Тогда и двадцать лет спустя (два рассказа)

ГЛАВНЫЙ ЕЁ РАССКАЗ

Она села за пишущую машинку. Вспоминая, как Натаха, старинная её знакомая ещё по универу, сказала ей сегодня, что помочь ей в срок получить загранпаспорт для выезда на ПМЖ в Германию можно за пятьсот баксов. Таковы негласные условия областного ОВИРа!
Через месяц у Нины с дочерью  истекал срок разрешения на выезд. А денег оставалось в обрез. И что она могла ответить Натахе, у которой были связи, как иногда казалось, всюду и везде. Да ничего…
Так и сидела в прострации, не чувствуя даже обычного, замешанного на ужасе, страха перед Будущим! Вероятно от того, что каким-то седьмым чувством ощущала дыру, провал, пустоту, отсутствие Будущего…
Но, вправив лист, она сказала себе, что завтра её, личный, момент истины. И что она должна, обязана убедить дать ей загранпаспорт в ближайший срок! И тут же горько улыбнулась – кого она собиралась заразить своей болью, своей безнадёгой, своей настоящей погибелью… Взяточников, людей у которых ссохлось, а может, и вовсе исчезло то, что люди привыкли называть Душой?!
Как перевести на бумагу чувство своей полной загнанности в пресловутый «пятый угол», рассказать о полной потерянности, полном крахе, невозможности дальнейшего существования… Да ладно бы уж ей самой! Но и этой, страдающей от физической немощи, неизвестной современной медицине, болезненной девочке-девушке, своей дочери. Та ничего не знала и не ведала о невозможности их дальнейшей жизни здесь…
Ведь никому, кроме самой Нины, не было известно, что у них, двоих уже не было ничего, даже крыши над головой! Непрактичная Нина за копейки отдала жильё (да и расплатились с нею не полностью). А сейчас из всего этого оставалась только сумма на дорогу и мизерное существование перед ней!
Все деньги, зарабатываемые ею в предыдущие годы ушли на неприхотливое существование и на лекарства и консультации врачей, знахарей, йогов, экстрасенсов и всевозможных целителей… Да ещё и в помощь тем, кому в эти годы пришлось ещё хуже,чем ей… И вот нынче, сидела она за своей машинкой нищей! И вспомнился ей комментарий к Библии, когда Иакова ограбил, но хоть не убил сын Исава. И Иаков воскликнул в горе: «Нищий всё равно, что мёртвый!». Сейчас она спокойно согласилась с этим. К тому же с немалым долгом собиралась уезжать она. Накопившийся долг по коммуналке заплатил за неё друг её покойного брата.
А если в ОВИРе не пойдут ей навстречу, то ей оставалось одно – наложить на себя руки! Но ведь и руки ей не принадлежали! На кого бы она оставила больную девочку, что была на этих самых руках?
Значит, она не имела права не убедить этих людей, пусть и взяточников, пусть тех, для кого одна ценность – деньги! Но ведь не полных же негодяев, не убийц же?! Ведь и их тоже когда-то родили матери! Дороги назад не было! Она даже и произнесла вслух: «ОВИР – моя линия огня!» Вспомнив Николая Островского с его: «Только вперёд, только на линию огня!»
Много лет, больше двух десятилетий, Нина писала рассказы. Раньше их не публиковали из-за «безыдейности» и всего в этом же роде. Нынче публиковали, но немного, нечасто, из-за утраченных связей, невозможности по «семейным обстоятельствам», из-за старого отца и больного ребёнка находиться в какой-нибудь литературной тусовке…
И вот сейчас, в эти минуты, нажимая на клавиши «Эрики», она пыталась передать свою боль, беззаащитность, свой страх, всю безнадёжность, а может, и невозможность дальнейшей Жизни… Слёзы текли сами, подчас она не видела букв, размытых, словно дождём…
Печатала и рвала уже напечатанное, казавшееся неубедительным… Это был последний шанс, и упустить его было Приговором!
Спать в эту ночь ей так и не довелось. Только на рассвете она немного прилегла на руки, сложенные перед машинкой на письменном столе.
В кабинет начальника ОВИРа Нина с дочерью вошли вместе. Она предложила начальнику прочесть эти две страницы. Она смотрела, как моложавый милиционер в высоком чине читает. Свой текст она знала наизусть, она сама его «читала», а стук сердца метрономом отсчитывал время…
Наконец он поднял на неё глаза, свой тяжёлый взгляд остановил на ней, пронизывающий взгляд, какой-то «металлический»! Сердце ухнуло!
А внутренне взмолилась, умоляя его: «Наша судьба в твоих руках! Смилуйся, Бога ради!» И, вдруг увидала промельк сострадания, но только промельк!
— Вы можете заплатить тридцать пять гривен в фонд помощи семьям работников милиции, погибших при исполнении служебных обязанностей?
Говорить она не могла, только согласно кивала и кивала головой…
На негнущихся ногах, потерявшая дар речи, покинула Нина это государственное учреждение.
Всезнающая и вездесущая Натаха рассказала Нине, что её письмо вызвало среди работников, а особо, работниц ОВИРа – потрясение! Многие капитанши плакали!
— Нина! Ты – талант! Даже жестокие сердца растопила!
Не ведала Нина о бедах и горестях, что предстоят ей на чужбине. Но даже, если б сейчас и узнала, то и это бы не остановило её. Дороги назад не было…

СЛУЧАЙ ИЗ ШКОЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Пришедшая из школы внучка выглядела измученной и была непривычно молчаливой.
Нина наблюдала, как она рассеянно тычет вилкой в свой любимый шницель. Зная гурманскую натуру девочки, она заподозрила неладное. Но, по привычке не расспрашивать, пыталась домыслить сама.
Но вечером на кухне дочь, вернувшаяся из деловой поездки во Францию, внесла ясность. Девочка уже легла спать в своей комнате, а у них, взрослых, было традиционное вечернее чаепитие.
— Знаешь, мама! – сказала дочь и запнулась, будто бы решала, продолжать ли дальше или поставить на этом точку. Это затянувшееся молчание взволновало Нину, чуявшую недоброе. Потому она, в нарушение собственных правил, решила подтолкнуть дочь к разговору.
— Не томи!
— Ладно, – махнула рукой та, – это уже просочилось в немецкий сегмент интернета, значит, скоро и по-русски появится. Это ведь в Машкиной школе произошло! Хоть и не написано в инете в какой. На уроке этики. Ты же знаешь, что этику учат те, кто не посещает уроков религии, вернее, уроков по католицизму или протестантизму. Это дети мусульман, атеистов, буддистов…
— Так что произошло?! – заторопила её мать, предчувствуя какую-то катастрофическую правду!

— Учитель по этике рассказывал про какой-то случай. А один мальчик, он в их классе недавно. Родители приехали в Германию из Англии по работе. Вот он и отреагировал на сказанное учителем. Что он, как и один из персонажей учительской истории, тоже еврей! В классе зависло молчание. Но на паузе к этому мальчику подошёл подружившийся с ним другой мальчик, турок, из родившихся уже здесь, и спросил, правду ли тот сказал или пошутил?
— Правду! А что в этом такого? – ответил приезжий из Великобритании.
— Тогда прощай! Я начинаю джихад! Берегись!
С тех пор и началась в классе травля, настоящая, по-немецки – мобинг! Но, что самое жуткое, так это то, что администрация школы знала о происходящем, но не предпринимала никаких мер?! Она словно бы согласилась с этим?! Правда, в школу пришёл дед мальчика, оказавшийся в числе десяти тысяч еврейских детей, вывезенных во времена нацизма в Великобританию. Он-то и сказал, что в те годы с ним в классе происходило такое же, как нынче с его внуком! Об этом скандале прознали журналисты, и не стали это безобразие замалчивать! Правда и журналисты, в целях «защиты персональных данных» опубликовали ненастоящие имена участников конфликта.
— «Защита»! – дочь издала нервный смешок.

Тут в кухню, вся в слезах, в ночной пижаме вбежала вовсе не спавшая Маша.
— Нина! – она называла свою бабушку по имени. – Ты была права, ох как ты была права, когда ещё в начальной школе научила меня никому никогда ничего не рассказывать о себе! О том, кто я, из какой семьи, ни о чём ни с кем не говорить! – у девочки началась истерика. И взрослые занялись ею, отпаивая, успокаивая, поддерживая свою внучку и дочь.
Наконец, держа бабушку за руку, одиннадцатилетняя девочка заснула.
Нина вернулась на кухню. Дочь курила у открытого окна.
— Что делать, мама! Что же нам делать? Ты как чувствовала, Машку предупреждала заранее!
— Милая! – непривычно ласково (она всегда старалась быть спокойно-ровной), обратилась к дочери Нина – мы, русские евреи, привыкли не выпячивать своё еврейство. Когда приходилось называть свою национальность, хотелось сквозь землю провалиться, а само слово звучало, как ругательство!! Это ты была дитём Перестройки! Катастройкой её назвал философ Зиновьев, ещё до распада Союза, очень точно! А я прожила жизнь в конспирации, да и Машку, хоть и здесь родившуюся, к тому же приучила. Не доверяю я ничему, да и мало кому. Я ж ведь берегу до смертного часа все тайны мне доверенные: сердечные, бытовые, «политические»… Недаром про меня когда-то говорили: «Нина – братская могила!».
Дочь согласно кивнула головой, а мать продолжила:
— Мы живём в чужой стране, нам разрешили поселиться здесь после развала Союза. Подумай, что бы мы, русские евреи, сейчас там, на антирусской, и антисемитской Украине делали?! А ты больная, едва ли не инвалид детства. Тогда, спасая тебя я и приехала сюда. Но за эти двадцать лет тут многое переменилось.
Дочь кивнула, и мать продолжила:
— Европейские евреи, как этот английский мальчик, не привыкли скрываться. Вот он и крикнул: «Я – еврей!» Да времена в самой Европе изменились, тут и доказывать нечего, просто посмотреть окрест!
— Что же нам делать мама? Что теперь делать? – спрашивала молодая женщина, заранее зная, что ответа нет, не существует…
— Английским евреям всегда есть куда ехать! Перед ними мир – Ирландия, Австралия с Новой Зеландией, Канада, Штаты, наконец… Если что-то не так, всегда есть выход – весь англоязычный мир! А вот для нас выхода нет. Мало нам антисемитизма, так ещё и русофобия! Мы будто в тисках между исламским фундаменталистским миром и усилением немецкого неонацизма. Усиление одного означает и усиление другого! Вот это и есть пресловутый еврейский «пятый угол»!
Вы-то с Машуткой молодые, ещё сможете нишу в мире найти. А вот мне в мои года и с моими болячками деваться действительно некуда. Я вот молюсь, чтоб пришёл Мессия и, наконец, наступил мир на земле, на всей земле, долгожданный…
— Мама! – в отчаянии закричала дочь, – что же делать!
— Молиться! – также в отчаянии, но в котором сквозила какая-то неизвестно на что, надежда, — тоже закричала мать, – чтоб Он услыхал нас! Благословен Бог, внимающий молитве человека…