Александр Семёнович лежал в своей постели, пощипывал бороду и щурился от утреннего солнца. Под одеялом он чувствовал тяжесть заброшенной на него ножки, а на щеке белокурые кудряшки Царьковой. Учитель биологии и его ученица. Восьмиклассница-пигалица, с заячьей мордочкой и точёной фигуркой. В трудовом лагере, куда Александра Семёновича направили воспитателем, между ними что-то произошло, пролетел как будто амурчик, «приапчик», как смеялся Александр Семёнович, считая его не настоящим, а лишь выдуманным пятнадцатилетней девушкой. Однако выдумка увлекла обоих. Казалось, напряжение спало, класс вернулся из лагеря, но Царькова сама заявилась к Александру Семёновичу, и он повёл себя как подросток. Он поддался чарам «приапчика» неожиданно для самого себя. Неожиданно даже для Царьковой.
Теперь он лежал в своей постели в «блаженном кошмаре». Царькова спала. Или притворялась, что спала. Александр Семёнович подумал, что вопреки общему мнению, этот прекрасный возраст совсем не так непосредственен. Быть может, непосредственен, но не так однозначно. Сплошное притворство, пижонство, подражательство, выступающее неприкрыто, с напором и амбициями. В этом как раз и непосредственность, то есть, «откровенное враньё»…
Александр Семёнович спохватился: «Что же теперь делать? До учебного года две недели. Время для того, чтобы заставить забыть девушку о его ошибке, явно недостаточное. Или достаточное?» — Александр Семёнович потянулся за сигаретой и на мгновение задержался. Он поймал себя на том, что ещё не успел забыть, что рядом с ним его ученица. Улыбнулся и всё же закурил.
«А что, если отдаться этой игре? Ведь имеет же эта девушка талант придумывать себе любовь. И он поверит. И разовьётся история, чудесная, красивая». Александр Семёнович погладил прохладную талию Царьковой и вспомнил её подростковые ласки, неловкую смесь хулиганства и робости. И он испытывал желание… И страх.
– Управлять этой девочкой вряд ли удастся – продолжал думать Александр Семёнович, – она с такой отчаянной смелостью к нему пришла…Она с такой же смелостью и уйдёт. Вот если бы они одни в целом мире, на необитаемом острове, «прочный круг с пальмой в центре», чья-то эта фраза? Какой-то классик? — Александр Семёнович подумал, что в его случае круг должен быть не порочным, а безопасным.
Царькова положила подбородок на его плечо, и её зелёные глаза задумчиво смотрели в упор. – Саша, теперь я буду круглая отличница?
Сказано это было насмешливо и грубо. Александр Семёнович сам почувствовал себя пятнадцатилетней девочкой. Царькова приподнялась на локте и стала гладить учителя по животу, постепенно приспуская одеяло. – С ума сойти! Я самое большое — целовалась с двадцатилетним парнем.
— Проснулось, дитя?
Александр Семёнович не придумал ничего лучше как самому быть циничным и развязным. Ему стало стыдно за свою немощь, и он тут же подумал, что общение с этими пираньями несказанно бодрит.
– Потрахалась с учителем, и дуй домой. Нам теперь надо как-то это замять. Меня посадят за тебя к чёртовой матери.
Он двумя ладонями сжал её лицо и поцеловал в образовавшуюся моську.
– Пусть это сохранится в памяти как чудесный эпизод юности. И всё. И вспоминать, вспоминать… Вспоминать.
Он отбросил одеяло, встал и потянулся перед окном. Сорокалетний мужчина, хорошо сложенный, жилистый и волосатый. Царькова смотрела на него с интересом. Сказанное не произвело на неё никакого впечатления, словно она и не слышала. Что-то своё она переживала с озабоченным и своенравным выражением. – Са-ша, а утренний секс?
Александр Семёнович обернулся и его энергичный взгляд на секунду стал тусклым и грустным. Промелькнула мысль о том, что можно заболеть. Или вовсе сменить школу. – Да, пожалуй, сменить школу, — решил он, и снова повеселел.
— Какие ненасытные у меня ученицы. – С этими словами он прыгнул на постель и защекотал Царькову. Совсем уже легко и весело. Как одноклассник.
***
Таким августовским утром закончилась более чем десятилетняя работа Александра Семёновича в одной средней школе. Не дожидаясь учебного года, он уволился. В шляпе, плаще, бардовская борода над внушительным кадыком – теперь он проезжал привычную станцию метро. Выходил на севере города. Петляя между айсбергами многоэтажек, он направлялся в другую школу, не в пример предыдущей, игрушечную, более похожую на два больничных корпуса, соединённых полустеклянным коридором.
Приключение его развеяло. Перемене он, скорее, обрадовался. Страх пропал, всё поблекло и множество обстоятельств и соображений быстро превратили историю с ученицей в ничтожный и почти невинный эпизод.
Во-первых, с ним никогда не происходило ничего подобного.
Во-вторых, личная неустроенность – образ романтика советских новостроек, как считал Александр Семёнович, делал его неловким и застенчивым.
В-третьих, он не чувствовал никаких непреодолимых параксизмов при виде юных прелестей.
И, наконец, в-четвёртых, ужас, который он первоначально испытал.
Всё это заставляло признать происшествие досадной ошибкой и даже более того, позволяло вспоминать о нём с умилением.
Теперь Александр Семёнович осваивал дорогу. Вышагивал по взъерошенным осенним газонам. Бодро вбегал на широкое крыльцо школы. Высоко подняв голову над стайками школьников, стремился к своему кабинету, входил в лабораторку и сбрасывал плащ. Каждое утро он пребывал в приподнятом и обновлённом настроении. — «Как мало мне, оказывается, нужно» — насмешливо думал он, вспоминая как испугался, и имея в виду ходульные образы озабоченных педагогов.
Себя Александр Семёнович считал хорошим учителем. Прогрессивным. На уроках он вёл себя свободно, часто присаживался на передние парты и крутил в костлявых пальцах указкой. Говорил иронично, образно и скучным лекциям и опросам предпочитал неоднозначные беседы.
— Ча-ру-шкина – читал Александр Семёнович в журнале. В классе поднялась большая длинноволосая девушка с уверенным выражением на круглом лице.
— Очень приятно, Чарушкина, — продолжал учитель. – Представь себе, что я являюсь приверженцем религиозной точки зрения. Я утверждаю, что всё живое создано Богом и остаётся неизменным. Возрази мне так, как если бы ты была Чарльзом Дарвиным.
По классу пробежал смешок. Чарушкина сосредоточилась.
– Ну, это то, что разные виды оказываются близкими по строению. Потом обнаружили жабры у зародышей птиц. Это значит, у них были общие предки. Ещё Дарвин в разных местах, с различными условиями обитания, нашёл представителей одного вида животных, приспособившихся к жизни по-разному. Ну, как это было удобно в этих местах…
— Правильно, Чарушкина. — Александр Семёнович одобрительно махнул указкой в сторону девушки. – Это был один из веских доводов в пользу эволюционной теории. Ты забыла сказать, что «места» были островами вулканического происхождения, то есть, заметь, островами недавнего происхождения. Материковые виды вьюрков очень удачно приспособились к местным источникам питания. А теперь, Чарушкина, ты должна мне задать ряд вопросов. Например: «Зачем Всевышнему оставлять рудименты отдельных органов, тех же самых жабр, у эмбрионов наземных животных?» Или скажем: «Может ли Творец создавать для каждого вновь образовавшегося острова свой особый вид? Ну допустим. А если так, то почему строения многих ископаемых животных сходно со строением современных? Ведь это творения Бога, готового создавать отдельные виды для каждого маленького острова…На что, Чарушкина, я отвечу тебе: «Бог всемогущ и непостижим…»
Чарушкина пожала плечами. Класс засмеялся. Александр Семёнович снова махнул указкой. – Садись. – Да, не всё так просто. Давайте по подробней рассмотрим эволюционную теорию. Попробуем и в ней найти противоречия…
Как и в прежней школе, Александр Семёнович вёл старшие классы. Ученики, учителя ничем не отличались от прочих, и он легко влился в общий поток. У себя же в кабинете и вовсе забывал, что сменил место работы. Под потолком Мечников и Вавилов, в лабораторке запах формалина, у стены стопка пособий с караванами уменьшающихся слоников или строем увеличивающихся скелетов. Всё знакомо. И лишь секретарша в учительской иногда вынимала ручку изо рта и тыкала ею в угол: — Александр Семёнович, журналы у нас там…
И всё же было кое-что новенькое. Как-то по дороге из учительской у Александра Семёновича на языке крутилась фамилия ученицы. Он спускался по лестнице, задумчиво смотрел на осень в огромных витражах. – Какая сказочная фамилия: Чарушкина! – думал он, — и такая покорность в лице. Не по годам взрослая. Прирождённая домохозяйка…
По лестнице бегали дети. Стоял обыкновенный школьный гам из детских голосов. Попадались учителя, возвышающиеся над сворой школьников, и они торжественно здоровались с новым учителем. Подходя к своему кабинету, Александр Семёнович вспомнил Царькову. – У неё такая хулиганская игра в нежность. А у этой, должно быть, наоборот. Есть в ней что-то подлинное.
Помрачнел. Стоя посередине лабораторки и надевая плащ, Александр Семенович выглядел убийственно серьёзным…
В другой раз.
— За это мне, Луи Пастеру, была присуждена премия Парижской Академией наук, — говорил Александр Семёнович, заканчивая рисовать на доске пастеровскую колбу с бульоном. Он вышел к передним рядам и облокотился на парту: — Савушкин. – Ты будешь академиком Опариным. Читал учебник? Вот и расскажи нам, чего же не хватало в моей колбе для возникновения жизни?
С места встал взъерошенный парень с наглым и бессмысленным взглядом. – Вам, уважаемый Луи, надо было бульончик-то постоянно подогревать. И паров туда напустить. Поядрёней. Углерод там, метан…И через всё это ток пропустить. Вот тогда… А так… — он безнадёжно махнул рукой. Класс разразился хохотом. Александр Семёнович, довольный тем, что парнишка так остроумно включился в игру, продолжал. – Хорошо. Пары углерода, сероводорода, аммиака, метана составляли первичную атмосферу земли. Правильно. Электрические разряды постоянных гроз…Вы забыли, коллега, ещё ультрафиолетовое излучение…Хорошо. И что же у меня должно было получиться?
Александр Семёнович поглядывал на соседку Савушкина. Она восхищённо подняла глаза на весёлого «академика Опарина». Последний насмешливо отвечал: — У вас, господин Пастер, должен был получиться суп. Белки, нуклеиновые кислоты…Такая бодяга…
— Верно, — перебил Александр Семёнович, — другими словами, возник абиогенный синтез органических молекул из неорганических. А теперь ты, Верекина, расскажи, что же было бы дальше? — Александр Семёнович показывал на соседку Савушкина. С девушки сошло восхищённое выражение, и она звонко начала пересказывать учебник.
После урока Александр Семёнович завтракал в столовой. Стол для учителей укрыт скатертью и украшен пластмассовым тюльпанчиком. Вся же бурлящая столовая заставлена спартанскими столами, на которых блюда мгновенно превращаются в кучу тарелок и объедков. Александр Семёнович болтал ложкой в рассольнике и мысленно представлял перед собой лицо Верекиной. Белки глаз, закатившиеся радужки, зрачки, устремлённые на забавного соседа. Открытый улыбающийся рот. – Эта Верекина скрытая веселушка. Никогда не скажешь. На вид – зубрила-зубрилой, — думал он. – Небось, совсем ещё ребёнок. Любознайка такая. Ну и приторная, наверное.
Александр Семёнович собирал после себя тарелки. – Влюблена, должно быть, в Савушкина… Да какое мне дело! – он рассердился и с силой поставил грязную посуду на конвейер…
Вот уже месяц Александр Семёнович разглядывал в себе эту склонность. Внешние спокойствие и безболезненность недавнего события оказались иллюзией. Всё существенно поменялось. Ранее бесстрастный и занятый собой биолог теперь разглядывал учениц. Составлял игривые мнения, фантазировал.
– Ничего не скажешь, расшевелила меня Царькова, — говорил себе Александр Семёнович и далее успокаивался тем, что представлял себя благопристойно флегматичной натурой. Натурой, сподвигнуть которую возможно только на любопытство.
– В самом деле, — думал он, — я же не бегаю тут с высунутым языком…Но я становлюсь тайным эротоманом. Ха, ха. Своеобразным вуалеристом, воображающим себе лица и манеры в известных ситуациях, — рассмеялся Александр Семёнович. – Иную представляешь сомнамбулой, просыпающейся лишь в галантерейном магазине. Иную аккуратисткой, отличницей, намертво зазубрившей каноны. Иная, ну, скажем, перфекционистка, насмотрелась фильмов, начиталась журналов…Своего рода зарядка для ума. Вполне безобидно
Александр Семёнович грустно улыбался, выходя из столовой. Он шёл по длинному стеклянному коридору и вокруг него по линолеуму катались дети. По обе стороны, за окнами простиралась школьная территория. Разноцветное покрывало листьев, небо на крышах окрестных домов, на стёклах солнечные блики. Прямой, бородатый учитель биологии совершал переход сквозь осень по светлому тоннелю.
— Здравствуйте, Александр Семёнович, – весело прокричали две девушки, проходящие мимо. Они держались под руку и озорно поглядывали на учителя. Александр Семёнович вздрогнул: – Здравствуй, Чарушкина, — сказал он растерянно и тут же засомневался. – Ты ли это? – Девушки звонко рассмеялись. – Нет, это Чарльз Дарвин, — ещё пуще захохотали. Они округляли глаза и что-то быстро нашептывали друг другу на ухо. Чарушкина казалась не похожей на себя. На круглом лице бесшабашная улыбка, энергичное выражение, нахальный взгляд. Всё это в яркой косметике и обрамлённое демонстративно разбросанными волосами.
– Как они меняются, фантомы какие-то. Дымка – подумал Александр Семёнович и прошёл вперёд. Он задумчиво пощипывал бороду, но через мгновение не выдержал и обернулся. Это было слишком для учителя. Ему в глаза бросились юбки, голые ноги и две, так же обернувшиеся, головы. Раздался новый взрыв смеха…
— Неужели я обернулся, — Александр Семёнович ускорил шаг…
Две-три последующие недели состояли из подобных эпизодов.
Например, у дверей кабинета биологии перед началом урока: — Можно я завтра принесу самостоятельную? – жалобно говорила Александру Семёновичу одна ученица. Перед классом образовалась толкучка, Александр Семёнович протискивался к дверям, а девушка, в окружении подруг, заглядывала ему в лицо.
– Я не успела, Александр Семёнович, я завтра принесу, хорошо?
Это была долговязая девушка с короткими косичками и правильным мальчишеским лицом. Александр Семёнович остановился, доставая ключи от кабинета. – Цветикова, почему ты такая лоботряска? – сказал он. – У тебя там что? Теории возникновения жизни?
– Нет, формы размножения – сказала девушка.
Александр Семёнович встряхнул ключами. – Э-э, Цветикова, так это ж…Сколько у нас уроков было? Мы уже тысячу раз всё проговорили – с каждым словом он стал внушительно кивать в Цветикову, — уже всё обговоренное, обмусоленное. Да ещё дома…Просто записать на листочке…И тебе, Цветикова, это не под силу. Ну, нормально это?
– Нет – отозвалась девушка. Она с обожанием смотрела на учителя, шмыгала носом и продолжала скулить – Ну, пожалуйста, я не успеваю, знаете как трудно?
Александр Семёнович слегка покраснел. Он смотрел поверх голов учащихся, толпа прибивала к нему девушку, и могло показаться, что она сейчас бросится учителю на шею. Александр Семёнович решил по-быстрому спросить Цветикову в лабораторке и покончить с этим. – Так. Говоришь, «формы размножения». Хорошо. Пошли со мной.
Внезапно окружение Цветиковой радостно заулюлюкало – О-о, Э-э! – раздался смех, посыпались шутливые реплики: «Пойдёшь формы размножения повторять». Цветикова преобразилась, подбоченилась, хлопнула ресницами и жеманно спросила – Куда это?
Александр Семёнович стал пунцовым. Сам от себя он не ожидал подобной реакции. Руки его затряслись, он замкнулся, замотал головой, резко отвернулся и принялся судорожно стучать ключом в замке. Даже некоторые ученики были удивлены поведением учителя, и общий гам заметно притих. Когда класс хлынул в кабинет, Александр Семёнович стремглав бросился к себе в лабораторку. Ему казалось, что десятки глаз смотрят ему в след.
Ещё один эпизод.
Александр Семёнович вошёл в класс уже заполненный ровными рядами юных шевелюр. Раздался грохот отодвигаемых стульев. – Садитесь, — скомандовал учитель и грохот повторился. Александр Семёнович раскрыл журнал. – Так, у нас сегодня: «Группы низших растений»
По классу потянулся гул, школьники заёрзали, послышались шуточки: «На молоденьких потянуло», «А, чё? Растения, клёво!» Александр Семёнович, не поднимая головы спросил – Что не так? – Девушка со второй парты насмешливо ответила – Вообще-то мы десятый «а». Вы нас с кем-то перепутали.
Александр Семёнович догадался, что взял не тот журнал. Взглянул на девушку. – Да, теперь вижу, — пробуя пошутить, он добавил – Тебя, Колобкова я ни с кем не спутаю.
Он действительно помнил эти необыкновенно чёрные глаза. Класс зашумел, сосед Колобковой похлопал её по плечу, а Александр Семёнович понял, что сказал это зря. Колобкова откинулась на спинку и закусила ручку. Она смотрела на учителя пристально и томно. – Так в чём же дело, Александр Семёнович?
Класс разразился хохотом. Александр Семёнович не выдержал пристального взгляда Колобковой и вновь почувствовал приближающуюся дрожь. Он сжал зубы, напрягся и сурово буркнул – Об этом мы поговорим после урока…
— Вау! – восторженно грянул класс. Колобкова усмехнулась, вскинула брови и, постукивая ручкой по тетрадке, мяукнула – В лабораторочке?
Её сосед уткнулся в парту, сотрясаясь от смеха. Класс ликовал. Александр Семёнович побагровел, задёргался, борода его встала дыбом, и, делая беспорядочные движения, он сшиб лежащую на столе указку. Она со звонким стуком упала на пол…
Такие ситуации теперь повторялись ежедневно. Александр Семёнович терял самообладание всё легче, очевиднее и чаще.
Под козырьком школы, проходя мимо благоухающего и дымящегося кружка школьниц, он вздрагивал: «Здравствуйте».
У гардероба, когда он бросал взгляд на задранные сапоги и слышал жужжание молний… «Здравствуйте».
Повсюду ему мерещились разоблачение и насмешка. Всякий раз он слышал вдогонку смех, вибрацию которого, казалось, ощущал всем телом.
– Наверное, это школа такая. Негритянская. Дети рабочих кварталов – думал он — или дело во мне? Во мне появилось что-то фривольное. Я даю повод. – Александр Семёнович терялся в догадках. – Как бы там ни было, они явно кокетничают. Кое-кто, конечно, доводит меня. Ну, а кое-кто и заигрывает… — Александр Семёнович был уверен в этом до последнего дня…
***
В лабораторку едва проникал шум из класса. Вдоль стен стояли лабораторные столы, а над ними стеллажи с банками. Черви, жабы, заспиртованные органы. У окна письменный стол. На перемене Александр Семёнович решил привести всё в порядок. Он разбирал бумаги, складывал методички, прятал в дипломат взятые на проверку конспекты. Раздался скрип двери и цоканье каблучков. В лабораторку вошла высокая девушка. Она жевала жвачку и наматывала на палец светлые волосы. Востроицая, курносая, с точёным личиком. Было заметно, что образ модельной дивы ею вполне осознан и всячески поддерживается. – Здравствуйте.
— Тебе что, Осташкова? Конспект принесла?
— Я сдала. У нас ещё шестой урок.
— Да? Одиннадцатый «б»? Ну и…Чего хотела?
Александр Семёнович не переставал перебирать бумаги. Осташкова мялась, переминалась с ноги на ногу, скучающе водила глазами. – А вы женаты? – как обезьянка она проворно выбиралась из сковавшей её неловкости.
Александр Семёнович остановился и уставился на ученицу. – Так, Осташкова, не юли…Зачем пришла?
— Я не юлю… — вытаращилась девушка, — просто спросила. Чё, нельзя? У нас шестой урок с вами…
— Я это уже слышал. Что дальше? — Александр Семёнович подошёл к девушке. – Что случилось? – он серьёзно заглянул ей в лицо. Она, уцепившись за его взгляд, осмелела. – Можно я не приду. У меня дела очень важные. Понимаете? Очень надо.
Александр Семёнович умилённо смотрел на длинную шею, на мраморную скулу с ровно очерчённой гранью. Он так же, подобно Осташковой, почувствовал себя спокойней. – Да я-то тут при чём? – сказал он, у вас на это классный руководитель есть. Иди, отпрашивайся.
— Она не отпустит – плаксиво напирала Осташкова. – Вы не отмечайте в журнале. А я потом вам отвечу. Пожалуйста…
Александр Семёнович разочарованно вскинул голову. – Э-э, нет! – он развернулся и направился к столу. – И не проси. Иди к классной, к врачу, куда хочешь…А так нет. Ты себе где-нибудь шею свернешь…Мне потом…
— Да не сверну я ничё – заскулила девушка. Но Александр Семёнович непреклонно мотал головой. Осташкова внезапно притихла и накуксилась. – Ну и пожалуйста, — она посмотрела на стеллаж. – Можно я глазик посмотрю?
Она взяла со стеллажа банку с глазным яблоком. В прозрачной жидкости плавал белёсый шарик в прожилках и с колеблющимися жгутиками. – Фу, гадость какая…Я так и не поняла, вы женаты?
Осташкова говорила сама с собой.
– Вот почему нам короткие юбки не разрешают? – Она подсела на лабораторный столик, как раз, будучи в короткой юбке. Её голая ляжка расплющилась на поверхности.
– Девушка должна быть везде красивой. Что тут такого? Как вы считаете, Александр Семёнович?
Александр Семёнович щёлкнул дипломатом и снова вернулся к выходу. – И не проси, Осташкова. Ты понимаешь, что это ответственность? Я тут недавно работаю. Плохо вас знаю, — он подошёл вплотную к девушке. Осташкова подняла глаза и так очаровательно и ласково ему улыбнулась, что он не выдержал и тоже расплылся в улыбке. Улыбка эта была неожиданно глупой и детской.
— Ничего не случится, — взмолилась девушка.
Александр Семёнович смотрел на озябшее, немного синее бедро ученицы. – А если случится? – мягко произнёс он. Как бы само собой его ладонь легла на её коленку и плавно поплыла вверх. – Что я буду делать, Осташкова? – прошептал Александр Семёнович и весь потянулся к девушке…
Под рукой он почувствовал, как вздрогнула холодная кожа. Резко, как от электрического тока, сократилась мышца. Осташкова выпрямилась, ударилась о стеллаж. – Что?! Что?! Что вы… — она соскочила со стола и заорала как помешанная. – Ты чё, Борода, охренел. Крыша поехала, козёл старый.
Ещё секунду назад равнодушное капризное лицо исказилось в гримасу ужаса и ярости. Как-то сразу косметика показалась пятнами грубой краски. Рот превратился в зияющую дыру с налипшей на зубах жвачкой.
Александра Семёновича парализовало. Глаза его стали мутными. Губы дрожали и почему-то тихо и часто бормотали: «борода, борода, борода». Он смутно видел перед собой испуганного ребёнка, откуда-то издалека долетали истерические крики.
И вдруг он заметался. Полетели банки. Осташкова прижалась к стене. Александр Семёнович с грохотом выскочил в дверь.
Краем сознания он понял, что школьники его прозвали Борода, и, пробегая сквозь школу, так и повторял: «борода, борода, борода».
Он пробежал по коридору, мимо гардероба, как был в костюме, выбежал на улицу и скрылся во дворах белых многоэтажек…
В школе Александр Семёнович больше не появился.
Всё это было очень странно. Никто ничего не понял. Но потом кто-то что-то слышал, кто-то что-то видел, и поползли слухи. Про Бороду стали рассказывать некрасивые, а порой, и страшные, истории…