка с мукой в сантехника или нет, она не знает. Кто на него покушался, с какого этажа банку с мукой сбросили, тоже не знает.

— Правильно! Давно надо было ему башню снести! — говорю я.

— Не осуждай его! — заступается Соня. — Ему реально трудно, многого ему не понять!

— Нет-нет!.. — говорю я. — Он уже успел наделать немало дел.

— Мне некогда! — отворачивается от меня Соня и выходит из комнаты. — Надо успеть в 8.45 на электричку. Опаздываю, потом толкучка будет. Все рёбра переломают.

Соня обнимает меня, я её, мы чмокаемся! Закрываю дверь, при этом смотрю в глазок, пока она не спустится по лестнице вниз.

Слышу щебетанье сверчка. Это звонит мой телефон.

— Успела. Села в пятый вагон. Главное — еду! Что ты хотел мне сказать? — говорит Соня. — О сантехнике?

Хочет скоротать дорогу разговорами со мной. К тому же решила защитить сантехника. Думаю, сказать или не сказать? В итоге решил промолчать, чтобы не расстраивать её перед началом работы.

— Соседи тебе говорят вздор, а ты, свесив уши, слушаешь, — говорит Соня. — Я тебе самый близкий сосед, и скажу тебе, мой муженёк, наш сантехник на своём месте. Его нельзя трогать!

— Ладно-ладно… — говорю я. — Забыл, вчера было прощёное воскресенье… Прости, если я чем-то обидел тебя…

— Прощаю! — говорит Соня, но тут же добавляет. — И ты тоже меня прости, если было в моих словах или в моём поведении что-то обидное, словом, сам понимаешь!

— Как же не понять, конечно, понимаю, — говорю я.

— Ты мне зубы не заговаривай! — продолжает она. — Прощаешь или нет?!

— Определённо! — говорю я. — Как же? Я на такой вопрос от рождения привык реагировать только положительно.

— Дурак! — вырывается у неё. — С тобой дело иметь — в посмешище превратишься!

— Защищать этого негодяя! — вдруг у меня вырывается из уст. — Как ты можешь?

— Могу! — спорит Соня.

— Послушай! — говорю я.

— И не собираюсь — возражает она. — Что я базарная баба? Ты приказал, а я — слушаюсь и повинуюсь! Так?

— А тебе известно, что он проделывал с Тамарой Михайловной?

— И знать не хочу ваших мужских сплетен!

— А я расскажу тебе, что там происходило! — проявляю упрямство я.

— Ничего не хочу слушать! — говорит она, но телефон оставляет включенным.

— 15 февраля, возвращаюсь с улицы, достаю ключи из кармана, а наша дверь открыта. В прихожей стоит Тамара Михайловна по пояс голая! К ней спиной сидит на унитазе сантехник, копается в бачке. Тут лишь сознаю, что нахожусь не в своей квартире и быстро ретируюсь.

— Я не поняла, — говорит Соня. — К соседке ты ходил зачем?

— Не зачем… — отвечаю я. — Шёл домой, а попал в квартиру Тамары Михайловны…

— Ты думал, что эта наша квартира, правильно я понимаю?

— Я ничего не думал, просто шёл. Ведь никто не думает, когда идёт к себе домой. Идёт себе и идёт. Это как дышать, или дрова колоть. Не будешь же думать: вот воздухом дышу или вот ясень колю. Ничего не думал, куда идти, ноги знали, а я просто шёл…

Телефон у Сони ещё включён, так она делает, если записывает что-то важное.

— Сантехник послал меня матом, а Тамара Михайловна — прикрыла свой срам.

— Постой-постой! — говорит Соня. — Ты заблудился. Правильно я понимаю?

— Так выходит, — говорю я и добавляю. — Наш сантехник — опасный тип! Нужно держаться подальше от него.

— Понятно, — говорит Соня и через секунду добавляет. — Скажу тебе, дорогой my husband! Ты болен! Запишись к врачу. Нет! Нет! Я сама позвоню Владимиру Фёдоровичу.

ИВАНОВА И ХУСАИНОВ

Я иду домой. Запрокинув голову, смотрю на свой балкон. Окно нашей квартиры открыто. Так мы проветриваем квартиру несколько раз в день. В такие минуты мне слышны разговоры дворников.

На этот раз дворники разрыхляют снежный бугор на обочине дороги.

— На сантехника полетела банка во-он с того балкона, — указывает дворник своему напарнику на мой балкон.

— Что вы говорите? — вмешиваюсь я в разговор. — Кто же отважился на такой шаг?

— Какая-та женщина, — отвечает он.

— Женщина такая, впрямь очень сердитая! — добавляет второй дворник.

— А почему она бросила банку на сантехника? — говорю я.

— Сантехник настаивает на сексе с ней! А та женщина никак! — отвечает первый. — Тогда сантехник, оставив кран в еле текущем режиме, уходит. Женщина бросает вдогонку ему трёхлитровую банку с мукой.

— Я льдины колол, вон там, напротив церкви, — говорит второй. — Вдруг хлопок, и повсюду разлетелись осколки стекла. В центре осколков стоит сантехник. Он спокоен и, кажется, знал, что будет так. Оборачивается и смотрит на балкон. Спина вся белая, а вокруг столько осколков стекла!

— Да! — говорит первый дворник. — Она потом кричала: «Ничтожество!»

А сантехник спокойно отвечает: «За тобой должок!»

Она опять: «Бесстыжий! Варвар!»

Сантехник опять спокойно отвечает: «Не ерепенься, сука!»

Я подхожу к подъезду. Хусаинов! Он живёт в 111-й квартире. При виде меня сокрушается:

— Бога нет! — дрожащим голосом говорит он. — Лучшие люди уходят! Вымирают…

Прослезившись, он дальше не в силах продолжать мысль.

Узнаю, что его расстроила весть о Галине Ивановне. Оказывается, она уже неделю не выходит из своей квартиры.

— Что-то с ней случилось, ведь?! Такая жизнестойкая, отважная женщина! Кто мне объяснит, что с Галиной Ивановной произошло?

Со слов соседа, с первых чисел прошлого месяца Галина Ивановна дала зарок не впускать в свое жилище никого. Однажды Хозяин стояка пришел к ней для того всего-то подкрутить кран. А потом, вместо денег, начал требовать близости с ней. Галина Ивановна выгнала его. С тех пор она живет как на осадном положении. А вода из крана продолжает течь.

— Объявленный протест она не скрывает. Даже сантехника Алексея с нашего подъезда не впускает! Сегодня утром звонит мне из диспетчерской милая девушка со словами: «Дорогой добрейший души человек, Каняфи Ильгизыч! Слезливо просим вас, помогите! Мы знаем, вы из всех соседей в дружественных отношениях с Галиной Ивановной. Пойдите и уговорите! Скажите, что Одиннадцатая Текстильщиков в опасности! В противном случае, мы придем с полицией и взломаем её дверь ради безопасности жителей четвёртого подъезда».

Хусаинов, шмыгнув обеими ноздрями, смотрит на меня.

— Пойдем к ней вместе?

Я не верю, что Галина Ивановна станет слушать наши уговоры, тем мне менее отвечаю:

— А что? Давай.

Мы стоим у двери Галины Ивановны, звоним, стучим, говорим. Долго она не отвечает, а потом через дверь говорит:

— Вы, Хусаинов, меня извините. Я понимаю, как вы за меня переживаете, но поймите и вы меня правильно. Я пережила блокаду Ленинграда! Из-за той войны стала бесплодной. Мужа сроду не имела. У приёмного сына своя семья. Доживаю свой век. Оставьте меня в покое! Не нужна мне ничья помощь!

— Дорогая Галина Ивановна, как же та-ак? — умоляет её Каняфи. — Я хочу вам помочь, только лишь.

— Не нужна мне ничья помощь! — отвечает она. — Оставьте меня в покое!

— Ваше упорство плохо закончится. Дом скоро обрушится. Что тогда?

— Коля! Не врите! — отвечает Галина Ивановна. — Ничегошеньки не случится. Я каждое утро воду с пола тряпкой собираю. Она тут же исчезает, а за ночь опять проступает. Раз моя квартира столько времени не развалилась, с домом тоже ничего не случится! Вам надо пережить ленинградскую блокаду, а потом разговаривать со мной на эту тему…

— Дорогая Галина Ивановна, ну, послушайте, пожалуйста! — говорит Каняфи. — В нашем доме 143 квартиры. Подумайте сами, все согласны жить дружно, лишь вы не хотите присоединиться к единству. Это как понять?

— Вы также дружно действуете против Хозяина стояка? — отвечает Галина Ивановна. — Откуда он появился? Кто его откопал? Чьи интересы он защищает? Ничьи! Вот в чём вопрос.

СМЕРТЬ ЗАТВОРНИЦЫ

Рано утром звонок в дверь. Накинув халат, иду смотреть в глазок.

Вижу, там Таня! Я сразу понимаю: это к беде! Она старшая по подъезду, и просто так не заходит к соседям.

— Откройте! — говорит она оттуда. — Умерла Галина Ивановна. Собираем на похороны, кто сколько сможет.

Таня не отходит от нашей двери. Моё молчание должно было бы быть для неё моим ответом. Нет, упорствует! Вижу, стоит, считает деньги и уверена, что я вынесу ей свои тугрики!

Направляюсь к Соне в спальню, объясняю ситуацию. Она идёт в большую комнату, молча достаёт деньги, оставленные на брекеты внучки, берёт верхний стольник и протягивает мне. Я выхожу и вручаю его Тане.

— Отчего она умерла? — спрашиваю я.

— Чёрт её знает! — говорит Таня, пересчитывая деньги. — То ли от разрыва сердца, то ли от затопления квартиры. Я боюсь покойников, поэтому туда еще не ходила. Даже когда отец умер, я не выходила из комнаты, пока его не увезли на кладбище.

— Галину Ивановну недавно видел… — говорю я.

— Могли бы больше, тут люди дают по тыщ-ще! — перебивает меня Таня и показывает синюю купюру. — Вот, смотрите…

Я закрываю за собой дверь, а потом ещё запираю на защёлку. Прямиком прохожу до своего стола и сажусь, чтобы окончательно проснуться от прерванного сна.

Проходит пять минут. Но в моей голове застряло известие о смерти Галины Ивановны. Я смотрю на страницу, лежащую на столе. Но, что там я написал, не понимаю. «Осознают ли соседи, что Галина Ивановна больше не будет существовать в нашем подъезде?» — думаю я. Спать уже совсем не хочется.

Я быстро выхожу на площадку лестницы и иду наверх.

Мне вспоминается недавний мой подход к двери Галины Ивановны. Тогда она была еще жива, но упорно не открывала никому.

Сейчас квартира нараспашку! Оттуда выходит холёный, лет сорока, мужчина:

— Вы к моей маме? — спрашивает он. — А вам известно, что она умерла?

— Да, мне сказали… — говорю я. — Только несколько дней назад я её видел. Примите мои соболезнования…

Он молчит и после короткой паузы говорит:

— Жду, нотариуса. Представитель ритуальных услуг тоже опаздывает.

— Я вас раньше не видел, — замечаю я.

— Живу за городом, — отвечает он. — В Текстилях разве жизнь? Тут нет жизни!

— Как-то Галина Ивановна, ваша матушка заливала квартиру нижней соседки, — говорю я. — Тогда меня попросила соседка позвонить в ЖЭК. Выяснилось потом, что мои старания были напрасными…

Вхожу в 116-ую квартиру, где я не был ни разу. Окна все раскрыты, на улице морозно, а тут тепло. В большой комнате лежит Галина Ивановна! Лицо — безмятежно-радостное, как будто вот-вот проснется.

«Почему она жила одна, имея взрослого сына?» — спрашиваю себя. Мне показалось, что за этим скрывается что-то важное. Хотелось узнать об этом подробнее. Но не смог найти для своего вопроса слов.

С того дня, когда Тамара Михайловна сказала, что сантехник не может попасть в 116-ую, меня заинтересовала Галина Ивановна, как стойкий человек. Я думал, считая, что она теперь в нашем подъезде важная птица. Но не смог наладить связь с ней, чтобы узнать побольше…

В прошлый четверг среди ночи, я поднялся на третий этаж…

Дело в том, что у Сони появилась привычка среди ночи переписываться с дочерью, которая живет в Миннесоте. За океаном семь вечера, хотя у нас в это время глубокая ночь. В это время Соня просыпается, и я заодно.

Я сажусь за стол, где разложено несколько чистых листков и десяток шариковых ручек, купленные в fix price. Они пишут недолго, и, как только паста заканчивается, я без малейшего сожаления опускаю их в корзину. Я разложил их, когда Тамара Михайловна сказала, что ни она, ни сантехник не могут попасть в 116-ую…

А теперь мне становится стыдно, что листы так и остались пустыми.

В ту ночь мне захотелось посмотреть квартиру Галины Ивановны. Посмотреть на дверь её квартиры, как там ночью? Нет ли вокруг кого-то? Я считал важным в тот момент узнать что-то такое, что я еще не знаю. Это будет самый необычный визит, который я когда-либо совершал в своей жизни.

Я сказал только Соне, что скоро приду, и пошёл быстрее, чем обычно. В руке фонарь Janeoo, свет которого очень яркий и бьет запросто на 7, а то и на 10 метров. На площадке тускло, но мой фонарь высвечивает стены лестничной коробки: тут крыса пробежала, там по стене ползут тараканы. Всё видно.

На лестничной площадке третьего этажа оказалось темнее, чем на нашем. Я понимаю, что это вандалы разбили люминесцентные лампы и арматуру поломали, вырвав её с мясом.

У перил вижу тёмный силуэт. Освещаю, сразу ладонью заслоняет себе лицо! Оказалось, это Галина Ивановна!

— Выключи свет! Глаза мне слепишь, балда!..

Нажимаю на кнопку фонаря, и тьма охватывает всюду. Только снизу из нашей квартиры со второго этажа пробивается слабый свет.

— Ты что делаешь тут? — говорит Галина Ивановна.

Поворачиваюсь лицом в её сторону, но её невидно. Тем не менее, слышу, как чьё-то дыхание колеблет воздух над моим правым ухом.

— Вышел просто так… — говорю я.

Хочу спросить то же самое, что и она, но не решаюсь.

Воздух благоухает духами Галины Ивановны. Мой любимый запах неспелого яблока. Я впервые его услышал в Будапеште более десяти лет и до сих пор узнаю. Он мне нравится. Протягиваю руку в то место, где стоит Галина Ивановна. Пальцы моих рук должны были коснуться её плеча, но слышу, как дверь со скрипом закрывается.

Рядом образуется пустота. Потом реально ощущаю её отсутствие. Мне хочется осветить дверь, за которой она спряталась, но не делаю этого. Теперь голос Галины Ивановны слышу из-за двери:

— Никто не посмеет потревожить мою жизнь! Взбаламутить по своему усмотрению! Пусть попробует!

Слышу удаляющиеся шаги Галины Ивановны. Доносится шум закрывающейся внутренней двери.

Я освещаю себе лестницу и спускаюсь вниз к себе. Иду и обдумываю своё похождение. Почему Галина Ивановна вышла на лестничную площадку ночью? Кого она там ждала? Или просто так — от тоски и одиночества?

Мне стало вдруг стыдно, что вмешался в её личную жизнь ненароком.

Соня была уже в постели. Свет ещё горел.

ЗА СТО ПЕРВЫЙ КИЛОМЕТР

Всю дорогу мороз пощипывает кончик моего носа.

Я вошёл в подъезд. Мой нос почувствовал смешанный запах мочи и алкоголя. Поднимаюсь до первого этажа. Вдруг вижу, что человек лежит у лифта. Какой-то бугай дрыхнет, руки за голову, ноги врозь.

В подъезде темновато. Я медленно приближаюсь к нему и вижу:

— Хозяин стояка!

Остолбенев от неожиданности, после всё же рассматриваю лежащего бугая.

Его поза выглядела вызывающей. Замечаю расстёгнутую ширинку, оттуда торчащий мужской орган, как экспонат в музейном зале.

— Кто это над ним злую шутку сыграл или сам хулиганит? — размышляю я.

Нагнувшись, буквально затолкал обратно торчащий его орган, после одним движением застегиваю молнию до конца.

Он продолжает храпеть.

Достаю свой телефон из кармана. Нажимаю на номер участкового. Мне не хочется иметь дело с полицией, но тут такой случай. Оставлять мерзавца здесь тоже нехорошо. Пусть забирают в вытрезвитель или еще куда.

Никто не отвечает. Вспоминаю, что Хозяина стояка полиция не раз арестовывала, и каждый раз отпускала.

На деле в полиции о нем всё известно, но, наверное, считают, что таких пьяниц перевоспитает лишь могила или то, что есть вещи поопаснее. Я не верю, что сегодня его заберут отсюда в вытрезвитель.

Вспоминаю слова Алексея с восьмого этажа. Он как-то предлагал выдворить Хозяина за черту нашего округа. Сейчас это предложение мне показалось как никогда уместным. Набираю его и говорю:

— Алексей, Хозяин в стельку пьян! Валяется у лифта на первом этаже. Людей пугает, я только что застегнул молнию его штанов. Что будем делать?

— Выкинуть его на х… за сто километров! — повторяет он свою прежнюю идею.

— Для меня он тяжеловат, — говорю я.

— Минуточку… — перебивает Алексей, связь прерывается.

Я сходил к себе на второй этаж. Надел кожаные перчатки. Взял из буфета полбутылки Путинки.

Вернувшись, вижу Хозяина стояка на прежнем месте.

Подъезжает лифт, и оттуда выходит Алексей.

— Ну, теперь в путь, без промедления, говорит он.

Вызываем такси, обсуждаем, как вынести Хозяина из подъезда.

Вдруг зазвенел телефон. Оказалось, Тамара Михайловна.

— Хозяина стояка не видели? — говорит она жалобным голосом.

— Откуда нам его видать? — спрашиваю я.

— Я с окна видела, как он вошел в наш подъезд, — отвечает она.

— Он уходит… — говорю я. — Или ушёл…

— Слава богу! — восклицает она.

Я беру с одного бока, Алексей — с другого и, навалив на себя, поднимаем бугая с пола. Он не понимает, что с ним происходит: глаза закрыты, голова висит на груди, ноги волочатся по земле.

Такси, которое мы вызвали с условием оплатить оба конца, уже стоит у подъезда. До машины каких-нибудь десять шагов, а нести бесчувственную тушу непросто. Водитель, выскочив из кабины, нам помогает.

Хозяин стояка, как только оказался в машине, откинув голову на спинку заднего сиденья, продолжает сон. Я сижу за сиденьем водителя, на случай, чтобы преградить его выход.

ЛАЙ СОБАК С БАЛКОНА

С балкона первого этажа собаки нашего соседа следят, как мы тащим пьяного человека и садимся в машину. Вдруг они залаяли в один голос, как по команде. Тут и хозяин их вышел на балкон. Я теряю самообладание и готов бить их, будь у меня в руках палка!

— Сволочи! — ругается Алексей. — Из-за этих мигрантов нам житья нет! А этот завёл себе псов и доволен!

Собаки истошно лают, я затыкаю себе уши. Шофер нажимает на газ, и мы медленно отъезжаем от нашего подъезда.

Движение на Одиннадцатой Текстильщиков одностороннее. А тут нас догоняет патрульная машина с включённой мигалкой. Я весь сжимаюсь, ощущаю дрожь в коленях. Водитель ее переходит на третью скорость и отрывается от нас. Наш таксист, тоже повысив скорость, следует за ней, а на Есенинском бульваре перестраивается на правую полосу.

Хозяин стояка все ещё в беспамятстве. Теперь он, уткнувшись лбом в моё правое предплечье, расположился на нем, как у себя дома. С другой стороны Алексей загораживает пьяному дорогу, чтобы он не выпал из кабины.

Шофёр, листая дисплей навигатора, проверяет правильность пути. Светлой змейкой на экране высвечивается маршрут. Он построен от Москвы до Петушков. Мне снова приходит на ум название одноимённой книжки Венедикта Ерофеева.

Мы берем курс на восток. А через некоторое время выезжаем за третье транспортное кольцо.

Как-то Соня сказала, что Алексей работает в ЖЭКе. Он лимитчик советского времени, сантехник, а так как опыт у него большой, то теперь на должности первого сантехника.

Когда появился новичок из бывшей советской республики, то ему досталось место рядового сантехника. Тем не менее, Хозяин стояка смотрит на Алексея свысока, потому что Алексей — самоучка, а у того, якобы, имеется специальное образование.

А потом я узнаю, что они друг друга не любят. Причина до боли проста: Хозяин стояка желает занять место Алексея, а тот в свою очередь не хочет, чтобы его место занял этот хмырь.

Молча едем, но и не просто: мы с Алексеем передаем друг другу бутылку через голову дрыхающего Хозяина. Глотаем из горлышка Путинку и согреваемся. Тут навигатор объявляет, что проезжаем город Реутов.

— Сколько времени? — говорю я.

— Время в пути? — переспрашивает водитель. — Один час двадцать минут.

— Нет, сколько сейчас времени? — повторяю я.

— А, это вот! — протягивает он в мою сторону свой кулак с часами на запястье.

Мне не разобрать ничего на его часах, и не стану на них глядеть.

— Наконец-то, — я обращаюсь к Алексею, — освободим своих жён от засилья бесстыдного хама! Жаль, что этот мудак и в другом месте займётся тем же! Люди в своей массе равнодушны к хулиганам, если это их не касается.

Алексей молчит. Он смотрит вперёд не моргающими глазами, и мне кажется, что он заснул и спит с открытыми глазами.

Так проезжаем Обухово, потом Ногинск, без единого слова. У меня не остается в голове ничего из того, что мелькает у дороги: ни дома, ни люди, ни транспорт, ни деревья. Всё стирается тут же. Только две коровы сохраняются в моей памяти. Эти коровы переходили дорогу как-то степенно и очень медленными шагами, так, что машины на трассе вынужденно остановились, как и наше такси.

Водитель включает дальний свет. Он бьёт далеко, разрезая глубину кромешной тьмы мартовской ночи. Я, сколько бы долго не смотрел вперед, кроме серой ленты асфальта ничего не вижу. Хотя яркость спидометра освещает кабину неплохо, но лицо Алексея еле заметно. Кажется, алкоголь начал действовать на него.

Такси не сбрасывает бег, хотя цифра спидометра уже перевалила за сто!

— Ну, как? — говорю я, обращаясь к Алексею. — Что скажешь?

Он вдруг откликается моментально:

— Передадим его на руки другу своему и айда, назад!

Это для меня неизвестный уговор, похоже, Алексей так говорит, чтобы шофер не подозревал о нашей затее.

— Он не опоздает? — хитрю я в свою очередь.

— Не-не! Я переписываюсь, он уже ждёт! — отвечает сонным голосом Алексей. — Мы недалеко от него. Почти приехали. Он где-то тут живёт!

У меня двоякие чувства. От стыда горит лицо. В то же время, мне кажется, шофер везёт нас в полицию. Страх парализует мои силы. Кисти рук холодеют.

Навигатор показывает 111 километр, мы у какого-то населённого пункта.

— Стоп! — говорит строго Алексей. — Приехали!

Машина замедляет ход, а через секунду, затормозив, останавливается на обочине дороги.

Я пугаюсь больше прежнего, не знаю, что надумал Алексей. Не говоря ни слова, жду его команды, хотя понимаю, что надо вынести сантехника. А что дальше делать, мне неизвестно, но убивать Хозяина стояка мы не собирались.

Шофер помогает нам вынести из машины продолжавшего спать Хозяина стояка. Вокруг темно, хоть глаз выколи! Я дрожу от ожидания неприятности. Тепло от глотка Путинки охватывает всю мою грудную клетку, а далее желудок. Тут же прибавляется смелость и отвага.

На этот раз руками в перчатках я цепко обхватываю обе ноги сантехника. Алексей, держит его за спину и тащит, двигаясь назад от дороги. Нам неудобно и тяжело, пятая точка Хозяина стояка волочится по земле. Мы тащим его изо всех сил.

Я, глянув назад, вижу. Наш водитель разворачивает машину и, переехав на другую сторону магистрали, тут же заглушает мотор. Теперь такси стоит в направлении на Москву. Включив свет в кабине, ждёт нас.

Мне тяжело, но сказать, давай, бросим тут, не смею. Алексей меньше меня ростом, но не жалуется. Тащим его до калитки крайнего дома и вынужденно почти роняем тело на землю. Как только сантехник соприкасается с землей, он начинает храпеть, распластав руки-ноги, как и лежал у лифта.

Повернувшись, мы медленно идём к машине.

Я, оглянувшись, вижу вокруг сплошную темень, хотя в нескольких окнах дома горит свет.

ДОМАШНИЙ ВРАЧ

Владимир Фёдорович со станции метро Текстильщики до нашего дома идет один. Соня пригласила его после моего случайного посещения соседской квартиры. Это стало причиной её нешуточного беспокойства. На этот счёт у неё сложилось твёрдое мнение, что у меня развивается амнезия.

Мы встречаем доктора в прихожей. Я помогаю ему снять куртку, Соня подает домашние тапочки.

В руке чёрный кейс из пластика. Знаю, что в нем видавший виды тонометр с грушей обмотанной красной сеткой для измерения артериального давления, несколько одноразовых шприцов и иголок, скальпель, стетофонендоскоп для выслушивания звуков сердца, лёгких и бронхов. А еще там налобное зеркало для осмотра полости рта и гортани, молоточек для проверки неврологической реакции. Ну и какие-то лекарства, бланки рецептов, факсимильная печать, бинты, сигареты, спички, шариковая ручка без колпачка. Каждый раз предлагаемые нами ручки он отодвигает в сторону, используя только свою.

— Ну, выкладывайте, — говорит Владимир Фёдорович и поворачивается лицом ко мне. — Что за странности вы испытываете?

— Не странности, а болезнь! — говорит Соня, опережая меня. — Неожиданным образом он вдруг перепутал квартиры.

— Погодите, — перебивает её Владимир Фёдорович. — Вы меня пригласили осмотреть мужа или выслушать вас?

— Ему трудно разобраться в некоторых вещах, — продолжает Соня, — поэтому я пригласила вас. Думаю, что у него прогрессирует амнезия, только вот она частичная или полная? Если я ошибаюсь, то скажите.

— Хорошо, хорошо! — соглашается доктор. — Слушаю вас. Можете продолжать.

Мы переходим в большую комнату. Соня приносит из кухни поднос, приготовленный заранее. На нем серебряный кофейник, сахарница с серебряной чайной ложечкой, чашки, рюмочки и полбутылки коньяка «КВ». И еще одна серебряная чайная ложечка для осмотра моего горла.

Владимир Фёдорович идет в туалет, в ванной комнате моет руки. Когда возвращается, его встречает Соня с рецептом в руке:

— Это прежние назначения, — говорит она. — Всё мы пропили, только пронаран дважды просрочили, в аптеках не было.

— Пронаран надо продолжать, — говорит Владимир Фёдорович.

Одновременно он слушает меня стетофонендоскопом, переставляя его акустическую головку, заставляя меня дышать разными способами.

— В то же время не забываем двигаться, — говорит Владимир Фёдорович. — Назначу препараты нового поколения.

Врач называет препарат, но я не успеваю запомнить.

— Их везут из Германии, но дефицит сохраняется. Я вам выпишу их аналоги испанские, тоже превосходные. Или это, или то, что-нибудь да найдёте.

Надев на голову ободок отражателя, рассматривает дно моих глаз.

— Очень эффективно воздействует… — говорит между делом Владимир Фёдорович о лекарстве, которое хочет мне назначить.

Вдруг он застывает, рассмотрев дно моего правого глаза. Заставляет меня закрыть то правый, то левый глаз, опять рассматривает. После загадочно вздыхает.

— Мне это не нравится… — замечает доктор. — Что-то не то…

Я и Соня хотим узнать поскорее. И тут Владимир Фёдорович срывает с головы отражатель, берёт ручку и сходу что-то записывает.

— Что значит, что-то не то? — говорит Соня с опаской в голосе.

Владимир Фёдорович пишет свои каракули латиницей, которые угадывать мне было всегда трудно.

— Ничего себе! — разговаривает Владимир Фёдорович сам с собой и добавляет. — Я-то думал всё чисто, как прежде… Дно правого глазного яблока имеет теперь чёрное пятнышко…

— Кошмар! — говорит Соня и как-то подозрительно смотрит на меня.

Я молчу. Врач возится, похоже, с определением точки на дне моего зрачка.

— Когда же я у вас был в последний раз? — спрашивает Владимир Фёдорович у Сони. — В октябре? Так, ведь?

— Тогда вы выписали этот рецепт, — говорит Соня и, посмотрев на число, и добавляет. — Да, в октябре!

— Нет! Это свежая отметина, — говорит врач. — Она появилась примерно месяц назад. Вы претерпели… Да, говоря нашим языком, вы пережили микроинсульт.

— Я чувствую себя великолепно! — сразу опровергаю я.

— А я не говорю, что вы больной! — говорит Владимир Фёдорович.

— Вчера утром посидел в сауне, девушки подтопили в моем вкусе, часа полтора меня дома не было… — добавляю.

— «Чувствую себя великолепно», — повторяет врач мои слова и продолжает. — Я увидел в вашем глазе, что-то с вами случилось. Скажите, когда и что стряслось такое, что вы сильно волновались или упали, дрались или испытывали стрессовое состояние, словом пережили ужас… Убить хотели… мало ли?

— А зачем это вам? — спрашиваю я. — То, что со мной происходит, это других не касается, это моя жизнь. Переделать меня, дать мне другую жизнь никто не в состоянии.

— Ох, вы, какой гордый! — говорит Владимир Фёдорович. — Мне хотелось узнать причину волнений. Не хотите отвечать, как хотите!

Вижу, Владимир Фёдорович обиделся на мой ответ. Тогда решаю поделиться своими переживаниями начистоту.

— Меня всё время жена заставляет писать! — говорю я и останавливаюсь, чтобы, прежде всего, посмотреть реакцию Сони.

— Он сам себя мучает! — вырывается у жены. — Сидит в туалете, кричит: «дай ручку!», идём с магазин, опять он: «Запомни, такие-то фразы», сидим, ужинаем, он вдруг опрометью бежит к столу, чтобы успеть записать пришедшие мысли.

— Что вы говорите?! — деланно хихикает Владимир Фёдорович. — Вам ведь весело, должно быть, подать талантищу в туалет карандаш? А почему нельзя просто диктовать из-за двери?

— Иногда оттуда выходит с исписанным рулоном в руках. Словом, дурдом! — жалуется Соня. — Моя подруга, профессор Наталия Александровна, его поклонница, называет его не как иначе, как ВП!

— То есть? — спрашивает врач.

— Это означает «великий писатель». Так и пишет в своих электронных письмах: «Как там наш ВП?»

— А я думал это валовый продукт! — замечает Владимир Фёдорович.

— Сколько надо страниц написать, чтобы почувствовать себя настоящим писателем? — обращается теперь ко мне Владимир Фёдорович с ехидцей.

— Мало, — отвечаю я. — Совсем мало…

— Ну, насколько мало? — настаивает врач. — Полкниги, полстраницы?

— Я знаю человека, который на страницу выдает несколько строк и знаменит. Зовут его — Анатолий, а фамилия — Гаврилов!

— Нет, не читал, — вставляет Владимир Фёдорович и садится за стол. — Что касается нашего ВП, то я назначу ему курс амбулаторного лечения.

Он заполняет расчерченный на дни и часы лист. Соня задаёт вопросы. Мне ничего непонятно, названия препаратов для меня ничего не значат.

СТРАХ

Стою и размышляю, ведь он задавал вопросы, а после не стал выслушивать мои ответы. Почему, думаю, и решаюсь все-таки рассказать ему:

— Хочу добавить, я на самом деле натерпелся страху от одного человека.

— Кто он? — встревает Соня.

— Сантехник, — отвечаю я.

— Ну-ка, ну-ка. А что он натворил такое? — тут же реагирует Владимир Фёдорович.

— Просто я почувствовал, что наша Одиннадцатая Текстильщиков становится его вотчиной! А мы, жители, его мёртвыми душами!

— Как зовут его? — говорит Владимир Фёдорович.

— Хозяином называю я, — и добавляю. — А кто-то зовет его Хозяином стояка.

Врач на миг замолкает. Заполняет лист назначений и разъясняет мне, когда и как препараты принимать.

— В тот раз, когда блуждал по чужой квартире, он, оказывается, встретил там нового сантехника, — говорит Соня.

— Тогда-то и напугал Хозяин «нашего ВП»? — спрашивает Владимир Фёдорович.

— Не то слово! — восклицаю я. — Он любого может напугать. Никого не хочет уважать. Он так и говорит: «Я вас презираю! Вы все тут мертвецы!» Я слушал-слушал, а потом почувствовал, что на деле становлюсь ничтожеством! Он владеет моими мыслями, теперь осталось ему завладеть моим имуществом, заодно и моей семьёй… С тех пор я чувствую себя пустышкой!

— Погоди-погоди! — говорит доктор. — Откуда он взялся, и кто он такой?

— Он — мигрант из бывших советских республик! — отвечаю я. — Войдя в нашу жизнь, он разрушает всё — от начала до конца. Всё-всё!.. Квартиру, улицу, семью, человека… Он не человек, а язва, предназначенная чтобы разрушить всё и вся! Это — болезнь! Новый вирус в нашей жизни!

— Болезнь? — спрашивает Владимир Фёдорович. — Может, вы ошибаетесь?

— Сказать иначе, — продолжаю я. — он вносит в нашу жизнь особую алчность, нетерпимость, агрессию!

— Надо было с ним не связываться, — говорит Владимир Фёдорович.

— Так и делаю, — говорю я. — Контактов-то не избежать! Большую часть бесед с ним намеренно молчу. Но уши-то слушают. А мысли-то мои, хотя и виртуально, но отвечают. В душе моей происходят изменения. Вот в чём вопрос. Он разрушает душу.

— Я думаю, мы подходим к первопричине появления на дне глазницы тёмного пятнышка, — заключает Владимир Фёдорович. — Боюсь, что тогда у вас случился микроинсульт.

— Ему полагается инвалидность, — говорит Соня.

— Вполне, вполне! — поддерживает её Владимир Фёдорович и добавляет. — Можно собирать документы, тут вопросов никаких, ему полагается, это правда.

Некоторое время молчим.

— Как же можно так сильно бояться сантехника, будь он хотя семь пядей во лбу? Он ведь не чудище какое? Человек! Он же вас не съест? — говорит доктор.

— Там он видел ещё и даму, — напоминает тут Соня обо мне в третьем лице. — Входная дверь была распахнута…

— Женщину?! — перебивает Владимир Фёдорович. — Ну? Ну? Это хуже! Она приставала к нему или, наоборот, он к ней?

— Не совсем так… — говорю я. — Она была жертвой ситуации… трепыхалась в силках того же сантехника.

— Вы хотите сказать, женщина так сказать «трепыхалась» в какой-то ситуации? — восстанавливает он мою речь.

— Женщину зовут Тамара Михайловна, — уточняет Соня.

— Она унижалась перед ним… — говорю я.

— Откуда вы взяли, что кто-то её унизил?! — удивляется Владимир Фёдорович. — Да ведь не вашу же Соню он унизил? Что вы вкладываете в понятие «унизил»?

— Что вы, ей-богу! — начинаю я сердиться.

— Он вынуждал её к близости, так? — спрашивает меня Соня и опять продолжает обо мне в третьем лице. — Он ведь не говорит прямо, а водит нас за нос…

— Не видел, чтобы он тащил её в постель или еще что-то, но соседка была по пояс раздета…

— А он? — спрашивает Владимир Фёдорович.

— Сидел на толчке, чинил вентиль водопроводной трубы…

— Это меняет дело, — говорит врач и корпусом поворачивается ко мне. — Скажите, пожалуйста, что же дальше случилось?

— Я опозорился, квартира-то не моя была, — говорю я. — Увидев, что стою на пороге чужой квартиры, я чихнул не вовремя, она, испугавшись, вскрикнула, и мы разбежались в разные стороны.

Владимир Фёдорович перестал писать. Придвинув чашечку с кофе, положил четыре ложечки сахара. Чуточку покрутив ложечкой, взял правой рукой рюмочку с коньком, а левой рукой оставил ложечку на блюдце. Мы выпиваем по рюмочке. Я заполняю их вновь. Владимир Фёдорович, залпом выпив кофе, говорит:

— Надо покурить.

Вдвоем выходим на лестничную площадку. Владимир Фёдорович курит и рассказывает обо всем, что ему взбредёт в голову. Докурив сигарету, спускается на пять лестничных ступенек вниз, приоткрыв ковш мусоропровода, плюёт на окурок и, бросив его в трубу, поднимается назад.

— Если бы сейчас поднимался по лестнице наш Хозяин стояка, чтобы вы сделали? — спрашиваю я.

— На что мне этот гастарбайтер? — отвечает врач.

— Кроме шуток, как вы относитесь к захвату всего и вся? — говорю я.

— Спокойно. Хотя я не понимаю смысла вашего вопроса?

— Они хотят вытеснить горожан из жилья, а после жить тут сами, — поясняю. — Опять повсюду они шныряют, хуже, чем в 90-х! Им нужны не горожане, а их квартиры. Поэтому они немощных людей — пенсионеров, стариков — хотят выселить за сто первый километр. Есть даже слухи, что городская власть даёт добро на создание некоего гетто, чтобы перевезти туда эту категорию людей.

— Сказать можно, что угодно, — говорит врач. — А сами видели кого-нибудь, захватившего чужую квартиру?

— Ах, не говорите! Среди белого дня идёт захват! Будь моя воля — выставил бы всех их за черту Одиннадцатой Текстильщиков, и еще собак бы спустил на них…

— А причем тут собаки? — говорит врач.

Ждёт моего ответа, поэтому я, собрав свою выдержку в кулак, отвечаю:

— Тут с недавних пор появился собачник с тремя дворняжками… Он с ними гуляет. Вместо намордника использует малярный скотч. Клейкая лента им впитывается в шерсть, мордочки сжаты так сильно, что они не могут даже скулить, только дышать им позволено…

— Не пойму, это они на вас напали или хозяин на вас собаку спустить надумал? — говорит Владимир Фёдорович.

— Считайте, что эти животные каждый раз на меня нападают…

— Понял, понял, — говорит врач и тут кладёт руку мне на плечо.

Я замечаю, что Владимир Фёдорович тем временем внимательно смотрит мне в глаза.

— Да-а, «наш ВП»! — говорит врач тут моей жене. — Если, по-хорошему, то надо бы нам консилиум собрать.

— Я здоров, как никогда, — говорю твёрдо.

СВОЯ ПРАВДА

Некоторое время мы молчим. Владимир Фёдорович продолжает заполнять бумаги.

Дальше заводит разговор о моей профессии. Начинает разбирать классическую прозу, созданную в 20-е годы. В то же время он неотрывно смотрит на мою мимику, жесты, изменения настроений.

— Кто, чем занимался тогда? — говорит он. — Вот, «Тихий Дон», Шолохов сочинил его или все-таки нет? Произведение есть, Михаил Александрович есть, а кто автор великого романа, у многих до сих пор вопрос.

— Вообще-то это мне неинтересно, — говорю я, хотя понимаю, что врач такими вопросами тестирует глубину и живость моего ума.

Он хочет знать, старческая деменция имеется у меня или нет?

— А вы сами верите в авторство Шолохова? — спрашиваю я.

Владимир Фёдорович деланно тяжело дышит, а потом говорит:

— Когда мы хотим доказать что-то, то прежде всего ищем первоисточник, чтобы долго не возиться с антуражем, чтобы спор не накалялся до предела, и ставим точку. Оппонент вынужден согласиться и принять наше условие. Также имеются иные способы, например, берём противника измором. Долго и неустанно гоняем его из угла в угол, и в один момент он, высунув язык, сдается. И третий способ — идти наобум, без малейшей правды, когда одинаково хорош и выигрыш, и проигрыш. Вот в такое положение вы меня ставите сейчас. Почему я должен обмозговывать ваш ответ, а не вы сами? Если имеете сомнения в моей порядочности, или думаете, что взял вопрос с потолка? Ошибаетесь. Ответ у меня есть, его знают сотни тысяч, может больше людей.

— Вы зря расстраиваетесь, я вообще не хотел вас обидеть, — говорю я. — Мне не нравится спор, он пустой, и никому не нужный. Сочинитель всегда в тени, если о нем кто-нибудь не болеет и не превозносит до небес, его невидно. А произведение живёт само по себе, у него своя судьба и иная жизнь по природе.

— Наивно думать, что вы меня вывели из себя, — говорит Владимир Фёдорович спокойным голосом.

— Это мои нервы… Они и подвели, извините.

— Я прекрасно понимаю вас. Это все собаки виноваты, которые в зрелом возрасте вспугнули вас, — говорит Владимир Фёдорович. — Теперь их замотанные морды каждый раз провоцируют вашу психику, не дают покоя. Я всё понимаю.

— Раскрою вам свою правду, — говорю я и специально медлю. — Дело в том, что собаки тут не причем. Меня пугает их хозяин. Эти люди имеют свой метод освоения нашего города. С прочными нервами, кондовые типы! Они без имени и отчества, без особых целей и мысли. Им по душе такая богатая для наживы среда, о которой эти пещерные люди мечтали, планировали жить и доживать там свою жизнь. Они теперь овладевают ею, и, так как в городской среде собак держать модно, приобрели животных, хотя как с ними обращаться не знают.

— И что же хотите этим сказать?

— Он по сути тот же сантехник! — говорю я. — Для него нет ничего святого! Захватчики, они и есть захватчики!

— Ну что ж, неплохо, неплохо! — говорит Владимир Фёдорович. — Дома не сидите! В поездку собираетесь? Нет? Смотрите, а хотите, приезжайте ко мне в Бургас. Там у меня двухкомнатная квартира, аптекой частной владею. Так что буду рад. Нет?

Мы отвечаем долгим молчанием, а потом Соня говорит:

— А награда? Как же? Это вам на дорогу.

Врач спокойно берет синие купюры, не считая, кладёт в карман своей куртки. Как всегда протягивает нам левую руку. Мы с женой прощаемся с ним.

— Ну, я пошёл! — говорит он и выходит из нашей квартиры.

СВИСТ ЧАЙНИКА

Соня утром позвонила в ЖЭК.

— Послушайте, у нас опять нет горячей воды, побойтесь бога! — говорит она. — На улице, как сами видите, мороз!

Дальше она диктует нашу улицу, номер дома, подъезда, квартиры, домофон. Между разговором, повернувшись ко мне лицом, шёпотом пересказывает содержание ответа:

— У нас на восьмом этаже протечка. Квартира заперта. Сантехник дежурит там.

Послушав разговор Сони, выхожу я из квартиры.

Сев в лифт, нажимаю на кнопку восьмого этажа, и кабина едет наверх. Мне представляется, как Алексей дежурит у двери своей соседки. Он уговаривает открыть ее, а та стоит напротив глазка, держа ухо востро.

Выхожу из лифта. На площадке действительно Алексей. Он стоит один и курит.

— Ну что, воду дали? — спрашивает он.

— Дежурная сказала моей жене, сантехник не может попасть в квартиру на восьмом этаже, — отвечаю я.

— У Наташи, ё…ани, руки-ноги бы поотодрать, — злится Алексей. — Она закрылась и не впускает никого. Всё из-за её дури!

Мы стоим на площадке. Смотрю в лицо Алексея.

Я вдруг догадываюсь, что это дело рук Хозяина стояка!

— Он уже тут?! — кричу на всю лестничную площадку.

— Да… — отвечает Алексей упавшим голосом — Появился, ё…ани в рот!

Он стоит с дымящейся меж пальцев сигаретой. Некоторое время опять молчим.

Я смотрю на Алексея, он пыхтит последними затяжками сигареты. Потом, плюнув на окурок, спускает его в мусоропровод. Идёт ко мне и кивает головой в сторону следующей двери.

— Наталка вчера с ним поцапалась! — говорит Алексей. — Он приставал к ней!

— Получил? — спрашиваю я.

— Щас! — отвечает Алексей быстро. — Она выставила мудилу вместе с рюкзаком за дверь.

— Надо было заявить в полицию, — говорю я машинально.

— Заявить?! — повышает голос Алексей.

— Чем всё кончилось? — спрашиваю я.

— Да ну их на х…! — отвечает Алексей. — Не хочу об этом.

Звонит телефон Алексея. Он, прижав его к левому уху, отходит к мусоропроводу.

Я, сев в кабину, нажимаю на кнопку своего этажа.

Мне представляется, будто вот сию минуту Хозяин стояка находится в нашей квартире. Он рывком хватает Соню за шею, другой рукой закрывает рот, потом волоча на себе, идет к постели. А там начинает душить. Соня борется изо всех сил, царапает ему лицо, руки.

Лифт доехал мягко, а потом ещё и ещё мягче доползает до остановки. Дверцы кабины закрыты, но я не хочу встретиться с Хозяином!

Быстро нажимаю на верхнюю кнопку, и кабина медленно отъезжает с нашего этажа, увозя меня ввысь. Когда дверцы открываются, опять встречаю Алексея.

Он теперь с новой сигаретой стоит у мусоропровода.

— Что-то забыл мне сказать? — говорит он.

Я молчу. Дальше не хочу думать. У меня перед глазами стоит Хозяин стояка и моя любимая жена. Моей злобы — нет предела.

Я готов его треснуть по темени, по лицу, куда угодно, но, так как я никогда этого не делал, нет уверенности, что это у меня получится.

— Надо сказать ему, пошёл вон! — говорю я тоже машинально. — Прочь от наших жён! Поступки, которые вы совершаете — это преступление! На такое способны воры, грабители. Творите свои дела по принципу, кто сильнее — тот и прав. Человек в первую очередь должен иметь совесть и достоинство, а потом деньги! Вам дают тут работу, благодаря ей вы попадаете в святое святых — в дом каждого горожанина. И кажется вам, что вы являетесь тут хозяином! Нет, вы временщики! Завтра уйдете, а на место ваше придут другие.

Алексей, почесав себе затылок, уходя, говорит:

— Я только чайник выключу…

Тут я опять запаниковал: в квартире Соня одна…

Внутри у меня всё холодеет.

Собираюсь спуститься назад на лифте, но Алексей может подумать, что я ненормальный, просто катаюсь вверх-вниз.

Решил пойти пешком.

На седьмом этаже встречаю Горбуна, спускающегося вниз по лестнице. Когда поравнялись, он обращается ко мне:

— Пенсию урезали!

Я что-либо утешительное сказать не успеваю.

— Не только мою пенсию урезали… — продолжает он.

— Вам платят еще и за инвалидность, — отвечаю я.

— Я еще пенсионер! — не соглашается Горбун.

Мы словно соревнуемся, я иду большими шагами, Горбун тут же отстаёт от меня.

Я, перешагивая через ступеньки, устремляюсь все дальше по уходящей вниз лестнице…

Москва-Калининград

15.08.2017

[1] ГБУ (аббревиатура) — государственное бюджетное учреждение.

[2] Надзея — (бел.) Рассказ

[3] Апавядание — (бел.) Старость