отишинение
сидишь, вконец отишиневший
и немоты оглохший от,
и гоголевскую шинель шьёшь,
и крестишь рот
метели — медленной, унылой,
тягучей, как зубная боль.
а мама рамы все помыла,
рисуй, изволь.
джон донн, ты был неправ, однако,
звон колокольный сбился с ног.
что материк, что остров — одинаково
ты одинок.
краткое содержание
говорение и горение,
выгорание, чернота
если б знала финал каренина,
то не стала б себя читать.
все же краткое содержание
помещается между цифр.
не пиши про меня, пожалуйста,
и не вкладывай ни души.
то ли спойлеры кто рассыпал тут,
то ли маслице разлилось.
что за слово теперь горит во рту,
произносится, -ется, -ось…
resurrection
кто видел, кто запомнил — не трава ли —
как дождь тебя насквозь проговорил.
что от тебя в тебе же оставалось,
какой незаживающий мотив?
все потому, что музыка и рана
имеют свойство ныть по вечерам.
и если жизнь тебя не отыграла,
то вроде бы и нечего терять.
но вот молчится и болит все реже,
в земную суть врастаешь наперёд.
а дождь летит — и по живому режет.
и кровь идёт,
и жизнь в тебе идёт
наизнанку
подуй на время как на ранку
а вдруг возьмёт и заживет?
стоишь под солнцем наизнанку
живешь в себе наоборот
зачем-то здесь произрастаешь
воображаешь облака
то молодой то снова старый
и все ж бессмысленный пока
соленым воздухом напоен
ты тишину берёшь на понт
эвксинский
скажут
бог с тобою
а после смотрят
правда — бог
был ли мячик
о потерянном не плачут,
потерявшись, не ревут.
я не помню, был ли мячик,
я не знаю, был ли мальчик,
или только быть ему?
кто мне скажет, я была ли,
если всё ещё чека
паутинная цела, и
невесомо жизнь летает,
одуванчиковая?
тёплым длинным дын-дын-дынным
по рукам и до локтей
протечет и станет дымом —
всеединым, неделимым,
горьким дымом по тебе.
одиссея
не о тебе, не вскользь, не говорю,
но о тебе навеки существую,
положишь ли на веки мне зарю,
вольёшь ли в уши музыку живую.
и смех от смерти отличать не смея,
смещаю тело вдоль календаря,
где время — лишь минутное сомнение
в бессмертии.
иначе говоря,
в самом себе, и в том продолговатом,
качающемся ритме парусов,
идущих до итаки, сквозь итаку,
от тишины до самых первых слов.
дыхание
вот вырывается дыхание
искристым, светло-золотым,
ещё не знающим заранее,
что вскоре будет заарканено
чужим, который — не сокамерник,
но растворен в нас, как латынь
растворена в иных наречиях,
не быль, не боль, не парафраз,
аллюзия — туман над речкою,
вода, лишенная конечности…
и поиграть в гляделки с вечностью
не хватит глаз