Над рукописью «Муравейника» автор работал более двадцати лет. С 1988-го года. В эти годы некоторые главы и фрагменты из нее печатались в журналах «Волга» и «День и Ночь». В 99-ом году «Новый мир» в №5-ом откликнулся на работы из «Муравейника» рецензией: Павел Басинский, «Поздние цветы империи».
Два рассказа (главы) из «Муравейника» («Всё началось с собаки Джек» и «Единые с летней природой») были представлены «Волгой» на премию Юрия Казакова 2000-го года.
В том же, 2000-ом, году большой фрагмент из второй части «Муравейника» под названием «Парус» был номинирован журналом «День и Ночь» на «Русский Букер».
Несколько глав из «Муравейника» под общим названием «Время стариков» были представлены «Волгой» на премию Белкина 2010-го года.
В 99-ом году «Новый мир» в №5-ом откликнулся на работы из «Муравейника» рецензией: Павел Басинский, «Поздние цветы империи». Вот выдержки из нее:
На мой вкус, проза Владимира Шапко даже слишком стилистически роскошна, избыточна. Иногда он нанизывает сравнения, как мясо на шампур. От бесконечных “как” и “словно” начинает рябить в глазах:
“Запекшийся сосок Нелька удерживала меж двух пальцев, как удерживают меж пальцев обжигающий, дымящийся огрызок сигары. Вздрагивала от боли, когда Павлик прихватывал посильнее, но постепенно боль успокаивалась, текла где-то рядом, словно вскрытая из вены, пущенная в горячую воду ванны кровь…”
“Тополь блистал. Несмотря ни на что. Был невероятен в своем обличье. Как пропившийся вельможа в ободранном золотом камзоле…”
“Большой нос его тоже добро пошмыгивал, а волоски на голове походили на проволочные загнутые машины. Как если бы ими сено в деревне сгребать. На лошади…”…
… В прозе Владимира Шапко мир советской Окраины находится … в процессе распада, разложения. И вот — тот же художественный результат, что и в “физиологической” прозе 20-х годов, о которой, на примере Вс. Иванова, Евгений Замятин писал: “Чтобы Вс. Иванов много думал — пока не похоже: он больше нюхает. Никто из писателей русских до сих пор не писал столько ноздрями, как Вс. Иванов. Он обнюхивает все без разбору, у него запахи: „штанов, мокрых от пота”, „пахнущих мочой Димитриевых рук”, псины, гниющего навоза, грибов, льда, мыла, золы, кумыса, табаку, самогона, „людского убожества” — каталог можно продолжать без конца” (“Новая русская проза”)…
Нет, Владимир Шапко вовсе не воспевает Империю. Отстраненно взглянув на то, что он описывает… (весь этот барачный смрад, неустроенность, беззащитность человеческая), понимаешь, что так жить нельзя. Но в то же время понимаешь, что именно так жили. Так, а не как-то иначе. И это, хотим мы того или нет, и есть наше нравственное и эстетическое Отечество. Наши, увы, “Петербургские зимы”. Другого Отечества нам не дано. И в обозримых пределах нынче действующих художественных поколений и не будет дано.