Я изгнан мглою пыльной черепков,
Я в списке Рима третьего указан,
И, словно мир клеймящая проказа,
Щажу слепых и верю в дураков.
Мне радостно прокладывать тропу
И следовать во тьме за очагами,
Кто создан непотребными руками –
Да будет уподоблен ввек рабу!
Но даже плеть порой не может сбить
Порывов оказаться в блеске вечном,
В пути величия: возвышенном и млечном
Застынет одинокий смелый гридь
В кольчуге из таинственных прядей,
Колец и снов обманщицы-наяды,
Отбросившей с себя в ночи наряды
И образы предсказанных путей.
Я истину глотаю жадным ртом,
Вновь в ужасе дразнящего припадка,
Как мир клеймит златая лихорадка,
В Гоморру крашу выжженный Содом.
От стен к стене шатаясь и скорбя,
Покинутым смеяться, пав на троне,
Моей бумажной вверенной короне
Не хватит лишь насмешек от тебя.
Сей град пропит, покинут и снесён,
Я с грустью озираюсь на пустоты,
И соколом, изведавшим высоты,
С небес несусь — непонят, но спасён.
Желанною дорогой дум и сечь
Брести, не ожидая пули в спину,
Святой да уподоблен будет крину,
Держащему без дела верный меч.
Мне путь открыт, но кони задрожат,
Не мысля отправляться в мглу ночную,
Я воздух, как амброзию, смакую,
Желания спрягая в новый лад.
А здесь блуждать — царём ушедших слуг,
Отвергнутым клочком порочной сути,
Послушайте, обманутые люди,
Неужто страсть дороже вечных мук?
Я, спутавшись, сойти спешу с ума,
Играясь оглашённым приговором,
Моим уставшим полным болью взором
Несётся в мир клеймящая чума!
II.
Оковы ждут запястий венный ток,
Впиваясь, как младенцы в грудь кормящих,
Да будешь бит! Покинутый пророк,
Нашедший правду в смирной стойке ног,
Стерявшийся во днях доселе бдящих!
Людской порыв — вымарывать родство,
Сокрывшись, да кряхтя в углу обжитом,
С поганым и суровым гадким видом,
Пропить старайтесь, братья, мастерство!
Улыбкой рабской злого дурака
Предательски себя ввожу кумиром,
И путником богатым (то бишь сирым),
Я ныне наслаждаюсь бренным пиром,
Целуясь с комиссаршею в ЧК!
Расстрел бы завершил пустую ложь,
Пробив поток сердечного изгиба,
«Ты может, будешь бит за правду, либо…
Сойдёт с небес на фибры тьмою дрожь!»
Великим станет всякий, но не всяк
Обманутым помрёт в своём загоне,
Я руки простираю вверх во стоне,
Уже октябрь! Снова на сносях,
Чекистка по-буржуйски спит в вагоне!
Так веруй! И прими до рвотных масс,
Стремящихся, как люд, пройти наружу:
Щенков бросаю в реку, а не в лужу,
И в мгле ищу убийцу бегом глаз!
Лишь слава воздаёт за сотни дней,
Потраченных в рождениях и крахе,
С голов слетают скальпы и папахи
Обилием погашенных огней.
Открыть дворы и выпустить зевак,
Играть струной лобзающих попыток,
В пустых словах исписанных открыток
Мозаика слагается во флаг,
Дрожащий шпилем в воздухе пустом,
Зовущий попытаться и влюбиться,
Как медленно худеют в ветре лица,
Махая в след руками и хвостом!
III.
День кушаком обвил
Чресла манящие ночи,
Хладом сменяется пыл,
Пылом порок опорочен,
Хладом порочный простыл!
Финтий, увы, убежал,
Казнь свершена над невинным,
Гимном потопа старинным,
Скоростью лезвий и жал,
Рёвом взывающе-львинным,
Глас в темноте вопрошал:
«Пасть не стремиться вовек,
С рук не кормясь дорогого
Мира глупцов и калек?»
Видишь! Грядёт Куликово!