Новелла первая: НЕЧАЯННО, СЛУЧАЙНО…
В наше бурлящее время человеческих катастроф вся надежда — на Бога, который, как известно, един, милостив, всемогущ и вездесущ. Но ведь и у нашего милостивого Бога есть мерзкий антипод, именуемый дьяволом. Пока наш добрый Бог спит, этот самый дьявол делает свои недобрые дела. Судя по тому, сколько дьявольщины уже наделано (то ли ещё будет!), создается впечатление, будто дедушка Бог страдает расстройством сна, которое медики называют нарколепсией. Это такая напасть, когда страдающий вдруг мгновенно засыпает. Неожиданно и в любое время дня, во время разговора и даже смеха. При этом руки и ноги его парализуются, и он ничего не может сделать. Вот тут-то у дьявольщины и самый разгул! А Бог, даже проснувшись и видя весь ужас сотворенного, ещё некоторое время не может двинуться с места, посколькунаходится в парализованном состоянии.
До лечения небесных пациентов я не дорос, а вот лечение болезней судьбы — наместницы Бога на земле — меня очень даже интересует. Я даже изобрёл название науки о болезнях судьбы: судьбо-патология. А я, значит, судьбо-патолог. Вы и сами знаете по себе, что болезней у судьбы видимо-невидимо! Взять хотя бы её эмоции — то возлюбит, то возненавидит без повода — просто маниакально депрессивный психоз какой-то. Да и с рациональным мышлением у неё слабовато — умных унижает, дураков пестует, бандитам власть даёт… А в услужении у неё — господин случай. Тоже — сумасброд еще тот. Иногда внезапно озарит вдохновением, открытием и удачей. А иногда глупостью своей испортит всю репутацию хорошему человеку. А вот лечение случайно испорченной репутации — тяжелее химиотерапии…
Бывают разные случаи. Один из них больно задел моего близкого друга. И история эта о том как человек лечит свою судьбу…
Начать эту историю я должен с признания, что, когда я оказался в Америке, то мои знания английского языка и американской жизни были, как говорят, на уровне плинтуса. В бывшем Союзе я «учил» немецкий, сами знаете как. Так получилось, что иммиграция для меня случилась неожиданно и быстро, но это отдельная тема. Короче, я был очень даже проблемным студентом в резидентуре. Вот тут-то мой сокурсник Давид и оказался моим спасителем и ангелом-хранителем. Это он давал мне свою машину и мужественно сдерживал мат во время моего обучения навыкам вождения, что приравнивалось к преднамеренному самоубийству. Когда я не успевал следить за витиеватыми лекциями некоторых философов от медицины, или вслух недоумевал по поводу заумных дисскуссий в связи с просткйшими случаями, Давид терпеливо пересказывал мне нужный материал, а преподавателям представлял мои политнекорректные высказывания в приятных для них словах. С самым невозмутимым видом он поправлял моё произношение в словах «факир», «факт», и после некоторого посвящения моего друга в русский лексикон, мы вместе смеялись над его произношением фамилии нашего профессора — Ебенхоу.
Кроме доброты, Давид обладал артистическим даром и аристократической внешностью, был кантором в синагоге, женат на очень красивой испанке и имел двоих замечательных детей. По окончании резидентуры он был незамедлительно принят в один из лучших госпиталей штата и прославился как замечательный детский врач-психиатр.
Что вам ещё надо, чтобы доказать, что перед вами тот идеал, которым нужно гордиться?! И мы все гордились, особенно администрация госпиталя. Когда госпиталь получил предложение от Национального Института Здоровья провести исследования веса у детей, принимающих лекарства от гиперактивности, этот проект единогласно поручили Давиду, зная его педантичность и кристальную честность.
Тут надо заметить, что это исследование имело политическую окраску. Толпы людей ходили по улице с плакатами: «врачи — убийцы наших детей!» Попахивало чем-то знакомым, не правда ли? (Как хорошо, что эти добропорядочные граждане не ведали об опыте нашей родины, как надо обращаться с «врачами-убийцами»). Очень правдивая газетная гвардия дружно скандировала, что лекарства, стимулирующие активность головного мозга детей, этот самый мозг убивают и делают из весёлых гиперактивных детишек безвольных зомби. А в реальности, если препараты давались «по делу», эти неуправляемые гиперактивные «бандитишки» переставали бегать по потолку, бить стёкла, поджигать бумаги под кроватью, дико драться со всеми и не спать по ночам. Они превращались в хорошо успевающих учеников и впервые начинали хоть как-то признавать общесоциальные нормы. Но ошибки и передозировки все-таки случались, и возникло целое направление антимедицины, «научно» доказывающее, что врачи-психиатры и фармацевты — это банда эксплуататоров, наживающихся на здоровье трудящихся. Как доказательство, публиковались ужасы о том, что эти лекарства снижают вес, останавливают рост и развитие ребёнка и убивают его как личность. Понятно, что все исследования со стимуляторами подвергались скрупулёзному анализу и общенародному подозрительному вниманию.
Давид взялся за исследования с большим энтузиазмом. Он был, как здесь говорят, «перфекционист», то есть, делал все супераккуратно и очень этим гордился. Результаты иссследований показывали, что дети развивались нормально с успехами в учёбе, нормализацией поведения, без проблем с весом. Исследования подходили к отличному концу и все ожидали известности в масштабе всей нации. Вот тут-то выскочил из засады предательский и глупый случай. (Почему всё плохое случается в последний момент?).
Как обычно, пациента, мальчика 8 лет, дедушка привез в клинику прямо из школы. Что дедушка не знал, так это то, что внучек в школе слегка не удержался и наделал в штаны по большому. В туалете он выбросил запачканные трусы и надел штаны на голое тело.
Дальнейшее можно охарактеризовать двумя противоположными эпитетами: а) банально и типично, б) абсурдно. Решайте сами.
То, что мне поведал Давид и чему я сам был свидетелем, представилось мне в виде сценария для документального кино:
Кадр № 1. Мальчик заходит в кабинет, и доктор доброжелательно предлагает ему, как всегда, раздеться и встать на весы для измерения. Увидев бесштанную команду, доктор спрашивает его, в чем дело, и успокаивает мальчика, что «это может случиться с каждым». Мальчик просит доктора не рассказывать дедушке, чтобы от него не дошло до мамы, которая, в силу особенностей своего характера наверняка придет в школу проводить расследование… Доктор обещает мальчику держать секрет и сдерживает свой слово.
(Голос за кадром: «Добрый доктор Айболит — сам себе он навредит», и надпись для взрослых: «Ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным».)
Кадр № 2. Мальчик приходит домой и мама видит, что у мальчика пропали трусы (Недоумение на лице у мамы!). Мама задаёт вопрос деду: «Он был одет, когда пришёл к доктору?». Дед пожимает плечами и отвечает, что да, конечно, одет. Тогда мама совершает блестящее дедуктивное сальто-мортале и приземляется сo страшным подозрением, которое тут же переходит в твёрдое убеждение, и задаёт прямой вопрос мальчику: «Это доктор снял трусы?». Мальчик, радуясь, что вопрос о приходе мамы в школу отпадает, тут же подтвердил, что да, конечно, доктор снял трусы, и они остались где-то «там». Мама звонит всем своим знакомым с возгласом «какой кошмар, вы не поверите.!» (Благородный гнев на лице мамы в полный экран. За кадром — весёлая детская песенка «По секрету всему свету». Надпись для взрослых: «Берегитесь детей!».)
Кадр № 3. Госпиталь. Суматоха. Поступила жалоба от уважаемой родительницы о неблагопристойном поведении одного из наших докторов, с подозрением на сексуальное растление малолетних. (Камера показывает лица на Совете директоров). Выражение лиц сменяется от возмущенного недоверия к клеветнице на одного из наших лучших врачей, далее — к сомнению по типу «кто его знает, в тихом омуте…». В процессе горячих дебатов вдруг осознаётся опасность для госпиталя и для них лично, поскольку каждый из них письменно давал восторженную характеристику предполагаемому правонарушителю. Теперь возмущение доходит до апофеоза: «Мы ему доверяли, а он нас опозорил! Какой негодяй! Убрать педофила!».
Это был самый короткий митинг в истории госпиталя с постановлением немедленно исключить доктора Д. из нашего славного коллектива и ходатайствовать о лишении его права практики. На замечания других врачей, что ещё ничего не доказано и «мы же знаем его столько лет!» ответ дирекции был очень искренен и понятен: «А вы ручаетесь своим дипломом, если…? Сами знаете, какое сейчас время! Все судят всех — врач боится лечить пациентов, учителя боятся требовать с учеников, полиция боится задерживать преступников…» (В кадре — смущение и смятение на лицах верных коллег, опускающих головы и руки… Голос за кадром: «Алиса в стране дураков, где видят всё наоборот.». Надпись для взрослых: «Ты украл или у тебя украли, но ты замечен в воровстве»).
Кадр № 4. Какая удача для журналистов: врач, детский психиатр — педофил! Вот до чего мы дошли! Священники, учителя, доктора насилуют наших детей! Никому не верьте! Под личиной… Журналисты и телевизионные камеры не дают доктору прохода. Они обращаются к общественности, дотошно расспрашивают мамаш других пациентов доктора. Те сначала начинают говорить о том, что они не верят клевете на нашего любимого доктора, но вскоре начинают сомневаться и вспоминать, как он был слишком уж ласков с их детьми. Нашлись мамы, которые утверждали, что да, точно, их дети, приходя от встречи с доктором, вели себя уж очень тихо, странно послушно, и только теперь мамы поняли, что их дети были изнасилованы.
(В кадре — родительские лица жаждующие крови!.) Голос за кадром произносит слова из детской сказки: «Ведьма говорит принцессе: «Что ты любишь, от того и погибнешь». Надпись для взрослых: «От любви к ненависти один шаг. И сколько таких шагов мы делаем?» Сопровождается музыкой победного марша…
Кадр № 5. Сцена суда. Присяжные высказываются. Кто такие присяжные? Нигде не работающие домохозяйки, готовые убить любого за своих внучат. Им никаких доказательств не надо. И так всё понятно.Вон сколько этих садистов развелось! Чего там этот адвокат-защитник бормочет о каких-то непонятных терминах типа биполярной депресии у матери ребёнка, неадекватно поставленных вопросов испуганному мальчику, и то, что энкопрез (недержание кала) у мальчика случался и раньше… Нас не проведёшь! Притворяется хорошим, этот очкарик. Но мы-то его раскусили сразу. К ногтю его!..
Общественное мнение свой приговор вынесло. Но вы наше правосудие не трогайте! Судья честно постановила: «Оснований для обвинений нет. Достаточно, что он уже не практикует… Пусть лечится… Отпустите его».
Отпустили. Но травмы уже непоправимы. Из госпиталя уволили ещё до расследования. Лицензию отобрали. Назначили принудительное «лечение» у психолога по поводу «неадекватных влечений». Страховка отказалась покрывать судебные расходы «сексуальных преступлений». И друзья, и работодатели шарахаются во все стороны… Финансовая катастрофа…
Я слушал историю своего друга, и мне было его очень жаль. Ведь мы столько прошли вместе… Ивот теперь судьба измотала его, и мы поменялись местами. Теперь он сидел у меня в новой клинике.И не я унего, а он у меня спрашивал совета, как жить дальше. Даже в таком состоянии я не мог забыть сколько он сделал для меня. Как говорил незабвенный Омар Хайям: «Как храм разрушенный всё ж остаётся храмом, так бог поверженный всё ж остаётся богом»…
Долго мы говорили, искали всякие варианты, вплоть до переезда в другую страну, например, в Испанию, или Аргентину. Или вступить в Корпус Мира, где врачи посылаются в самые горячие точки на планете. Предлагались и дикие варианты: играть на бирже, уйти в таксисты. Он внимательно слушал с выражением лица психиатра, слушающего бред больного, по типу «говорите, пациент, говорите…».
Так случилось, что мы не встречались несколько лет. Как-то мы с женой решились на поездку по европейским странам, и турагенство раскошелилось на лимузин, который отвезёт нас в аэропорт. Каково же было моё удивление, когда в джентльмене в черном костюме, белой рубашке и дорогом галстуке со сверкающей запонкой я узнал моего друга Давида.
— Ты что, шофером стал? — изумленно спросил я.
— Не только шофёром, но и хозяином компании лимузинов. Узнал, что этот вызов был к тебе, и решил лично побаловать старого друга. Это ведь ты тогда насоветовал мне пойти в таксисты. Вот я и подумал, почему бы мне не стать эксклюзивным доктором, который возит других докторов и директоров. Продал свою машину и купил подержаный большой кадиллак. Сначала я даже не знал, что таких компаний десятки, но быстро разобрался в их нехитрых интригах и нашёл свою клиентуру. Таких, как ты, — засмеялся он.
–У меня уже девять машин, и я покупаю ещё пару. Мои сотрудники говорят на нескольких языках. Все с высшим образованием, профессионалы, которые временно или постоянно не могут найти работу по специальности. В дополнение к обычной доставке бесплатно показываем основные достопримечательности. Оказываем по возможности другой интеллектуальный сервис. У нас долгосрочные контракты с клиентами. При повторном вызове — скидки, ну и т. д. Через некоторое время открыл бизнес по продаже медицинской аппаратуры в страны Латинской Америки. Хотел, кстати, завязать отношения с Россией, но обжёгся…
— Не скучаешь по медицине? — осторожно спросил я.
— Скучал. Через три года мне вернули врачебную лицензию. Сначала искал подработки на «Скорой», потом бросил. Страховку на практику мне подняли до небес… Я сейчас основал благотворительное общество помощи детям — с иммунодефицитными болезнями, включая опухоли. Меня теперь приглашают читать лекции по этим заболеваниям. Врач — он всегда врач…
Я с удивлением смотрел на дорогие часы на его руке, спокойно и твёрдо держащей руль, благородную осанку и профессорский вид. Он опять взял в свои руки руль жизни.
Во время полёта в Европу я думал, что вот тебе и готовый сценарий для второй серии фильма о превратностях судьбы. Но это уже будет кино о победе моего друга над судьбой.
Действительно, господин Случай — лакей судьбы — может сильно покалечить жизнь. Но последнее слово все- таки остаётся за Человеком!
Засыпая в кресле самолёта, я услышал голос за кадром: «Жизнь даётся человеку один только раз! Нечаянно, случайно…»
Новелла вторая: ЛЮБОВЬ ФАТАЛЬНАЯ
Однажды, после моего доклада о психофизиологии привычек, ко мне подошла одна из наших психологов, Дженифер, отозвала меня в сторону и тихо спросила, знаю ли я, что происходит в мозгу в случаях «роковой, фатальной любви».
— Где ты видела, чтобы психиатры что-либо знали о любви вообще, а о роковой любви тем более? — пытался отшутиться я.
Наша «психологиня», мне казалось, была легко читаемой книгой. Потомок польских аристократов с примесью французской крови, она в свои 45 выглядела очень женственной, одевалась с большим европейским вкусом, была дружелюбна со всеми, но держала чёткую дистанцию профессиональных отношений. Мы знали, что она была замужем, развелась, есть ребёнок и «бойфренд», которого, впрочем, никто не видел. Она пользовалась большим уважением коллег завоеванными знаниями, внимательным отношением к пациентам, спокойным характером и практической рассудительностью. Вспомните образ старой мудрой учительницы в вашем детстве или в книжках — во-во, угадали — это она… И, к тому же, «тётя самых честных правил…» И чего это ей взбрело спросить о роковой любви? Может, тему какую-то разрабатывает или вспоминает минувшие дни…
Почувствовав её тяжелый взгляд, который она, уходя, бросила на меня, я понял, что шутка была неуместна. Что-то тут было посерьёзней. В памяти опять всплыл случай, который я очень старался забыть.
…Много лет назад, в последний год моей резидентуры по психиатрии, мне позвонили из университетского отдела по связям с прессой и попросили принять одного известного телеведущего, вроде как с проблемой сна и алкогольной зависимостью.
Телеведущий, как и ожидалось, был симпатичен внешне, этакий плейбой, держался несколько надменно. Он гордо намекнул на свои русские корни, щегольнул знанием русской литературы и не преминул подколоть мой явно не «киношный» вид и акцент. Не прошло, впрочем, и получаса, как вся спесь слетела с него, и он обмяк, как спустившее колесо. Симптом расстройства сна был, по его словам, просто предлогом визита к врачу-специалисту, потому, что он находится в ситуации, выхода из которой он не видит. Стал бояться ночей, суицидные мысли посещают его ночью всё чаще и чаще.
— Уменя никогда не было проблем с женщинами, — начал он издалека.– Моим кумиром был Дон Жуан. Я не пропускал ни одной женщины, якобы как режиссёр в поисках образа. Я считал себя великим знатоком женщин, и количество их, проскальзывающих через мои колени, поверьте, было несметным. Вокруг меня было столько красавиц, богатых и умных! И из известных семей, которые добивались меня и обещали мне Голливуд. Я не могу понять, как получилось, что меня захватила никому не известная, примитивная и хищная простушка? Как это я, давший обет безбрачия, через месяц женился? Сначала она мне показалась восточной красавицей. Вы, наверняка, должны знать, что женщина, о которой писал Пушкин: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…», была далека от воспетого им идела. Пушкин-то прозрел сразу, да и я много раз «прозревал», а тут — «прозевал». Что же управляло моими глазами?.. Честно говоря, не в глазах дело. Я сразу видел, что это за птица, но меня захватило и понесло. Это что-то ужасное — это не любовь и не секс. И то, и другое было отвратно, но я был привязан какими-то цепями… Гипноз какой-то или, как говорят, наваждение… Она изменяла мне со всеми и, смеясь, прямо говорила, что это её натура. Она меня разоряла, покупая дорогие и совсем ей ненужные вещи. В конце концов, она подала на развод, который разорил меня. Её образ преследует меня день и ночь. Я готов ей простить всё, лишь бы услышать или увидеть её. Я мысленно рисую сцены её убийства. Я ненавижу её всей своей сутью, но что-то дьявольское внутри держит меня в тисках. Дело дошло до того, что я обещал платить ей по 300 долларов только за то, чтобы она встречалась со мной за чашкой кофе. Только чтобы услышать её смех. Я стал искать утешение в других женщинах — стало еще хуже. Я стал пить, чтобы забыться. Не помогло. Я потерял себя, потерял свое профессиональное реноме и, в конце концов, потерял работу. Помогите! Если это был гипноз — снимите этот кошмар другим гипнозом. Клин клином. Иначе мне не жить…
«А что, — подумал я, — если бабки могут снять «наваждение» каким-то своим, чудодейственным заговором», почему бы не попытаться убрать эту «идею-фикс» гипнозом?» — и рассказал о визите телеведущего своему шефу по психоаналитическому курсу.
— Да что вы о себе воображаете! — возмутился он. — Вам осталось пару месяцев до окончания резидентуры, и вы собираетесь рисковать экспериментами с гипнозом?! Вы знаете, что Фрейд отказался от гипноза, и, к вашему сведению, один из госпиталей платит по суду огромную сумму за «ложные воспоминания» пациентов под гипнозом. Кто знает, что натворит или «вспомнит»этот алкоголик под гипнозом! Вы поставите под удар весь университет. Мы категорически запрещаем! В противном случае, вам будет грозить исключение из резидентуры!
Испугался я тогда, отступил — на карте ведь была вся моя жизнь… А через месяц я узнал, что телеведущий в алкогольном опьянении врезался на машине в столб и погиб. «Это урок всем! Выпившим нельзя водить машину!» — доносилось с экрана. А мне было тошно, когда меня поздравляли с успешным окончанием резидентуры…
Через несколько дней я решил зайти в офис к Дженифер. Начал с извинения за свою неудачную шутку, а потом рассказал о том случае и предложил поговорить всерьёз.
— Вы думаете, я просто так задала вопрос? Мне показалось, что вам можно доверить., что со стороны виднее и вы, может быть, сможете подсказать…
Со смешанным чувством симпатии и удивления слушал я исповедь профессора психологии о ее собственной душевной драме.
— Честно говоря, я долго не решалась рассказать о том, что произошло. Мне самой странно, но я внезапно, помимо своей воли, влюбилась в психопата. Фатально. Как вы сами понимаете, я много раз анализировала свой «случай». Я искала в истории своей семьи слабых женщин, генетика которых могла передаться мне. Искала и не находила. Мои предки по женской линиибыли гордые и независимые. Некоторые оставались одинокими, но не бросались на шею первому встречному.
Вышла я замуж, как мне казалось, по любви. У нас появился ребёнок и вместе с ним проблемы. Я поняла — мы разные как родители. Разные как супруги. Разные как партнёры, и разные у нас дороги. Долго не мучилась — хирургию развода провела быстро, решительно и без агонии. Остались друзьями — отец есть отец. Была полностью спокойна и посвятила себя работе и сыну. И не было никакой сексуальной озабоченности. Я жестко контролировала все аспекты своей жизни. Были попутчики. Расставалась легко. Пока не встретила своего теперешнего бойфренда…
Как это произошло? Банально.
Он — журналист, писал какую-то статейку о нашей работе по детям с аутизмом. Сразу как-то не понравился — самовлюблённый нарцисс. Но уж очень искренно и увлечённо рассказывал о своей работе, как ездил в опасные места и всё такое. Конечно, я видела, что он привирал, но было приятно его внимание. Приглашал на прыжки с парашютом, на горнолыжные трассы… Во мне давно дремала авантюристическая жилка — люблю всё экстремальное.
На этом и попалась — любитель экстрима при близком знакомстве оказался слабовольным, эмоционально неустойчивым психопатом. Секс — одно название. Казалось бы, всё просто — диагноз ясен. Лечение — тоже понятно: отрезать и забыть. Тем более, что он запил, потерял работу, опустился до бомжа. Обнаружили у него предраковое заболевание почек. Чёрт его знает, то ли жалость, то ли что-то еще, но разрешала ему приходить ко мне. И вдруг однажды я осознала, что не могу без него. Как будто приняла наркотик. Полный холодный анализ ситуации. Чёткое понимание необходимости скорейшей хирургии. И полная неспособность сделать это. Я себя ненавижу…
Вы думаете, я вас спросила, не пытаясь вникнуть в проблему самой? Никакой сексуальной, финансовой или эмоциональной зависимости у меня нет. Я перевернула всю литературу о так называемой «фатальной любви» и «роковых» женщинах и мужчинах. Помните фильм о Байроне и Лэди Каролине Лэм? Этот маньяк привлекал женщин своими сексуальными извращениямии и ставил их в полную зависимость. Он заставлял Каролину не только наставлять рога своему высокопоставленному мужу, но публично раздеваться почти догола. Изучила я и историю художника Рафаэля. Рафаэль гордился своими любовными подвигами, десятки дам из высшего общества толпились у него в мастерской в ожидании, когда у гения выдастся свободная минутка, чтобы поочередно отдаться ему. И чем всё это кончилось? Самая ординарная 17-летняя куртизанка, дочь булочника, Маргарита Луги привязала его к себе да так, что он стал её рабом до конца жизни, запечатлев её сфантазированный образ в «Сикстинской Мадонне», «Донне Фелате», «Мадонне в кресле». Он видел её алчность и хитрость и ничего не мог с собой поделать…
«Сюжет для Голливуда», — думал я. Отношение Рафаэля к Маргарите Лути — типичный пример любовной зависимости, фатальной любви. Это позднее назовут синдромом Адели — по имени дочери Гюго, любовь которой к одному невзрачному офицеру погубила её жизнь. Ни в чем не смея ему отказать, она поставляла ему проституток и терпеливо ожидала в соседней комнате, когда у того закончится любовный сеанс. Синдромом Адели страдал и мой пациент-телеведущий, и великий Рафаэль. Он стал нищим, умолял Маргариту не спать со всеми подряд. Однажды, в очередной раз застав её в постели со своим учеником, он в ярости тут же пытался овладеть ею и умер на месте от инфаркта. Ему было тогда всего 37 лет…
Фатальная любовь — что же это за дьявольщина такая? Ну, скажем, у наших великих героев помешательство было на почве сексуальной зависимости. А в случаях с телеведущим и Дженифер секс был, в основном, ни при чём. Ни моя коллега, ни её бойфренд не были похожи на хитроумных охотников или сексуальных маньяков. Что-то более глубокое, на уровне «химии», довлело над ними.
Я вспомнил и другие встречи, когда очень порядочные, добрые и образованные женщины любили бандитов, физических и нравственных уродов. И наоборот, интеллигентные красавцы становились рабами больных, злых и некрасивых дамочек. Почему?
— Знаете, что я поняла? — продолжала собеседница, прервав мои мысли. — Мы думаем, что если узнаем причину, найдём, так сказать, её корни, то, поняв их, сразу излечимся. Ничего подобного! Я, к примеру, всё понимаю, но избавиться от наваждения сама не могу. Все формы когнитивно поведенческой терапии применяла на себе, а воз и ныне там.
После долгого молчания она продолжала, поражая меня контрастом глубоко печального тона её голоса с научно-формальным стилем слога, как будто она читала лекцию, отделяя себя от ситуации.
— Осознание проблемы, оказывается, недостаточно, — говорила она. — Оно не лечит, как нас учили, хотя и показывает путь к нему. Суть проблемы, я думаю, не в подсознательной психологии, которую надо вытащить наружу, а в биологии… Где-то глубоко в мозгу происходит сдвиг в нашей «программе» и меняет всю мотивацию. Вот я и спрашиваю: где же эта программа?
С того дня идея нашей «психологини» о «мозговой программе» любви, такой странной и «роковой», не давала мне покоя. Существует ли такая программа в действительности? И возможно ли её изменить? И как? Поиски в специальной литературе удачи не принесли. Никто из серьёзных физиологов ничего о программе фатальной любви не писал и экспериментов не ставил. Кстати, об экспериментах. Для экспериментов в биологии выбирают модель. В экспериментах на мышках моделируют поведение людей. А где взять «модель» любви?
Как ни странно, но такая модель нашлась. И где бы, вы думали, она спрятана? В «любви» к наркотикам. Не спешите возмущаться кощунством сравнения пагубной привычки падшего наркомана с великой человеческой любовью. Во-первых, фатальная любовь тоже пагубна, как мы убедились. Во-вторых, наркоман тоже ясно понимает, куда он «влип», но изменить судьбу сам не может. В-третьих, никто не утверждает совершенство этой «модели». И все-таки… а вдруг поможет…
Суммируя в нескольких словах результаты моих блужданий в физиологии наркомании, я понял, что в происхождении мучительной зависимости от наркотиков (которую старые врачи называли «привыкание с пристрастием») есть два периода. Первый период (привыкание) — полезно-приятный. Почему бы не курнуть сигаретку для расслабления затекших членов и успокоения измученной души? Или, скажем, не пропустить стаканчик?..
И вдруг, в какой-то момент, почти внезапно, выясняется, что уже не заснуть без сигаретки и не успокоиться без стаканчика. Сигаретка стала управлять сном, а стаканчик — душой. Это наступил второй период («пристрастие»). Произошла, как изящно выражаются современные ученые, «инверсия» — т. е., не вы управляете привычкой, а она вами. И ваш высокий интеллект и престижные дипломы тут не помогут. И, к слову, что происходит в мозгу в эти периоды, известно со всеми подробностями…
Как это относится к любви? Сначала (первый период), где-то в глубине организма, вне сознания, тлеет и разгорается потребность в любви, готовность «встретить принца».
Как поётся в одной песне: «Где же ты, мой такой долгожданный? Где же ты, где же ты, где же ты…».
В это критическое время и появляется «ОН/ОНА». Срабатывает механизм похожести (похож на любимого отца (мамочку)., на надёжного., на нестандартного., на… — у каждого своё). И глаза показывают не то, что в реальности, а то, что хочет это «что-то» под сердцем… А когда глаза прозревают — уже наступила инверсия (второй период) — и это «что-то» под сердцем или в животе начинает управляет мозгом… Ну и что теперь делать? Убеждения и лекарства мало помогают. Кажется, что повернуть мозги можно только каким-нибудь шоком…
Так уж получилось, что сама жизнь решила эту головоломку. Через пару месяцев после нашего разговора Дженифер приняла приглашение на работу по контракту в какую-то африканскую страну с миссией обследования тамошних детей на аутизм, а заодно и преподавать английский. Она посылала нам открытки оттуда, и иногда мы общались по скайпу. Она была довольна материальными условиями, к ней там относились хорошо. Однажды она с тревогой в голосе сообщила, что вот уже несколько дней отсутствует журналист, который связан с её группой. И ситуация, она призналась, стала «взрывоопасной». Исламские экстремисты уже хозяйничают в соседнем городе, и она связывается с американским посольством, чтобы вернуться в Америку, но ждёт, когда прояснится ситуация с её другом. Затем связь на некоторое время пропала.
Вскоре она сама появилсь в клинике. Из её сдержанных ответов на вопросы взволнованных коллег было понятно, что она попадала под обстрелы, натерпелась там страху, но все прошло хорошо, во многом благодаря её другу журналисту, который чуть не попал в засаду и переждал несколько дней в соседней деревне.
Когда мы, наконец, остались одни, я шутливо спросил –есть ли что-нибудь общее между её новым другом и прежним бойфрендом? Она в таком же шутливом тоне ответила, что, да, есть общее — оба были журналистами и оба… лысые. Между прочим, она видела своего старого бойфренда, и ничто в ней даже не дрогнуло. Казалось, он был из какого-то старого фильма, из другой жизни. .
— Да, забыла сказать, я выхожу замуж за моего друга, — объявила Дженнифер.
— И что же тебя вылечило от фатальной любви? — поинтересовался я. — Шок от пережитого, отобстоятельств?
— Да, — ответила она как-то уж очень серьёзно. — И ещё цветок.
— Цветок? Какой цветок? — не понял я.
— Тебе нужно точное ботаническое название? «Любовь обыкновенная».
Чикаго, 2016
Александр Гольбин по профессии врач-психиатр, кандидат медицинских наук, один из признанных авторитетов в области психиатрии сна у детей и взрослых, много сделавший также для развития теории «полезных болезней».
В прошлом ленинградец, Александр Гольбин с 1981 года живет и работает в США, где успешно прошел резидентуру и аспирантуру в Иллинойском и Стэнфордском Университетах. Основатель и бессменный директор Чикагского Института сна и поведения.
Врач-литератор — замечательное явление в русской литературе, и не будет преувеличением сказать, что доктор Александр Гольбин достойно продолжает эту традицию. Его перу принадлежат несколько научных монографий на русском и английском языке, огромное число публикаций в русскоязычной и англоязычной научной периодике. Его отличает стремление заглянуть в души людей не только под углом врача-психиатра, но значительно глубже, с более широкой, общечеловеческой точки зрения.
Многие непридуманные истории доктора Александра Гольбина, опубликованные на страницах американских русскоязычных изданий и в Интернете, по достоинству оценены читателями.