Стихотворения 1990 года

В Петербурге холода, холода,
Как обычно в ноябре, как всегда.
На Неве покрылась коркой вода —
Коркой раннего, непрочного льда.
Так и было — все года, все года,
Отчего же, в самом деле, тогда
Так печальны и мертвы города,
Так тоскливо в городах, господа?
Остывает в белой чашке бурда,
Лезет в голову все чушь, ерунда.
Все мне кажется, что дней череда
Обрывается теперь в никуда.
Все мне кажется, что скоро, когда
Мы лишимся и ума, и стыда,
Мы потребуем казнить без суда
И друг друга истребим без следа.
Хоть и поняли, что шли не туда,
Но не поняли — а надо куда?
И хоть свобода еще так молода,
Но заходит, видно, наша звезда.

***

Меня окружает простой народ,
Развратный, пьяный и глупый сброд.
С их точки зрения, я — урод,
С моей точки зрения — наоборот.
В обществе властвует деграданс,
Этим закончился декаданс.
«Vive les femmes, le vin et la France»,
А также рулетка и преферанс.
Эти утехи не стоят трат,
Пуританство ближе мне во сто крат:
Это — вера прогресса, ну а разврат
Означает кризис, развал и спад.
Что нам французы? У нас не так.
Интеллигент, пошедший в бардак,
Мерзок, но все ж не дойдет до драк,
Как наш отечественный дурак.
Мораль живущим во власти тьмы
Кажется атрибутом тюрьмы,
И все, что в Европе калечит умы,
Перенимаем охотно мы.
Деграденты считают: мораль есть ложь,
Разум тоже им не хорош,
Их идеал и принцип — балдеж.
Вот современная молодежь.
Что говорить, во все времена
В молодости порочность сильна,
Но эти достигли такого дна,
Что страшно: к кому перейдет страна?
Нет, я не снимаю вины с отцов:
Рабы и трусы, в конце концов,
Родили подонков и подлецов,
Шлюх, алкоголиков и глупцов.
Нам остается последний срок,
Я не спаситель и не пророк,
Я лишь извлекаю простой урок:
Снисхожденье к пороку — это порок.
С пороком надо бороться, причем
Каленым железом, огнем и мечом.
(Лучше стань стукачу палачом,
Чем будешь погублен тем стукачом.)
Только в союзники взять кого,
Если порочно само естество?
Люди — быдло, точней, таково
Их абсолютное большинство.
Останусь один, раз бороться смешно.
Один, как остров — не все ль равно?
Вершина горы страны, что давно
Потерпев крушенье, ушла на дно…
1990

***

Писатель самых честных правил
Роман неоднократно правил
И наконец вздыхать заставил
Над ним читательниц всех лет.
Его пример — другим наука,
Но боже мой, какая скука:
Опять любовь, опять разлука —
Наибанальнейший сюжет.
Касаясь этого предмета,
Упомяну, что смысла нету
Входить в подробности сюжета —
Все semper idem, то же вновь:
Он был тузом или валетом,
Или безумцем с пистолетом…
(И, полно, сударь: в эти лета
Мы не слыхали про любовь.
Умели мы угрозу видеть,
Учились молча ненавидеть…)
Но что ж роман? Легко предвидеть,
Что там написано о ней:
Она графиня… или шлюха…
(Сие не оскорбит вам слуха,
Поскольку, знаю, ваше ухо
Слыхало термины сильней.)
Конечно, шлюха. Курва. Сука.
Мой здравый смысл тому порука.
Но боже мой, какая скука!
Пусть даже все наоборот —
Пусть он умен, она невинна,
Но в жизни нет и половины
От счастья, что в романе длинном
Накручено невпроворот.
Во власти сладкого дурмана
Сентиментального романа
Блуждают пленники обмана
В болотах радужного зла.
Сентиментальное туманно,
И потому и не гуманно,
Что превращает в наркомана
Доверившегося осла.
1990

***

Привет, Сергей. Как там дела у вас?
Еда еще встречается в природе?
У нас все реже. Копим про запас,
Да ждут подачек с Запада в народе.
На улице мороз. Метет метель.
Зима — весьма дрянное время года.
Но пятьдесят шестая параллель
Вообще не слишком балует погодой.
Столица Метрополии лежит,
Засыпанная грязными снегами.
Здесь время то безудержно бежит,
То тащится нетвердыми шагами.
И каждый здесь винит других, а сам
Способен лишь на слов напрасных трату.
Здесь мало верят собственным глазам.
Экс-коммунист здесь лидер демократов.
Здесь те, кто знают, не имеют сил,
А те, кто могут, не имеют чести.
Здесь я впервые некогда вкусил
Отчаяние, злость и жажду мести.
Друг друга здесь за ерунду убьют,
Пред властью же склоняются в поклоне…
По радио опять передают
Очередные вести из колоний:
Империя в агонии. Мосты
Горят. Мы станем княжеством, возможно.
Представь себе: в Москву поехал ты,
А здесь — граница, пошлины, таможня…
В Империи бардак и кавардак,
И он стремится к верхнему пределу,
А значит, будет кровь… И, если так,
Мы скоро тут останемся без дела.
Пора бежать. Пора, мой друг, пора!
Здесь скоро будет жарко. Очень жарко.
И эта необычная жара
Опасна для здоровья, как ни жалко.
Мне и сейчас достаточно тепло,
Поскольку я сижу у батареи…
Да, плоско. А уехать тяжело,
Поскольку мы с тобою не евреи.
В Кремле опять идет какой-то съезд,
Овец консолидируют с волками…
Все как обычно: волк мясное ест,
А дураки остались дураками.
Подумать: богатейшая земля!
А дуракам досталась. Вот в чем штука.
Карикатурным эхом Февраля
Звучат дебаты депутатов. Скука.
Мы не способны даже на Февраль,
Мы максимум годны для перестрелки!
Исчезли совесть, разум и мораль,
Осталась вера — в духов да тарелки.
От южных гор до северных морей…
Какая, к черту, нам нужна свобода?!
Мы превратились в полудикарей
Из некогда великого народа.
Народ достоин собственной судьбы:
Большевикам позволили мы править,
И значит, по натуре мы — рабы,
И на России крест пора поставить.
Точней, пятиконечную звезду…
Окончен путь. И где же достиженья?
Мы, в нами же построенном аду,
Для мира были предостереженьем.
Мы показали, как нельзя. И вот
Единственное, в общем, утешенье.
Теперь мы выродились. Вот исход
Семидесятелетнего крушенья.
Такие вот дела. За сим — пока.
Авось, найдем спасенье перед бурей.
Да примут нас другие берега!
С приветом из Первопрестольной.
Юрий.

Москва, декабрь 1990

Волки и овцы

Немало философов разных народов
О благополучии ближних радея,
Всемерно стремясь к исправленью природы,
Боролись во имя опасной идеи,
Безумной мечты поделить наши души
На сферы влиянья овец и волков.
А волку, как правило, хочется кушать,
Он не виноват, что с рожденья таков.
Раз не травоядны, то значит, так надо,
Закон эволюции, древний обычай,
Поэтому сходство меж стаей и стадом
Значительно меньше взаимных различий.
А овцы не могут бороться с волками
И в проигрыше будут в любом инциденте —
Рога стоят мало в сравненье с клыками,
Но главная разница — modus vivendi.
И в силу отмеченных выше различий,
Уверовав, что в травоядности — правда,
Мы сферу овечью должны увеличить,
А волчью — с дороги смести, как преграду.
Но овцы покорны, слабы и пассивны
И сами волков одолеть не сумеют,
А волки напористы и агрессивны
И крепкие зубы к тому же имеют,
Умны, энергичны, смелы и опасны,
Так просто себя не дадут обезглавить,
И вывод из этого следует ясный:
С волками борьбу должны волки возглавить!
И волки за дело берутся проворно,
Закутавшись в шкуры убитых овечек,
А чтобы последние были покорны,
Дурманят их ядом красивых словечек.
Уверив баранов своих миллионы,
Что овцы они и душою, и телом,
Овечек не просто уже — по закону
Дерут — за измену овечьему делу.
Все меньше овец остается в природе,
Естественный в силу вступает отбор:
Лишь тот уцелеет в овечьем народе,
Кто сможет волкам дать надежный отпор.
И серая шерсть у овец отрастает,
И ноги быстрее, и зубы острей,
И вот уж стада превращаются в стаи —
Становятся овцы грозою зверей.
Ну что же, кусайте, философы, локти —
Хорошую вы оказали услугу!
Поди разбери, где копыта, где когти —
Все кушают мясо, а значит, друг друга…

1990
http://yun.complife.info/