«В голубом вагоне», «Тезки», «У огненного озера» — три рассказа

В голубом  вагоне

  Лёля  сидела так, чтобы прохожим не было видно, как она гладит рукой старый аккордеон. «Вельтмайстер» это тебе не хухры-мухры!», — сказала она себе счастливым шёпотом. И чуть было не всплакнула, вспомнив свой старый баян, столько десятилетий верно служивший ей. Да пришлось его оставить, когда навсегда покидали родину, уезжая сюда. Это он, Алька!  Заставил и баян продать и покинуть любимый город!

Лёля родилась в семье врачей, дедушка был даже  профессором эндокринологом, а родители простыми терапевтами. А уж она, внучка и дочка, ни к чему неспособная, стала работать в детском саду, музыкальные занятия проводить. А к тому ж по-женски привлекательной она никогда не была и все родственники и знакомые заранее её в «старые девы» и записали.

В школе Лёля училась плохо, и это с репетиторами! В музыкальной школе тоже звёзд с неба не хватала, но всё же, с грехом пополам окончила и её. В музыкальное училище  попала по знакомству, директором был ещё дедушкин пациент! Там считалась  из отстающих, но всё же диплом получила. С тех пор, как началась учёба, Лёлю терзало чувство вины перед родителями, дедом, перед знакомыми! Ведь считалось, что евреи умные, а дети непременно  вундеркинды?! Лёле было  неприятно  то, что она не оправдала  надежд и всеобщей уверенности,  родителей и родственников.

После училища, опять же по блату, так в те времена называлось устройство на работу по знакомству, устроилась она на работу в детсад. И этому она особенно обрадовалась! Во-первых, она любила маленьких детишек! Не то, что взрослых, те только и знали критиковать и обижать её. А во-вторых, ей нравились детские песенки, как и детские книжки, а  ещё и она и дети любили мультфильмы и песни из них. Именно  в детском саду ощутила она впервые гармонию в своём тихом бесхитростном существовании…

Как-то, когда  она уж несколько лет как  работала в этом детсаду, на новогодний утренник пришёл дядя одного из мальчиков. Они познакомились, звали его Олег. И он, неожиданно  начал ухаживать за нею. А  она, нелюдимая, привыкла к нему. Посчитала, что любит его! И, конечно, когда Алька сделал ей предложение, она согласилась. Её родителям он не понравился, но они уступили желанию дочери.

С самого начала Алька  оскорблял её, то насмехался, а то раздражённо и зло обзывал её! То называл сумасшедшей, но чаще просто дурой! А она, настолько привыкла к его  оскорблениям, что отзывалась на дуру?!  Правда, он всё это говорил ей наедине, так, чтобы никто не слышал. Поскольку они жили в квартире  родителей Лёли, то он никогда не кричал на неё, только шептал все гадости на ухо.

Орать начал только после ухода из жизни её родителей. Обзывать её стал, не только, как человека, но и как женщину, да и по её национальности  проходился…

К тому времени было у них двое детей, девочка, похожая на отца, такая же пшеничноволосая и светлоглазая, отцовская любимица. И мальчик, Коля, оказавшийся к несчастью слабоумным, к тому же перенесший в детстве менингит, но добрый и тихий.

— Весь в мамочку свою, —  ненавидяще глядя на сына, твердил Алька.

К тому же муж затеял развод и размен квартиры.

Лёля была готова к этому, да муж отчего-то передумал и вернулся к ней.

Оказалось, что задумал он переехать жить за рубеж. Он прямо и сказал ей об этом, что «еврей не роскошь, а средство передвижения»! Лёля восстала  против этих его планов. Она никуда не хотела уезжать из своего единственного города, из своего детского садика, от песенок из мультфильмов, добрые слова из которых   было так весело и хорошо разучивать с детками.

Тогда Алька изменил тактику. Он перестал её оскорблять, но всячески взывал к её человеческим и материнским чувствам. Растолковывал  ей, что она плохая мать, раз не хочет помочь своему больному сыну. Что там, на Западе уж точно  помогают таким, у них и лекарства другие и методика лечения иная, да всё другое!

Но, до распада СССР Лёля ещё как-то могла сопротивляться  давлению со стороны мужа. Но после того, как оказались они нежданно-негаданно гражданами незалежной и самостийной Украины, Лёля сдалась! К тому же знакомый художник показал ей свою картину, на которой был изображён президент Кравчук, в гетманском одеянии и с булавой, а внизу вязью было выписано: «Я пришёл дать вам волю от …» и перечислялись все  продукты питания.! И именно тогда задумалась она, что возможно муж и прав, а её упрямство ведёт их семью, а детей особенно,  к катастрофе?!

Оказалось, что началась еврейская эмиграция в ФРГ?!

— Да как же можно! – закричала  Лёля. Но муж ей властно «закрыл рот»

— Ты хочешь здесь похоронить нас всех? Детей, в первую очередь?

    Он занимался всей документацией, ездил в консульство в Киев, улаживал все формальности.

 Там, в Германии дочь начала учиться в университете, муж устроился механиком в автомастерскую к немцу, выходцу из Бессарабии. Сама Лёля стала работать бэби-ситтером.  Или как это звучало на немецком –«Tages Mutter“, «дневной мамой»!

 Через два года Алька оформил «отдельное проживание» и съехал из их общей квартиры. У дочери появился бой-френд, по немецки, «фройнд», её сокурсник, и она с ним переехала в мини-общежитие. Сын получил инвалидность, за которую ему доплачивали к социальному пособию. Лёля перешла на тяжёлую, но хорошо оплачиваемую, с учётом чаевых,  работу – уборку туалетов на автобане.

 Так прошло и десять и пятнадцать лет. Пока Лёля сама не свалилась с целым «букетом» болезней.

Пришлось ей снова стать «дневной мамой» -Tages Mutter! Хоть и эта работа была ей не по плечу после операций да облучений…

Наконец стала она «ранней пенсионеркой», т.е. вышедшей на пенсию раньше срока. Да и сама сумма пенсии была такой маленькой из-за небольшого стажа, что назначили ей, «пособие по старости»! Это пособие позволяло не умереть от голода да что-то из уценённых, т.е. со скидкой вещей себе купить.

Поэтому, после того, как бутылки из пластика начали сдавать, по двадцать пять центов каждую, Лёля занялась их сбором и сдачей, чтобы хоть иметь какую-то прибавку  к их с сыном скудному  прожиточному минимуму. Приходилось этим заниматься с утра до вечера в разных районах города, просматривая все мусорные урны и иные места сброса ненужных предметов. Всё было непросто, потому что не одной ей пришло в голову собирать бутылки. Конкуренция была жёсткой. Но эти дополнительные сто или подчас сто пятьдесят евро в месяц очень выручали!

Дочка со своим бой-френдом  стали программистами, зарабатывали хорошо, но с ними не общались, да и жили уже давно в другом городе.

Ежедневно выходила Лёля вместе с сыном на «охоту» за использованной тарой. И ей было страшно подумать, что может наступить день, когда она не сможет выйти…

Но несколько дней назад случилось настоящее чудо!

Соседка по этажу, старая пенсионерка немка, которой Лёля по собственной инициативе закупала продукты в супермаркете, той тяжело было ходить, сделала вдруг ей странное предложение. Она дала Лёле во временное пользование аккордеон покойного мужа!

— Смотри, сколько народу играет на главной улице! Ты будешь играть, я же знаю, что ты играешь. И будешь зарабатывать больше, чем в погоне за этими бутылками! –  уговорила старуха Лёлю.

 Так Лёля и оказалась в этот вечер на главной, Королевской улице!

Она стала играть и запела по-русски, хоть люди, в большинстве своём, и не понимали, о чём она поёт. Но и музыка, и слова были ласковыми, и многие заулыбались.

  Каждому, каждому в лучшее верится.

  Катится, катится голубой вагон»

Люди хлопали ей, и в шапку летели не только металлические  одно и двух евровые монеты, но и бумажные деньги.

Лёля и не пыталась утирать слёзы, а они катились, катились, катились…

На бис она спела:

  «И хотя нам прошлого немного жаль,

   Лучшее, конечно, впереди…»

          

Тёзки

 

Ирина познакомилась с Иреной в первый день учебного года в евангелической высшей школе. Взглянув друг на дружку, они заулыбались, это и послужило началом их дружеских отношений.

Ирена приехала в ФРГ из Латвии по программе «au pair», помощницей по хозяйству и по уходу за детьми в немецких семьях. Работала в одной семье, училась на курсах немецкого языка, нашла себе и вышла замуж за коренного немца, поступила в вуз, а чтобы платить за учёбу, по вечерам служила кассиром в игорном доме.

Ирина приехала в Германию вместе с матерью и больным братом тоже из республики бывшего СССР, из Беларуси, по, так называемой, «еврейской линии» это по-народному, а официально, как «контингентные беженцы» — Kontingent Flüctlinge» из-за болезни брата, которую даже в Минске вылечить не могли.

Ирена по-русски не говорила, а Ирина не знала латышского, так немецкий стал для них языком  общения.

Узнавая, прошлую жизнь друг дружки, обе молоденькие девушки  удивлялись подчас сходству своих судеб.

Отцы у обеих были русскими. И оба же ушли из своих семей. Не сложились у тех отношений не только с бывшими жёнами, но и с родными детьми.

Оттого, что Ирена с уходом отца находилась только  в латышском окружении, забывала русский, ещё и потому, что вскорости изучение русского свели к минимуму в школе, а потом и вообще его в школе не осталось. Ещё Ирена рассказала, что когда отец жил с ними, то в доме царило двуязычие. И тогда её звали тоже – Ириной, как и подругу!

Вот так оказалось, что они ещё и тёзками были!

Приехавшей из Беларуси, что раньше называлась Белоруссия, русский был родным языком, хоть она говорила и по-белорусски.

— Но почему, почему не на еврейском? — недоумевала Ирена!

— Потому что у мамы не было родных, все они погибли во время войны. А она с детсадом оказалась в эвакуации. И она  не знала и не понимала языка. А мы — р у с с к и е евреи! Ведь кроме самих русских, русскими называют за границей только евреев и русских немцев!

Ирена понимающе кивала головой.

Пока они учились, то общались часто, а когда окончили и стали работать, то праздничные даты отмечали вместе, ходили на выставки, в театры, рестораны и кафе

Года через три Ирина, воспитывающая дочь, удивилась тому, что Ирена развелась со своим мужем, местным немцем.

— Он хороший человек, но у нас всё разное, мы совершенно разные люди! – объяснила подруга.

— И ты об этом узнала только сейчас?

— Сразу! — как то необычно жёстко произнесла Ирена, — он неплохой парень, но не для меня. Мне было тогда необходимо выйти замуж за немца! И чтоб сменить тяжёлую русскую фамилию Егорова, на лёгкую немецкую — Мюллер! Сама понимаешь, почему! Да к тому же, у меня не было того, что у тебя — визы! Бессрочной визы! Ведь тогда Латвия ещё не была членом Евросоюза!

Только тогда Ирина поняла и посочувствовала подруге, жизнь заставляла идти на многое.

Разведённая Ирена стала вести и иную жизнь. Общаться со своими соплеменниками – латышами, разговаривать на своём родном языке, танцевать народные танцы и петь любимые песни, принимая активное участие в жизни городского латышского землячества..

 Ирина тоже, как и Ирена, разошлась со своим бой-френдом.

 Теперь она дружила уже не только с Иреной, но и с Ирениными друзьями, особенно сошлась с приезжавшей время от времени из Риги старинной приятельницей той, Гунтрой!  В начале их знакомства Ира не представляла, как они смогут с рижанкой общаться, но Гунтра, в отличие от Ирены, хорошо говорила по-русски! Здесь-то и пришёл им на помощь – русский, как язык межнационального общения в бывшем СССР!

Но вот новые друзья-латыши у подруги, тоже знали русский, но предпочитали говорить на немецком, хоть и знали многие его настолько слабо, что часто их речь была невнятной и непонятной. Многие из них занимались физическим трудом на стройках и не имели большой нужды в немецком.  

Только новый бой-френд Ирены говорил с Ириной по-русски.

Как-то Ирена пригласила подругу на концерт латышских народных танцев. И маленькая дочка подруги танцевала вместе со взрослыми. да и Ирина была в приподнятом настроении.

Ритверс, так звали дружка подруги, пошёл провожать Ирину с ребёнком до парковки. Они разговорились.

— Ритверс, отчего ты не обучишь Ирену русскому? – сама не зная зачем, спросила Ирина.

— А зачем,  зачем он ей?!

— Ну, как зачем, чем больше знает языков человек, тем лучше!

Ритверс тихо, чтоб не разбудить спящую на руках у матери девочку, рассмеялся.

А Ирина тихо продолжила своё.

— Она же знала его в детстве! И разговаривая с отцом, и в школе, когда ещё ему обучали…

— С отцом? — парень то ли спросил, то ли повторил вослед за ней.

— Да, он ведь русским был!

Дома, укладывая в постель проснувшуюся дочку, Ирина подумала, что, наверное, напрасно, она сказала парню про Ирениного отца! Может быть, ему и не следовало этого знать! Ведь нынче многие народы из бывших республик были нетерпимы  по отношению к своим бывшим соотечественникам…

Вскоре наступила зима, принеся с собой простуды, ангины, гриппы…

Подруги встретились только весной, сидя вдвоём в кафе. Расцеловались, радуясь друг другу, и разговорились…

— Я с Ритверсом рассталась, мы совершенно разные люди!

— Он что, оказался латышским националистом?!

— Да, но и не только это, мы во многом не совпадали!

Ирина, без утайки рассказала о том разговоре с её парнем, когда он их провожал по ночному городу до парковки. Про свою неосторожность, может,   это было тайной, и об этом нельзя было говорить? Она просила прощение у подруги!

— Да брось, я из этого тайны не делаю! И его узкий национализм рано или поздно проявился бы. Мне это ни к чему!

Они обнялись, и Ирена рассказала, что стала изучать русский, понадобился по службе!

— Так что я тебя не прошу, а требую, говори со мной только по-русски! И не стесняйся поправлять! Дура я была, что в школе перестала учить, и с мамой на нём не разговаривать!..

 

У Огненного озера

Остановка городской электрички (по-немецки  С-бана) была  у  искусственного озера, когда-то созданного в противопожарных  целях, для тушения. Оно и название получило Фойер зее — Огненное озеро! От нынешнего жилища Юлии до остановки было рукой подать.

Приехав на свою остановку, пожилая женщина остановилась у лифта, что должен был поднять её на первый уровень станции. Там бы она пересела на другой подъёмник, что доставил бы её на улицу.

Но лифт отчего-то задерживался, видимо,  то ли наверху садились, то ли он снова, как и совсем недавно, был повреждён. Она уже было собралась пойти на эскалатор, хоть там и продувало, как внутри аэродинамической трубы, как лифт начал спускаться.

Когда он остановился, из кабины  вышел крупный мужчина, похожий то ли на цыгана, то ли на румына. Проходя мимо Юлии, он недовольно сверкнул  очами и золотой коронкой. По виду он был знаком ей, т.е. она его уже где-то видела.

Поднявшись, для пересадки в следующий лифт, Юлия  увидала уже знакомую цыганку, что просила подаяние, у эскалатора, ведущего на улицу. Та разбиралась со своей поклажей, чтоб занять своё,  обычное,  место.

Юлии подумалось, что мужчина из лифта с утра, словно сутенёр проституток, развозил просящих милостыню, по закреплённым за ними местам. Ведь и у другого выхода сидел посаженный им же, мужчина-инвалид, протягивавший спешащим на электричку, пластмассовый стаканчик для мелких денег.

Все эти люди из стран, вошедших в Европейский Союз, приехали-пришли- откочевали  в ФРГ в поисках лучшей жизни. Но они  ничего от властей не получали да и жили практически на воздухе! Вот в Штутгарте они и облюбовали часть верхнего дворцового парка…

Юлия, приехавшая сюда после развала СССР, и получавшая мизерную пенсию, жалела и эту, ещё нестарую женщину, и этого инвалида, и в дни получения денег в банке, подавала им. Больше в течение месяца она подавать не могла, самой приходилось туго, доплата за лекарства ползла постоянно вверх. Но инвалида, приветствовавшего всех прохожих то с добрым утром, то с добрым днём, приветствовала тоже!

А с женщиной она как-то раз попыталась на своём «нехорошем» немецком поговорить. Она объяснила ей, что в любой уличной кафешке,  крохотной закусочной или в турецких «дёнер-кебабах» или в других «забегаловках», если б помогала собирать посуду, протирать влажной тряпкой столы или  придвигать стулья, то получила бы и еду, мясную и какую-то мелочь. Точно  больше, чем  те деньги, что ей подают!

Но эта, совсем нестарая женщина, только замахала на неё руками!

— Нельзя, нельзя! — поняла Юлия. На смеси языков женщина объяснила, что ОН, как догадалась Юлия, тот мужчина с золотым зубом, будет недоволен! Женщина его боялась!

«Точно сутенёр! Ведь отбирает часть выпрошенной милостыни! Вот эти люди и есть — малые мира сего, обездоленные, женщины, инвалиды, дети…  В Писании ведь сказано, что нищие на земле не переведутся! Нищета, вероятно понятие вечное…»

 Вечером, знойным, одним из последних этим летом, она с внучкой пошла к воде. К озеру. Тут же к ним подплыли две маленьких черепашки. Они смешно открывали малюсенькие ротики.

— Ой, забыла дома что-нибудь взять, им принести! — громко сказала девочка, младшая школьница.

«Вот так человек развращает животных, живущих рядом с ним! И те становятся, попрошайками», — подумала,  но ничего не произнесла старая Юлия.

Через час она сидела дома перед открытым окном за письменным столом. Юлия много лет писала сказки. Не только для маленьких детей, но и для взрослых …

И, внезапно, вне текста, что писала она ещё со вчерашнего вечера, она записала, что «черепашки могли обидеться, если бы она вслух произнесла то, о чём тогда подумала. Они-то хотели общаться с людьми! А не только просто поесть, принесённое им! Они знали, что люди не обидят их! Они — добрые!».

Юлия считала сама,  да и люди вокруг думали так же, что она неудачница, не приспособленная к жизни,  никак не состоявшаяся…

Но вот она, на старости лет и стала писать сказки! Сказочные истории, которые несмотря на все тяготы и трудности, на  вот-вот наступающую катастрофу, заканчивались всегда не просто хорошо, а   с ч а с т л и в о!