Всё в прошлом: брошенный мной дом,
поруганность мечты, рука с карающим мечом,
державность темноты, невежд налитый ядом крик,
страх боль не пережить, заплеванный святыни лик –
веками не отмыть.
Всё в будущем: тот тронный зал,
награды и почёт, цветами убранный вокзал
и подведённый счёт, признание в иных мирах,
благопристойный вид, чеканность профиля в горах,
забвение обид.
А в настоящем — ничего: ни радости, ни слёз.
Инертное твоё «всего», ненужных встреч мороз.
Курьёзный, не к добру роман — за жизнь не прочитать…
И горько-сладостный дурман, что не даёт мне спать.
***
Я с одиночеством своим на «ты» –
оно мне дарит первые цветы,
звонит, когда не сплю я по ночам,
подбадривая гладит по плечам.
Вокруг огромный город. До зари
немыслимое держим мы пари:
о, как меня он хочет победить –
любить заставить, о другом забыть.
Хороший город — здесь поэт в чести,
но путь тернист и тяжко крест нести.
Великий город, только жаль — чужой,
меж мной и юностью он лег межой.
А раньше в белую бросалась ночь,
другой мне город так хотел помочь:
стихи мои на площадях читал,
корабликами по Неве пускал,
напоминал забытые слова,
поддерживал, когда была права,
и, сколько у него хватало сил,
молчал и на меня не доносил.
Обычай благородных городов –
беречь поэтов от цепей оков,
давать приют среди земных тревог…
Но Боже, скольких он не уберег!
Меня ж он спрятал в утрений туман.
У нас, признаюсь, дивный был роман…
Но дождь неважный оказался сват —
в скрижали занесут «сестра и брат».
Я чашу счастья выпила до дна.
В Америке скромна и холодна,
с одним лишь одиночеством на «ты»…
Оно приносит первые цветы.
***
Калейдоскоп событий в цвете красном.
Живу, как в затяжном прыжке опасном.
Кручу назад — зелёный вижу цвет.
Там — молодость, но нас в помине нет.
Скорей вперёд –танцуют жёлтый с рыжим.
Не всем судьба меж Дели и Парижем.
А в фиолете: взрыв, удар, распад,
дорога в рай, ступеньки прямо в ад.
Вперёд, назад без устали верчу я.
Всю раздаю себя, других врачуя.
Не полон спектр. Где синий с голубым?
И нужно ль жить, когда ты нелюбим?
Ещё виток — всех красок свистопляска.
Жизнь, словно сон. Несбывшаяся сказка,
Надежд, падений, взлётов кутерьма…
Как в вихре этом не сойти с ума?
Хочу спастись, но крепко держат сети.
У всех в долгу. За всё всегда в ответе.
Шальная мысль всё чаще бьёт в висок,
что не живу, а отбываю срок.
Калейдоскоп о камень — всё распалось,
хоть потерпеть осталось только малость…
И лишь боюсь, что ты прервёшь полёт,
когда убьёт меня жизнь-дура влёт.
***
Мы не живем — витаем в поднебесье,
Не понимая, что произошло.
Все ждем, чтобы прозренье снизошло,
Разбросанным по городам и весям.
Растерянным и потерявшим веру,
Забывшим, для чего мы рождены,
Изгнанникам из мачехи-страны,
Наславшей на детей своих холеру.
Хоть правила игры довольно строги,
Всевышний все давно решил за нас.
Немыслимо не выполнить приказ,
Снискать прощенье, заплатив налоги.
Душа саднит и в кровь разбиты ноги,
Не разбирая ночь теперь иль день,
Идем вперед, свернуть нам просто лень,
По той, что в никуда ведет дороге.
Забыв о том, кто ключ к судьбе вручал…
И что любовь начало всех начал.
***
В том мире, где поэт так одинок
Средь общей вакханалии злословья,
Где жизнь проходит, как дурной урок
Под топот, свист и даже сквернословье,
Туч пляска не к дождю и не к деньгам,
И дети матерей-отцов забыли,
В родильном зале грязь и шум, и гам,
И сапогом на совесть наступили,
Отравлены и пища и вода,
И осенью противно, как и летом,
Порядочности нету и следа,
И тьму шутливо кличут «белым светом»…
Пытаюсь утром с нужной встать ноги,
чтоб ближнему — улыбка рикошетом.
И наплевав на правило « не лги»,
Бездарность называю вслух поэтом…
Но застревают лживые слова
И тошнота до горла доползает.
Средь нечистот — пышнее трын-трава…
И глубже в спину нож мне друг вонзает…
О как же нужно жизнь боготворить,
чтоб зло с добром пытаться примирить.
***
Бесценна жизнь и этим ценна.
Живой поэт стоит на сцене.
И замер зал в одном дыханье,
Как будто он причастен к тайне.
О, сколько слов! О, как их мало!
Я их растила, одевала,
Рассказывала им про Музу,
Водила к Чаплину, и к Крузу.
Они — воспитаны, учтивы,
умны, скромны, благочестивы.
Препадают их в школе детям,
передают другим столетьям.
Лелею их. Они ж бунтуют,
Покой претит им, паникуют.
«Оковы прочь! Даешь свободу!..
Скажи, что думаешь уроду.»
Я ж от политики сбегаю.
Любовь, природу воспеваю.
Мне цензор — лучший «друг», и все же,
слова любимей и дороже.
И вновь не так, не то пишу я.
Невыносимость не тушуя,
пытаюсь тьму не путать с светом,
к властям не бегать за советом.
Пишу, но мыслям в строчках тесно.
Замесит тот, кто сможет, тесто…
А я слова маню украдкой
красивой ручкой и тетрадкой.
Но вырвавшись теперь из плена
И точно зная — жизнь бесценна,
Они ушли бродить по свету,
Даря другим мои рассветы.
Шекспир. Сонет № 66 (попытка перевода)
Мне жизнь ужасна. Что гримасы смерти?
Наш мир уже давно сошел с ума.
Шут лижет спины. Строит вор дома.
Распята совесть. Яды шлют в конверте.
Все на продажу. В этой круговерти,
Кто честен — тому паперть иль сума.
Бездарных книг написаны тома.
И опозорена честь в Интернете.
Правителям и пасторам не верьте.
Погашен свет в тоннеле. Правит тьма.
Для несогласных — ссылка иль тюрьма.
Прошу: пять унций яду мне отмерьте.
О чем жалеть? Спокойно я уйду.
Но с кем разделишь ты свою беду.
***
Нам с тобою нечего делить.
Нам с тобою нечего менять.
Нам с тобою некого винить.
Людям очень трудно нас понять…
Мы б любили — да не вышел срок.
Мы б смеялись — только шуток нет.
Постоянный, переменный ток…
Не горим — лишь дым от сигарет.
Из палитры звездной шьём судьбу —
наш наряд не видим никому.
По тончайшему скользим мы льду,
и лишь чудом не идем ко дну.
Столько испытаний! Но венок
лавровый уже сплетен для нас.
Парки нить прядут. Стучит станок…
И еще далек последний час.
***
Я не люблю тебя — смертельно хочу любить.
Пленённым мной вернуть свободу… И всех забыть.
Очиститься. Я знаю, смоет грехи вода.
И побегут обратно строем мои года.
Прислушиваться постоянно к тиши шагов.
Писать так, чтоб сводило зубы у всех врагов.
Бросаться в омут, возноситься, гореть в огне.
И не смущаться, не дичиться наедине.
Любить, любить тебя так нежно и так беречь,
чтобы с ума сводила снежность невинных встреч.
Чтоб до разрыва нервов было, чтоб до конца…
И чтобы на двоих хватило в стволе свинца.
Из венка сонетов
Сильнее смерти лишь перо поэта.
В конце концов — все обратится в прах:
замрут слова на каменных устах,
и заржавеет дуло пистолета.
Но трепет слов когда-то будет понят.
Не сможет он исчезнуть в никуда.
Уйдут в песок сады и города,
того, кто бомбу создал и не вспомнят.
Пока наш свет зовется белым светом
и ходит по планете род людской —
признание, награды и покой
не суждены мятущимся поэтам.
Но что им смерть и непризнанья рок
пред волшебством живущих вечно строк.
Эллайда Трубецкая – русская поэтесса, живущая в Америке с 1993 года, действительный член международного сообщества поэтов. Писать стихи для нее – значит жить. Раздумья о жизни, любви, вечности – все это выражено в ее стихах как будто просто, но зашифрована в каждой строке некая тайна… И читатели, очарованные и побежденные силой поэзии, возвращаются снова и снова к ее стихам, возносясь и становясь мудрее и чище.
Стихи Эллайды Трубецкой напечатаны в 18 книгах в России и США, а также в многочисленных газетах, журналах и интернет-изданиях.