Дева с ангельским рожком, или Семейный портрет в интерьере творчества

«И сотворил Бог человека по образу Своему,
по образу Божию сотворил его;
мужчину и женщину сотворил их».

Библия, Бытие, гл. 1.27
«Мама — Зебра, папа — Лось.
Как им это удалось?»

Рената Муха

Писатель Дина Рубина (ДР) представляется мне маленькой девочкой, которой папа с мамой подарили волшебный калейдоскоп под названием «Русский язык». Девочка крутит калейдоскоп в разные стороны, то вправо, то влево, подглядывает одним глазком в дырочку, наблюдает искрящиеся осколки причудливых человеческих судеб, их переливающиеся цветные орнаменты, и когда картинка девочке нравится, то она вскидывает руки высоко-высоко вверх, до самого синего неба, и радостно кричит:
«Стоп, машина!» И выходит книга писателя, и восходит солнце читателя!

Но когда читатель открывает книгу, то он видит в ней ещё иллюстрации художника Бориса Карафелова (БК), мужа ДР. Человеческий глаз так устроен, что между картиной и текстом, он вначале выхватывает изображение, быстро оглядывает его, а уже потом начинает складывать буквы в слова, а слова во фразы. ДР крутит фразы то вправо, то влево, как волшебный калейдоскоп своего детства, из фраз складываются разноцветные орнаменты жизни, а их иллюстрирует БК. И попадают читатели книги в семейную галерею творчества писателя и художника, в «семейный подряд» в интерьере обложки.

Семейный портрет в интерьере творчества: писатель Дина Рубина (ДР) и художник Борис Карафелов (БК)

на персональной выставке в Эйн Ход в ноябре 2017 года (фото автора).

О ДР написано бесчисленное количество статей и несколько диссертаций, она дала более сотни интервью и участвовала во множестве телевизионных передач.
Имя БК и его персональные выставки тоже хорошо известны по всему миру: его работы находятся в картинных галереях Москвы, Лондона, Берлина, Чикаго, Парижа.
Но о Деве с ангельским рожком и семейном портрете в интерьере творчества читатель узнает впервые.

Знакомство, или Книжки на колёсиках

ДР репатриировалась вместе с семьёй в Израиль в 1990 году, но познакомились мы через несколько лет в Германии. В то время я вёл курсы в Высшей школе Оснабрюка для эмигрантов из бывшего Советского Союза и, спросив своих студентов:
— С кем из писателей вы хотели бы встретиться? — услышал в ответ:
— С Диной Рубиной!
Конечно, я читал всё, что публиковала ДР на родине, начиная с её первого рассказа «Беспокойная натура» в журнале «Юность», знал что ДР окончила Ташкентскую консерваторию по классу фортепьяно, и что её отец художник Илья Рубин.

Портрет дочери, художник Илья Рубин.

В Оснабрюк ДР приехала утренним поездом, и я встречал её на перроне. Когда открылась дверь вагона, первое, что из него выкатилось, была сумка-тележка на колёсиках, с какими домашние хозяйки ходят в продовольственные магазины.
Затем я увидел роскошную женскую шляпу с длинными волнистыми полями, а под шляпой улыбающуюся ДР. Мы поздоровались, я по-джентельменски лихо попытался подхватить сумку и понести её к выходу с вокзала, но не тут-то было. Сумка была неподъёмной!
— Что у вас там? — спросил я ДР, кивая на сумку.
— Книжки для читателей! — весело ответила Дина.
— Тяжёлый вы писатель, — пробурчал я, соображая, что же делать дальше.
— А книжки на колёсиках, их можно катить к читателям, — опять радостно сказала Дина, и подхватив сумку за выдвижную ручку, покатила её навстречу читателям.

Затем я увидел роскошную женскую шляпу с длинными волнистыми полями,
а под шляпой улыбающуюся ДР.

Через четверть века в интервью газете «Русская Германия» ДР вспоминала о своих первых шагах в Израиле и первых поездках к читателям за границу:
«Совершенно не важно, что я делала в прошлой жизни (в Советском Союзе, М.Я.), понятно, что не могла бы пойти на панель, здоровье уже не то (смеётся).
Оставалось идти убирать, хотя эта работа тогда мало оплачивалась».

ДР любит иногда «хулиганские шуточки», поэтому на её книгах бывает гриф 16+.
Думаю, эти шуточки перепали ей от прадеда: он был в Варшаве извозчиком, «слывшим между биндюжниками грубияном». Надеюсь, что читатель уже достиг заветного возраста, когда можно всё читать и всё пить, понимает шутки писателя и его не шуточные проблемы «заново родиться» в совершенно другой стране, без знания её языка и законов, обычаев и нравов, культуры и менталитета.

У писателя есть не только вариант «идти и убирать», но также «идти и выступать», «идти и преподавать», «идти и продавать» не себя, а свои книги. Хотя для настоящего писателя — это одно и то же. Вот Дина и приехала в родной город Ремарка Оснабрюк со своими книгами, как в Тулу со своим самоваром. Оказалось, что попить чай из «самовара ДР» и получить книгу с заветным автографом автора из неподъёмной сумки на колёсиках хотят многие читатели.

Встреча с читателями была назначена на вечер, и в нашем распоряжении для знакомства с городом оставался ещё целый день. Не «Один день Ивана Денисовича»,
а «Один день Дины Ильиничны», не однодневная Одиссея Леопольда Блума по городу Дублину, а однодневная экскурсия Дины Рубиной по городу Оснабрюку, впереди ещё был «Целый день город».

Музей-архив Эриха Марии Ремарка, или «Надёжный мужик!»

Мы заехали домой к знакомой ДР, оставили у неё сумку с книгами (со «строгим наказом»: чтобы до вечера всё прочитала! :), а сами поехали знакомиться с городом.

Город Оснабрюк за 1200 лет своей истории стал знаменит только двумя событиями и двумя именами. На крыльце его ратуши в 1648 году был подписан знаменитый Вестфальский мир — договор об окончании 30-летней религиозной войны между католиками и протестантами, а второе событие — в соборе напротив ратуши выставлены для всеобщего обозрения гравюры Альбрехта Дюрера на библейские темы.

Два имени, два беженца из родного города, прославили Оснабрюк: писатель-пацифист Эрих Мария Ремарк и художник «надвигающегося страха», Феликс Нуссбаум,
для картин которого в городе специально построили «музей без выхода». Как видим, беженцы из городов возвращаются в них, но только в виде музеев: Данте, Гейне, Бродский, Нуссбаум, Ремарк.

Мы вошли в музей Ремарка…

Мы вошли в музей Ремарка, официально называемый — «Центр мира Эриха Марии Ремарка», и ДР с интересом и, как мне показалось, с лёгкой женской ревностью стала рассматривать фотографии героинь любовных романов Ремарка: Марлен Дитрих, Наташи Палей (русская княгиня и манекенщица дома Кокто в Париже), первой жены Ильза Ютта Замбона, второй жены Полетт Годдар (голливудской звезды, бывшей супруги Чарли Чаплина), Греты Гарбо и других.

Я рассказал Дине, что Ремарк дважды был женат на одной и той же женщине Ильзе Ютте Замбона: первый раз по любви, а второй раз фиктивно, чтобы спасти бывшую жену и вывезти её из охваченной фашистской чумой Германии и Европы (потом я написал об этом пьесу «Ремарк и Замбона»).
Заметьте: и это во время бурного романа с Марлен Дитрих!
— Надёжный мужик! — восхитилась ДР.
— Как вы думаете, за что его любили женщины? — наивно спросил я.
— Надёжный, красивый и талантливый, богатый и щедрый! Что ж не любить-то!
— Полетт была намного богаче Ремарка: прожив и проработав с Чаплиным шесть лет, она могла больше не думать о деньгах. Так что тут дело не в богатстве.
— Ну, раз дело не в богатстве, то остаётся — надёжность, красота и талант! Редкое сочетание, между прочим, — заметила Дина.

Мы подошли к «стене творчества Ремарка», где по вертикали были написаны названия всех его романов по годам издания, а по горизонтали — более 50 языков, на которые переведены произведения писателя. На пересечениях названий романов и названий языков находились миниатюрные обложки первых изданий книг из разных стран.
Дмитрий Иванович Менделеев открыл периодическую систему химических элементов, а музей Ремарка в Оснабрюке придумал периодическую систему книг Эриха Мария Ремарка.

— Здесь есть Ремарк на иврите, — удивилась ДР, оглядывая стену творчества, — да ещё 1931 года издания: «Im Westen nichts Neues» (На западном фронте без перемен).
— Не без помощи вашего покорного слуги, — «скромно потупив взор», гордо заметил я, наблюдая за реакцией Дины.
— Молодец! — воскликнула ДР и хлопнула меня по плечу. Я почувствовал, что рука писателя в хорошей физической форме, вероятно, от регулярного катания сумки с книгами по всему Земному шару.
— Где же вы их нашли?
— В Тель-Авиве, в Яффо, у букинистов.
— Если не секрет: сколько они стоили? — понизив голос спросила Дина. Я назвал цифру.
— И вы их купили за такую цену?! — удивилась она.
— Да, купил! — «надувая щёки», и пытаясь произвести впечатление на Дину, как Ремарк на Марлен Дитрих, заметил я. При этом «скромно умолчав», что деньги мне тут же с благодарностью вернул музей Ремарка после предъявления счёта за книги. Потом я вступил в общество Ремарка и привёз для музея ещё несколько первых изданий книг писателя на языках стран Прибалтики.

Стена творчества Эриха Марии Ремарка

Полка ДР: из неё тоже можно сделать «Стену творчества Дины Рубиной».

Интересно было бы сделать такую же как у Ремарка периодическую систему книг Дины Рубиной: несколько десятков книг, переведённых на несколько десятков языков. А так как большинство обложек книг ДР оформлены БК, то получилась бы маленькая картинная галерея художника в стиле «пэчворк из обложек», «стена плача и смеха Дины Рубиной», или семейный портрет в интерьере творчества писателя и художника.

 

Гравюры Дюрера, или «Иди, постой на шухере!»

Выйдя из музея Ремарка, мы пересекли площадь и, как поётся в песне «переведу тебя через Майдан», очутились в городском соборе Оснабрюка. ДР взглянула бегло на витражи собора, на орган, и я заметил, что этот инструмент не очень сильно заинтересовал выпускницу фортепианного отделения Ташкентской консерватории.
Тогда я решил выбросить на стол нашей Одиссеи по Оснабрюку козырную карту средневекового собора:
— Там под органом находится галерея гравюр Альбрехта Дюрера с оттисками XV века.
— О, это действительно интересно! — воскликнула Дина, выросшая среди картин и с детства привыкшая видеть сначала картины отца, а потом картины мужа.

В Оснабрюке жил один из самых известных в мире коллекционеров гравюр Дюрера, и гравюры в соборе были частью его собрания. Коллекционер — брат владельца автозавода кабриолетов господина Кармана, тоже не очень бедный и щедрый человек, как Ремарк. Господин Карман проводил иногда сам экскурсии по гравюрам Дюрера из своей коллекции и рассказывал, где и при каких обстоятельствах он приобрёл тот или иной оттиск, это были увлекательные, а иногда, просто детективные истории в стиле Захара Кордовина из «Белой голубки Кордовы».

Гравюра Альбрехта Дюрера «Битва архангела Михаила с драконом», конец XV века.

Один из первых оттисков гравюры Дюрера «Битва архангела Михаила с драконом» господин Карман, при счастливом стечении обстоятельств, купил за шестизначную сумму в Японии и подарил его позже Михаилу Горбачёву во времена перестройки. Вручая этот символический подарок, господин Карман заметил, что у дракона много голов, у архангела Михаила будет ещё очень много работы и пожелал ему успехов.

ДР внимательно рассмотрела все гравюры Дюрера, было видно, что дочь художника и жена художника в этом деле кое-что понимает, поаернулась ко мне и уверенным тоном эксперта сказала:
— Да, это подлинные гравюры Дюрера конца XV века.
— Вам понравились?
— Очень, — сказала Дина, — изумительная техника! А почему их никто не охраняет?
— Не знаю, — пожал я плечами.
Вдруг в Дине заговорила 1/8 её прадеда, варшавского извозчика:
— Иди к выходу, постой на шухере, а я тут пока пару гравюр приберу к рукам! — пошутила Дина в своём «хулиганском стиле».
— Думаю, нам не удастся уйти, — подхватил я её шутку, — за нами наблюдают.
— Покажи мне глазами, — шёпотом сказала Дина, — где установлена видеокамера.
Я поднял глаза вверх: — Видеокамера там, на небе! — так же шёпотом ответил я, — но тут дело серьёзнее, чем видеокамера: за нами наблюдает… Господь!
— А мы за ним тихонько наблюдаем, — медленно и уже серьёзно произнесла Дина.

Подписывая мне свои книги, Дина обращается на «вы». Но мы так плавно перешли на «ты», поскольку общее «наше дело» («коза ностра», итал., М.Я.), «стояние на шухере» и «совместная опасность» сближают подельников. Действительно, как-то странно прозвучала бы фраза: «Вы не будете так любезны немного постоять на шухере».

Ратуша и книга почётных гостей

Ратуша Оснабрюка находится на той же площади, что и городской собор.
Мы остановились на крыльце ратуши, где был подписан Вестфальский мир, и я сказал Дине, что вход к бургомистру, как и вход к Дюреру, тоже свободен и его никто не охраняет.
— Даже не интересно, — с грустью ответила Дина, — ни охраны тебе, ни пропусков, ни блата… Не чувствуешь никакой собственной значимости!
— Чтобы почувствовать собственную значимость, можно расписаться в книге почётных гостей.
Мы вошли в зал на первом этаже ратуши, по периметру которого были развешены средневековые портреты знатных граждан города Оснабрюка. Под каждым портретом был сейф гражданина: ниша в каменной стене, закрытая металлической дверкой. Там хранились ценные бумаги о собственности гражданина и во время частых пожаров они могли уцелеть. Первый этаж ратуши был единственным каменным строением в городе. В середине зала стоял дубовый стол с резными ножками, а на столе лежала большая и толстая книга почётных гостей города с привязанной к ней шариковой ручкой.

Дина подошла к столу, увидела привязанную к книге ручку и с облегчением вздохнула: — Ну, слава Богу, хоть ручку привязали, чтоб не увели! А то какой-то разгул свободы: заходи, кто хочет, бери, что хочешь, пиши, что хочешь!..
— Вот и напиши, что хочешь, — попросил я, открывая книгу.
— Что-то не очень хочется, — замялась Дина.
— Почему?
— Ну, какой я «по-чётный» гость, — раздельно сказала Дина, — я скорее «не- чётный» гость в городе Ремарка.
— Напиши, как «не-чётный» гость, — настаивал я, — останется запись на память для потомков.
— Глупость писать не хочется, а умное — лучше приберегу для читателей новой книги!
— Но книгу почётных гостей могут прочитать и твои читатели, паства твоя разлетелась теперь по всему миру: и в Европе, и в Америке, и в Израиле, а не только в России.
— Да, моя русскоговорящая паства разлетелась теперь по всему свету, — с грустью сказала ДР, — вот и тащу за ней мои скрижали по всему миру, через моря, да океаны.

Она стала листать книгу почётных гостей и смотреть записи на английском, испанском, французском, голландском… Вдруг мелькнула запись на русском о том, что делегация города Твери, города-партнёра Оснабрюка, выражает глубокую благодарность за оказанный тёплый приём.
— Нет, — сказала Дина, — я так коротко не могу! Как начну писать, получится роман о женщинах Ремарка или о гравюрах Дюрера, и никому больше места не останется в книге почётных гостей…

Ратуша Оснабрюка (слева) находится на той же площади, что и городской собор.

«Музей без выхода» Феликса Нуссбаума: «не дайте моим картинам умереть»

Творческий вечер ДР должен был состоятся в Высшей народной школе Оснабрюка, расположенной как раз напротив музея Феликса Нуссбаума (ФН). Дина захотела посмотреть его и по дороге в музей, состоящий из трёх галерей: деревянной, металлической и бетонной, я стал рассказывать ей о судьбе художника из Оснабрюка и его картинах.

Художник родился в 1904 году в еврейской семье, состоятельной и ассимилированной, его отец был промышленником в Оснабрюке. ФН получил хорошее художественное образование в Германии и Италии (1922 — 1932), и его картины этого периода олицетворяет «тёплая и живая» деревянная галерея «музея без выхода».

В 1932 году при пожаре в берлинском ателье, а скорее всего поджоге, погибло большое количество его картин. После прихода нацистов к власти он вынужден был бежать в Бельгию, и этот «период беженца», «период надвигающегося страха» (1933 — 1942) характеризует металлическая галерея музея.

Два последних года жизни (1942 — 1944) художник вынужден был скрываться вместе со своей женой, тоже художницей, Фелькой Платек. Владелец квартиры сделал для них узкую мансарду, убежище, как у семьи Анны Франк, где они прятались от чужих глаз, но работать там сильно пахнущими масляными красками было невозможно.

Нуссбаум, рискуя быть пойманным, каждый день пробирался для работы в подвал ателье арт-дилера и там рисовал, рисовал, рисовал. Каждый день его могли схватить, укрыться на узкой улице было негде: кругом бетонные стены и запертые двери.
Этот период «триумфа смерти» отражён в картинах бетонной галереи музея.
«Я хочу рисовать, чтобы оставить свидетельство. Что произойдёт со мной, мне совершенно все равно, я могу теперь только подтвердить то, что происходит».

В самом конце войны в 1944 году Феликса Нуссбаума и Фельку Платек схватили и последним транспортом отправили в Освенцим. Там они погибли, недожив несколько месяцев до освобождения. Им было по 40 лет.
Но ФН сумел заранее передать часть работ своему брюссельскому знакомому, а после ареста ФН друзья спрятали оставшиеся картины из мансарды и подвальной студии в безопасном месте. Кузины ФН сохранили большую часть работ согласно завещанию: «Если я погибну, не дайте моим картинам умереть, покажите их потомкам!»

В 80-х годах прошлого века в Оснабрюке был создан фонд по сбору средств и покупке по всему миру картин ФН. Деньги собрали довольно быстро.
В 1994 году был объявлен конкурс на постройку музея ФН. Было предложено около 290 проектов. Конкурс выиграл известный американский архитектор Даниэль Либескинд с проектом «Музей без выхода». Фондом Оснабрюка были также приобретены более 200 картин Феликса Нуссбаума и картины Фельки Платек.

«Музей без выхода» Феликса Нуссбаума (вид сверху), пристроенный треугольник галерей к старому городскому музею (слева внизу).

Музей Феликса Нуссбаума состоит из трёх картинных галерей — деревянной, металлической и бетонной, каждая галерея отражает определённые период жизни и творчества художника и его завещание: «Если я погибну, не дайте моим картинам умереть, покажите их потомкам!»

Последняя картина Феликса Нуссбаума «Триумф смерти», 1944 год.
У Питера Брейгеля Старшего есть картина с таким же названием, 1562 года.
«Ничто не изменилось за века, лишь обмелела памяти река…»

Обед в кафе Ремарка и туфли моей тёти Лизы

Так подробно я рассказывал дочери художника и жене художника о трагической судьбе художника Феликса Нуссбаума в надежде, что её заинтересует этот сюжет и она, возможно, что-то напишет. Мне было известно, что ДР «охотник за сюжетами».

— Да, я давно думаю написать о войне, — задумчиво сказала Дина, когда мы сели пообедать в кафе отеля Ремарка.
— Вот тебе сюжет: трагическая судьба художника во время войны. Дарю, пиши!
— Одного сюжета мало, нужны ещё детали, подробности, мелочи, надо чувствовать атмосферу того времени и той страны…
— Какие тебе нужны ещё детали и мелочи?
— Нужна ниточка, за которую можно осторожно потянуть, и намотать целый клубок повести или романа.
— А если ниточка где-то прервётся?
— Тогда надо завязать узелок, соединить нить, — сказала Дина, — ни одна ниточка в романе не должна оставаться висеть в воздухе, все ниточки должны быть завязаны.
Как у Чехова: если в первом действии на стене висит ружьё, то в третьем действии…
У тебя нет какой-нибудь интересной детали, связанной с войной?

— Надо подумать, — я начал вспоминать разговоры о войне со своими родственниками.
— Мой отец, его старшая сестра Лиза и дедушка с бабушкой бежали из Минска в самом начале войны: бросили квартиру на Долгобродской улице, сели в поезд и поехали на восток. Под Оршей поезд начали бомбить, и все бежали прочь из вагонов, в поле.
Во время бега по полю одна туфля у тёти Лизы слетела, а вторая осталась.
Эта лакированная туфля в стиле 30-х годов, знаешь такие чёрные полоски и белые полоски, как символ перемены судьбы и вечного бегства, переходит в нашей семье от одного поколения к другому поколению. Вот тебе и туфля-ниточка, за которую можно потянуть, и намотать несколько поколений одной семьи в клубок повести или романа.
— Что-то я себя плохо чувствую, — неожиданно сказала Дина, — голова сильно кружится.
— Давай, я отвезу тебя в больницу, здесь рядом городская клиника!
— Нет, нет, не надо! — поспешно отреагировала Дина. — Отвези меня лучше домой, я хочу просто немного полежать, отдохнуть, я устала. А вечером заезжай за мной, возьмём сумку с книгами и покатим её к читателям.

Мне показалось, что Дина чем-то взволнована и хочет побыть одна. Писателю часто надо побыть одному и зафиксировать по свежим следам, хотя бы конспективно, свои первые впечатления, свою Одиссею по городу Дублину или по городу Оснабрюку.
— Хорошо, — быстро согласился я, потому что мне тоже захотелось побыть одному.

Наблюдение за наблюдающим, или Стихи по дороге на творческий вечер

За полчаса до начала творческого вечера я заехал за Диной, мы погрузили сумку с книгами в багажник машины и покатили на встречу с читателями.
— Ну, как отдохнула? — спросил я Дину, ведя машину и молясь, чтобы не попасть в пробку.
— Замечательно! — рассеянно ответила ДР, думая, вероятно, о предстоящем вечере.
— Я тоже хорошо отдохнул — написал стихи, тебе посвящённые.
— Кому, кому? Мне?! — удивилась Дина.
— Да, тебе: с кем общаюсь, тому и посвящаю!
— А ну-ка, прочитай, — с интересом попросила она.

Наблюдение за наблюдающим

Д. Р.

Тащу свой крест за паствою своей —
тележку на колесиках, а в ней
лежат записанные мной скрижали,
которые вручил мне сам Господь:
«Записывай! — сказал Он, —
ну, а под
поставь свои инициалы».

Качу через моря и океан
тележку на колесиках, а там
лежат написанные мной скрижали,
которые вручу Ему, когда
закончу свои бурные года…
Он наблюдал нас — честь Ему, хвала!
А мы за Ним тихонько наблюдали…

— Прошу предоставить стихотворение мне, — «официальным тоном» заявила Дина, — как лицу, коему оно посвящено, в письменном виде за подписью автора, с датой написания и печатью, ну, как положено у вас в хорошо организованной Германии. (ДР тогда ещё не подозревала, что через несколько лет тоже будет подписывать книги, ставить дату и печать, как положено на хорошо организованном творческом вечере писателя.)

Русский писатель — должен пить много!

Когда мы вошли в актовый зал Высшей школы Оснабрюка на шестом этаже здания, то увидели, что читателей ДР больше, чем стульев в зале. Дина удивилась и сказала мне:
— Даже не ожидала увидеть столько народу, что-то я сильно волнуюсь, пожалуйста, принеси водички попить…
Я спустился вниз, взял ящик воды, погрузил его на тележку и на лифте поднялся в зал.
— Ты с ума сошёл! — увидев ящик воды, воскликнула Дина. — Зачем так много?!
— Русский писатель должен пить много! — философски заметил я и поставил ящик с водой рядом со столом, где лежали книги ДР из сумки на колёсиках.

Эта фраза: «Русский писатель — должен пить много!» — стала нашим паролём,
и Дина писала её на разные лады во многих книгах, подаренных мне.

…и снова «целый день город»

Очередной приезд ДР в Оснабрюк был связан с выходом книги «Последний кабан из лесов Понтеведра».

«Не только немецкий писатель Ремарк, но и «русский писатель должен иметь много близких женщин», — написала ДР, на подаренной мне книге «Последний кабан из лесов Понтеведра».

Поскольку ДР уже была знакома с историей и знаменитыми людьми Оснабрюка, то мы просто пошли гулять по городу.
— Впереди снова — «целый день город», — философски заметил я.
— Кстати, знаешь ли ты, что писатель Сергей Бардин — мой друг, у него есть книга рассказов с таким названием: «Целый день город»?
— Конечно, знаю, ты же писала мне о Серёже в открытке из Барселоны.
— Серёжа, мне рассказывал, что после выхода его книги долго не было откликов,
а потом ты опубликовал рецензию на неё, да ещё в стихах! Можешь прочитать?
— Прочитать-то могу, но сначала «надо просто вспомнить боль…»

Рецензия на книгу рассказов Сергея Бардина «Целый день город»

Город, город, целый день,
никуда уже не деться,
вышла книга, был апрель,
было возвращенье в детство.
Это жизнь без середины:
чирк — и надо уходить!
А рассказы как картины,
в коих хочется пожить…
Город с вечной суетой,
как заметил автор верно:
«День по номеру шестой»,
а мне кажется, всё первый!
Страх достигнуть высоты,
страх потом с неё сорваться,
заземлял мои мечты —
в высь уж лучше не соваться!
Тяга ранняя была,
юность таяла в дремоте,
а вспорхнули два крыла
в день открытия охоты…
Надо просто вспомнить боль,
жизнь свою, а не чужую,
автор мне шепнул пароль:
«В городе лишь существую!»
Помнишь год 68-й?
Как зима мела и пела?
Мальчик тот — почти седой…
Чирк — и Вечность пролетела!
Друг насущный, друг ты мой,
с коим виделись три раза,
значит ты ещё живой,
выстрелил и не промазал!
Выстрелил — и в стенке лаз,
не большой, размером с книгу…
Город вижу — первый раз,
будто никогда не видел.

— Мне очень нравится строчка: «А рассказы как картины, в коих хочется пожить», — сказала Дина, — прямо про меня!
— Естественно: ты дочь художника и жена художника, и вся твоя жизнь проходит среди картин. Да, и сама ты художник: твоя проза — чистая живопись, твой русский язык — сплошные масляные краски, очень сильно пахнут…
— Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку, — усмехнулась ДР.

Прерванная ниточка родного языка, или «Базар из-за фруктов»

Мы остановились у витрины книжного магазина иностранной литературы, где лежали в том числе и книги на русском языке. Дина посмотрела названия книг, потом спросила:
— Твои дети читают на русском?
— Да, читают.
— Что читают?
— Ильфа и Петрова читают, сын знает всех героев: от Бендера до Полыхаева, «Москва-Петушки» читают, «Крутой маршрут» читают. В общем, тоже, что и мы с женой.
— А я вот свою дочь никак не могу к чтению на русском пристрастить, — сказала Дина.
— Почему?
— Нет необходимости: в школе на иврите, с друзьями — на иврите, телек — на иврите. Только со мной и Борисом, да с бабушкой и дедушкой на русском… А как вам это удалось?
— Это всё заслуга Зебры!
— Какой Зебры? — не поняла Дина.
— Мама — Зебра, папа — Лось. Как им это удалось?
— Молодец твоя жена, — задумчиво сказала Дина. — А что делать матери-писателю, которую с трудом читает собственная дочь?
— Может быть, начать писать на языке Господа, на иврите?
— Да нет, это невозможно, — вздохнула Дина. — Чтобы начать писать на языке надо с детства слышать его ещё в утробе матери и с детства говорить на нём.
— Мы отправляем дочь в Америку на год, чтобы погрузить её в среду и учить живой английский. Возможно, вам тоже стоит отдать дочь на год в русскую школу?
— Я думаю об этом, — медленно сказала Дина, — будет обидно, если прервётся нить родного языка — это тебе ни повесть и ни роман, узелок в конце уже не завяжешь…

Дина вспомнила, как однажды дочь пришла из школы домой и говорит: «Мы сегодня читали рассказ Льва Толстого «Косточка». Дина взлетела от счастья до потолка: наконец-то дочь заинтересовалась русской литературой!
— Ну, и о чём рассказ, доченька? — с нетерпением спросила мама.
— Да, какой-то базар из-за фруктов, — отмахнулась дочь.
Через пару лет Дина начала работать в Москве и взяла с собой дочь, которая училась там в русской школе. Об этом периоде жизни она написала в книге «Синдикат».

Печать для Дины, или «На солнечной стороне улицы»

На встречу ДР с читателями в Штутгарте я приехал заранее, чтобы немного пообщаться с Диной и Борисом. Встреча проходила в актовом зале синагоги, вмещающем около трёхсот человек, и была посвящена недавно вышедшей книге ДР «На солнечной стороне улицы». Книга эта — дань Ташкенту, родному городу Дины.
Мне кажется, что ДР только и делает, что платит дань своими книгами местам, событиям и людям, живущим в её памяти. Дина — переводчик своей памяти в книги.

Не успел я поздороваться, как Дина голосом заговорщицы, как в соборе Оснабрюка, чтобы никто не слышал, на ухо мне прошептала:

— У меня появилась печать! Борис сделал! Иди к нему, он тебе всё расскажет, а мне надо бежать за кулисы…
Я подошёл к Борису, он стоял с сумкой и продавал книги.

— Что за печать появилась у Дины? — спросил я его.
— Это Кентавр, — Борис взял книгу и показал мне Кентавра, — а под ним подпись: «Д.Рубина». И ещё я сделал пару других печатей.

— Зачем писателю печать? — поинтересовался я у Бориса.
— По-моему, хорошая печать только украшает книгу, а кроме того, печать сильно ускоряет процесс подписания книг: Дина пишет имя читателя, короткое пожелание удачи, ставит печать с подписью и готово! Следующий читатель!
— Гениально! — заметил я. — Почти как в «Золотом телёнке» Полыхаев с универсальным каучуковым штемпелем: «Согласен! Полыхаев».
— Что-то в этом роде, — улыбнулся Борис.

 

В перерыве творческого вечера ДР села за низкий столик и стала подписывать книги. Выстроилась длинная очередь читателей за автографом автора. Я тоже встал в конец очереди, думая, что минут 20 придётся постоять. Но подписание книг, как и говорил Борис, действительно шло быстро: Дина спрашивала имя читателя, писала его в книге, ставила печать и, не поднимая головы, спрашивала следующее имя.

Имена были библейские: Моисей, Яков, Авраам… Складывалось впечатление, что все персонажи Библии выстроились, как на конвейере, в очередь за автографом Дины.
Когда очередь дошла до меня, и Дина, не поднимая головы, спросила: «Как зовут вас, читатель?», я шёпотом ответил: «Каин»… Конвейер встал! Стоп, машина!
Дина подняла голову, посмотрела на меня, усмехнулась и так же тихо произнесла:
— Слушай, Каин, хоть ты и «не сторож брату своему», но иди посторожи у входа на шухере, пока я тут книги подписываю.
Словно школьник, наказанный учительницей за плохое поведение, пошёл я в угол, к выходу, встал сторожить на шухере, но вместо объяснительной записки завучу школы, написал с иронической нежностью ещё одно стихотворение, посвящённое ДР.

Печать для Дины

«Но страшен миг обнаружения себя…»

(Дина Рубина. «На солнечной стороне улицы».)

У тебя появилась Печать:
имя пишешь на книге, а сверху
запускаешь Кентавра… Опять
начинаешь с историей сверку!
Моисею, Иакову и
Аврааму — подпишешь ты книги,
тексты эти — как дети твои
улетают с Кентавром в квадриге…

«Как зовут вас, читатель?» В ответ
еле слышно прошепчет он: «Каин…»
«Ты откуда явился на свет?!»
«С незабвенных ташкентских окраин…»

Вот и на! Проявилась Печать,
проявилась она не сегодня,
видно время пришло отвечать
на вопросы свои и Господни.

«У тебя появилась Печать?
А скажи: от желанья иль скуки
смогут дети тебя прочитать?
Или внуки?»
Из глубинных слоёв Бытия
вынут книгу твою и раскроют:
«страшен миг узнаванья себя»
и разлада с собою…

«Может быть, перейдешь на иврит?»
«Нет», — качнешь головою, вздыхая…
На последней странице стоит
штамп: «Согласен с собой!
Полыхаев».

 

Пожелание «всего доброго» Моисею, получившему скрижали завета от Господа, а потом ещё получившему скрижали завета ДР «На солнечной стороне улицы».

На следующий день в Иерусалиме, или Двадцать лет спустя

На следующий день после презентации моей книги «Бродский и судьбы трёх женщин» в Иерусалимской библиотеке мы встретились и пошли в кафе.

В иерусалимском кафе с ДР и БК на следующий день после презентации моей книги.

Я извинился перед Диной и Борисом за то, что не привёз сумку с книгами на колёсиках, но через 20 лет, всё решает интернет.
— Ничего страшного, — ответила Дина, — в марте принесёт меня к вам «Бабий ветер», тогда и подаришь свою книгу с дарственной надписью.

Зашёл разговор о планах, я сказал, что хочу написать книгу «Литературные портреты» и включить в неё эссе о ДР и БК.

Дина стала меня отговаривать писать о ней, используя всю силу своего ораторского таланта. Она говорила, что о ней уже написано в сто раз больше, чем написала она (а она написала «не очень мало»). Что она дала 1001 интервью на радио, ТВ и в журналах, и что о ней написаны несколько диссертаций, по сценариям сняты фильмы…
Немногословный Борис слушал-слушал нашу получасовую дискуссию, потом сказал:
— Пиши!

 

«Беспокойная натура» и «Наполеонов обоз», точка отсчёта и точка отчёта

В следующем году в Иерусалиме и в других городах мира, где бывают ДР и БК, появится книга «Ангельский рожок», последняя часть трилогии ДР «Наполеонов обоз».

Наивысшей похвалой отца ДР, художника Ильи Рубина было слово «не стыдно».

Думаю, что если бы Динин отец дожил до нашего времени и прочитал трилогию дочери, то он бы так и сказал: «не стыдно».

Свой первый школьный рассказ «Беспокойная натура», опубликованный в журнале «Юность», когда автору было всего 16 лет, ДР больше никогда не публиковала ни в одном из своих многочисленных сборников рассказов. Возможно, потому что ей было «стыдно» за свой первый школьный рассказ. Перечитал рассказ сейчас ещё раз, через полвека, и мне не стало стыдно.
Творчество любого писателя, а ДР — большой русский современный прозаик, можно сравнить с сотворением своего мира и освоением собственной вселенной.
Первая публикация, как выход автора в бесконечный космос! Первый опубликованный рассказ ДР «Беспокойная натура» я бы сравнил с первым живым существом, вышедшем на орбиту Земли, с собакой-дворнягой Лайкой.
«Беспокойная натура» — это рассказ-дворняга ДР.

Потом были более «породистые» рассказы, например, «Концерт по путёвке общества книголюбов» в колонии не очень строгого режима, куда юную ДР привезли на «чёрном воронке», повести, романы, трилогии, но первый рассказ-дворняга, наполненный подростковыми комплексами и нежной иронией, почему-то особенно дорог мне.Первый опубликованный в «Юности» рассказ ДР «Беспокойная натура».

Бродский писал: «Жизнь, как меру длинны, не к чему приложить», а Высоцкий пел: «Мне есть что спеть, представ перед всевышним. Мне есть чем отчитаться перед ним».

Сегодня, через 50 лет после публикации первого рассказа ДР, нужны «точка отсчёта»
и «точка отчёта», чтобы оценить написанное прозаиком, чтобы было к чему приложить, пролетевшие полвека творческой жизни писателя, чтобы было «чем отчитаться перед ним».

Может показаться странным, но я бы в конце последней большой трилогии «Наполеонов обоз» специально поместил без стыда, но с совестью, первый маленький рассказ «Беспокойная натура», как «точку отсчёта», чтобы читатель мог сравнить её и «точку отчёта» — трилогию писателя, и оценить полувековую дистанцию, пройденную автором.

Всегда важно понимать не то, что делает человек, а что движет человеком, когда он что-то делает. Что движет ДР, когда она полвека непрерывно занимается «каторжным трудом» прозаика?

Внешне ДР очень спокойный и уравновешенный человек, но дедушка Дины, зрящий в корень, назвал её «беспокойной натурой». Внутреннее беспокойство, любопытство к людским судьбам и желание запечатлеть их в калейдоскопе жизни, по-моему, и являются мотивами, которые двигают ДР в её полувековом непрерывном усилии.

А может быть, «просто писать прозу» — лучшее, что умеет делать ДР?

Не «в следующем году в Иерусалиме», а на следующий день в Иерусалиме после презентации книги «Бродский и судьбы трёх женщин» (фото Бориса Карафелова).

В одном из своих многочисленных интервью ДР говорит: «У каждого писателя по собственному его реестру всегда есть два-три «нестыдных» произведения. Ведь любой писатель лучше кого бы то ни было знает — что написал. У меня тоже есть свои «нестыдные» две-три вещи. Среди них — повесть «Высокая вода венецианцев». Помнится, ей досталось от критиков и в России, и в Израиле. Но я-то была спокойна, как слон: ибо моё писательское нутро твердо знало: вещь «нестыдная».
По поводу «Высокой воды венецианцев» я согласен с ДР, в отличие от критиков: повесть, действительно, одна из лучших у неё, потому что там есть близкая боль.

Но я не согласен с другой мыслью ДР: «Ведь любой писатель лучше кого бы то ни было знает — что написал». Это типичное заблуждение присуще многим прозаикам и почти всем поэтам: они наивно полагают, что сами написали свой текст…
Настоящие писатели — медиумы, проводники, чьей рукой водит сам Господь. Они просто записывают за Ним, сошедшую свыше благодать и откровение. Но человеческая гордыня, один из семи смертных грехов, нашёптывает им на ухо: «Это ты сам написал! Это ты сам…».
За 100 лет до публикации ДР своего первого рассказа Фёдор Тютчев говорил:
«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется, и нам сочувствие дается, как нам дается благодать». Кстати, «Высокая вода венецианцев» — повесть-сочувствие.

Мысль, высказанная Иосифом Бродским полвека назад, когда Дина только начала писать, остаётся верной и сегодня: поэт (и хороший, честный прозаик тоже) — орудие языка, а не наоборот, язык движет им. «Язык есть Бог», как назвал свою книгу шведский писатель Бенгт Янгфельдт. Для ДР с её бесподобным калейдоскопом «русского языка», утверждение «Язык есть Бог» — верно в полной мере. Настоящие писатели — живописны, музыкальны, поэтичны, и ДР относится к ним, она сегодня, без сомнения, один из лучших российских прозаиков.
Повторюсь, проза Дины Рубиной живописна и пахнет масляными красками.

«Парадокс Рубиной», или Невидимая сторона Дины-Луны

Каждый большой писатель парадоксален: «и Гений, парадоксов друг».
«Парадокс Рубиной» заключается в том, что такой общительный и оживлённый писатель, с иронией и чувством юмора, каким мы видим Дину на бесконечных встречах с читателями, потом, оставаясь один на один со своими героями, пишет трагические романы. Почему она убивает своих героев, которых успел полюбить читатель? «Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!», — так могли бы воскликнуть большинство героев её романов.

А читатели восклицают по-другому. На протяжении многих лет Дина коллекционирует записки читателей. Одну из любимых записок ДР цитирует почти на каждой встрече с читателями: «Дина, зачем вы убили своих героев? Какая же вы сволочь!»

В этой «искренней записке простого читателя», над которой, как правило, смеются в зале, заключён, если вдуматься, глубокий смысл. Помню, как дочитав роман «Вот идёт Мессия», где в дивную, лебединую шею героини, «шею Модильяни», случайно попадает пуля, предназначенная для террористки, я подумал: «Почему ДР убила героиню, в которую я уже успел влюбиться за время чтения книги, почему нельзя было героиню, например, ранить, и оставить хотя бы какую-то надежду читателям?»
Но оказалось, что нельзя, что решение зависит не от автора, а «от свойств мишени» и пуля сама выбирает, где ей лучше согреться, и не только при низкой температуре, но и при высокой: то ли в «шее Модильяни», то ли в мускулатуре торса Захара Кордовина.

«Скорость пули при низкой температуре
сильно зависит от свойств мишени,
от стремленья согреться в мускулатуре
торса, в сложных переплетеньях шеи».

И. Бродский «Стихи о зимней кампании 1980-го года».

Опять появляется в первом действии спектакля знаменитое ружьё А. П. Чехова, чтобы в третьем действии не просто выстрелить, а случайно выстрелить не в того, в кого целилось.

С чем связан «Парадокс Рубиной»: оживлённый и жизнерадостный с читателями писатель, оставаясь один на один со своими героями, из романа в роман убивает их? Ответ на этот вопрос зависит от взгляда автора на мир, от его философии, от его «величия замысла». В Нобелевской лекции Иосиф Бродский говорил: «Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека — всегда можно». ДР не оставляет читателю и этого шанса.

Дина — Луна: на встречах с читателями мы наблюдаем видимую сторону Луны, а обратная, невидимая сторона Луны, где всё и решается по путёвке общества книголюбов, выписанной Господом, остаётся нам неведомой. ДР при внешней лёгкости её письма и его живописной красоте, по сути своей, является трагическим писателем,все её герои гибнут.

Но может быть, настоящая трагедия, когда герой, после всего случившегося в романе, не гибнет, а остаётся жить? Как жить дальше после всего пережитого? Можно ли и каким языком писать о трагедии? Вот в чём вопрос. «To be, or not to be: that is the question», — писал Шекспир четыре века назад. «Возможно ли искусство после Освенцима?» — спрашивает сегодня Теодор Адорно. «Ничто не изменилось за века, лишь обмелела памяти река…»

Не случайно, я так подробно рассказывал Дине о трагической судьбе художника Феликса Нуссбаума, а не об истории успеха Ремарка, в надежде заинтересовать её сюжетом. Потому что трагическая судьба — это тема ДР, к тому же трагическая судьба художника. Всё как у Данте — Ад, Чистилище, Рай, но только всё наоборот: деревянная галерея жизни художника, металлическая галерея, надвигающегося страха, бетонная галерея смерти.

Персональная выставка БК в деревне художников Эйн Ход под Хайфой

Автор и БК на персональной выставке художника в Эйн Ход в ноябре 2017 года.

Персональная выставка БК в деревне художников Эйн Ход под Хайфой в ноябре 2017 года была представительной и включала в себя работы художника приблизительно за последние 10 лет. Не надо быть художественным критиком, чтобы сразу заметить в картинах БК язык Шагала: домашних животных, летающих женщин, библейские мотивы. Но между Шагалом и Карафеловым есть существенная разница: первый говорит с восточно-европейским акцентом, а второй со средиземноморским акцентом.
Все мы родом из детства: Шагал писал всю жизнь свой дореволюционный Витебск, а Карафелов, родившийся после войны под Ташкентом, пишет средиземноморские мотивы. Картины БК особенно хорошо подходят к книгам ДР, связанными со Средней Азией, Ближним Востоком и средиземноморскими странами Европы: Испанией, Италией, югом Франции.
Например, в романе «На солнечной стороне улицы», изданном в Иерусалиме в 2006 году, где ДР отдаёт дань Ташкенту, мне очень не хватало иллюстраций БК, их там просто нет, кроме одинокого Кентавра. И наоборот, в «европейских романах» ДР иллюстраций БК достаточно. Думаю, что ДР и БК осознавали это, и как ответная реакция родилась книга «Окна» — органичное слияние прозы ДР и живописи БК.

Мы коротко поговорили с Борисом о роли иллюстраций в книгах. Борис считает, что иллюстраций должно быть столько, чтобы они не отвлекали от текста, а дополняли его. Мне показалось интересным сравнить иллюстрации БК к двум книгам ДР, разделённых 10 годами: «Один интеллигент уселся на дороге» 1994 года, и «Холодная весна в Провансе» 2005 года.
Последняя книга иллюстрирована прекрасно: много живописных цветных иллюстраций и картин БК на качественной бумаге. В первой книге всего четыре чёрно-белых иллюстрациии к двум повестям и двум рассказам ДР. Казалось бы, цветные должны бесспорно выигрывать по сравнению с чёрно-белыми, но в чёрно-белых иллюстрациях есть свой ретро-шарм. Может быть, комбинация чёрно-белых и цветных и есть оптимальное сочетание иллюстраций в книге?

«Окна» без штор, или Семейный портрет в интерьере творчества

Петр Первый прорубил окно в Европу. Билл Гейтс написал компьютерную программу «Windows». Дина Рубина написала книгу «Окна» и распахнула нам шторы в живописный мир Бориса Карафелова.

В средние века в Нидерландах испанский наместник Фернандо Альварес де Толедо, того самого Толедо, где ДР наблюдала «воскресную мессу», ввел налог на оконные шторы, чтобы окна не занавешивали и можно было наблюдать: не готовят ли голландцы заговор против испанского короля. С тех пор голландцы с испанцами не воюют, а играют в футбол, и смотрят его через не зашторенное окно телевизора.
Средние века прошли, но традиция не занавешивать окна шторами осталась. В стране, где мало солнца и много цветов, ценят каждый луч света. В картинах БК много цветов и света, часто присутствует окно, не занавешенное шторой, через него мы смотрим на удивительный мир художника.

БК работал художником в театре на Таганке, застав легендарные времена Любимова и Высоцкого, в Мерлин-театре в Будапеште и в других театрах. Он разрабатывал эскизы декораций для спектаклей, обрамлённых порталом сцены, а также дизайн костюмов к спектаклям. Театральный опыт отразился и в его работах: окно — как аналог портала сцены. В «Окнах БК» мы видим зеркало сцены, одежда многих героев его картин напоминает театральные костюмы.

Цветовая гармония в рамках отведённого пространства, игра света и тени на театральной сцене также присутствуют в картинах БК.
Полотна БК — не занавешенные окна цвета и света, вечная гармония чувств в средиземноморском колорите культур.

Колорит картин БК сразу узнаваем, даже по фрагменту картины можно определить кто художник. Точно также и проза ДР — она живописна и сразу узнаваема, даже по одной фразе, по одному её повороту можно сказать кто её автор.

Моё мнение о книге «Окна» полностью совпадает с отзывом одного из читателей:

«Все рассказы очень понравились, особенно «Бабка», «Снег в Венеции», «Любовь — штука деликатная». Да и другие — чудесны. Сожалею только, что прочёл я все рассказы сборника «Окна» (и ещё несколько рассказов) в другом сборнике Дины Рубиной. Книга называется «Медная шкатулка». Это название одного из рассказов. А жалею потому, что теперь, чтоб полюбоваться прекрасными иллюстрациями Б. Карафёлова, придётся ещё покупать и «Окна». Хотя все рассказы сборника уже прочитаны, и неоднократно».

— Иду в книжный, — сказала жена.
— Пока Дина книгу не подпишет, — ответил я жене в шутку, — ты её не покупай!
Но непослушная жена всё равно купила книгу «Окна».
— Ну, вот, — пробурчал я, — теперь придётся опять лететь в Израиль, и «в следующем году в Иерусалиме» подписывать её у автора и художника книги.
— Мне бы твои заботы! — усмехнулась непослушная жена, — давай я слетаю, пока дует попутный «Бабий ветер».

«Бабий ветер» в Штутгарте в марте 2018 и «Очередь наоборот»

Раньше Дина приезжала с сумкой на колёсиках, привозила в ней свои книги, продавала их, и уезжала домой с пустой сумкой, «усталая, но довольная». Теперь всё изменилось: она уже не едет домой с пустой сумкой, потому что читатели в огромных количествах дарят ей свои книги. В Штутгарте, в перерыве творческого вечера ДР, «Трое в лодке, не считая собаки», подарили ей свои книги.

Теперь, как и 20 лет назад, к ДР выстроилась длинная очередь, но «очередь наоборот»: Дина стояла, как «одинокий читатель», а к ней по очереди подходили участники вечера и дарили ей свои книги с дарственными надписями.
ДР засовывала книги в ту же сумку, что и свои, но «читать книги читателей», я думаю, у ДР, просто нет времени. А выбросить книги, подаренные тебе, значит взять грех на душу. Не за горами то «замечательное время», когда останется «единственный читатель», а к нему выстроится длинная очередь писателей, чтобы он дал им свой автограф.
Вот и висят подаренные тебе, но не прочитанные тобой книги, как гири на шее души.
У всех есть такие гири, они тянут душу вниз, а она стремится ввысь.

Сильно волнуясь, как будто получил «Приглашение на казнь», я тоже подошёл к ДР со своей «книжкой под мышкой», и предстал перед ней как Каин когда-то давно-давно «На солнечной стороне улицы»:
— Ave, Caesar, morituri te salutant («Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя»), — сказал я ДР.
— И ты, Брут, с ними! — улыбнулась Дина и взяла книгу.
— Сейчас, — подумал я, — воздастся тебе, Брут, за грехи твои и Каина 20-летней давности.

— Хорошая фотография, — задумчиво сказала ДР, глядя на обложку.

— Ещё бы! Фото сделал знаменитый американский фотограф Чеслав Чаплинский: он фотографировал Майкла Джексона, Алена Делона, Ги де Ротшильда, Лучано Паваротти, Софи Лорен, Иосифа Бродского, Михаила Барышникова…
— И ты купил у него лицензию на фото Бродского?! — удивилась Дина.
— Да, купил! — «надувая щёки», как и 20 лет назад в музее Ремарка, и пытаясь произвести очередное впечатление на Дину, гордо заметил я. При этом «скромно умолчав», что лицензия мне досталась по «сходной цене», так как мы наметили с Чеславом сделать совместный проект, и кроме того, я опубликовал на сайте «Нового мира» эссе о нём «Фотография фотографа, или Блуждающий среди звёзд».

— И название книги заманчивое, завлекательное, — мечтательно произнесла Дина, пропуская мимо ушей мою хвальбу, — один писатель и три женщины.
— Не только немецкий писатель должен иметь много близких женщин, но и русский писатель тоже! — напомнил я Дине её давнюю запись на книге.
— А русский писатель ещё и пить должен много! — добавила она, — пожалуйста, принеси водички попить, что-то я волнуюсь…

Дева с ангельским рожком, летящая по путёвке общества книголюбов

Давным-давно, четверть века назад, когда мы только познакомились, Дина представлялась мне маленькой девочкой с волшебным калейдоскопом под названием «Русский язык». Тогда читатели ДР были «плотно упакованы» в одном месте, как почтовая посылка с сургучной печатью, и перепоясаны прочной бечёвкой крест-накрест от Бреста до Владивостока, и от Мурманска до Ташкента. К читателям можно было легко поехать и дать «Концерт по путёвке общества книголюбов» в колонии не очень строгого режима, прочитав несколько своих рассказов из журнала «Юность».

Сегодня, полвека века спустя, после того как ДР написала множество рассказов, повестей, романов и заканчивает последнюю часть трилогии «Наполеонов обоз» под названием «Ангельский рожок», а её читатели-книголюбы разлетелись по всему свету из прочной почтовой посылки с сургучной печатью, из самой читающей в мире страны, ДР представляется мне совсем другой личностью.

Дина Рубина (знак зодиака Дева) представляется мне сегодня уже не маленькой девочкой с волшебным калейдоскопом под названием «Русский язык», а Девой с ангельским рожком, вылетевшей за рамки, отведённые ей судьбой.
Она собирает звуками своего ангельского рожка, разлетевшихся в разные стороны света русскоязычных читателей в Европе, Израиле, Америке, России, действуя, как и прежде, как и полвека назад, по выписанной Господом путёвке общества книголюбов:
— Записывай! — сказал Он, — ну, а под — поставь свои инициалы…

Дина Рубина — Дева с ангельским рожком, вылетевшая за рамки, отведённые ей судьбой
(художник Борис Карафелов).