***
Как раскидисто дерево это! Листва густа!
Не охватишь, не силься, взглядом его не окинешь.
Ой, не здесь ли схоронена Ева, сомкнув уста,
а как были они разверсты светлой любви во имя!
Влажно, маняще, тепло. Думы все прочь, дела!
Змий-искуситель в тени крошечных виноградин.
Если безумен грех и неоглядна мгла,
Близость — это родство, это огромней, чем рядом!
Губы Адама — они рана открытая! А
их поцелуи горят! Вот и сожгли всю душу.
Вместо одежды любовь, вместо еды и питья.
Вместо белого дня, вместо моря и суши!
Даром что ли везде, о, перекатная голь,
в долгих библейских снах, вымотавших населенье,
рай — это прошлый день, это не наша боль,
изгнанным быть — почёт, общее треволненье.
Рёбер Адамовых — их хватит на нас, на всех
девушек, что занялись, женщин и вдов вселенной.
Выбери место: Крит, Волга, Евфрат, Лох-Несс,
выбери Петербург тот, что в снегах по колено!
И за соломинку — хвать. Изгнаны мы с тобой
тысячелетием всем, шёлкопрядением в замять,
если для сильных — земля, горы и синий прибой,
если звезда Гончих Псов нам освещает память.
Там во дворе мужики режутся сплошь в домино,
у Кабаних глаза — что впору идти топиться!
Город не вымер ещё! И Казанова давно
в армии отслужил. Рядом роддом и больница.
Изгнанным — целый миф и в парке аттракцион –
это гудит Колесо — слава царице Фортуне!
Я им родня во всём, я — тоже железобетон.
Райская птица — грач грает, забытый втуне…
***
…О, как возвращаемся мы к старым мамам
побитые жизнью, испитые драмой!
Да, к маме не стыдно с ребёнком в подоле
без денег, без веры сквозь белое поле.
По грязной дороге,
где ямы, ухабы,
где возле болот водянистые жабы.
Расселись, дурёхи, и смотрят в затылок.
Я помню, зачем и куда уходила!
Всё помню — шлепки, и слова, и ушибы,
и детские помню смешные обиды!
И яблоки с яблони сочные, словно
весь сахар вобрали
багрово, фасольно.
Надкусишь, и хруст — будь здоров! — раздаётся,
а в комнате свет скручен, что волоконца.
Я связана с домом не нитью —
канатом,
там ветер норд-вестовый, вещий, лохматый.
Вся фальшь позади — речи, взоры, банкеты.
А руки мои —
прямо в небо воздеты!
Из душного мира в простор возвращаюсь,
калитка,
сельмаг,
возле сада сараи…
Как яблоко — яблоне прямо в колени,
как будто последний я радостный пленник.
Прощайте, Арбаты, Египты и Мальты,
пустынной горячкой больные асфальты.
Чего я хочу и всегда я хотела,
чтоб пело
моё соловьиное тело!
Чтоб селезень дикий в алмазных накрапах
стоял не убитый на розовых лапах!
Грачиной тропинкой, цепляясь за корни,
я шла бы и шла всё быстрей, всё проворней.
Закончен исход! Нет моста за спиною,
лишь ягоды ранка и та — под ногою…
Притча. Оркестровое
Играй, оркестр! Поп-музыку и кантри,
да хоть «Спокойной ночи, малыши!» нам…
Картина «Одалиска» на серванте,
и дирижер усталый и плешивый.
Весь вдоль струны — вдоль мышцы он сердечной.
А нам чего? Мы не были в том месте,
где горы, где разломано крылечко,
где птицы вместо глаз клевали песни.
Оркестр остался там — землёй завален…
А музыка одна — без них вернулась!
Ей невдомёк, оркестру что плевали
в худые спины люди этих улиц.
Без слов, без слёз, без струн, без нежных клавиш
гуляла музыка по Старому Арбату,
искала, где здесь Бах, Брамс Иоганнес,
искала уст, тугих рукопожатий.
Искала трубадуров и танцоров,
жалейку, петушка, пищалку, гусли,
убитого бескрайностью простора,
серебряного, в кнопочках моллюска.
Вот так с войны приходят раз в столетье.
Кто раньше был растоптанным, ненужным,
на фраки променял своё отрепье,
и музыка теперь его оружье.
И было в этой радости такое,
что на века, что навсегда, навечно.
«За родину мы умирали стоя!» —
кричала музыка по-человечьи.
***
Это чара вина — ты испей её, князь Святослав!
Ибо завтра в поход — Византия уже у порога,
расставляет силки. А коль выпьешь, утрись о рукав,
коль осталось до общей победы всего-то немного!
Коль остался поход, кто ж не знает прошедших времён?
Русь благую спасать. Вот с востока напали хазары.
Драгоценная братина наших славянских племён,
не сменяешь её ни на дудки, свирели, кифары.
Музыкальный рожок до сих пор запевает в лугах.
И выходят к тебе, князь, то звери, то птицы, то девы,
ты поверь пастухам, ибо Велес несёт на рогах
охмелённую весть, что враги твои дюжие гневны.
Ты казны не ищи — ибо козни вокруг да тщета.
На Руси же меха, мёд и воск в погребах деревянных.
Середина земли не отъята, в полон не взята,
что с Болгарии спрос на подмостках её окаянных.
На границе твоей, что вплотную к Царьграду взошла,
византийская дань — много золота, ткани и шёлка,
и не зря нынче конь закусил, не к беде ль, удила,
ворохнулась душа через горло, гортани где щёлка.
Что же тело? Ему не страшна ни могила, ни ржа,
возле устья Днепра не пройти на ладьях сквозь пороги,
но одно утешенье, что русский нам дух не сдержать,
душу не отлежать, поскорей унести б только ноги!
Печенеги лихи! Череп князя на чашу пошёл,
оковали его, золотыми гвоздями обшили,
вот и черпает время вино берестовым ковшом,
вот и кони по берегу мечутся в пене и в мыле.
И черёмуха вся в белых, сочных, глубоких слезах,
чуть дыша, соловей распевается — в розанах крылья.
И цветёт моя речь — во емейлах да во адресах
о тебе, Святослав, обрастая то болью, то былью.
***
Что проку осуждать нам прошлый век?
Что проку восклицать: «О, что там было?»
Там зрело яблоко — восторг ли, оберег…
Там зрело яблоко багрово, мёрзло, стыло!
Распад СССР, развал и сленг.
Жизнь без зарплаты. Беспросвет унылый,
звезда-скиталица являлась на ночлег.
Но я всё это словно позабыла.
Лишь помню яблоки на ветке у реки,
тропу замшелую и камень в виде сфинкса.
Но прошлое, как хочешь, нареки,
ему не скажешь: отойди, подвинься!
Безвременье, безнебье, беспрогляд,
бездушие, безвестие, безверье:
оно текло, струилось без преград
в терновый дух, в рябинный сон дочерний.
Купи машину, дом, построй гараж,
читай рекламу, обводи субтитры.
Как ни крути, он был. И он был наш –
прошедший мир, прогрызший биоритмы.
В бесстрашии его мы проросли,
как дерева, что в колыбельке зёрен.
Попробуй отдери, будь так проворен,
с тяжёлых пальцев ты хоть пядь земли!
Там зрело яблоко — всего один аспект,
то самое, из райской дивной кущи,
луна была во всём, везде цветущей,
и на одну семью один комплект
одежд и шапок, обуви, мячей.
Я помню моду варежек и курток.
Из нас — таких — не сделать проституток,
воров в законе, трусов и бичей.
Из нас уж если делать — только нас!
Из криков наших, страсти, крови, пота.
Погиб — восстань. Упал — вставай и — в пляс.
Есть время — до и после есть — Потопа.
Фата-Моргана и Фатали-хан,
кольцо Эльбруса, память Арарата,
есть Апокалипсис, Конь Блед, и есть уран –
вот это навсегда и без возврата.
Целуй! Целуй и плачь, тень циферблата!
Я назову и адрес и пароль,
емейл вишневый Яблочного Спаса:
надкусишь яблоко — и в сердце вскрикнет боль
полынного, медового окраса!
Песнь о колеснице
Мы — птицы все! И я, и ты, и ты…
У нас повадки нежно-луговые.
Родная даль! У края, у черты
остановись! Все мы ещё живые!
Котомки, рюкзаки тугие — с плеч,
целуя деток в пряные затылки,
ещё нас можно как-то уберечь
у поворота, точки, у развилки.
Хотя бы этот луг, поля, леса,
хотя бы что-то, память, время, лица!
Не сбереглись: Парнас, Эллада вся,
как в мифе о горящей колеснице!
О, сколько войн! Куда ни глянь — война!
Одна закончилась, за ней спешит другая.
И мчится колесница издавна,
и воздух жжёт, и небеса кромсает!
В груди сжимается, давясь слезами и
горячей кровью, мысли, как зарницы…
Родная даль, мы все, мы все твои!
Умерь ты похоть этой колесницы!
Её алчбу, желанья, хвастовство,
её огонь, сжигающий, что свято.
Пришла из мифа — пусть уйдёт в него
беззвучно, шестикрыло, безвозвратно!
И нет её! И книжицу прикрой
на самом интересном, рьяном месте!
…Кипит Евфрат, Алтей, а за горой
наполнен мир духовнейшею вестью!
Очами божьими мы словно все глядим,
тогда мы — птицы, в миг, коль сердце бьётся,
во всех приметах чудится сквозь дым,
что Фаэтон исчез. Осталось — солнце!