Изделие №

Жена на ночь глядя послала его за презервативами.
Раньше она сама заботилась о наличии этого, по ее словам, «атрибута гуманной любви». Атрибут (пачкой или россыпью) по вычуру «берегини» хранился в холодильнике, в ячейке с рифленой крышкой, вместе с пальчиковыми батарейками, которые, как известно, лучше сберегаются при температуре, близкой к нулю.
Полчаса назад, осторожно приоткрыв дверь спальни, Агазон тихо спросил в темноту: к тебе можно?
«Можно, но сперва… Дошло до меня, о, мой господин, что в твою «Конфетку» купцы заморские доставили нечто прогрессивное и забавное. С рожицами и усиками…
…Только не говори, что ночь».
Спич занемогшей Шахерезады из глубины ею приватизированного, а затем и монополизированного гарема: голубиное воркование в начале — и рептильное шипение в конце.
Конечно-конечно! Подумаешь, ночь! Он готов. Он уже почти одет. В ногу с прогрессом, ха-ха.
Но перед уходом, на всякий случай, Агазон всё же заглянул в холодильник. Однако тот был пуст, а в заветной ячейке одиноко зябла пальчиковая батарейка (одна!), как потерявшаяся в тундре девочка, которую приютил заброшенный и, разумеется, нетопленный чум.
Странные ассоциации.
А что с «атрибутом»? Ага, вот хотя бы так: заветное яйцо должно храниться в шкатулке, шкатулка в сундуке, сундук в заколдованном замке. Агазон, герой, всё разгадал, прошел преграды, отвоевал, замок расколдовал, сундук открыл, яйцо расколол, а в нем… не то.
Подумаешь, ночь. Редкие фонари, темные окна. Зато Луна и звезды. Здесь гораздо веселее, чем в квартире.
Вот и нужная улица. Агазон в молодости ходил сюда на свидание. Но не к той, ради которой сейчас ищет аптеку.
Ходил не к той, живет не с той. Красиво. Но как-то двусмысленно.
— С той, с той! — сказал он громко, закидывая голову к звездам, опровергая поэтический грех.
Да, когда-то грешил. Сочинял. Потому и образы, образы.
Сейчас тут мало жизни, особенно ночью, оттого и пугающая слышимость шагов. Неживые окна редких магазинов, эпизодические прохожие. А между тем, сюда, в эту нераздольную улочку, даже добегал трамвайчик — здесь функционировала конфетная фабрика. «Следующая остановка «Конфетная!». «Где живешь? — в «Конфетке».
Как много здесь было неба! Разве могут пятиэтажки закрыть небо!.. Однако сейчас со звездным простором небес успешно борются старые деревья, там и сям смыкаясь кронами.
Агазон встречал ее у проходной. Потом они сидели… Вон там, недалеко от фонарного столба, была скамейка. Очень уютная, с глубоким изгибом. Сядешь — и мир опрокидывается в другое измерение… Как сладко в ней (именно так: в ней) было сидеть.
…Угощала его конфетами, им разрешали в конце смены несколько штук с собой.
Агазон подошел к столбу, потрогал, погладил, запрокинул голову, ослеп от яркого света. Выступили слезы. От света, разумеется.
…А вот здесь лежали рельсы. Ага, топ-топ, да, точно здесь, его нога как миноискатель.
Миноискатель, хм… Да, он поэт. Поэтому, кстати, редко улыбается. Жена так и произносила… нет, вы-го-варивала: «По-этт»! И затем, прикрыв глаза, несколько секунд дышала-дышала. Рисуя подвижными губами иронические кавычки, — ох уж эти коварные знаки ее препинаний! «Кавычки» представлялись Агазону парными рожками, прихотливо закрученными в таинственные вензельки. Мимические излишества, навевающие тревожные аллюзии.
А с Той было просто и… всё, как обычно, увы. Уехал… нет-нет, что вы, просто отъехал… временно. Вернулся… и, как выяснилось… ну какой же он трус? — просто не догадывался! Но это уже не имело значения.
— Убийцы, убийцы! — сказал Агазон громко, по слову каждой стороне улицы, ее темным равнодушным окнам. — А мы-то жили без мобильных телефонов!
— Мужчина, вы к нам?
Это спросили из автомобиля, который вызывающе нескромно стоял не на обочине, а на проезжей части (салон засветился: на переднем сиденье двое мужчин, на заднем — две или три женщины). Этот красный джип, кажется, повсюду и всегда — вчера он его тоже где-то… кажется, днем.
— Я в аптеку, — ответил Агазон и ускорил шаг.
— Не беспокойтесь, мужчина, у нас все с собой! — В салоне захохотали.
…Потом, много позже, рельсы заржавели, а в заброшенном, без стекол, вагоне, еще долго играла детвора. Фабрика закрылась, но району осталось народное имя — «Конфетка».
Вот и пришел. «АПТЕКА», над стеклянной дверью круглый фонарь — кровавый крест на молочном поле. Крест на молоке! О, боже, ну сколько можно!..

Пахнущий лекарствами зал. Узкий прилавок, «как парапет». У Агазона сегодня лирическое настроение, хотя здесь им овладела и сильнейшая робость. Обусловленная, так сказать, пикантностью цели. За парапетом — молодая, миловидная аптекарша, провизорша, фарматцевточка. А вообще, в последнее время синонимы не всегда безобидны, порой они налетают на него, как злые и ехидные шершни, когда он волнуется. Пригибают к земле, унижая, заставляя произносить свои имена, часто смешные, а иногда и грустные. А то и гнусные.
Оказывается, он здесь не единственный клиент. В углу зала, под кустом китайской розы, — две дамы среднего возраста, которые вполголоса переговариваются. Агазон остановился в нерешительности. Поймал взгляд одной из них, высокой кудрявой блондинки в красной мини-юбке, и произнес бодро: вы крайние? — я за вами.
— Нет, мужчина, мы не крайние. Вы первый.
— И последний! — хохотнув, добавила вторая дама, пониже ростом, чрезмерно напомаженная, с невероятно черными волосами, падающими на плечи как вороньи крылья.
Обе с уверенными глазами и обе некрасивые, отметил Агазон и замешкался, не зная, что делать. И двинулся вдоль витрины, якобы разглядывая аптечную продукцию. Прошел туда-сюда. Парочка шепотом переговаривалась. Агазон чувствовал на себе насмешливые взгляды. Вряд ли бы он долго выдержал эту пытку, но внезапно дамы засобирались и, сказав аптекарше «Пока-пока!», вышли вон.
— Слушаю вас, молодой человек! — подбодрила Агазона аптекарша.
Конечно, это совершенно дурацкая манера обращаться ко всякому клиенту, вне зависимости от возраста, «молодой человек», но Агазон ей прощает.
Эта девушка, наверное, смелА, но при этом учтива, и располагает к себе. Проста в своем белом халатике и… мила, не подобрать другого слова. Короткие волнистые волосы, русые, без белого или черного крика, открытый лоб и непорочный взгляд. Смотрит спокойно и не отводит очей. Контраст! Таких редко обожают, но часто желают в жены… Себялюбцы!
Однако ближе к делу.
И Агазон, тяжело задышав и оглядываясь, залепетал, получилось заговорчески:
— Изделие… прогрессивные… атрибут… резерва…
— Что? — вопросила хозяйка заведения, став вдруг строго-некрасивой, как незамужняя учительница, чуть ли не перегнувшись через парапет, чтобы оглядеть клиента с ног до головы, возможно, даже посмотреть, во что он обут. Встречает по одежке! — Я вас не понимаю. Рецепт, плиз!
— С рисунком и… — выдавил из себя Агазон, чувствуя, что потеет. — Предохранители…
Синоним вылез непроизвольно, но, может, это даже и лучше.
Эскулапорша-мензурочница ненадолго скрылась за ширмой, вынесла разноцветную коробочку, положила на прилавок, зачем-то отступила на шаг, едва не задев спиной полку с лекарствами.
— Это они? — спросил Агазон, завороженный ее отступным движением.
Не прикасаясь к коробочке, завел руки за спину и наклонился к парапету, разглядывая. Из этого положения опять косо глянул на девушку.
Она пожала плечами. И опять изменилась в лице, оно стало печальным. У нее зеленые глаза. Причем минуту назад они были другого цвета! Да-да, он просто не помнит, какого именно цвета они были. Но не зеленые! Что значит это перевоплощение? Ага, чудовищем с зелеными глазами называют… Ревность!
Агазон прожил долгую жизнь, его не проведешь — эта грустная красавица ревнует его. Да, да! Как часто и с ним бывало такое: он, без всякой перспективы, ревновал чужих жен к их мужьям, даже если люди были ему незнакомы, просто на вокзале, когда видел двух успешных человеков, любящих друг друга — это расшифровывалось их словами, мимикой… — и он ревновал, ревновал, ревновал!
А сейчас ревнуют его! Да, он успешный, у него крепкая семья. И сейчас — он, и только он, Агазон, в этом ограниченном пахучем пространстве, есть предмет и причина чьих-то сильнейших чувств!
Да, неоригинально! Нечему удивляться. И, тем более, нечем гордиться. Наоборот! Тяжело и даже больно доставлять страдания, быть причиной глупой ревности — необусловленной, косвенной, виртуальной!
— Глупости, мадам, — сказал Агазон миролюбиво, — оставьте! Это ненастоящее. Химера, отравляющая если не жизнь, то минуту. А ведь даже, казалось бы, пустячная, пустая минута бесценна и неповторима. Помните об этом. Всё у вас будет хорошо! Сколько? — он запустил руку в карман пиджака.
Ревнивица вскинула бровки, усмехнулась:
— Вы женаты?
Усмехается. Из мести. Да, ревность — непредсказуемая, а порой и страшная штука. Надо заканчивать комедию, финита ля. Но на доброй ноте.
— Да, кажется! — Агазону представилось, что он изящно пошутил.
— Вам есть восемнадцать?
Она издевается. От любви до ненависти один шаг.
— Паспорта у меня нет! — сказал Агазон торжественно. — Я, честно скажу, сдал его на смену имени. Но это между нами.
— Жаль! — сказала девушка с сожалением; вздохнула.
Что-то блеснуло в аптекарских глазах. Лекарственные, врачующие очи. Таблетки из целебных зеленых водорослей.
Агазон миролюбиво улыбнулся.
— Шесть тысяч! — сказали волшебные глаза, ответно просияв.
— Чего? — спросил Агазон.
Шутить долго он не умеет, и, достигая определенного предела, часто уходит в эмоциональный аут — и тогда его, что называется, бери голыми руками: он не может сосредоточиться.
«Чего», в смысле, «в какой валюте» — это он имел в виду. Почему-то представились доллары, хотя в долларах цена выглядела еще невероятней. Можно было нарисовать себе какие-нибудь без-ценные тугрики, воны или турецкие… как их. Но в голову лезут доллары. Зеленые, как таблетки из водорослей.
— Того! — с вызовом униженной ревнивицы ответила аптекарша, закрыв лицо руками и слегка задрожав, наверное, заплакала.
— Раньше было две копейки… — пробормотал Агазон виновато. — И назывались…
— Изделие номер два, — перебила печальница с гримасой легкого презрения, быстро утирая слезы и высмаркиваясь в воздушный платочек. — Значит, вы очень древний, если помните такие вещи.
Мстит! Немезида. За острыми плечиками вырастают крылья.
–- Могу ли я узнать, а в какой валюте? — Агазон опять осмелел. — Раньше было две копейки.
— Не знаю. За штуку? — микстурное презрение сменилось таблеточным удивлением.
— Скажите реальную, понятную цену! — Агазон вздохнул, подкатило начало гнева, загорелась голова, сейчас он попросит элениума. — Мне нужно расплатиться! Пора. Ждут.
Ему долго не отвечают. Нельзя так издеваться над человеком. Всему есть предел.
— Цену! В рублях! Плиз! — в последнее слово он постарался вложить весь сарказм, на который способен.
Не дожидаясь ответа, закричал:
— И рецепт на это — не нужен! я знаю! И паспорт! Только желание!
Дошло до крика — досадно.
Но, вопреки ожиданию, Немезида, крылатая нимфа, от гневной эмоции привередливого покупателя стала спокойной, задумалась. Что-то черкнула карандашом на маленькой прямоугольной бумажке, выставила перед его лицом, как предъявляют удостоверение.
Агазон ничего не понимал в ее цифрах и иероглифах, но зачем-то шевелил губами, как будто читал.
— Скажите словом… и в рублях! — ему хотелось плакать, от усталости и бессилия. — Я плохо вижу. Без очков. Я не знал, что здесь нужны очки. Разве не заметно, что я совершеннолетний! И у вас темно.
Он стукнул кулаком по парапету, по барной стойке дешёвого кабака, где бессовестно обсчитывают клиентов. Получилось слабо и неубедительно.
Он не обманывал, действительно, стало сумрачно, плохо различались предметы.
— Ну что вы врёте, — грустно вздохнула жестокая, — у вас же все равно нет с собой денег!
— Денег у меня, товарищ спекулянтка, куры не клюют, и… впрочем, не ваше дело.
— Уходите домой! — устало произнесла русая, простая аптекарша (куда-то подевалась Немезида) и убрала заветную коробочку под прилавок.
Агазон почувствовал себя ловеласом, развратником. Покупателем спиртного в неположенное время, не достигшим совершеннолетия. И в этом преступном осознании себя, — оглянувшись, нет ли посторонних, — зарычав, перегнулся через «парапет», зашарил под ним, ища коробочку, намереваясь, наверное, схватить и убежать, не заплатив…
— Перестаньте хулиганить! — завизжала жалкая поддельная нимфа, летучая мышь с бумажными крыльями. — Сумасшедший! Я вызываю охрану, покиньте помещение! Считаю до трех! Раз!.. Два!..

Агазон шел и хотел спать. Закрывал на ходу глаза, спотыкался. Неужели сейчас все так дорого? Что теперь будет? «Ты меня не любишь?» О!..
Агазон понял, что аптекарша похожа на ту, которая та, а он не с той. Как он сразу не догадался. Никакая не богиня возмездия, просто похожая на. Впрочем, не надо врать, всю эту конструкцию он уже придумал, на ходу, для красивости, по-этт! Но ведь никто никогда с той поры так страстно, как эта аптекарша, не относился к нему! Жена сама покупала презервативы. Имеет он право на образы?!
Он зашел в маленький магазинчик, где сонный добродушный продавец восточного облика продал ему за одну монетку, которую удалось найти в карманах (оказывается, забыл взять из дому кошелек), одну же маленькую, смешную, скрипучую конфетку-леденец. Уходя, Агазон спросил у южанина: какой фабрики продукт? И сразу же, не дав открыть ответчику и рта, махнул безнадежно рукой и вышел на воздух, громко хлопнув дверью.
Топ-топ, миноискатель. А сверху, как и полагается, тянулась электрическая струна трамвайной линии. Как канатная дорога. Ее сейчас нет.
«Хочешь, я буду канатоходцем? Смотри!» Он задирал голову, закрывал глаза, раскидывал руки — и шел… по рельсе. Она сме…
Кто-то засмеялся. Агазон опустил руки и ускорил шаг. Прошел через темную аллею и скоро вышел на освещенный фрагмент улицы.
Красный джип, как нелепый бык, кощунственно стоял почти под тем самым столбом, под фонарем. Рядом, сто лет назад, была скамейка. А сегодня на ее сказочном, нежном месте стоит этот грубый, наглый, насмешливый красный бык.
В машине, кажется, только один человек, который спит, сидя на месте водителя.
Агазон, на цыпочках, подошел ближе, присмотрелся. На задних сиденьях никого. Точно, один.
Это крупный мужчина со всклоченными рыжими волосами. Очень соответствует «говяжьему» образу своего авто.
Рыжий бычок сладко спит, откинув голову на сиденье, похрапывает. Левая рука вывалилась в окно со спущенным стеклом. Рыжие волосики из-под задравшегося рукава горят в фонарном луче. На крапчатом запястье огромные часы из рыжего металла.
Страшновато, конечно. Сейчас ладонь — плетью. А если в кулак — то грозное копыто, берегись, матадор.
У основания столба с фонарем, на асфальте, лежал булыжник. Агазон тронул его носком ботинка, булыжник перевернулся, издав недовольный звук, похожий на ворчанье. Агазон сказал ему шепотом: «Ладно-ладно, тсс, я пошутил!»
Агазон-матадор огляделся. Весь мир спит. Он тронул быка за руку. Спит. Только затих на секунду, пошамкал влажными губищами и опять захрапел. Агазон, не дыша, осторожно отстегнул замочек, снял золотые часы с рыжего копыта и быстро пошел прочь.

Агазон подошел к своему дому, который дремал, как и все нормальные дома вокруг. Только справа от козырька его парадной тускло светилась низкая лоджия.
Старая седая женщина курила в вечно открытое окно. Рука с сигаретой как сухая ветка со светляком. Все, как обычно. Агазон знает ее тысячу лет, с детства. У нее сейчас неприятный скрипучий голос. Он знает, что скрипучая женщина забывает про пепельницу, и пепел растет и растет, а потом срывается вниз, на близкие листья заросшей до безобразия клумбы. Когда женщина затягивается, светляк оживает, озаряя пустые бесцветные глаза, а серый дым вплетается в седые нечесаные патлы. Иногда она забывает затягиваться…
Агазон не может пройти мимо чужой тенью, хоть и очень хочется.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, Коленька.
Агазон вздохнул:
— Я же вас просил…
— Склероз, — равнодушно ответила женщина.
— Что вы делаете?.. Не спите. И вчера. И позавчера.
— Форматирую диск.
— Спокойной ночи. Я пойду. У меня жена приболела.
— Я знаю. Хорошо, э-ээ… Амазон.
— Агазон. Гэ.
— Гэ. Хорошо, Коля…
Агазон вздохнул. Порылся в карманах.
— Хотите, я дам вам часы? Золотые.
— Я против коррупции.
Агазон нашел глазами урну, прицелился, бросил, попал. Громыхнуло. Шагнул в дверной зев.

Он долго открывал замок, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену. Разулся. Долго стоял в коридоре, не зажигая света, прислушиваясь. Тикали часы. «Заколдованный замок». Задрожав, включился холодильник. На цыпочках подошел к «сундуку», осторожно открыл. Стало светло. Холод потек к ступням. Открыл «шкатулку», слабо надеясь на чудо. Но поскольку чудес не бывает, то вместо «волшебной иглы» — та же мёрзлая девочка-батарейка. Он положил рядом леденец. Закрыл шкатулку, закрыл сундук.
Подумав, нащупал шнур питания, вынул вилку из розетки. Холодильник, удивленно вздрогнув, затих.
Подошел к окну. Его стул никуда не делся, стоял на прежнем месте. Сел, опустив кисти рук между коленок. Сидеть тихо, до утра. Чтобы не разбудить. И смотреть ночной город. А утром все будет хорошо. Осталось совсем немного. Утро — это чистый лист грядущего дня. Подумал — и испугался, что жена услышит его мысли и скажет: «По-этт!»
— Принес? — донеслось из спальни; Агазон вздрогнул.
— Нет…
— Гондон!

* * *

Женщина утром вернулась домой, в свою маленькую «студию». Открыла дверь, сразу же на разложенном диване увидела мужчину — нижняя часть тела под одеялом, во рту сигарета, на животе компьютер.
— Привет? — спросила она.
— Угу, — ответил он.
— День недели… не перепутал?
— Соскучился.
Женщина ушла в ванную, загудела вода, потом жужжал фен. Через некоторое время она появилась в ночной рубашке, легла рядом с мужчиной, что-то держа в руке. Нечто интересное происходило в компьютере, по-прежнему владея всем вниманием мужчины. Впрочем, нет:
— Ты такая уютная, когда усталая и влажная, — заметил он, — как смена?
— Ой, — с готовностью отозвалась она.
Мужчина слегка кивнул, глядя в монитор, мизинцем отодвинул от глаза кудрявый завиток, мешающий зрению.
— Много народу? — спросил после паузы.
— Много? Нет. Так себе. Проститутки, наркоманы. И ночные идиоты. Сегодня один. Его уже все мои сменщицы знают. Да, пожалуй, и вся «Конфетка». Целый час… развлекал.
Мужчина хмыкнул, изображая интерес. Женщина продолжила:
— Умерла жена. И вот он с недавнего времени повадился к нам. За презервативами.
— Вот как, — обозначил вежливое любопытство мужчина, проведя тем же мизинцем по монитору.
— На этот раз пришел за «прогрессивными», — сказала женщина и прервалась, в ожидании уточняющего вопроса.
— Работа у тебя интересная, творческая, — мужчина отозвался, растянув губы в неопределенной эмоции, но это был не вопрос.
— Да. Я каждый раз импровизирую, — женщина вздохнула, — смех и грех, конечно.
— Грех, — согласился мужчина, улыбнувшись, чуть скосив глаза.
Женщина медленно разжала пальцы, положила на клавиатуру маленькую цветную коробочку:
— Вот, купил две упаковки, одну подарил. Взяла. Не хотела обижать убогого. Очень просил. Вот. «Прогрессивные», как он говорит, с…
Замолчала, приподнявшись на локте, заглянула в компьютер.
Мужчина, вздохнув, взял коробочку двумя пальцами, подержал, поднес к уху, встряхнул, приблизил к глазам, прищурился:
— О! Там внутри то же, что на картинке? Помесь таракана с Фантомасом? Оригинальный презент.
— Ты меня не любишь? — спросила женщина.
— Ну что ты! — протянул мужчина, убирая компьютер на пол. — Я как раз хотел попросить, чтобы ты сама… у меня ногтей нет… и… я ведь такой неловкий.
— Знаешь, ты кто?.. — спросила она, шумно разрывая целлофан.
Он не дал ей договорить, обнял.
— Ладно-ладно, задушишь, всё. Верю. Давай, только быстро, и — янки, гоу хоум. Мне нужно выспаться