***
Входят ложью внутривенно под кожу:
Не нужен прохожим. Ой!
А когда бы встретился сам собой
С тем, как не нужен
начальником, лидером, главарём,
Только встречным
с по возможности сдохшим в глазах огнём,
Ощутишь себя лишь увечьем
Бесконечным.
Прочитаешь с постели подъём, как восторг
Попытаться остаться
Проходящей угрозой, цветком,
пацаном,
отменившим съём,
Но не женщину, не страну, не вершины.
Как восторг оставаться причиной
Злобы, смеха, иллюзий тепла,
Только не так, что прошла улицей жизнь, убила и умерла.
Рядом оставшись в незнакомых тревогой,
Смогом
вокруг, который
приятней автора дыма.
Побеждая в себе нелюдимость,
Раздражённо погасишь дрожь:
А хер ты мою улыбку жизни отберёшь, заберёшь.
Привязалась привычкой ложь
В выраженьи чувств.
Пусть
Избежим их вовсе,
как вранья.
Как песен
с неким «есть только ты и я».
Жизнь, обделив, стольким наделила меня.
Столькими.
Имя их
ничего много лет не значит,
Кроме повода для вежливой подачи,
Доброго голоса в разговоре,
Как не ворогом
стал мой ворог,
Превратившись в набор
общих знаний, контрапункта кому-то, дыханья синкоп.
Оп!
Ты нужна мне. Чашкой кофе. Чаем. Пряником.
Отвлеченьем от тишины и гвалта.
Я и тебя не умею, и себя с тобой лучшим — никак. Стал ты,
То есть « я тихим и печальным, поутру»,
не Вертинским
Пройду с пакетом мусора по двору.
Всем тем пройду,
оставшимся со вчера,
месяца, года ранее.
Холодом будит меня страна.
Пробуждаюсь в ней, как в моём не домашнем задании.
И пытаюсь уметь не спать.
У меня пожилая мать…
Вражда с чужой дверью
Враждуешь с прикрытой дверью, покуда она чужая.
И за нею тебя убавляют
До комнаты и угла.
Того, в ком селились и мгла,
И снега, и дворцы, и мосты, и пригорки.
Шоколад горький,
Сладкий чай, bonbon et caramel.
И, конечно, paroles, paroles, paroles.
Неволя — удел усталости.
Свобода — быть счастьем в малости.
И большому делу — великий грех
Совершённый иль предсказуемый.
А в бездействии ты никогда хотя б не станешь сказуемым
В предложениях, от которых отречься да откреститься.
Слагает лица
Наш диалог, и в них
Ты мудак, неудачник, ваще не жених.
И только.
А здесь ты — вершина пригорка,
Хозяин дороги,
Пред коей равны владельцы.
И строги
Умельцы
Своих путей.
Но здесь всё с тобой — пустеть
Не станет судьба и жизнь.
Лишь только себя кажи,
Сподобься.
Ночь вся
На думы о дне.
Жизнь станет на мрак бедней…
Выявление лета в хлебе
В словах себя не выявляя,
Стоял я
На остановке, верша свой май,
Не пытаясь июнь понимать,
Покуда его нет рядом.
Сядем
В автобус, свои тайны развозя.
Королевы, ладьи, ферзя.
Даже пешки,
Что в неспешности
Слону подобна.
В булках сдобных
И молоке
Придержишь утро в своей руке.
Среди снега, холода с видом плетня,
В этом хлеба кусочке лето обняв,
Приемлю чистоту и тепло.
Лето в хлебе себя обрело.
Обрамлённое придорожьем лето
Лето проросло цветами в поле —
Это воля
Красок, запахов, ветерка,
Обрамлённого травами, словно река.
В этой власти июля духмяной
Насекомые вьются изъяном
Жары и марева над грунтовкой.
Неловко
Быть резким, словно со льдами суровой зимы,
С мягким светом, которым был полдень умыт
До горизонта.
Вон та
Травка, что назвал бы Базаров.
Та старость,
Что всех моложе.
Вы могли бы так тоже?
Пережить все тома,
Персонажей?
И подняться постфактум, даже
Не ссылаясь на слово «зима»,
На «осень», на «грязь»?
Встать на путь, придорожьем рядясь?
Стихи только об этом
В церковной лавке
Томики в ярких заплатках
Обложек.
Я тоже
В улыбке и тихом голосе,
Как повязке.
В молодости,
Как вязке
Тугого шарфа на шее и на плечах.
Человека ловя в мелочах
В каждом встречном.
Выясняя в притихших речах,
Легче
Кому из нас?
Лики, лица –
Неподъёмная часто страница.
Возвращенье к строке, абзацу.
Я учил их, как слово, фразу.
Оставался хотя бы смысл,
Главный тезис.
Не бывало пустых страниц
День ли, месяц.
Продавец, проводник, водитель,
Санитарка.
За одной — семья, где ребёнок сник, житель
Парка.
За другим — не думай, не продолжай.
Слишком многое.
За окном межа, да иван, да чай.
Будь дорогою.
От одних тревог до других забот
Перепутия.
И не в этих ты. И в других — не тот.
Хочешь сути «я»?
Это сбивчивость мысли, усталость и счёт,
На котором так жизни мало
Остаётся. Одежды наперечёт
И далёко до одеяла.
А вокруг все живут по своей голове,
По беде, по судьбе и долгу.
И тебе полагается в этой молве
Вот об этом. Об этом только.
Вымысел, сопутствующий в пути
Тянется тьма за окном вагона
Рядом цистерн, платформ.
В гору
Шли дёрн,
Перелесок, болота, травы.
Смысл права
Глядеться в города и просёлки.
Нет только
В портретах, вагоном данных,
Ни времён домотканых,
Обретённых в музее, ведающем свой край,
Ни деревень, приносящих лай
Дворовых псов.
Картинки тугих поясов
И рубах, подпоясанных бедностью,
В витринах фотографа честностью
Приложены к неправде трактовок —
Был зал не нов, но ловок,
Как силок истории,
Сброшенный улицей не до конца.
Обрамленье реки венца,
Мостиков, улочек.
Не торопится перед гулом чернь
Уходить.
А составы несут мотив
Торопящийся и спешащий.
Настоящему в прошлом счастья
Не сыскать вполне:
За окном жизнь, прокатившаяся по стране,
Разбегается пассажирами по вагонам поездов —
Обретает в движеньи кров
Провозимая нами действительность.
И оставшимся в пересказах слов
Суждено быть соседям вымыслом,
Сопутствующим в пути,
Потому не тверди себя, не тверди!
24 августа 2017 года
Стихи с явью
Сядешь с августом на скамейку
Смотреть кино.
Сцены, реплики, и жалейкой
Доносит ночь
Стрёкот, шелесты, дуновенья,
Скутанные в листах.
День я
К вечеру перестал,
Продлевая памятью бодрость.
Не возраст, не порт рос
И цветов неприкаянных.
Стал бы краем. Сны
Перевалом носил до зорьки,
Речку тронувшей и пригорки.
Но не сон наступает — явь.
То соборов любимых глав,
То аптеки, столовой, газеты.
И выходишь за дверь и в лето
Со всем этим бредом, и смыслом, как лжец
Перед мраком, который, конечно, мертвец,
Всё объявший, вобравший, таящий.
И чащи всё чаще
И дебри в моём забытьи.
Солнце, Солнышко, освети!
Кинься в окна, в дверной проём!
Я в нём
Хватил бы красок, обдавших косяк теплом
Желтевшим
И явью. Явью, пред светом твоим онемевшей…
Виновата в его топоре
или
Антошка становится Антоном
Учёная Софья с невыученной Россией в душе
Спешит за границу мундиров синих на страны паранже —
Заставе пограничной,
Где она вновь сумеет личность
Математика Ковалевской.
Достоевский, а Софья — лестный отзыв человеком и дамой о Вас, писатель.
Будет! Будете Вы печатью
На лице театралов, спектаклем охваченных.
И трагедии будут оплачены
Ваши ими по цене билета, настроения, чаепития вечерком на кухне,
Где когда приживалась «Эй, ухнем!»
А потом и пластинки другие, мелодии.
Софья станет портретом в задачнике вроде, и
Студентов ей будут пичкать пару лекций в году,
Учащем, необученном Фёдором с Идиотом.
Бьются в улицах нечистоты в стоках, лужах.
А характер девчонки недужен, Вами, Фёдор, болен,
Персонажем до утра талого в дымке, до самой её в зеркале ванной.
Странно, а Софья давалась ей легче картинкой и биографией в десять строк.
Жизнь людей замечательных сбил чей-то грубый плевок в переулке
На мгновенье, светофором и улицей гулкой взятое себе в полон.
Но как одурь, как сон, Достоевского полный, Ковалевской и песен,
Отнятых у зимнего ранья.
Набегает прохожий со взглядом о том, что «я, мол, не я.
Не бойся! К Достоевскому приготовься в себе и во мне.»
Были многие на той стороне
Проспекта пройдены школьником, матерившим своё небытие
В них, писателях, в истории, и в тебе,
Которая ему всего обидней.
Видно? Видно тебе его топорик в петличке?
Вот так и возводят обиды личность
До вины твоей красоты и свободы её пред ним.
Так вот мальчик тобой раним.
От подъезда и до ларька
Будет потной его рука, рука пацана,
До самой махорки, пивка, сигареты.
Так давай же им право на ответы
Твои за красоту, за ум, и за волю объять Достоевского.
В каждом, в каждом. Где детские
Книжки? В ком?
В мальчишке на велике с ветерком
И улыбкой Михалычу с бородой и Евангельем в стиснутых ночью пальцах
Не умеющих больше Анну Григорьевну с пяльцами —
Только в постели после Фёдора, выпавшего из власти священных книг…
Посмотри, как ещё не пришёл этот потный старик
В сырой от страсти пижаме
В мальчугана
На велике, смехом сбежавшем ото всех персонажей,
Что вселит жизнь и в него даже
Годам к пятнадцати, а пока
Так суха его смело протягиваемая рука
И ладошка.
Ты родишь себе тоже Антошку через семью, и папашку, и дом.
Не смотри, как он станет Антон
В начале.
Не при тебе он. И ты не при чём. Не при нём.
«Утоли, свят, моя печали…»
Слова, как рамка весны
Мост бежит над теченьем воды,
Над «ты»,
«Вы», законами и приличиями,
Не принимает личности.
Признаёт лишь физику теплоты,
Холода, температурных, упругих, пластических деформаций.
Он пускает по свету нацию —
От столицы несёт в Сибирь.
В обветшалом вагоне под смех и bear.
Под пломбир, разносчицу и сканворд.
Текстовый редактор Word
Помогает словами иль их отсутствием,
Правит ошибки и с ними твоё присутствие, суть и следствия,
Оставляя лишь верный словарь и лексику,
Научая, мол «весть реку»,
Приговором и поговоркой.
Я же только вставал в строку где проворно,
А где нелепо и неуклюже.
Ощущая её не лужей
Скорей, а берегом, рамкой,
В очертанья которой вмещён слог, как ранка,
Звучащее слово, говорящее чувство,
Как побег от того, что пусто,
В переполненную летом и весной интонацию,
Что примешивает акацию
К тюльпану, к ромашкам, к чашкам, сполна
Взявшим и вкус молока,
И свежесть, и белизну.
Так в строку помещаешь весну,
Ждёшь тех, кто в неё, погодку её, забредёт потом.
А о ней можно и шкаф, и библиотеку. Не то, что том…