1.
Трудно представить, что в получасе ходьбы от города, построенного шестьдесят лет назад, расположено и спокойно стоит уже не шестьдесят лет, а шестьдесят веков могущественное царство, обладающее собственной религией, оправдавшей себя системой социальных отношений и грозной военной силой.
Как могло случиться, что на протяжении шестидесяти лет, пока город переживал свою небольшую, но значительную биографию и медленно превращался из города секретного, опекаемого государством в забытый и малоинтересный городок, врастающий в степь, – как вышло, что за шестьдесят лет никто не обратил внимание на великолепную заградительную стену с башнями и бойницами для дозора и защиты? на сооружения, гордо возвышающиеся по ту сторону стены, — многочисленные каменные скульптуры, колонны, купола и башни, которые кое-где поднимаются над зубчатой стеной и пламенеют в лучах позднего заката?
Ничего удивительного, однако, тут нет; холмы, окружающие город с четырех сторон и, как волны, разбегающиеся к горизонту, — хотя и не высоки, но обладают странной завораживающей силой. Человек, вышедший за границу колючей проволоки, которой окружен город, и решивший прогуляться среди вздымающейся волнами степи, довольно быстро теряет ориентиры. Он идет, более подчиняясь интуиции; рассчитывать в деле ориентировки тут не на что: солнце слабо светит сквозь бегущие, почти невидимые облака; воздух над холмами дрожит и словно перетекает из одного невидимого сосуда в другой невидимый сосуд. Ориентироваться в этой дымке, напоминающей мираж, в самом деле, не просто. Поэтому горожане, не доверяясь природным фантомам, редко покидают свои дома и свой умирающий, но все еще уютный городок. Они предпочитают чувствовать себя защищенными по т у сторону колючей проволоки. То, что непривычного человека смертельно напугало бы, — их, напротив, укрепляет. Город, врастающий в степь; без истории, без груза прошлого. Все свершения умещаются в шестьдесят лет; изотопы, боеголовки – может, слыхали? Теперь это потеряло актуальность – но даже слова, кажется, еще несут облучающую силу. Однако – ничего такого, что наводило бы на мысль о д р е в н е й истории… Ни тебе берестяной грамоты. Ни фрагмента глиняного горшка. Ни мифа. Ни предрассудка. Над городским кладбищем не реют милые духи. В городке вообще отсутствуют призраки – и, право, только глупец может вообразить, что это добрый знак. Город, возникший искусственно, на пустом месте – из камня, железа, колючей проволоки и директив. Существо, рожденное идеей… Короче говоря, не город, а Франкенштейн. Чего же тут хорошего?
Открытие Ближнего Царства, расположенного, как уже говорилось, в получасе ходьбы от границы города, принадлежит человеку случайному и нисколько не интересующемуся историей. Это ныне пенсионер, а в прошлом – несменяемый много лет начальник городского Отдела Секретного Режима, Белых Аркадий Сысоевич, человек угрюмый и не любопытный. За границу города он почти совсем не выходил, не видел в этом нужды. Но однажды в начале августа, когда вечера еще относительно длинные и светлые и в семь часов небо льет на землю бледно-нефритовый свет, Аркадий Сысоевич пересек городскую границу, предъявив на выходе прямоугольный ламинированный пропуск. Причина этих действий была простая и обыденная: у старика заболел копчик, а прежде ничего такого не бывало. Охранник секретного режима вообще обладал железным здоровьем и даже дышал сквозь железные ноздри показательно: как будто выпускал порции лишнего пара.
Почувствовав боль в пояснице, Белых всполошился; не поверил, что железный организм может дать сбой. Однако так оно и было: пришлось, чуть согнувшись влево, посетить городскую поликлинику и быть ощупанным и обстуканным терапевтом – здоровым мужиком с лицом задумчивым и отстраненным.
— Ну? – спросил Белых, тяжело подымаясь с кушетки. – Чего там?
— А ничего, — равнодушно молвил врач, умывая руки. – Скорее всего, сидячий образ жизни.
— Сидячий? – повторил бывший охранник режима, словно удивляясь: а какой же еще? Что он, степняк-кочевник, чтобы метаться по степи туда-сюда? Впрочем, врачебный совет выслушал внимательно: больше ходить. Желательно – на природе.
По-прежнему удивляясь, Белых спросил:
— Где же ее взять, природу?
Врач пожал плечами.
— За проволокой, наверное. Где же больше?
Пенсионер кивнул, принял к сведению; за проволокой… Так и вышло, что однажды, августовским ясным вечером, покинул городские пределы. Сразу за границей города, не сделав и десятка шагов, очутился в степи, окруженный неисчислимыми холмами. Справа, слева, впереди и сзади – всюду стояли холмы, а далекие даже как будто двигались. Конечно, очутившись среди холмов впервые, Белых не мог знать: холмы вовсе не двигались, это была иллюзия. Казалось – если долго смотреть – степь, уставленная холмами, начинает медленное круговое движение. Такая вот неправдоподобная карусель.
«Вот тебе и природа», — подумал Белых с обидой.
И продолжил путь.
Теплый августовский день завершался теплым вечером. Еще светлое небо украсилось ярким месяцем; но бывший начальник секретного отдела был равнодушен к природе и никаких красот не примечал. Да и смотрел больше под ноги – чтобы не запнуться о какую-нибудь нору или кочку… Но в бледных, наливающихся синевой сумерках натолкнулся лишь на преогромный муравейник, прилепившийся к одному из холмов. Глядя мутным взором на неожиданное препятствие, Белых силился вспомнить: муравейник – это признак здоровой природы? Или совсем наоборот – больной? Однако ничего припомнить не смог и молча толкнул край муравейника дорожной палкой (а Белых выступил в путь с палкой; как пилигрим). Одновременно с этим действием произошло вот что: Аркадий Сысоевич получил сильный удар в грудь и рухнул на землю, ударившись о кочку или изножие соседнего холма – не разобрать. В груди у пенсионера словно разорвалась граната; но это была не граната и не пуля; в левое предплечье Аркадия Сысоевича Белых воткнулась стрела. Ее короткий свист был последнее, что разобрал поверженный охранитель секретов.
2.
В отличие от маленького городка, окруженного колючей проволокой и голубоватыми холмами, Ближнее к городу царство имело древнюю и примечательную историю. Необыкновенность этой истории заключалась не в мужестве и упрямстве его воинов, не желавших делить ни с кем отвоеванную у степи территорию; не в их воинственном и грозном нраве, позволяющим сохранять – на протяжении столетий – ведущие позиции в сложнейших природных условиях; не в своеобразной религии, не в выстроенной и проверенной временем системе социальных отношений. Куда удивительнее было то, что Ближнее Царство занимало вдвойне необыкновенную позицию: оно стояло, образно выражаясь, на границе вымысла и реальности; то есть как бы существовало – но и отсутствовало одновременно. Опираясь на логику и здравый смысл, следовало признать: такого царства нет и не может быть. Однако самые отдаленные свидетельства существования Царства относятся еще ко временам бурных событий, связанных с движением степных народов на Запад. Именно тогда в мутной, словно дымом наполненной атмосфере, над раскаленной почвой, среди множества других миражей утвердился этот – наиболее четкий, яркий и неизменный: башни, опирающиеся на земляные основания, да крепостные стены, скрывающие многочисленные фортификационные и жилые сооружения. Ближнее Царство.
Несмотря на некоторые свидетельства, выступающие из мглы времени, сведения о Ближнем царстве темны и туманны, — что наводит на мысль о мифической природе удивительного сообщества. Впрочем, судить о том, что правда, а что вымысел, — неблагодарное занятие; да и роль рассказчика тут относительна. Поэтому ограничимся тем, что перечислим немногие факты, дошедшие до нас благодаря устной традиции, во все времена исповедующей принцип: самое главное не доверять бумаге. Бумага может истлеть, а слово вряд ли.
Вот эти факты.
Второе имя Ближнего царства – Неисчислимые. Очень точное, надо отметить, наименование – поскольку ни одно свидетельство не обходит вниманием многочисленность этого удивительного народа. (Один восторженный французский исследователь даже заметил по этому поводу: «Больше, чем звезд на небе!»).
Не сохранилось указаний, в каком именно веке первые поселенцы утвердились среди холмов; возможно, они бежали из долины реки Данхэ – но это только предположение, и Грум-Гржимайло отмечает, что – если так оно и есть – то куда важнее, что бегство их сопровождалось многочисленными и кровавыми битвами, продолжающимися даже после того, как их тогдашний государь был убит (этот последний факт – свидетельство мужества и даже несгибаемости кочующего войска).
Подхваченные жарким ветром переселения народов, Неисчислимые продолжали свой путь, сопровождаемый, как уже сообщалось, почти беспрерывными битвами. Именно в этот период, по-видимому, сложился основной социальный уклад кочевников из рода Неисчислимых: державное устройство управлялось родовыми старейшинами, опиравшимися не на войско, а на народное ополчение. Не исключено, что именно многочисленность (неисчислимость) этого последнего выковала ни с чем несравнимую мощь будущего Царства (кстати, уже в древнейший период Неисчислимые отличались от прочих кочевников тем, что оставляли на пути своего следования мощные крепости и сооружения, впоследствии получившие имя Муравьиных Форпостов). Надо добавить, что по этим следам – древним полуразрушенным Муравьиным крепостям – можно с большей или меньшей точностью получить представление о географии перемещений по степи неутомимого народа.
Представляет интерес и фигура Шаньюя (это слово у некоторых тюркских народов означает дословно: Муравей или Величайший, либо Верховный Муравей).
Важно понимать: власть Шаньюя была велика, но не абсолютна. Ее ограничивала родовая аристократия – старейшины, из коих каждый имел вооруженную дружину численностью от 2 тысяч до 20 тысяч всадников (цифры, само собой, условны).
Из этих-то дружин и выковывались – на протяжении тысячелетий – степные богатыри, именующие себя «людьми длинной воли».
Неутомимые строители (что вовсе не типично для кочевников), богатыри «длинной воли» были, как уже понятно, и великими воинами. В тысячелетних испытаниях выковали они свою силу и собственную философию, заключающуюся в простом для кочевника посыле: Путь – все, результат – ничто (отсюда и известная у Неисчислимых поговорка: «Путь съедает результат»). Следует добавить, однако, что Путь, в данном случае, — не только бесконечное движение по бесконечной степи; Путь – это и воздвижение крепостей, и закаленные бойцы, готовые защищать свои цитадели…
Уже отмечалось, что Ближнее Царство, будучи державой древней и могучей, имело своеобразный геополитический статус: оно располагалось на границе реальности и фантазии, яви и миража, — так что, собственно, до сего дня неизвестно с точностью: существует ли названное Царство? Или является мифом, порожденным клубами степного ветра, принесшего раскаленный пар старинных битв, стоны и вздохи поверженных воинов?
Над этим вопросом, по-видимому, еще долго будут ломать головы ученые люди; но в одном пункте, кажется, достигнуто согласие: основным оружием легковооруженного воина Неисчислимой орды был лук. Мобильные, зоркие всадники…
Подтверждением последних слов является поверженный путник, пенсионер, вышедший на свою беду одним августовским вечером прогуляться среди холмов. Его фигура, распростертая неподалеку от гигантского муравейника, со стрелой, слабо покачивающейся в предплечье, свидетельствовала: Неисчислимые, действительно, сильны и бдительны; они не отводят своих внимательных глаз от всякого пришельца и всегда готовы дать отпор чужаку.
Аркадий Сысоевич Белых лежал молча в высокой траве, яркий серебряный месяц освещал его фигуру. За закрытыми глазами бывшего охранника секретного режима происходили поразительные события.
3.
За закрытыми глазами Белых встал город, окруженный крепостной стеной и сложной системой фортификационных сооружений. Белых, человек малообразованный, понятия не имел, что за фортификация такая, но все же сообразил: все эти приспособления служат для охраны или для защиты. И вот, поскольку и себя тоже Белых считал Охранником или Защитником, — то и проникся уважением к неизвестным воинам, несшим службу на границе таинственного города.
Конечно, будь на месте Аркадия Сысоевича другой, более сведущий человек – к примеру, древний путешественник Ибн-Фадлан, наслышанный о существовании Ближнего Царства и мечтавший хоть одним глазком взглянуть на удивительных строителей, — он бы наверняка и сразу признал, куда именно попал. Но Белых только осторожно двигал шеей и плечом, которое как будто саднило; а в голове вертелась лишь одна мысль: «Вот, продуло во время прогулки! Подлечился, называется…».
Настороженно глядя по сторонам, Белых шел по узкой улице неизвестного города; улица петляла и кружила, то и дело пересекаясь с другими улицами и проспектами; иногда Аркадию Сысоевичу приходилось нырять в подземный переход либо, наоборот, подниматься по выгнутому, как кошачья спина, мосту. От этих нескончаемых эволюций пенсионер устал; пот лил с лица, на котором сидело растерянное и сердитое выражение. «Но, позвольте, где жители? Горожане, население?!».
Подумал так – и тут же заметил г о р о ж а н ! Их было очень, очень много, и они сновали тут и там, вправо, влево и даже вверх и вниз! Необычное столпотворение вначале удивило пришельца, но потом он решил что город-то, поди, миллионный! Вот и толкутся…
Приглядевшись, Аркадий Сысоевич немного удивился. Одеты горожане были необыкновенно и выглядели, прямо скажем, диковинно: ростом не велики, но крепости и прыти не занимать; грудь и живот обтянуты словно железной броней, а между ними – что-то вроде хоботка, гибкого и тонкого. И вот что примечательно: пришельца совсем не примечали. Бесчисленные фигурки прытко сновали взад и вперед, иные даже прошмыгивали между ног у Аркадия Сысоевича. В одно короткое мгновение пенсионеру показалось, что вид неизвестного города дрожит в его глазах, как мираж; и даже готов рассыпаться. Аркадий Сысоевич провел рукой по потному блестящему лицу, отгоняя морок. В глаза било низкое августовское солнце, раненое плечо ныло, но никакой стрелы там не было. А болел, по-видимому, след от удара, когда старик, потеряв сознание, рухнул, натолкнувшись на каменный выступ холма.
4.
Всем давным-давно известно, что никакое государство не может похвалиться ни хорошей, ни плохой историей. Тем более, нет смысла толковать об истории
у щ е р б н о й. Однако, в высшей степени загадочный миф о Ближнем Царстве, построенном и населенном муравьиным народом, напыщенно именующим себя Неисчислимыми, рождает именно мысль о тоске по подлинной истории и о надежде как-нибудь отсутствие этой истории компенсировать (речь, само собой, идет не о муравьях; а о жителях секретного города, отделенного от мира колючей проволокой). Мысль (или тоска) о таинственном поселении, о потемневших от времени стенах, бросающих на землю черные тени, о древнем Царстве – наполовину сказочном – скорее всего, родилась в головах людей, живущих за колючей проволокой. Конечно, тут имеется некоторое противоречие. Во-первых, известные свидетельства, как будто, дошли – пусть и в устной традиции – до нас издалека. Ну а второе – сами жители секретного городка. Никакой наклонности к фантастическому, решительно никакой! А если к этому прибавить и некоторое превосходство по отношению к тем, кто живет извне, — то и совсем непонятно: для чего выдумывать какие-то фантастические и в высшей степени неправдоподобные истории? Вряд ли можно поверить, что секретный город, родившийся в новейшие времена и лишенный прошлого, подобен человеку из старинного сочинения, утерявшего собственную тень и весьма сокрушающегося по этому невинному поводу.
Тут в самый раз было бы поставить точку. Так мы и поступим, сделав только одно, последнее замечание.
Неделю спустя после описанной прогулки пенсионера Белых среди холмов, за границу города вышли два молодых человека – тоже горожане и тоже решившие прогуляться на закате лета среди вздымающейся волнами степи.
Один из юношей, одетый в синие джинсы и светлую рубашку с закатанными рукавами, курил трубку и, возможно, от этого выглядел довольно забавно; словно только что соскочил с потемневшей картинки. Второй молодой человек держал обе руки в карманах брюк и на все, даже и на холмы, бросал иронические взгляды. Был ранний вечер, небо пересекали яркие оранжево-багровые полосы, указывающие, что ясным дням приходит конец; что завтра будет ветрено и прохладно.
Молодые люди были студенты, приехавшие в родной городок за колючей проволокой из крупного областного центра, где оба учились в университете.
Надо прибавить, что тому и другому нравилось, что теперь они не жители городка, а только гости. И вот, как туристы, они разглядывали степной холмистый пейзаж и бросали взгляды в ту сторону, где, повторяя ландшафт земной поверхности, вилась колючая проволока.
— Китайская стена, — заметил, указывая в сторону колючей проволоки тот юноша, что сжимал зубами короткую трубку. Теперь он вытащил ее изо рта и указал в том направлении, где за их спинами осталась колючая проволока.
— Китайская стена, — тут же откликнулся второй молодой человек, и в голосе его зазвучала ирония, — была никчемным сооружением. Я имею в виду ее реальную пользу. От кочевников она защищала слабо. Да и дозоры выставить на протяжении всей стены не получилось даже у китайцев. Несмотря на многочисленность народа.
Выслушав товарища, тот, который курил трубку, немного подумал и выколотил ее о подошву кроссовки. Потом возразил:
— Не так уж бессмысленно. Китайцы выставили стену, опасаясь не только внешних врагов, но и перебежчиков со своей стороны. А попробуй удери через высоченную насыпь вместе с конем.
— Ну и плевать, — раздраженно откликнулся первый. – Шли бы пешком, без коней.
— В степь? – насмешливо спросил юноша с погашенной трубкой. – К кочевникам без коня?
Наступило короткое молчание. Оба медленно шли вдоль заграждения из колючей проволоки, не удаляясь в холмы. Однако голубая зыбь, которую образовывали вздымающиеся волны холмов, притягивала взгляды обоих.
— В конце концов, — заметил тот, что был с трубкой, — что могут сделать стены? Тут ты прав, наверное. Ничего они не могут дать, кроме глупого самоутешения и чувства превосходства. В один прекрасный день от стены ничего не останется. Та же степь сожрет любую стену. Смотри!
Тут он указал рукой с трубкой на огромный, в половину человеческого роста и необъятный в ширину муравейник, подползающий почти к самой колючей проволоке.
— Говорят, муравейников становится больше и больше, — думая о чем-то, заметил товарищ. – Экология, и все такое.
— Победа степи над человеком! – громко высказался собеседник и захохотал. – Интересно знать, это следует расценивать, как торжество экологической миссии? Но как тогда прикажешь быть с человеком? С людьми?
Иронический молодой человек неохотно улыбнулся. В его глазах больше не было иронии, он прищурился и смотрел на догорающее вечернее небо.
— Наверное, люди никуда не денутся. Или придут какие-нибудь новые… новый вид, более живучий.
— Как муравьи? – спросил, набивая трубку, спутник.
Не сговариваясь, оба посмотрели на великолепный муравейник. Жизнь кипела там, так что зрителям даже почудилось, что они различают нарастающий гул. Но ни тот ни другой не удивились; оба родились в городке, врастающем в степь, и хорошо знали: гул – это звук, характерный для обширных пространств. Язык пустоты, не поддающийся переводу.