***
Я верю в одиночество сердец,
Я верю в то, что скатерть-самобранка…
Из овощей мне сварят холодец,
Дадут вина! Я верю, что баранка —
Окружность, но съедобная. Она
Вкусней и аппетитней в середине.
Похожа на глазок в двери: без дна,
Без стеклышка, какого нет в помине!
Не выбритая почва — гладкий пол
Туманится, глотая газ угарный,
И за окном — почти засохший ствол
Торчит уныло, словно столб фонарный.
Летит по ветру лист календаря,
Оторванный от дерева не мною,
Он будет пойман мне благодаря,
Спустя столетье, будущей весною.
Не дай мне разувериться в судьбе,
Оправленной обманом, точно тенью,
Подобно той, что приросла к тебе
И не подвергла твой покой смятенью.
Я верю не любви, а лишь мечтам,
С ней связанным навеки. Без оглядки
Назад смотрю вперед и вижу там
Прошедшего штрихи и отпечатки.
Если мне уготовано некий рубеж перейти…
Если мне уготовано некий рубеж перейти
И проснуться без слез после жуткого сна о расстреле
Осужденных невинно, сказав: «С ними мне по пути!»,
Значит только и есть что отсутствие смысла и цели
Каждой ночи и вечера, каждого утра и дня,
Обнаруженных заново заспанным глазом, в то время
Как в постели — пророк — силуэт, за меня, за меня
Выдающий себя, но и он для спины моей — бремя.
Впрочем, дома ли он? Или я заблудилась впотьмах
И пришла не туда и чужим одеялом укрылась?
Я не знаю. Увы. Но отчетливо помнится взмах
Крыльев мыши летучей, хоть та на весу растворилась
Слишком быстро. Так что ж? Ключ потерян. Не заперта дверь.
Выходи, вылетай и штурмуй поднебесье, дружище!
Мне уже все равно. Абсолютно неважно теперь,
Кто и где во вселенной напрасно пристанище ищет.
Один недобрый взгляд, неверный жест…
Один недобрый взгляд, неверный жест
И все в тартарары! Как нужно мало,
Чтобы случайно выразить протест
Против судьбы и дать концу начало!
Рванул холодный шквал и умер пыл!
А жизнестойким все же он казался!
Никто из тех, кто дорог сердцу был,
В нем не остался, слышишь, не остался!
Но сожаленья нет. И счастья нет.
Есть облегченье с мыслью многократной
О самолжи в теченье долгих лет,
Что выглядят потерей безвозвратной.
Лишь изредка, волнением дрожа,
Стрясает душу новая стихия
И вырезает лезвием ножа
На ней простое слово «ностальгия».
Истоптала я тысячи метров дорог…
Истоптала я тысячи метров дорог,
Ведра моря хлебнула, сгорела дотла
От любви, подпалившей весною порог
Обнаженного сердца среди барахла.
Я с собой не в ладу, как не ври, как не ври.
Может, просто иду планомерно ко дну?
Я люблю снегирей, и меня — снегири,
Потому что мы вместе не любим весну.
Так охота, как страус, упрятать в песок
Эту голову после TV, НЛО,
Или пулю пустить без осечки в висок.
Да вот нет ни песка, ни ружья, как назло.
Пусть тетрадь со стихами горит на костре!
Там ей самое место, шуты говорят;
Эй, а кто на кресте там, на Лысой горе
Утверждает, что «рукописи не горят»?
Это ж я, чуть живая, насилу дышу,
Но ведь губы-то помнят родимый язык!
И читаешь по ним: «Для того ли вишу
На потеху им всем, чтоб не выжать слезы?»
И не надо. Прошу, не трудитесь, друзья!
А умру — не пытайтесь меня воскресить,
Ведь уже это буду не я и не я
Буду модные туфли на шпильках носить.
И красивей меня будет девушка… Да!
Путь-дорожка ее поведет не прямая,
И никто из людей не поймет никогда,
Что на левую ногу я с детства хромаю.
Русское солнце.
Зима — на троне. Божья Мать, спаси!
Закончится ли вьюга до рассвета?-
Дитя, с утра пораньше по Руси
Покатится ромашковое лето.
Извилистые тропы на воде
Разворошит, распашет, разморозит.
Еще чуть-чуть. Однако, кое-где
Уже вовсю по рекам луч елозит.
На берегах качается трава,
Кусты малины — вместо частокола
Вкруг изб и небоскребов — не сорвать,
Пока по соловьям не плачет соло.
На площадях, помойках и в церквях
Для богачей и нищих вдоволь золота.
Тут все на птичьих крыльях и правах,
Все сытые, но маются от голода.
Помазанник — внебрачный блудный сын —
Со лба елей манжетой белой вытер.
То ни гроша, да вдруг тебе алтын,
Москву завербовал дождливый Питер.
Поминки по живым на свадьбах днесь.
Для гениев — великая эпоха,
С юродивых короной сбита спесь,
О чем звенит бубенчик скомороха.
Но все равно не миновать беды;
Все мертвецы колотят по литаврам,
И кактусы, повылупив цветы,
Шершавят ноздри ядовитым лавром.
Отбитая обломками Кремля,
Москва-река кипит волной кроваво,
Меж двух столиц — копченая земля,
Снискавшая в миру худую славу.
Пока лыжня, беги отсюда вон,
Хоть в лес, хоть по дрова, за горы-долы;
Услышишь свист — пригнись! — летит патрон,
Увидишь волка — светит путь веселый!»
Хмуро, дождливо, молчится гармошкам…
Хмуро, дождливо, молчится гармошкам,
Ветры туда — сюда по волосам,
Как же живется на улице кошкам,
Маленьким птицам и псам?
У живодеров — свинцовая палка,
Меч — кладенец, достающий до звезд;
Вон над гнездом проворонила галка
На близлежащий погост.
Ах, почему все вот так? Не иначе?
Ущемлены эти твари в правах,
Жить по — кошачьи и жить по — собачьи
Да и летать — ночевать в рукавах
Шубы облезлой, подброшенной к свалке,
В темных подвалах ютиться, скуля,
С плесенью крошки — гостинец для галки
И для собаки на корм — ни рубля.
Осень — в загуле. Ей вихрей не жалко.
Не обуять ее грозную прыть!
Кошку, собаку, продрогшую галку
Шкурой своей я готова укрыть.
Февраль–апрель 2017