Стихи 1995, продолжение

Цикл «Сontra patria»

Здравствуй, Россия, страна непонятная!
Сонное царство, гнилое болото!
Вечно голодная, вечно помятая,
Страшно и холодно мне отчего-то!
Здравствуй, монахиня, здравствуй, безбожница!
Здравствуй, воров и генсеков наложница!
Этот котел, где спиваются нации —
Язва на теле всей цивилизации!
Сотнями лет всем тиранам покорная,
За палачей своих жизнь положившая,
Верящая в убеждения вздорные,
Гениев давшая, их же душившая!
В ярости рушишь ты прежние идолы
Лишь для того, чтобы пасть перед новыми,
Край полоумный, преступный, невиданный,
Сам же себя удавивший оковами!
Мне на просторах твоих необъезженных
Душно от воздуха затхлого, спертого,
Как не меняйся — останешься прежнею
Ты от эпохи Ивана Четвертого.
Пьяная, нищая, грязная, темная,
Не по уму и развитью огромная,
Из лицемерия и суеверия
Соткан портрет твой, холопов империя!
Мнила себя ты единою праведной,
Мнила спасителем и искупителем,
В это же время здесь варвары правили —
Банда крушителей, банда губителей.
Ты — несвободы опора надежная,
Правит тобой иерархия сложная,
Все толстомордые, золотозвездные,
Глупые, гордые, орденоносные…
Все-таки здравствуй, тюрьма величайшая!
Есть в тебе польза, хоть нету свободы:
К бездне идешь ты дорогой кратчайшею,
Вслед тебе смотрят другие народы,
Ты полигоном для них испытательным
Служишь, к обрыву идя под овации,
Этим примером своим отрицательным
Предохраняешь ты цивилизацию.
Разнообразная и безобразная,
Грязь прикрывающая позолотой,
Здравствуй, Россия, страна несуразная,
Сонное царство, гнилое болото!
1988

Многие неуклонно верили:
Русских, мол, никому не побороть,
Все снесет древняя империя,
Потому — богоносец сей народ.
Господа! Киньте взгляд на прошлое,
На народ — православных христиан.
Что же вы видите хорошего
В том, что он вечно темен был и пьян?
Верили — истово и правильно,
Каждый пост аккурат постилися,
Били, жгли, убивали, грабили,
А потом — каялись, молилися!
Бились лбом, пред иконой свечку жгли,
Да попов презирали от души,
К колдунам испокон с поклоном шли,
И попы тоже были хороши:
Пили да баловались с бабами,
А других звали к воздержанию,
Как легко не казаться слабыми,
Утолив все свои желания!
А пока водку жрут монастыри
Да стрелец балует с поповною,
На Руси душегубствуют цари,
Заслонясь книгою духовную.
Честному — все равно, что голому,
Стыдно здесь — потому впоследствии
Палачи нам рубили головы,
Сотворив набожно молебствие!
И, крестом православным осенясь,
Казнь смотреть средь своих опричников
Восседал царь наш и великий князь,
Злее всех нехристей-язычников!
А когда Петр воздвиг имперский трон,
Он попов да монахов потеснил,
И хоть царей было много за Петром,
Ни один из-за веры не казнил.
Но когда рухнула империя —
Вижу в грязь втоптанные лики я,
На крови, лжи и лицемерии
Выросла новая религия.
Ассистент с мегафоном носится,
Режиссер ленту снять торопится,
Как идут бабки-богоносицы,
Да в костер Спаса с богородицей!
Те костры растопляли книгами,
Тлели в них кости оппозиции,
Весь народ оковав веригами,
Пей-гуляй, наша инквизиция!
И пошла тут потеха из потех,
Новый бог иноверцев не терпел,
Христиан, мусульман и прочих всех
За Можай, в лагеря и под расстрел!
А пока кровь народная лилась,
Голод был, что деревнями косил —
Весь народ в радостный пускался пляс
Да хвалы полубогу возносил!
Жалко вам веру в русских потерять?
Но они — как не неприятно вам —
Могут лишь злых кумиров сотворять,
Да земным падать в ноги божествам.
1988

Contra patria

Меж странами различными,
Обычными, приличными
Раскинулась она —
Не Запад и не Азия,
А некая оказия,
Престранная страна:
Российская империя —
Квасное лицемерие,
Тотальная тоска,
Страна, где за неверие
Карала жандармерия,
За веру — ВЧК.
Отчизна Ваньки Каина,
Всемирная окраина,
Болота да леса…
С пророками, бродягами,
Острогами, ГУЛАГами,
Да верой в чудеса,
С огромной территорией,
С погромною историей —
Кровавой кутерьмой,
С застойной атмосферою,
С достойною карьерою —
Психушкой да тюрьмой,
С отвратными победами,
С парадными обедами
Над крышками гробов,
С положенной монархией,
Со сложной иерархией
Холопов и рабов,
С кустарными умельцами,
С бездарными владельцами
Одной шестой Земли.
Здесь звали к воскресению,
Искали путь к спасению,
Да так и не нашли.
Страна, где нет спасения!
Где редкое веселие
Обходится без драк,
С фольклором показательным,
Где главный обязательно
Иванушка-дурак.
Нелепыми идеями,
Свирепыми злодеями
Прославлена в веках,
Здесь в моде преступление,
Здесь жизнь кончали гении
В вонючих кабаках.
Немытая да пьяная
Держава окаянная —
Ни права, ни ума,
Ворье, вранье, ничтожество,
Всеобщее убожество,
Пустые закрома.
Не жато здесь, не кошено,
Гнить под дождями брошено,
И все забил сорняк,
А что сумело вырасти
И в засухе, и в сырости —
То «все сожрал хомяк».
Но — дело наше славится!
Пускай хомяк подавится!
Мы все начнем опять:
Отчеты и собрания…
А там до вымирания
Уже рукой подать…
1992

Нет, ребята, все не так,
Все не так, как надо!
В. Высоцкий

Кони встали, свет потух,
Кончилось движенье.
Вот он, братцы, русский дух —
Запах разложенья.
Нет, ребята, все не так!
Нет пути во мраке.
Вся-то жизнь — сплошной кабак:
Пьянь, да рвань, да драки,
А за порогом кабака
Ждет земля сырая…
Эх, российская тоска —
Ни конца, ни края!
1992

Осенний сонет с вольным размером

Осень вечно права.
Ю. Шевчук

Поздравлять учащихся первого сентября —
То же, что поздравлять солдат с началом войны:
Глупо и неуместно. Вообще говоря,
Глупость всегда была чертою данной страны.

Ум не в чести от века, и потому смешны
Эти метанья; замены царя на секретаря
Или на президента, кровь, геройские сны
При постыднейшей яви, пафос и слезы — зря.

Как ни кричи «халва», а осень в свои права
Вступит; сгниет листва и сгинет в грязи трава.
Пусть еще кто-то верит, что эта страна жива,
Пусть говорит: «Наступят лучшие времена!» —
Осень зиме уступит, когда же придет весна,
То обнажится от снега лишь костей белизна.
3 сентября 1993

Лингвистический экспромт,
или К вопросу о языкознании.

Что за рифмы на «Россия»!
То «косые», то «босые»,
То «насилье», то «бессилье»,
В крайнем случае — «засилье»…
Есть одно лишь исключенье,
Патриотов утешенье
(Те рифмуют на «Россия»
Исключительно «мессия»),
Да и то — ну как назло! —
Из еврейского пришло!
1994

Мой друг, отчизне посвящать что бы то ни было нелепо,
Она сожрет и не заметит, лишь облизнет свои клыки.
Вздымая тощие бока, стоглавый зверь глядит свирепо,
Его манеры неопрятны, зато размеры велики.

Кровосмесительный кошмаp, ублюдок Азии с Европой,
Он послан миру в назиданье, жестокий и несчастный зверь.
Ест в основном своих детей, а что ему — сиди и лопай!
Глаза потухли, зубы стерлись, но голод мучит и теперь.

Он убивает просто так, без всякой цели и наживы,
Взгляни поближе, муж ученый, сочти звериное число!
О, как умеет этот зверь душить прекрасные порывы
И в землю зарывать таланты, он знает это ремесло.

Все это — родина твоя, моя, его, ее и ваша,
Ее любить учили в детстве, порою учат и сейчас.
Кому разбой, кому запой, кому петля, кому параша —
Pardon за этот грубый термин, но нету лучшего у нас.

Слепыми бельмами на нас она взирает исподлобья,
Она питалась нашей кровью на протяженье сотен лет.
Мой друг, отчизне посвяти свое унылое надгробье,
Свою задушенную душу, свой неоконченный куплет…
1995

Русская идея

Гиблая пустыня — ни конца, ни края.
Общая святыня — мать-земля сырая.
Топи да болота, степи да чащобы,
Храмов позолота, а вокруг — трущобы,
Завывает вьюга, гонит снег по кругу…
Коротка кольчуга на спине у друга!
Глушь да буераки, воровство да драки,
Да срамные враки вечером в бараке.

Прем с мольбой о чуде прямиком в трясину.
Каждому Иуде — личную осину!
Каждому кумиру возжигаем свечки,
Да грозимся миру встать с холодной печки:
Вот подымем знамя да пройдем с боями,
Тем же, кто не с нами, гнить в зловонной яме!
Вытопчем дорогу к вашему порогу,
Пусть идем не в ногу, но зато нас много.

Пыл наш не умерить, рвемся в бой отважно,
Главное — чтоб верить, а во что, неважно.
Не считаем трупы, не боимся мести,
Ничего, что глупо, главное, что вместе!
Пить — так до упаду, мордой в грязь с размаху,
Нету с нами сладу, во нагнали страху!
Все кругом поруша, перед образами
Изливаем душу пьяными слезами.

Нас видать по роже, выросших без нянек,
Нам свой кнут дороже, чем заморский пряник.
Мы в гробу видали ихние конфетки!
Будем жить и дале в клетке, как и предки.
Нам все перемены — как седло корове,
Грязи по колено, да по пояс крови.
Завывает вьюга, свирепеет стужа,
Ничего, что туго — может быть и хуже.

На таком морозе к черту все приличья!
По уши в навозе веруем в величье.
Кто кого замучит на лесоповале?
Нас ничто не учит, мы на всех плевали.
Нас любая гадость может распотешить,
В нас — добро и святость! Тех, кто спорит — вешать!
Нищая лачуга стынет под сугробом,
Завывает вьюга, как вдова над гробом…
1995

Мысли вслух.

Уродливое детское лицо
Таращится с поверхности экрана;
На заднем плане — бронетранспортеp
Российских войск. Символика войны.
Так думал оператоp; нам решать,
Насколько мысль его была удачна
В стране, где неудачен каждый шаг.

Погода портит чей-то день рожденья,
И некто на чужих похоронах
Родне покойного умильно молвит:
«Сан Саныча оплакала природа…»
А весело, однако, умереть
В свой день рожденья, вдвое сократив
Друзьям возможность совокупно выпить,
Хотя, конечно, русский человек
Всегда отыщет поводы для скотства…
Проклятый климат, чертова страна,
Где даже разговоры о погоде
Срываются в трагический надрыв!

Пятидесятизалповый салют!
Прошло полвека с той поры, когда
Германская военная машина
Увязла в трупах и пошла на слом.
Здесь это называется Победой
И празднуется. Можно их понять —
Ведь надо же гордиться им хоть чем-то!
Салют в Москве и артобстрел в Чечне
Слились в едином трогательном хоре.

Да, кровь. Да, грязь. Да, полный беспредел.
Но самое ужасное — не это:
Они доселе веруют в величье!
И это безнадежнее всего.
Крестящийся партийный секретарь,
И поп-фашист, и поп из демократов,
Интеллигент, сидящий без гроша,
И эмигрант, бежавший за полмира
Отсюда прочь, спасаясь, бросив все,
И монархист под большевистским флагом,
И коммунист с портретом Николая,
И алкаши, и воры — все кругом
Уверены, что миp спасет Россия!
Спасет? Ну что ж, я даже знаю способ:
Спасет — исчезнув раз и навсегда!
Они веками мучают себя,
Они едва не погубили Землю,
Понять их можно, можно пожалеть —
Нельзя простить. И даже странно думать,
Что я когда-то был одним из них.

Куранты бьют. Почетный караул
Уже не охраняет сон тирана,
Но камень Мавзолея так же тверд,
И так же рдеют, как глаза дракона,
Рубиновые звезды над Кремлем.
Броня хлипка, и банки наши быстры,
На улице стрельба и блеск реклам.
Всемирная история. Россия.
Конец тысячелетия. Москва.
1995

Из разговора, или Этюд о геноциде

Мой друг, убийца женщин и детей,
Майор российской армии Егоров
Далек от политических страстей
И не любитель философских споров.
Он — настоящий профессионал,
И, сидя за штурвалом самолета,
Он выполнял приказ. Он воевал.
В конце концов, работа есть работа.
Он честен и порядочен вполне,
Однако совесть у него спокойна,
Поскольку на войне как на войне,
От века косят мирных граждан войны,
И в том вина самих боевиков,
Что по аулам прятали отряды,
Тех женщин, и детей, и стариков
Подставив под бомбежки и снаряды.
Вот янки — ценят жизнь своих парней,
У них мозги не только для бейсбола,
И потому-то груз «Энолы Гэй»
Не различал ни возраста, ни пола,
Зато война окончилась в момент,
Что и японцам сослужило службу,
И это был отличный прецедент,
А мы всю жизнь твердим про мир и дружбу.
А мы своих кладем ни за пятак
Из-за каких-то глупых разговоров…
Обыкновенно рассуждает так
Майор российской армии Егоров,
Но как-то раз добавил без затей,
Что, если б он не врезал им тогда-то,
То женщины родили бы детей,
А из детей бы выросли солдаты.

1995

Имперский рай

Лохмотья знамен, железки наград, короткая брань команды,
Тщедушный трубач, краснея, как рак, натужно дудит в трубу.
Имперский штандарт, последний парад, четыреста грамм баланды,
Плакат на плацу, четвертый барак, кокарда на низком лбу.

Кто смел, тот и съел, а кто не успел, тому куковать без пайки.
Метет ли метель, цветет ли сирень — оружие чистит взвод.
В двенадцать обед, в тринадцать расстрел, затянем потуже гайки,
На каждый патрон найдется мишень, на каждый сапог — живот.

Торжественный марш с утра до утра вибрирует в каждом ухе,
Бездарный дурак и умный подлец куют величальный стих.
Решетки. Замки. Колодец двора. На пыльном окошке — мухи.
Кто тихо сидел, уже не жилец, кто громко кричал — затих.

Кто рвется вперед, тот первый умрет, пусть даже минует мину —
Идущий за ним злорадно сопит и пулю в затылок шлет.
Он тоже падет — всему свой черед — сраженный ударом в спину,
И будет забыт, как тот, кто убит, как тот, кто его убьет.

Веселый палач, унылый трюкач, контроль за чужими снами,
Державный урод глядит на народ с портретов во всей красе.
Слюнявит конверт усердный стукач. Солдаты слюнявят знамя.
Освенцимский вальс, колымский фокстрот. Флаг поднят. Танцуют все.

И выхода нет. Что толку в борьбе? Бумага уже в конверте.
Ни лучших времен, ни громких имен — все давит стальной каток.
Последний пейзаж, доступный тебе за восемь секунд до смерти —
Плакат на плацу, лохмотья знамен, затоптанный в грязь цветок…

1995

Пророк
(Это стихотворение переведено на украинский)

Сползает эпоха в ничто, как ледник в океан,
Растрескался миp, раскололись державы и классы…
Правители слепы, беспечны народные массы,
Однако ни тем, ни другим не поможет обман.

Но им не поможет и правда. Так что же, печать
Молчания надо навесить на губы пророка?
Пусть это жестоко, и нету от этого прока,
Но я не намерен ни лгать, ни тем паче молчать.

Не стану я лгать, что сошла на меня благодать,
Хотя на подобную ложь человечество падко…
Такая уж доля пророка в эпоху упадка —
Приход не спасителя, но утешителя ждать.

Спасения нет, и кому ни вручите бразды,
Еще не начавшись, проиграно будет сраженье,
Но в том-то и прелесть безвыходного положенья,
Что выход отыскивать более нету нужды.

Иная эпоха — каменьями больше не бьют,
Не надо скитаться бездомным, голодным и нищим,
Но дым над грядущим, единым для всех пепелищем,
Мешает вдыхать ароматы и портит уют.

Покой обещая и сладким забвеньем маня,
В хрустальном бокале моем золотится отрава,
Но я не имею на это морального права,
Поскольку идущий за мною слабее меня.

Я видел, что будет, я знаю закон бытия,
Но в сведеньях этих досаднейший есть промежуток:
Я знаю, что миp обречен, и конец его жуток,
Но будет ли нам утешитель — не ведаю я.

1995

Последний идиот

Я точно знаю — этот день придет,
Когда на всей Земле, на всей планете
Останется последний идиот,
Единственный дурак на целом свете.

И будет взгляд его стеклянно пуст
И равно чужд и доброго, и злого,
И не сорвется с идиотских уст
Ни одного осмысленного слова,

Он будет дик, и грязен, и космат,
И пахнуть будет от него прескверно,
И даже общий предок наш, примат,
При встрече с ним поморщился б, наверно.

Но идиотам в этом нет беды,
Они чужды наградам и нарядам,
И, зачерпнув из озера воды,
Он поглядит вокруг голодным взглядом.

И, углядев на ветке сочный плод,
Усядется на камень подкрепиться
Последний на планете идиот,
Единственный на всей Земле тупица.

На камне, где от ветра и дождей
Давно истерлось имя человека,
Он будет жрать — последний из людей,
Всех прочих переживший на полвека.

1995