* * *
Восьмидесятилетний отчим умер легко и сразу, проболев всего два дня.
— Лёгкая смерть, — завистливо-сочувственно вздыхала соседка, которая больше всего на свете боялась «плохо» умереть. — Дай Бог каждому!
Возле покойного кто-то должен был остаться: ну не бросать же, в самом деле, его одного в эту последнюю ночь на Земле! Не по-человечески как-то. Остаться выпадало Вере: у других — не складывалось и не состыковывалось, так уж вышло. Последнее время отчим жил один, похоронив мать Веры десять лет назад.
Вера боялась отчима и при жизни, а уж перед мёртвым — она испытывала почти суеверный ужас. Пробыв первые десять минут в квартире, где стоял гроб, она не выдержала нервного напряжения и бросилась всё к той же соседке.
— Анна Васильевна! — Вера почти задыхалась. — Побудьте там со мной! Я Вам в маленькой комнате постелю. А хотите, за тортиком сбегаю? Чаю попьём…
Степенная Анна, женщина покладистая и рассудительная, осуждающе фыркнула:
— Чего переполошилась? Отец ведь, не кто-нибудь!
Но всё-таки, увидев, как сразу побледнела Вера, смягчилась и уже другим тоном решила:
— Ладно, сейчас приду.
И, большая любительница сладкого, тут же добавила:
— За тортом, и правда, сходи. Только не песочный, давай лучше бисквит.
Потом они долго-долго пили чай. Анна Васильевна время от времени приговаривала, блаженствуя: «Ну, ещё один ма-а-аленький кусочек — и хватит. Мне больше нельзя.» Но, однако, благополучно умяла почти весь торт.
К чаю — говорились какие-то необязательные, но утешительные, нужные слова, лились нетяжёлые слёзы, и Вера почти успокоилась.
Потом, когда совсем стемнело, зашли посидеть в большую комнату. Повздыхали, помолчали по-хорошему. Воздух вокруг тела уже заметно отяжелел, начал растекаться по углам. Соседка поморщилась:
— Зимой умирать всё же лучше. А то — в такой жаре… К утру, вот посмотришь, чёрный с лица станет.
Потом она ловко перекрестилась (была верующая) и решительно добавила:
— Ну, ему теперь вечно спать, а нам к утру надо бодрыми быть. Завтра-то денёк — не приведи Христос.
И поклонилась покойнику как живому:
— Мы же почти ровесники, Женя! Скоро, глядишь, и я так улягусь. Прости, если что не так…
Женщины вышли. Вера зачем-то закрыла на ключ большую комнату, в дверь которой был, по давно забытой причине, врезан замок. И, смущаясь под взглядом Анны Васильевны, виновато объяснила:
— Мало ли что…
Соседка невольно улыбнулась:
— Гулять не будет, не сомневайся. Боишься, что ли, ещё? Что мёртвых бояться, ты живых остерегайся…
Потом ободряюще похлопала Веру по руке:
— Ну-ну, я понимаю. Молода ты ещё, вот и опасаешься. Тебе сколько? Как пятьдесят пять?! А выглядишь хорошо, столько и не дашь! Лишнего жиру нету — вот и молодая… Ну, пойдём спать.
Вера постелила Анне Васильевне на диванчике, себе — разложила кресло-кровать. Соседка заснула на удивление быстро. хотя уверяла, что страдает старческой бессонницей. Вера, которая давно уже засыпала трудно, невольно позавидовала. Она решила взять хороший пример, улеглась и, с удовольствием вытянувшись, похрустев косточками, решительно закрыла глаза. Но ничего не вышло, и Вера ясно поняла, что сна не будет. Лежать в темноте под храп Анны Васильевны было неуютно, и Вера тихонечко встала, прошла на кухню. Там, в старом шкафу, хранились давние журналы: когда-то отчим их выписывал очень много. Это были добротные литературные издания, ещё советские. Теперь они вымерли, как динозавры, а на смену им пришли яркие, пустые, пошлые — их Вера терпеть не могла.
Она достала объёмистую пачку, прикинула на глаз: «до утра», удобно устроилась под старым светильником и начала читать. Скоро поймала себя на мысли, что не читает, а думает о своём… Попыталась сосредоточиться — опять не вышло, и Вера смирилась. Может, по-другому и не бывает в такую ночь? Вера думала об отчиме…
* * *
…Он обиженно говорил в последнее время: «Я такой одинокий!» И тяжело вздыхал.
А ведь были две родные дочери, и две — неродные, у всех — дети, а значит — есть внуки… И здравствовали ещё два родных его брата…
Но с братьями отчим не общался уже лет пятьдесят, после того, как они оба дружно и легко отказались от парализованной старухи-матери, и Женя досматривал её (без их помощи) до самой смерти. Родные дочери — откровенно презирали его за то, что бросил их, маленьких, и, живя с ними в одном городе, за всю жизнь видел их едва ли пять раз. И только в старости, когда ему было уже под семьдесят, начал искать встреч. Неродные дочери его ненавидели за то, что он разрушил семью их матери, страстно влюбив её в себя, тогда очень красивого. А ещё — за то, что отчим, считая себя великим педагогом, превратил их детство в кошмар…
— Что же это я такая злая?! — одёрнула себя Вера. Но всё-таки, помолчав, добавила:
— А ведь это чистая правда, как ни крути.
…Мать Веры, разойдясь с первым мужем (Верочкиным отцом), уехала от него аж за две тысячи километров, забрав маленькую дочь. Уехала, как оказалось, настолько навсегда, что никогда в жизни больше его не видела. Хотя жалела об этом поступке, и много лет спустя ещё любила… Но если б нам объяснил кто-нибудь нас самих! Тогда твёрдо решила ничего не исправлять и не возвращать, хотя ещё можно было. И почти сразу выскочила замуж за другого, по иронии судьбы — человека с таким же именем: Анатолий.
Мужем он оказался хорошим, необыкновенно добрым, был всегда преданно и без памяти влюблён в свою красавицу-жену. И маленькая Верочка (имевшая уже отчество «Анатольевна»!), совсем не помнившая своего отца, была любима первым отчимом бесконечно. Он баловал девочку, исполнял все её капризы, часами играл с ней и был весь в её власти, называя ласково «Моя куколка Анатольевна». Верочка отвечала ему полной взаимностью и очень обижалась, когда мама с досадой говорила об отце: «Недоучка». Папа Толя был человеком очень простым, прямо из села, имел хорошую рабочую профессию — «газосварщик». И всё. Он ничего не читал, до самозабвения любил спорт и особенно — футбол. Но он очень уважал образование своей умной жены, её широкие интересы.
— Я тебя не стою, Танечка, — часто грустно говорил папа. — Но я горжусь тобой!
И обязательно добавлял, показывая на Верочку: «А доченька у нас какая головастая, вся в тебя!»
О том, что Анатолий ей не отец, Вера узнала нескоро, уже будучи взрослой, замужней женщиной. Да и то — случайно, стороной. А здесь, в этом солнечном детстве, ей жилось так радостно и светло!
Родители быстро построили двухкомнатный «кооператив» (в то время — новинка и диковинка), купили хорошую мебель и даже установили телефон, первый на весь стоквартирный дом! Потом Толя привёз из дальнего села свою маму, и новая бабушка Меланка оказалась такой же ласковой, как и её сын, и четырёхлетняя Верочка потянулась к ней всей душой. «Баба Миля» воспитывала девочку по-своему, по-простому, излучая столько добра и любви, что хватило бы и на десяток таких детишек. Она называла Верочку «унучечка», «дорога дытынка», «манюня».
Верочка, немного эгоистичная, как и все любимые дети, пользовалась бабушкиной добротой, как говорится, без зазрения совести. Но мягкая старушка никогда не наказывала ребёнка и даже не повышала голос. Только, когда Верочка уж совсем «расходилась», с лёгким укором говорила, покачивая седой головой:
— Та що ж це таке, хіба ж так можна? Ти ж гарна дівчинка!
И Верочка, слушая, что она всё-таки «гарна дівчинка» (хотя ей надо было бы «всыпать»), быстро успокаивалась, находила себе достойное занятие и, спустя полчаса, ластилась к бабусе:
— Давай споём, а?
Баба Миля заводила чудесным грудным голосом какую-нибудь народную песню, которых знала бесконечное множество: или про комара, который «оженывся» на мухе, — и девочка, подпевая, весело хлопала в ладоши и смеялась; или про богатую девушку, которую полюбил бедный казак, — и Верочка видела, как бабушка украдкой вытирает предательскую слезу, вспомнив, наверное, что-то своё…
Когда Вере исполнилось шесть лет, в их дружной семье родилась сестричка Ирочка. Радости отца не было предела: «Теперь у нас две куколки — Анатольевны!» А бабушка не уставала всем повторять, что у неё «аж дві унучечки, одна гарніша за другу, та вже не знаю, яка краще!»
Через два месяца после родов мама вышла на работу: тогда не было таких роскошных декретных отпусков, как сейчас. Или ясли, или бабушка — вот и весь выбор. А бабушка как раз и была, да ещё какая! Она и «вигляділа» Иришку, а уж как баловала — не меньше старшей. Внучка росла крепкая, здоровая, очень подвижная, и Верочка с удовольствием и гордостью помогала бабушке с ней возиться.
Между тем карьера мамы складывалась успешно. Молодая, энергичная, Татьяна Ивановна была на отличном счету и, конечно, на виду. Она выполняла много общественных поручений, часто бывала в командировках, а вечером, после работы, спешила ещё на какие-то мероприятия. Имея такой надёжный и доброжелательный тыл, она совсем не думала о домашних заботах, обо всех этих стирках-уборках-готовках. Таня впархивала домой поздно вечером, радостная, бодрая, гордая собой. Здесь её ждали, кормили, выслушивали. И рано утром снова преданно напутствовали:
— Ну, беги, Танечка! Мы уж тут всё сделаем, будь спокойна!
И только выходные да отпускные дни были временем долгого присутствия мамы Тани дома. Тогда она начинала с какой-то бешеной активностью вместе с бабушкой мыть, готовить и стирать. Баба Миля вечерами, на скамейке, сообщала всему двору:
— Ой, у мене ж і невісточка! Така охайна, роботяща, що й не сказати! А готує як добре! Я такого смачного ніколи раніше не їла!
(Хотя сама научила россиянку Таню готовить и борщ, и пампушки, и плацинды). Но всё ж таки, правда, Татьяна готовила на редкость хорошо. Видно, у неё был талант.
…Уже пошла в первый класс Верочка, стала носить одни «пятёрки». Папа Толя без устали хвалил дочку: «Вот умница, не то что я!!!» Так прошло ещё три года, подросла забавница-сестрёнка, и Верочка закончила четвёртый класс, как и прежде, круглой отличницей.
Но тут случилась беда. Верочка услышала об этом из уст бабы Мили, когда та, обливаясь слезами, жаловалась своей задушевной подруге-соседке:
— Ой, тяжко, Максимівна! Наша Таня закохалась, бідна, у якогось жонатого чолов’ягу! Мій Толя їй не пара, це так, але ж він так любить її!!! А вона сказала, що покине… А як же ж діточки?! Ой, горе, горе, Максимівна!!!
На это Максимовна, женщина громогласная и прямая, отвечала зло;
— Не обижайся, Никоновна, но ваша Танечка — ещё та фокусница! Не люблю я её, вот тебе крест! Вертит Толей, как хочет, а сама гуляет уже давно, я знаю. Это вы, дураки наивные, не видите ни черта, а люди всё замечают! Иди, спроси!
Бабушка отмахивалась:
— Ти що, Господь з тобою! Брехня!!! Вона ж така хазяєчка, така мати! Ну а коли щось і було, так вона, мабуть, і сама не рада!.. Може, погуляє, та й кине цього, як ти думаєш?..
…Нет, тихому семейному счастью действительно пришёл конец. А Татьяна Ивановна считала, что, наоборот, только начинается её настоящая жизнь и счастье. Виновата ли она была, что теперь снова полюбила? Кто кому судья?.. Да и баба Миля, в конце концов, сама сказала:
— Йди, Таню. Хай щастить. Любов — то велика радість. Я розумію тебе, доню. Тільки пожалій нас: хай діти приходять! Зроби таку ласку…
Таня, конечно, обещала, и слово своё сдержала. Да и отказываться от такой помощи было бы нелепо. Девочки проводили у бабушки и все выходные, и праздники, и каникулы (кроме летних, когда их отправляли в Россию, к другой бабушке). Баба Миля и папа Толя всегда радовались детям, любя и балуя их по-прежнему. Поэтому уезжать оттуда, когда подходило время, девочкам совсем не хотелось. Но…
— Унучечки, ріднесенькі, ви ж не забувайте, у суботу знову приїдьте!
С этими словами бабушка целовала и крестила детей, а папа — на всякий случай — провожал их до самого нового дома.
* * *
Новый дом. Новый «папа»… Маленькая Ира легко стала его так называть, а Вера — только когда мама пригрозила:
— Ещё раз скажешь «дядя Женя» — выдеру, как сидорову козу.
Ну что ж, папа так папа. Но каждый раз, произнося это слово, Верочка вспоминала совсем другого человека.
А мама похорошела и вся светилась. Всё удачно складывалось: молодожёны переехали в хорошую однокомнатную квартиру, где было всё необходимое, — в жильё матери папы Жени. Она, нуждающаяся в уходе, находилась здесь же, и любящая пара дружно принялась угождать ей, переживая свой медовый месяц. К медовому месяцу щедро добавлялись «медовые выходные», как говорила Таня, регулярно отправляя дочек «к отцу». И все были, кажется, довольны.
Вера смотрела на маму и думала: какая она стала красивая! И все говорили, что необыкновенно похорошела. А раньше только один Толя утверждал, что красавица; никто и не замечал. Даже голос у мамы изменился: стал ласковым, как тёплая речка. Спустя совсем немного времени, всего лишь месяца через три, скончалась новая свекровь, и стало совсем раздольно. Казалось, живи — не хочу, но тут-то и началось то, что стало нормой быта новой семьи. На всю оставшуюся жизнь.
Похоронив мать, отчим вдруг из милого, интеллигентного дядечки превратился в «хозяина дома».
— В семье должен быть ГЛАВА. Если остальные это понимают и БЕС-ПРЕ-КОС-ЛОВ-НО подчиняются, семья живёт счастливо; но если нет…
Мама слушала, кивала, улыбалась. Ну да, он, любимый-дорогой-желанный, он, солнышко, будет глава, а как же?! Хотя в прежней семье главой (неограниченным монархом!) была только она, и никто больше…
Таня пока ещё улыбалась. Дня три. А вот когда случился первый большой скандал, она была потрясена и не верила своим ушам. Повод: Вера («десятилетняя дылда») — плохо помыла полы, — Верочку приучали теперь к активному домашнему труду. Нет, девочка не была ленивой, и раньше всегда помогала бабушке, но когда отчим взял носовой платок и провёл им под шкафом после уборки… Веру это настолько удивило, что она приняла увиденное за шутку и громко рассмеялась.
Отчим вспылил:
— Этой неряхе весело?! Таня, уйми её!!!
Мать залепила Верочке звонкую затрещину, швырнула в угол и, стоя там, дочка добрых полчаса усваивала взгляды отчима на жизнь и свои новые обязанности. А то, понимаешь, такая девица — скоро лифчик покупать! — а ведёт себя как двухлетняя!!!
Маленькой Ире досталось за компанию, когда она заплакала, жалея сестричку. «Я научу вас жизни!» — пообещал отчим. А он был человеком слова.
* * *
И всё-таки Таня продолжала оставаться счастливой. Она быстро поняла, что именно не любит муж, как и что надо отвечать, как перетерпеть его дурное настроение. В принципе это всё было нетрудно, если понять логику Жени. Татьяна Ивановна вывела для себя несколько «железных» правил, поняла своё место и выбросила из головы прежний апломб. Центральное место занял муж, но разве это было плохо? Она любила, любили её. Да, без пылкого обожания; но зато это так по-мужски!
— Да, Ниночка! — кричала Татьяна в телефон от избытка чувств. — Всё-таки я его отбила! Такого покорять — одно удовольствие; не то что Толя, как собачка, чуть ли не хвостом вилял! Противно вспомнить… Что? Как его бывшая? Откуда я знаю, он туда не ходит. Ну и что, что дети? Теперь у нас — МОИ дети. А чему Толя мог их научить? Он таблицу умножения не знает!!! Я счастлива, дорогая, ах, как я счастлива!!!
Правда, совсем избежать скандалов никак не удавалось, и они происходили с жестокой закономерностью, приблизительно раз в неделю. Вера заметила: если отчим скандалов «не добирал», то потом они были два-три раза подряд, день за днём; так что в итоге «норма» всё равно выполнялась. Девочка давно привыкла и перестала изумляться ничтожности поводов. Теперь у них у всех — у мамы, у сестрички, у неё — была одна главная задача: не рассердить папу. А если всё же оплошали — как можно быстрее уладить. Вот с этим-то и было труднее всего. Хорошо хоть отчим никогда не распускал руки, в отличие от мамы, у которой ремень постоянно теперь был в работе. Она ни в коем случае не заступалась за дочек, а, наоборот, свирепела вместе с мужем и, распалив себя, в конце концов хваталась за ремень. Когда средство воспитания уже свистело в воздухе, отчим сразу замолкал и выходил на кухню. «Мать знает, что делает», — был уверен глава семьи.
Мама, конечно, горячо поддержала новую педагогическую систему. В самом деле, соплячки невыносимо распустились! Ещё младшая — туда-сюда, а старшая — так волком и зыркает! Эту надо обломать, пока не поздно.
Обламывание началось с питания. Верочка росла болезненной, хрупкой (родилась слабенькой и чудом выжила).
— Что это за вид синей курицы?! — отчим любил метко выражаться. — Ну что ж, будем развивать вкус.
Со вкусом, действительно, был непорядок: Верочка ненавидела рыбу и помидоры. Так вот, она (для начала) выслушала папину лекцию о неизмеримой пользе этих продуктов, а потом отчим от теории перешёл к практике. Раньше, когда Вера говорила бабе Миле «не хочу», вопрос отпадал сам собой. Теперь же — отчим честно предупредил:
— Я всегда до конца довожу то, что задумал. Поэтому запомни: каждый раз слово «не хочу» будет автоматически увеличивать твою порцию.
Верочка не поверила, и совершенно напрасно. Уже за обедом ей пришлось оценить преимущества нового метода. Девочка увидела на своей тарелке помидор к порции каши: «Не хочу!»
— Та-а-ак! — окрылился папа. — Утраиваем! — и спокойно положил ещё два помидора.
Да, этот урок Верочка запомнила с ходу, недаром она была способной девочкой. За этим обедом она съела ровно двенадцать помидоров.
— Теперь она ест всё! — гордо сообщала всем Татьяна Ивановна.
Это было правдой, а порции отец накладывал огромные, собираясь закрепить успех и «довести этот скелет до ума».
Ну что ж, тоже вышло удачно: через год у девочки было двадцать килограммов лишнего веса… Она привыкла очень плотно есть и продолжала набирать массу, болезненно-зависимо полюбив еду.
* * *
…Вера поднялась: затекли ноги. Она тихонько прошла в коридор и заглянула в спальню: Анна Васильевна безмятежно спала. Потом Вера зачем-то подёргала дверь большой комнаты. Закрыто, конечно. Но ей вдруг стало неуютно от мысли, что отчим сейчас постучится изнутри, и она резко отпрянула от двери.
«Вот дура припадочная!!!» — тут же мысленно обругала себя. Но на всякий случай прошептала в скважину:
— Прости, папа, но хорошее что-то не вспоминается… Я постараюсь!
Она зашла в ванную и ополоснула лицо холодной водой. («Смою плохие мысли!») Потом внимательно посмотрела на себя в зеркало. Женщина как женщина. «Ни одного грамма лишнего!» — подумала удовлетворённо.
А тогда, в четырнадцать лет, она уже весила восемьдесят килограммов при росте полтора метра. Кстати, так больше и не выросла. В кого такая кроха?
Ох, сколько плакала тогда! Все девчонки — как статуэточки в коротких платьицах, а она — тумбочка на копытцах; не шла, а катилась… В семнадцать лет пришло полное отчаяние:
«Похудею — или умру!!!» Все мальчики отворачиваются!
И началось: вставала в пять утра, добровольно. Бег, хула-хуп, йога, душ… Но толку было мало, от отчаянья хотелось разбить себе голову.
Неожиданно помог отчим. Было! Да!
— Ну вот! — обрадовалась, наконец, Вера. — И хорошего же было немало, факт!
Это он купил тогда напольные весы, достал по большому блату. Хорошие, прибалтийские. Мечта, а не весы. Он же «откопал» простые толковые пособия и принёс из аптеки «Счётчик калорий».
Вера взялась за себя основательно. Конечно, было невыразимо трудно: у девочки развился — навсегда! — непомерный аппетит.
— Да, я всю жизнь хочу есть, — пробормотала Вера. — Много-много есть. Но нельзя, нельзя, нельзя!!! — тут же привычно спохватилась она. — Нельзя!!!
Ещё тогда научилась рассчитывать каждый грамм и, надо сказать, показала себя молодцом. Даже отчим похвалил:
— Волевая ты, Верка! Моя школа!
Правда, в течение жизни вес всё-таки «скакал», но на пять-шесть килограммов, не более, да и то при беременности — святое дело! Вера боялась больше всего, что, пройдя через роды, снова станет бочкообразной. Другие девушки, её ровесницы, потом действительно почти все располнели, а Верочка, наученная страданиями, — нет. Чем плохо? Ну вот, какое хорошее воспоминание отыскалось!
Вера Анатольевна ободряюще улыбнулась себе, подмигнула и вернулась на кухню.
* * *
В пятый класс Вера пошла в другую школу. «До сих пор жалею, — подумала женщина. — Надо было добиться любой ценой! Ездить в свою, хоть и далеко».
Да, тут как-то сразу не сложилось. Во-первых, отличницей Верочка так больше и не была, хотя училась хорошо, и в аттестате — почти все «пятёрки». Во-вторых, одноклассники оказались недружными и злыми. Девочка тосковала по старым друзьям, хоть и виделась с некоторыми, когда приезжала к бабушке Миле. Но одно дело — видеть, а другое — учиться вместе…
После первой четверти стало ясно: успеваемость упала. Больше всего отчима взбесила «четвёрка» по математике.
— Только дауны не знают этот предмет! — вдохновенно орал он. И снова, в который раз, пообещал сделать из Веры «человека».
Отчим всё делал теоретически обоснованно, с размахом. и вот он купил билеты в цирк (страстно любимый своими новыми дочками) и поставил Верочке условия:
— Через месяц пойдём в цирк. Приезжает шапито! Подожди, рано радуешься. Вот из этого учебника (он положил перед Верой старое пособие Шапошникова-Вальцева, по которому учился сам. Где он его взял?!) решишь сто задач, от сих до сих, — отец ногтем отчеркнул последний номер. — Решишь — пойдёшь, не решишь — останешься.
Так. Тридцать дней — сто задач. По три каждый день, плюс ещё десять. Можно успеть.
Но когда Вера села за учебник, она по-настоящему оценила широту размаха своего домашнего «учителя»: все выбранные папой задачи были повышенной трудности.
Через неделю, обливаясь слезами, Вера представила только восемь задач, из которых две папа забраковал:
— Неправильно. Тупенькая ты, оказывается.
К концу месяца правильно решённых задач оказалось всего тридцать четыре. Конечно, в цирк она не пошла. Мама горячо поддержала мужа, нервно осадив рыдающую дочь:
— Тебя предупреждали! Всё было в твоих руках! Даже не проси!!!
…С тех пор Верочка ничего не просила и ничего никогда не ждала. А любую радость или подарок воспринимала с опаской. Знала: наступит момент, когда попрекнут. «Мы для тебя, а ты…» Лучше ничего не надо.
А мама снова гордилась: «Женя, ты гений! У меня с ней никаких проблем, всегда послушна. Как скажу — так и сделает!»
* * *
Стоп. Вера усмехнулась, вспомнив один фильм. «Что же в нём хорошего?» — главная героиня пыталась влюбиться и искала, во что.
— Так и я: что же в нём хорошего? Ой, есть! Книги, как же я забыла?
Книги, книги!!!
Папа всеми правдами и неправдами собрал такую библиотеку, что все знакомые шалели, увидев её. Первым делом, справочная литература: начиная от потрясающей Большой Советской энциклопедии, заканчивая Малым атласом мира. А художественные издания!!! Мопассан, Золя, Чехов, Куприн… И почти всё — полные собрания сочинений. Квартира ломилась от книг, к тому же непрерывным потоком шли журналы.
— Вот они, родненькие! — Вера ласково погладила поблекшие корешки лежавшей перед ней стопки.
Книги Вера любила больше всего на свете, и домашнее собрание было для неё истинным раем. При любой подготовке — в школе, в институте ли — она почти никогда не ходила в библиотеку, всё было дома, просто под руками! Хотя, конечно, в библиотеке она была записана, но это, знаете, чисто символически. Многие к ним в гости набивались «прийти, кое-что глянуть.» Лучше и качественней любого читального зала!
— Вот так. Здорово было!
А кроссворды с фрагментами? Их печатали в журнале «Наука и жизнь», — такие любимые и ею, и отчимом. Они могли вдвоём ночь напролёт это разгадывать, наперегонки роясь в справочниках. А игра в японские шашки? — тоже часами, упиваясь способностями друг друга.
— Ты интересный соперник, — всегда подытоживал отец. — Спасибо за игру!
А песни Высоцкого? Папа где-то доставал новые и новые записи, и не было более преданного ценителя, чем Вера. Они оба знали наизусть почти всего Высоцкого.
— Он действительно многое мне дал! — решительно сказала Вера густой ночи за окном. И спохватилась: чего раскричалась, так можно гостью разбудить.
Вера потихоньку сварила себе чашечку кофе и снова присела к столу, стараясь задержать и сохранить настроение благодарности:
— Молодец он, грамотный, интересный был человек. Знал столько — обалдеть! Ведь он маму и покорил тогда интеллектом. Папа Толя, например, слово «опера» путал со словом «балет» (она улыбнулась). А папа Женя дал мне возможность прочитать всего Конан-Дойля… И не только его. Почти всё, что я знаю, — отсюда, из нашей библиотеки. Кем бы я стала, если б не отчим?
«Вот если б ещё он прислушивался к другим, а не только исключительно к себе…»
Вера вспомнила, как она собирала марки. Точнее, собирал отчим, а Вере это было неинтересно. Коллекция отца поражала даже больших знатоков. Кстати, недавно он её продал — отвалили бешеные деньги.
…И вот папа купил ей маленький альбом и несколько марок для начала, потом стал пополнять её коллекцию.
Вера ничего не чувствовала к этим кусочкам бумаги, ей гораздо интереснее было бы ходить в кружок кукольного театра! Она раньше там занималась во Дворце пионеров, когда мама жила с папой Толей. Новый же папа назвал её увлечение блажью и глупой потерей времени. Про кружок пришлось забыть.
Итак, марки накапливались, но «не грели», хотя радовали глаз яркими цветами. Отец сурово запретил их кому бы то ни было показывать. («Это ценность!»).
Но девочке так хотелось блеснуть чем-нибудь в новом коллективе! И однажды она потихоньку отнесла альбом в школу. Успех был ошеломляющий, но, когда Верочка вернулась в класс после урока физкультуры, то обнаружила, что альбом, оставленный в портфеле, наполовину разворован. Девочка с ужасом и рыданиями бросилась к классной, но та, сурово отчитав детей, так ничего и не добилась, а лишь нашла несколько смятых марок в мусорном ведре…
Дома, конечно, Вере влетело. Как всегда, папа измучил словами, а мама хорошенько отлупила. Но марки Вера больше не собирала, слава Богу.
— Интересно, почему он никогда не бил нас? — вдруг подумала Вера Анатольевна. — Словами так истерзает, запилит, задавит! Но пальцем не тронет. Правда, мог закричать, но это — если мама слышит. Наедине не будет. Почему?
Да ладно. Бог с ним. Что там про марки? В принципе-то он хотел хорошего, это правда.
«А кино? — вспомнила Вера. — Как мы хорошо ходили все вместе в кино!»
Отец предложил, чтобы в семье появилась традиция: каждое воскресенье ходить на какой-нибудь новый фильм, лучше — на премьеру. И это действительно были праздники души! Выходили из дома с «запасом», перед сеансом шли в кафе «Мороженое». После кино долго гуляли, по дороге играя в слова…
Вот и игры в слова вспомнила! Отчим знал их десятка три, и все такие интересные!
Да, но зачем же он, такой интеллигентный, всегда читал чужие письма?! Это было так обидно, когда на столе — вскрытый конверт, а за ужином папа издевается над каждым словом того, кто писал. Вера нашла выход, когда стала старше: письма ей писали «до востребования». А папа так об этом никогда и не узнал.
По правде, он многого не знал. У обеих дочерей была своя, другая жизнь. Первая — напоказ отцу, благостная и причёсанная, а вторая — истинная, пусть не всегда правильная, но родная, свойская. Вера любила бегать на танцы — но, по мнению отчима, это был «разврат». Так что же, отказаться от удовольствия? Как бы не так! Вера ходила на танцплощадку столько, сколько хотела, а врала про кино или театр. Даже готовилась заранее: узнавала, про что фильм, кто играет. И потом ловко и ровно, вдохновенно «сочиняла». И волки сыты, и овцы целы.
Вот только со временем было жёстко. Отец установил рамки: в 22.00 быть дома (пока не исполнится двадцать лет); после этого — в 23.00. И каждый раз (обязательно!!!), перед Верочкиным уходом, они с папой сверяли часы, как два боевых командира, до минуты. Зачем? — опоздание на одну минуту влекло за собой один невыход из дома вечером, на две минуты — два невыхода; ну и так далее, по нарастающей.
Над девушкой потешался весь институт, когда она в самый разгар любого праздника (надо ещё прибавить час на дорогу!) говорила: «Папа ждёт». И уходила. Вообще над ней достаточно много в жизни смеялись из-за отчима.
Если честно, люди отца не любили. Никто! Разве только Татьяна… Вот как Толя ей в глаза заглядывал, так она — Жене. И хвостом, если бы был, виляла; зря над Толей посмеивалась. Посмотрела бы на себя! Всё время как будто только и ждёт команды от хозяина. Вере иногда казалось: если отчим крикнет «фас!», она вцепится в горло любому, на кого он укажет.
И Анна Васильевна, хоть и пришла сегодня, а на дух соседа не переносила, называла его за глаза «Большой барин». А ведь похоже, именно «барин»! Он так вёл себя, что все чувствовали: если Женя до них снисходит — должны ценить! Потому и друзья здесь надолго не приживались, менялись чуть ли не каждый месяц. Придя пару раз в этот дом, вдруг переставали даже звонить. Почему? Да это было очевидно! Отец любого гостя начинал «учить жизни», свысока и безапелляционно. Не повышая голоса, оскорблял до глубины души:
— Вы не слышали об этой книге?! А какое, простите, у вас образование? Странно, что вы не развиваетесь. Ну что ж, позвоните мне на той неделе, я набросаю вам список, что необходимо прочесть в первую очередь…
Ну и так далее в том же духе. Кто будет терпеть?! А если гости приходили с детьми, то любого ребёнка отчим доводил до слёз. Словоблудием, конечно. И советами родителям: что именно нужно исправить в их «ошибке природы», а то скоро будет поздно. У-пус-ти-ли, дорогие!
— Таня, как ты с ним живешь?! — не выдержала однажды сотрудница мамы прямо за столом. И, забрав сына, ушла, хорошенько хлопнув дверью на прощание.
У мамы и самой иногда вырывалось: «Ты жестокий, Женя! Жестокий наглый барин!!!» Но это уж когда совсем большой скандал, раз в два — три месяца. Тогда дочки радовались: отчим уйдёт из дома дня на три!!! Это большой отдых, что ни говори. А мама будет всё куда-то ездить, звонить, вопя в телефонную трубку:
— Передайте ему, на колени готова встать! Ну, вырвалось грубое слово, так ведь сгоряча, поймите! Что ж, меня и простить нельзя?..
И наконец отчим возвращался, ещё более угрюмый, зато полный новых воспитательных идей. Видимо, на досуге они из него пёрли, как грибы после дождя. Вот тогда и восполнялись злополучные дни передышки; девочки боялись лишний раз дверью скрипнуть… Мама говорила только шёпотом, и вскоре родители мирились…
* * *
В пятнадцать лет Вера отчаянно влюбилась в своего ровесника, сына маминой подруги (одной из немногих, ещё не разбежавшихся). Любовь, конечно, получилась безответной: кто посмотрит на такое раскормленное чучело, как Вера? Но девочка надеялась непонятно на что, плакала, стала хуже учиться и — на свою беду — зачем-то поделилась с мамой.
У Татьяны Ивановны от мужа секретов не было, ни своих, ни чужих. Папа стал активным участником и наблюдателем переживаний Веры. Конечно, со своими оригинальными комментариями. А мама, вися на телефоне, всем и каждому сообщала:
— Наша-то, представляете, втрескалась! Ой, да что за любовь в этом возрасте, не смешите! Тройки одни носит, а этот красавец — дебил дебилом, только и того, что смазливый! И потом, с её весом…
Да, это был ещё один хороший урок в жизни Верочки. Из него она вышла сильной, жёсткой. И очень замкнутой.
Вскоре из России приехала погостить бабушка, и только у неё одной на плече Верочка поплакала. И мудрая женщина, ласково гладя внучку по волосам, тихонько приговаривала:
— Стерпи, голубка. В женской доле слёз — ох, много!.. Учись сердце смирять, родная… Уже скоро и облегчение будет, поверь старухе…
От бабушкиных слов действительно становилось легче, а когда за ужином отчим привычно закинул:
— Ну что, влюблённая, как дела? — бабушка резко оборвала его, неожиданно стукнув по столу жилистым кулачком:
— Не сметь!!! Ты-то вот, зятёк, из-за любови родную жёнку да с дитями кинул, а над девкой смеёшься?!
И отчим сразу поперхнулся, опустил глаза и, на удивление, больше этой темы касаться не смел…
Конечно, зять и тёща — обычная история, повод для анекдотов. Но здесь — шутки в сторону, бабушка возненавидела Женю так, что было даже непонятно, как она это переносит. Она пометила его кличкой, похуже «барина»: «Пупок земли».
А когда он попытался вякнуть ей: дескать, деревня, что с вас взять?! — ох, и пожалел, голубок, что рот открыл! Тёща тут же высказала всё, что думала, про «большого начальника прямо на дому». А напоследок припечатала:
— Тебе б, милок, если б заместо диплому дать людскую душу, а не собачью, тогда б я с тобой поговорила. А покуда ты до серости моей не касайся. Не дорос пока, недомерок!
Татьяна немедленно обиделась за мужа. Ну и за себя, конечно, за свою любовь. Как так, родная мать не оценила её выбор! А мать — и ей добавки подсыпала:
— Дура слепая, кого в отцы к своим девчонкам привела? На кого Анатолия променяла?! Глядеть на тебя, безголовую, тошно!
Вскорости и уехала, хотя собиралась побыть недели две; опять из-за Жени. Она захотела навестить бывшую сватью, Меланью Никоновну; там же, сказала, и заночует. Зять, услышав об этом, скривился:
— Мама, Ваша семья теперь здесь!
А бабушка перекрестилась и ответила:
— Не приведи Господи, чтоб здесь!
И поехала всё-таки в гости к бабе Миле, вместе с ней отправилась и Вера. Девочка видела, как женщины обрадовались друг другу, как их сплотила общая беда: развод детей.
— Ой, горе, сватья Меланья!
— Та що казати, свахо, лихо, та й годі!
Вера удивлялась: они говорили каждая на своём языке, а как же понимали друг друга с полуслова? Значит, есть что-то большее, язык сердца, что ли?..
Потом Верочка с бабушкой, вернувшись, узнали: вчера ощенилась домашняя собака Думка, привела семь щенят. Бабушка, души не чаявшая во всякой живой твари, спросила Татьяну:
— Кому отдать щеночков-то?
— Утоплю, да и дело с концом. Думка каждый год нагуливает, солить их, что ли?!
Бабушка не поверила своим ушам:
— И что, каждый год топишь?!
Мама даже не смутилась:
— Ну да!
Бабушка охнула и всплеснула руками:
— Вот что, доченька дорогая, я тебе скажу: ты, пока с Женькой не жила, сердце имела! Разве б ты могла животинку обидеть, хуч кутёнка, хуч пташку? А щенков топить не дам тебе, живодёрке! Сейчас сама их определю!
И бабушка тут же, собрав всех малышей в сумку, куда-то ушла. Вернулась не скоро, торжественная, умиротворённая:
— Ну вот, нашлись добрые люди, к своей собачке на кормёжку пристроили. Она тоже ощенилась, да только двумя щеночками. Пущай покормит и этих.
— А ты, Думочка, не серчай на меня! — ласково обратилась она к собаке. — Детки твои, по крайности, живы останутся, а там, глядишь, в хорошие руки попадут.
И, взглянув на Татьяну Ивановну, сурово добавила:
— Да тут и своих дитёнков родная матерь ради кобеля приблудного готова утопить, где уж ей собачьих жалеть?!
Сказала — и начала решительно собираться:
— Уезжаю, прощавайте. Веруня проводит, а вы — не ходите.
…А потом — хоть и немного было встреч — нового зятя в упор не видела, как будто и нет его вовсе, а так, дым один. Смотрела мимо и сквозь него. И он — такой весь важный! — тихонько шмыгал мимо.
* * *
Вокруг Верочки всё время витала какая-то тайна, связанная с её рождением. Она чувствовала это, но проникнуть в запретное не могла, хоть и пыталась. Лишь много лет спустя узнала: этой тайной был её родной отец. Родители расстались после какой-то некрасивой истории, связанной с клеветой на Татьяну. Муж поверил злым языкам и, обвинив её в измене, подал на развод. Разбирательство вышло грязное, с фальшивыми свидетелями, и мама с маленькой Верой на руках буквально бежала из деревни. Когда всё устоялось, утряслось и выяснилось, Татьяна Ивановна была уже второй раз замужем, отец — повторно женат.
Ни Таня, ни её родня не простили обиды и позора, и все, как сговорившись, решили оградить Веру от родного отца. Он всё-таки пытался писать, но Таня ответила ему таким выговором, что попытки вскоре прекратились. И только много лет спустя Вера, мать двоих детей, встретилась с отцом, узнала и полюбила его. Анатолий-первый оказался бесподобным мужиком, простым и открытым, и признался дочери:
— Знаешь, Верочка, а я ведь Таню всю жизнь любил. И сейчас люблю. Ты уж прости, если она не простила. Как она живёт с новым-то мужем, хоть счастлива?
— Счастлива, отец, — соврала Вера.
А он обрадовался:
— Ну, сняла камень с души, спасибо. Я-то уж решил, что жизнь ей сломал…
…Вера подумала: какое всё-таки странное выражение «сломать жизнь»! Ну как её, казалось бы, сломаешь? Жизнь — она или есть, или нет, правда? Но вспомнила: а отчим? Да, можно сломать. Ещё как можно.
На исходе своих дней Таня, очень болевшая, призналась:
— Как странно, дочка: с нелюбимым Толей я каждый день радовалась жизни, а с любимым Женей — ни минуты. Вот и выходит, что не всегда надо сердце слушать…
И, тяжко вздохнув, попросила:
— Береги свою семью, что б там ни было!
…Откровенный разговор с матерью? — редкость… От неё Вера давным-давно отдалилась. Отчим как бы встал между ними, и Татьяна Ивановна, которая предпочла мужчину своим дочерям, стала детям почти чужая. Так уж вышло.
* * *
Таня, сойдясь с Женей, стала чужой и многим друзьям. Они любили совсем другую пару: Таня — Толя, и не могли понять, как можно было уйти? А Толя не жаловался, по-прежнему говорил «моя Танечка», «мои девочки», задаривал их подарками, по поводу и без. Очень часто звонил бывшей жене, вроде бы как про дочек спросить. А на самом деле — послушать родной голос женщины, после которой он так и не женился…
* * *
Людочка Бобровская была, пожалуй, единственной подругой матери, которую Женя никогда не донимал. Миленькая, бойкая, очень компанейская. С ней получалось хорошо и поболтать, и помолчать. Люда была из тех, кому Татьяна могла сказать: «А ты помнишь, как мы, лет десять назад…»
Бездетная, давным-давно разведённая, Людмила всё тепло своей души отдавала Таниной семье.
И вот как-то летом Татьяна Ивановна, купаясь в море (ездили с Женей на курорт), очень сильно простудила какой-то важный нерв. Вернувшись домой, она почти не могла двигаться и криком кричала от боли.
Люда, бросив всё, дежурила возле подруги в больнице: накормить, подмыть…
Таня не знала, как и благодарить Людочку. Ну как бы она без неё обошлась? Дочки ещё невелики, а муж… Можно ли мужчине находиться в женской палате, где все лежачие, всех подмывают?!
В общем, Людочка буквально спасала Таню, выхаживала её. Но соседка по палате — женщина с недобрыми бесцветными глазами — как-то сказала Татьяне Ивановне:
— Удивляюсь я на Вас, дорогуша. Разве не понимаете, что она мужа Вашего обхаживает, пока Вы тут лежите? То-то радостная всё время прибегает, наверное, только из тёплой постельки!..
Таня возмутилась, но яд был уже выпущен. Она стала приглядываться к мужу, который забегал ненадолго, раз в два-три дня, отговариваясь авралом на работе. И сделала вывод: да, действительно, что-то не то.
Она сразу стала холодна с Людой, и та не уставала удивлённо допытываться:
— Танечка, что с тобой? Тебе хуже?
Татьяна Ивановна отнекивалась, а сама думала: «Вот змея, ещё и спрашивает!» Но, однако, от услуг подруги не отказывалась.
Наконец она окончательно встала на ноги, выписалась домой. Вечером — с тортом и цветами примчалась нарядная радостная Люда.
— Ну слава Богу, Танька, давай обмоем! — завопила она с порога, молниеносно всех перецеловав.
Таня ждала этого момента и хорошо к нему приготовилась.
— Вот, я так и знала!!! — взвизгнула она. — Значит, не зря мне люди говорили! Как ты его сейчас чмокнула, а?! В глаза мне смотри, в глаза!!! Как своего, да?! Уже сроднились? А ещё подруга!!!
Людмила, опешив, хлопала глазами. Женя и девочки уставились на Таню как на чудо чудное, диво дивное.
— Что смотришь?! — спектакль продолжался. — Забирай к чёртовой матери свои цветочки да уматывай, подстилка! Под любого готова, да?! Пока жена в больнице!
Люда, бледная как стенка, пыталась ещё воззвать к разуму подруги:
— Таня, опомнись! Женя, хоть ты что-нибудь скажи!
Но Женя молчал. За это благодатное время он вкусил запретных радостей, и теперь лихорадочно соображал: знает? — не знает? Нет, Люда была здесь ни при чём. Не тех правил женщина. Для неё муж подруги — лицо неприкосновенное.
Итак, Женя молчал. Это ли не лучшее доказательство?!
— Пошла вон отсюда!!! — завопила Таня.
И Бобровская, вздрогнув, как от пощёчины, попятилась и исчезла за дверью. Навсегда, как и многие — из этого дома.
А Таня, как ни в чём не бывало, спокойно повернулась к мужу:
— Это я на всякий случай, дорогой. А то прямо вешается тебе на шею! И сам не заметишь, как уляжется под тебя.
Веру передёрнуло от отвращения. Девочка потом часто — тайком! — звонила «тёте Людочке», поздравляла со всеми праздниками, забегала в гости.
— Ты уж не бросай меня, Веруня, — просила Бобровская.
Спустя три года Людмила встретила свою позднюю любовь и, наконец, обрела семью. Таню она постаралась вычеркнуть из памяти.
* * *
Татьяна была большой чистюлей и — по сравнению с первой женой своего супруга — бесподобной стряпухой.
Женя обожал много и вкусно поесть, и уж, действительно, если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то перед Таней открывался широкий проспект! Рядом с мужем она и сама раздобрела, отяжелела. Вместе с ним священнодействовала то над пирожками, то над котлетами, уминая их без счёта.
И отчим, любящий стройных женщин, начал погуливать. Это было заметно всем, даже «глупеньким» Вере с Иринкой. Одна только Таня ничего не хотела замечать. Женя понял, что совсем неплохо устроился. Главное — соблюсти приличия, а это он умел. И между тем продолжал активно заниматься воспитанием девочек. Как бы там ни было, а за эти годы он их вышколил — любо-дорого! К примеру, утром — обязательно: «Дорогой папочка, доброе утро!» — и поцелуй в щёку. И вечером — «Дорогой папочка, спокойной ночи!» Снова поцелуй. Как в старых дворянских семьях: дисциплинирует и усиливает любовь к родителю.
А вот — система наказаний: у старшей — отобрать все книги. Не давать читать! Для неё это — нож острый, сразу становится покорной, как ягнёнок, хоть верёвки ей неё вей. Младшую, правда, этим не проймёшь. Ей — не давать игрушки. Результат тот же.
Старшая подросла. Молодые люди часто звонят, отвлекают. Раздражают, мешают. Что делать? А вот что: отчим всегда САМ снимает трубку, никого не подпускает. Долго тиранит позвонившего вопросами и нотациями. (Кто её спрашивает? Почему вы сами сразу не представляетесь? Кто вас воспитывает? А вы знаете, что после восьми часов вечера звонить неприлично?) Потом объявляет: «Когда научитесь себя вести, когда я и буду звать Веру к телефону. А пока рано, молодой человек, будьте здоровы!»
Постепенно все звонки прекратились… Семья давно переехала в двухкомнатную квартиру (получили «расширение»), и у девочек появилась своя комната, где они могли просто побыть сами; но папа всегда помнил о своём родительском долге и, если был дома, каждые десять минут контролировал, чем дети занимаются. Мама была, как обычно, довольна.
— Женя — это такой отец! — рассказывала она, млея от восторга. — Родной так не будет заботиться! Как моим детям повезло!
А сама тем временем уже начала бешено ревновать мужа к старшей дочери. Девочка взяла себя в руки, начала худеть и одновременно — хорошеть, взрослея, и Татьяна обмирала при мысли, что Вера — не дочь Жени, а просто красивая молодая девушка. Под самым носом! Как ни крути, а это опаснее любой Бобровской!..
Татьяна Ивановна пыталась снизить риск до минимума. Худеет? — это опасно! И мать мешала Вере, как только могла, соблазняя едой, или насильно заставляла съесть то или другое. Но девушка упорно шла к своей цели.
Что ещё? — прекрасные длинные волосы Веры! О, Татьяна видела, как муж украдкой любуется, когда Вера причёсывается! И мама начала настаивать, чтобы дочка сделала короткую стрижку.
— Я что, каторжная, чтоб твои волосы подбирать по всей квартире?! — кричала она по сто раз в день. — Обрежь, я сказала!!!
Но однажды Вера, в конце концов, закатила такую истерику в ответ, что Татьяна испугалась: поняла, что девочка не притворяется. «Да она больная, что ли? Психичка?..» И решила: лучше не трогать, ну её.
Так девушка отстояла свои волосы. Ещё бы, ведь они были её главным украшением! К тому же Вера догадалась, что мать просто завидует, и твёрдо решила: «Будет по-моему! Хоть раз в жизни. Не заставит!!!»
Потерпев неудачу с волосами, Татьяна Ивановна не сложила оружие. Можно было ещё запретить дочери пользоваться косметикой, и ещё — покупать ей такую одежду, которая девочке не идёт. Это не так трудно, ведь Вера никогда не сопротивляется и ничего сама не просит: что купили, то и ладно. А косметики у неё просто нет!
Года три это вполне удавалось, но наступил день, когда Верочка и здесь сказала: хватит! Да-да, робкая, неуверенная, покорная Вера!!! И отчим её поддержал! Дескать, уже действительно взрослая, пусть красится, как хочет. И сам подарил ей тени и тушь!!!
Это был чёрный день в жизни Татьяны. И тогда она решила, что единственный выход — это разрешить дочери встречаться с кем-нибудь. Устранив опасность, Таня осталась довольна.
* * *
Да, Вера стала совсем взрослой, уже училась в институте. Но по-прежнему она, как и сестрёнка, оставалась объектом воспитательной системы отца. Он теперь находил особое удовольствие в том, чтобы довести эту красивую девушку до слёз. И был, надо признать, изобретателен, по принципу «Я два раза никогда не повторяю».
Однажды Вера собиралась к подруге на День рождения, провозилась до последней минуты, а когда стояла уже в дверях, папа злорадно напомнил:
— Я ж тебя предупреждал: не выйдешь сегодня из дома, пока не почистишь все мельхиоровые ложки. Было?
— Ой, папочка! Я забыла!!! Завтра обязательно сделаю! Я опаздываю! — взмолилась Верочка.
Вот такие моменты отец и любил больше всего. Он ведь абсолютно прав, не так ли?!
— Нет. Сегодня. Сейчас. Обувь-то снимай, что застыла? Поторопись, и, может, ещё успеешь!
И Вера не возмутилась, не хлопнула дверью, не ушла. Да, она весь вечер, глотая слёзы, чистила эти чёртовы ложки. Конечно, никуда не успела. Но зато какой воспитательный эффект, кто понимает!
Или вот ещё: именно потому, что Вера этого страшно боялась, одной из её обязанностей всегда было держать таз, куда стекала кровь курицы. Отчим часто покупал живых кур, самолично их резал на глазах у Веры.
И девушка, почти в обмороке от ужаса, зажмуриваясь, подставляла злополучную миску, пока хрипела и билась птица, крылья которой отчим умело прижимал к полу коленями.
* * *
Вера всегда отгоняла от себя эти мысли, но страшный день наступил: умерла баба Миля. Конечно, бабушка прожила очень долгую жизнь, но бесконечной она не бывает…
Верочка именно тогда до конца постигла смысл слов: горе утраты. Это было настоящее горе, большое, чёрное. На похоронах Вера не могла оторвать глаз от дорогого лица и была полуслепа от слёз. Она плакала и на второй день, и через неделю, и через месяц…
Мать даже возмутилась:
— Ты что, годами теперь будешь сопли распускать?! Можно подумать, самое дорогое потеряла! Наверное, за мной и папой так убиваться не будешь!
«Не буду!» — подумала Вера.
Но вслух, конечно, не сказала. А насчёт самого дорогого — тут мама права. Некуда теперь Верочке прийти. Конечно, есть ещё папа Толя, и она не оставит его; но ведь он — мужчина. Ему всего и не скажешь.
А бабушка Миля была единственной настоящей подругой Веры. Она знала про девушку всё и не раз помогла ей. Она была и матерью, и церковью, — по-настоящему любящий родной человек…
Верочка всё думала: как теперь жить?! Она чувствовала злое, отчаянное одиночество. Ведь и другая, русская бабушка, пусть далёкая, но такая же мудрая и любимая, давно уже переселилась в лучший мир…
Вера теперь ощущала острое желание уйти, создать собственную семью и зажить другой жизнью. Этого же хотела и сестра, которая завистливо вздыхала:
— Тебе-то что, ты давно с паспортом. А мне ещё терпеть и терпеть…
Но терпела она недолго: выскочила замуж в семнадцать лет, заявив, что уже беременна. Не оставила просто родителям другого выхода, кроме свадьбы. Вот так и получилось, что сёстры почти одновременно вышли замуж. И обе — ушли в свою жизнь, о которой так мечтали.
* * *
Годы летели, у Татьяны Ивановны появились внуки: двое — от старшей дочери, одна — от младшей.
Отчим пытался было «воспитывать» малышей, но и Вера, и Ирина решительно отказались от «помощи». Да и вообще, старались поменьше бывать в родительском доме. Разве только для приличия. В День рождения, например: «Дорогой папочка и любимый дедушка! Поздравляем… желаем…»
Но это были только слова, не обеспеченные золотым запасом чувства.
Отчим старился, но хватку не терял, жил, как и прежде, «большим барином», презирая всех и вся. Он отшлифовал уникальный дар: делать всегда и всех виноватыми. Но теперь под рукой постоянно была одна только Татьяна Ивановна…
Она давно ничего не чувствовала к мужу, и теперь удивлялась: как можно было испытывать к нему такую бешеную страсть?..
Права была покойница-мать: слепая! Слепая оказалась Татьяна…
Таня, старея, начала сильно сдавать. Лишний вес душил её, а бедная женщина всё только полнела и полнела. А однажды, когда позвонили и сказали: «Умер Толя», вдруг поняла, что нет больше на свете очень дорогого для неё человека. И, если честно, больше ничего не удерживает и её на Земле.
Так она и не выкарабкалась из своей последней болезни, а, наоборот, как будто радовалась ей: «Скоро, уже скоро», — шептала себе бессонными ночами.
Отчим теперь редко ночевал дома.
— Женя, подожди уж, пока умру, а?
Но Женя ждать больше не хотел. Он теперь нашёл общий язык с родной младшей дочерью, прикипел всем сердцем к своему единственному кровному внуку. И практически уже жил в доме дочки.
Ухаживать за старой больной женой он не рвался, и все заботы легли на одну из внучек, которая временно жила с бабушкой.
Хорошо хоть, что смерть пришла к Татьяне Ивановне относительно лёгкая, долго не мучила. Умерла — как заснула. И улыбалась в гробу…
* * *
Родную дочь Жени, Светлану, визиты папы не то, чтобы не радовали, но…
— Очень уж занудный, — жаловалась она подругам. — Я сейчас даже думаю: повезло нам, что он нас тогда бросил, вот что!
А однажды Света познакомилась с Верой. Это вышло случайно, но обе женщины обрадовались: у них, как оказалось, было много общего. И, когда отцу стало уже трудно выходить из дома, навещали его по очереди, договорившись между собой: кто, когда и сколько. Так было удобнее и легче. Теперь в День рождения отца подключалась и Света:
— Дорогой папочка!..
* * *
Но сегодня, сейчас, здесь — только Вера. Все заняты, заняты, заняты…
Вера Анатольевна посмотрела в окно: светало. Рождался новый июльский красавец-день, ласковый и солнечный. Завозилась в спальне Анна Васильевна; позвала:
— Верунь, да ты вроде и не ложилась, а? Что так? Неужели страшно было?
Вера прошла в маленькую комнату:
— Нет, Анна Васильевна, чего бояться? Бессонница напала. Спасибо Вам.
Соседка с достоинством кивнула:
— Не за что, не чужие ведь. Столько лет рядом прожили!
…Небо, сначала синее, всё бледнело, накалялось южное солнце, а в дом всё шли какие-то люди, что-то говорили, что-то делали…
Вере Анатольевне было уже почти всё равно. Она простилась с отчимом. И простила его.
— И ты меня прости, папа, — шепнула она тихонько, когда склонилась к гробу в последний раз…