Минута
Дрожащий воздух над пустынным полустанком
нанизанным на бесконечность рельсов.
И тишина. Такая тишина, что слышно
как стонут шпалы под гнетом двух блестящих параллелей.
Лишь скорый в 18.32 подчеркивает фразы тишины
и раздирает надвое пространство
тяжелой чередой вагонов
везущих горести далеких городов.
Шлагбаум. Страх. Качает,
Вцепился в поручни. Платформа.
Успел прочесть — Авдеевка.
Пространство вновь срослось
и только неприметный шрам — взрыхленный гравий —
остался. 18.33.
Дорога и бездорожье
Мы с женой приехали в ресторан.
Огромные окна, белые скатерти с пирамидками хрустящих салфеток (здравствуй, Хеопс). Сейчас выберем все, что душа желает. Душа желала котлеты деволяй дурака с картофелем фри, свободным, значит. Свободен как картофель. Замечательно звучит. Берем. Но меню трогательно заботится о нашем здоровье. Рядом с деволяем красный светофор при повышенном холестерине (у меня), а рядом с картофелем — красный светофор при диабете (у жены). Бредем дальше по меню. Везде красные светофоры и, наконец, зеленый – для наших маленьких гостей – манная каша. «Крыша поехала», — буркнул официант, но манку принес. За окном бурлит нормальная жизнь, люди жуют стоэтажные бутерброды от Макдональдса (завидно!), Воняев сменил фамилию на Душистый, Дети играют в прятки. Тренировка — вырастут, и одни будут прятаться, а другие разыскивать. Но это все цветочки, светофоры указуют путь, а ягодки…
Достал с полки книгу, другая упала, наклонился – и привет: ишалгия, неотложка, укол.
Притащил тяжелые продукты – снова привет – от люмбаго, неотложка, укол.
А какие красивые, какие испанские слова.
Красавица Ишалгия, стройная как натянутая струна, танцует люмбаго под карменистый гитарный перебор. Но мы отвлеклись. Наливаю чай мимо чашки, цунами на столе, хватаю первую попавшуюся тряпку, вытираю. А тряпка-то оказалась лифчиком. «Что ты сделал! — кричит жена, — это мемориальный лифчик». Интересно о ком. Неужели о… Искра ревности не успела возгореться в пламя, летающая тарелка встретилась с моим лбом. Потеря сознания, скорая, больница. Рыдающая жена у моей постели.
Дама с собачкой
Вечер. Переулок. Тусклый желтый свет редких фонарей. По этому переулку стекала с Главной площади после демонстрации серая масса трудящихся, бросая как попало транспаранты с лозунгами. Анна шла по переулку и, натыкаясь на транспаранты, невольно читала лозунги.
«Ни одного отстающего рядом!». Бред какой-то! Как могут отстающие быть рядом? «За себя и за того парня». Издевательство над павшими. И почему «парни»? Что за фамильярность? Это солдаты, сложившие головы на войне. И теперь они должны еще работать?
Анна не ходила на демонстрацию, не хотела, не могла видеть эти жирные рожи на трибуне. Завтра осел, козел и косолапый мишка – парторг, профорг и кривоногий начальник — будут пытать, почему не ходила. Прямо так и скажу, рожи не хотела видеть. Нет, так нельзя. А как можно?
Небо сочится смесью снега с дождем. Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. А плохой? Маленький щенок, дрожащий от холода, увязался за Анной, и они вместе вошли в теплую квартиру. Надо переодеться.
2
Мужниной одежды в шкафу не было. Она знала, что он уйдет. Знала, но сердце сжала холодная рука.
Щенок согрелся, повеселел, прыгнул на кровать и уткнулся в шею Анны кожаным носом. Холодная рука, как ни странно, отпустила.
Почти каждую ночь Анне снился один и тот же сон. Она плавает в голубой воде бассейна, и кто-то или что-то тянет ее на дно. Анна задыхается, легкие разрываются, надо вынырнуть, надо… и она выныривает из сна.
Парторг, профорг и косолапый мишка. Нет, я к ним не приду. Надоело говорить одно, а думать другое. Мозг раскалывается. Убегу от этой троицы на свободу. Ведь только река отделяет страну тирании от проклинаемого здесь Запада, ведь дальняя половина моста – это уже Запад. Надо как-то миновать пограничника. Не знаю как, но все равно пойду. Щенок потрусил за ней. Пограничник, последний надзиратель тюрьмы народов, выскочил из будки. «Куды прешь, сволочь?» — заорал он, направив на Анну пистолет. Щенок прыгнул и вцепился остренькими зубками в пограничную руку. Пистолет выпал, Анна столкнула его ногой в реку, подхватила на руки щенка и вбежала в страну свободы.
Мандельштам
Что ни казнь для него, то малина
И широкая грудь осетина.
Мандельштам
Стих отрезал от жизни последний кусок.
Время кануло в пропасть цезуры.
В переулок за дом завернул воронок
И небритый рассвет пробирается хмуро.
Вверх по лестнице лезет кровавая жуть
Сапогами считая ступени.
Господь Бог, дай мне силы пройти этот путь
Не предав, не упав на колени,
Путь Христа до креста, Жанны Д`арк до костра
И солдата до амбразуры.