Давиду Иосифовичу Шлаферу
Посвящается
Суровый и беспощадный двадцатый век страшен и сам по себе, и потому, что приучил нас думать, что так было всегда, и в глубоком, и в не слишком отдаленном прошлом. Отбил этот век-лихолетье у нас историческую память. Между тем, прошлое было всяким, в том числе и довольно колоритным и, даже, забавным. Вот что писал современник и приятель Пушкина Ф.Н.Лугинин в 1822 году (Ф.Н.Лугинин. Из «Дневника»):
«Бессарабия и Молдавия ужасно плодотворны – жители свободны, отчего здесь пропасть русских, бежавших от господ. Господа имеют здесь только землю, мужики живут на условии работать несколько времени 25 и 30 дней на господина (Сравни, читатель, это с крепостным, в сущности, рабовладельческим строем России тех времен. (Прим. В.Финкеля)… Господа носят здесь огромные шапки двух фасонов. Но борода означает здесь чин. Штаб-офицеры носят легкие шубы, меху что на царских мантиях, шлафроки с широкими рукавами, снизу коих есть это платье. Экипажей хотя здесь много, но особенного вкуса и рода московских. Кучера одеваются по-гусарски и ездят более парами… Народ вообще бород не носит; булгары носят все красные ермолки, панталоны широкие, связанные внизу так, что заменяют чулок; носят усы…Бессарабия, Крым и вся Валахия и Греция принадлежали римлянам. Бессарабия служила ссылкою Рима. Сюда был сослан Овид, — и вообще это была колония римлян, которые смешались с природными жителями: молдаванами, валахами, сербами, татарами, что можно заметить из их языка молдаванского, который очень похож на итальянский… В Кишиневе почти все говорят по-французски… Много винограду бывает, как говорят. Я до сих пор ем только вишни, черешни… Дамы любят музыку – танцы такие же, как и в Москве…Из сада отправились все к Стамати, где составился небольшой бал; под фортепиано танцевали мазурку, экосез, кадриль и вальсы. Вечером был в саду, довольно поздно, застал Катаржи и Пушкина…- и опять дрались на эспадронах с Пушкиным, он дерется лучше меня и, следственно, бьет…». Все очень колоритно, забавно и интересно… Но вот закавыка какая. Лугинин ни словом не обмолвился, что речь идет о территории Пруто-Днестровского междуречья, которая всего-то за десять лет до того, в 1812 году была аннексирована Россией после Русско-Турецкой войны 1806-1812 года…
Все это осталось в давно ушедших патриархальных временах, когда даже захват чужих стран и земель не означал массовых расстрелов, арестов и депортаций мирного гражданского населения. Но на дворе стоял суровый 1940 год и когда Советский Союз предъявил Румынии ультиматум, тысячи и тысячи румын хлынули в Румынию. Уходила не только элита, уезжала и румынская интеллигенция, чиновники, офицеры. Бежали они наспех, не имея возможности взять с собой имущество… Справедливости ради, следует сказать, что у них были на сборы хотя бы один – три дня… Пожалуй, не более, но все же …
Дуделе и его друзья, в толпе евреев, русской и украинской бедноты радостно встречал «большевиков». В восторге были местные коммунисты. Они суетились в ожидании, как они полагали, своих идеологических братьев. Но «не долго музыка играла» – «освободители» отодвинули их в глухую тень. А многие из них, со своими идеалистическими «фанабериями», вскоре, и, вообще, исчезли. Но то было немного позже. А сейчас полоскались красные флаги и транспаранты «Да здравствует Красная армия», «Да здравствуют Советы». Ни мало, ни много.
Дуделе было пятнадцать и, хотя он окончил хедер и восьмой класс гимназии, он – пацан-несмышленыш, не понимал, что происходит: освобождение, освобождение, свобода! Ничего не понимали и его родители, совсем неглупые люди, а тем более отец, воевавший в первую мировую в русском экспедиционном корпусе, побывавший в немецком плену и вышедший из него только в 1919 г. Ничего не понимали и их друзья. Да только ли они одни? Прошли семьдесят лет и пора признать, что евреи откровенно радовались и празднично встречали «гостей». Трагическая судьба редко предоставляла еврейскому народу выбор между очевидными добром и злом. На беду свою, почти всегда приходилось выбирать либо между молотом и наковальней, либо, в лучшем случае, между меньшим злом и большим. Вот и сейчас. Их нельзя было винить. Ведь за спиной осталась Румыния… Начиная с 1937-го года, с профашистского правительства Кузы и Гоги, требовавшим вымести двор от евреев, государственный антисемитский раж только нарастал. Румыния проводила линию воинствующего антисемитизма. Погромы были в 1919-1920 гг., в 1925 г., в конце 1920-х — 1930-х годов погромы происходили постоянно, деятельность синагог была прекращена. И в 1940 г., накануне вторжения СССР, в Бессарабию и через неё в Советский Союз бежало большое число спасавшихся от румынского антисемитизма евреев. Словом, евреям не за что было любить Румынию. И они могли легко предсказать своё будущее, останься они в Румынии.
Зная румын и их государственные методы, евреи радовались, что впереди их ждала жизнь в государстве, в котором тогда не было антисемитизма. Другое, совсем другое дело, что мало кто из них понимал, что это такое — безжалостный тоталитаризм, и уж никто, вообще, не мог представить себе и, тем более, предсказать еврейских приключений и злоключений в нем в послевоенном будущем. Это был туманный, не просматриваемый никакими прогнозами, футурум. А задумываться стоило. Ведь в 1939-1941 годах Советский Союз был союзником гитлеровской Германии и таким же агрессором и оккупантом (Артем Деникин). И был за это изгнан из Лиги Наций. Некоторые из наиболее дальновидных евреев понимали это и стремились выбраться за пределы Молдавии и обезумевшей Европы, и переселиться в Палестину. Удалось это совсем немногим, и лишь очень богатым.
Сегодня, в грозный день 28 июля 1940 год огромный изнасилованный край, как обесчещенная женщина с разбросанными обнаженными руками и ногами, беспомощно простирался ниц на прекрасной и плодоносной своей земле. И в распахнутую настежь, распятую и распластанную страну вливались бесконечные пешие и конные колонны «освободителей». В обмотках и ботинках, с шинельными скатками за спиной и подвешенными саперными лопатками, флягами и касками, с противогазами на боку и винтовками на плече. В этих многонациональных войсках Красной Армии (РККА) было на удивление много нацменов из среднеазиатских республик. По стратегическому замыслу, не доверявшему ни своим, ни чужим, они оказались бы более изолированными от коренных жителей Бессарабии и Буковины. Шла конница, танки, орудия техника, тачанки. Размещались войска не на частных квартирах. В Бендерах, например, они расположились в казармах Бендерской крепости.
С первых дней оккупации началось быстрое силовое «освобождение» от румынского языка. Учебный год в школах начался как обычно. Но по всем предметам преподавание велось теперь на русском. Школы, с раздельным обучением, превратили в единые школы для мальчиков и девочек. Дуделе учился легко и принимал русский безо всяких проблем. Да и все его сверстники. И вообще жили они, как жили раньше – в их быту, на первый взгляд, не изменилось ничего. Во всяком случае, так казалось Дуделе. Правда, религия продолжала отступать. Еще румыны массово закрывали синагоги. Русские их не открывали…
Едва ли не первым актом большевиков, именно так называло советские войска и новую администрацию местное население, было освобождение, буквально на следующий день, всех от радиоприемников. Их надлежало незамедлительно сдать, а взамен получить известные всей одной шестой черные, всегда тревожные тарелки репродукторов. Жителей Молдавии освободили от мирового общественного мнения.
В последующие две недели все население края было избавлено, так сказать, освобождено, и от товаров в магазинах и лавочках. Нет, их не грабили. Просто русский рубль был в несколько раз дороже румынской леи и вошедшие войска все раскупили. «Всё» означает не в фигуральном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Например, солдаты и офицеры расхватали даже всю обувь для покойников с прекрасным верхом, но картонной подошвой… В первое время население удивлялось демократическим нравам советской армии, где небольшая дистанция между солдатами и офицерами не шла ни в какое сравнение с жесткой субординацией между офицером – аристократом в румынской армии и простолюдином – солдатом. Когда на местных рынках продавалось вино в бочках, пробовать его можно было неограниченно. Так вот, возле бочек и под ними спали, случалось, истомленные алкоголем, и рядовые красноармейцы, и командиры.
Замечал ли Дуделе и его сверстники, что немедленно после ввода войск начался период обработки населения? Вряд ли. Ведь на первый взгляд, это ничем им не угрожало. А между тем, суровые и безжалостные процессы набирали скорость. Для этого использовался отработанный еще в тридцатые годы и широко примененный в МАССР идеологический метод. Утверждалось, что Молдавия и Румыния – две разные страны, а молдаване и румыны – совершенно разные нации. Особенно это проявилось в манипуляциях с языком. Согласно советской версии, молдавский язык отличается от румынского. По этому поводу один из авторов прекрасной песни «Смуглянка» Яков Шведов заметил: «…для Молдавии придумали новую социалистическую нацию – молдаван – и для неё социалистический алфавит на основе кириллицы и вообще стали делать вид, что к Румынии этот народ ровно никакого отношения не имеет». Между тем, молдаване причисляют себя к румынам. Они говорят на румынском языке и имеют общую культуру и историю с жителями румынской части исторической области Молдавия.
Понимал ли Дуделе и его родители, да и вся еврейская община, что происходило вокруг них? Ощущали ли куда всё катится? Сказать теперь трудно. Стариков почти не осталось, а те, что остались не особенно — то хотят говорить об этом. Когда много лет спустя, в Сибири, я общался с моим другом, а Дуделе и был им, он никогда об этом не упомянул ни слова. Я так думаю, ему было горько, а может и стыдно, говорить об этом…
Между тем, события в новой республике проходили повсеместно и события трагические. Дело в том, что, вслед за колоннами пехоты, вошли части карателей – НКВД, и уже готовые, сформированные еще в СССР, партийные структуры ВКП(б). Надо сказать, что «освободители» эти имели огромный опыт застенных дел, накопленный, не просто на всей территории СССР, но и конкретный – в так называемой Молдавской Автономной Социалистической Республике (МАССР) со столицей в Тирасполе, в составе Украинской ССР. К 1940 году вся национальная интеллигенция там была уничтожена, и у руля автономии оказались присланные из РСФСР кадры. Кстати, в этом причина и нынешнего конфликта в Приднестровье. Об этих художествах в Бессарабии хорошо знали, поэтому сразу же начался выезд этнических румын, в основном представителей среднего и высшего классов, из Бессарабии в Румынию. Не уехавшие — подверглись незамедлительным репрессиям (Gaina Alex). Шли аресты активистов румынских буржуазных партий, помещиков, полицейских и жандармов, волостных старост (примарей), крупных торговцев и домовладельцев (Gaina Alex). За ними последовали деятели церкви и сектанты. В сущности, подверглась репрессиям вся, опрометчиво не уехавшая, экономическая и политическая элита. Еще летом 1940 года 8 тысяч людей этой категории, по официальным данным, было депортированы в Сибирь и Казахстан. А уж, сколько по неофициальным-то?… Осенью этого же года по договоренности между Шуленбургом и Молотовым произошло переселение бессарабских немцев в Германию. Почти немедленно начались аресты беженцев из России и Украины. В их числе, например, князь Петр Долгорукий, артисты и писатели, солдаты и офицеры Белой и Царской Армий (Gaina Alex). Из этих волн репрессированных мало кто уцелел.
Знала ли об этом еврейская община? Теперь сказать трудно. Может быть, и знала, но поскольку репрессии эти её явно не коснулись, не хотела знать. Впрочем, ну а знала бы, что могла бы изменить? На первых порах евреям стало легче. «Жид» – «жидану», стали использовать заметно реже. Кто хотел, при определенных ухищрениях мог даже уехать в Палестину. И некоторые наиболее богатые евреи так и поступали. Но это были единицы. Большинство же просто жило и надеялось. К сожалению, и трагическое будущее воочию доказало это, что их гипнотическим надеждам не было суждено сбыться.
Однако то, что некое гипнотическое состояние существовало, сомневаться не приходиться. В доме родителей Дуделе поселили местного главу администрации – русского. За несколько месяцев этот человек привык к ним и несколько раз, и в трезвом состоянии, и в подпитии, намекал родителям в присутствии Дуделе, что им следовало бы куда-нибудь уехать. Да куда там! Никто его не понял или боялся понять, или не хотел… А зря… Он знал, что говорил. Ведь задолго до трагедии этот человек видел списки, составлявшиеся чекистами с помощью местных коммунистов, и хорошо представлял их будущее… Вот так и прожили год, как сомнамбулы…
И когда 13 июня 1941-го оползень двинулся на них, это было нежданной и ужасающей катастрофой. Глубокой ночью в дом вошли четверо эннкаведистов. Уж какие там бумаги они предъявили, теперь не ведомо, только услышал Дуделе, что их, как семью классового врага, эксплуататора трудящихся, крупного хлеботорговца (мельница у них была, мельница!) выселяют из Молдавии. И на сборы им дается двадцать минут! Что собрать-то можно за эти мгновенья? Но им крупно повезло. Младший четырехлетний брат Дуделе, спавший в детской кроватке, закапризничал и потребовал ружьё. Чекисты пришли в раж и начали обыск дома. Он длился тридцать минут и закончился обнаружением детского ружья в той же детской кроватке! Но это было бесценное время, чтобы побросать вещи и хоть какие-то продукты в мешки и сумки. В эту ночь в Молдавии не спали многие… Хотя от города к городу, от местечка к местечку время на сборы было разным. И колебалось от двадцати минут до двух часов. Определялось оно то ли уровнем злобности местных карателей, то ли временем доставки на железнодорожную станцию. Их вывели на улицу и посадили в грузовик. Дом опечатали, тем самым, освободив их от годами нажитого имущества и всей прежней жизни. И начался их короткий, всего тридцатиминутный, но трагический путь от Корнешты до железнодорожной станции Унгены. На путях стоял огромный эшелон из теплушек для скота. Но скоту окна не зарешечивают. А здесь они были забраны кованными решетками. Со всех сторон к эшелону подходили и подъезжали семьи с малыми детьми под вооруженным конвоем. Сепарирование прибывших производили прямо здесь же, на перроне. Глав семей, вместе с сыновьями старше семнадцати, энкаведешники выхватывали и вели к отдельным теплушкам. За небольшим исключением, их больше никто и никогда не видел. Крики, вопли ужаса, плач детей слились в оглушающий скорбный стон. Так вот, просто, буднично Дуделе освободили от отца… Их же, мать, сестру, Дуделе и малого брата загнали в одну из теплушек. На голом полу была набросана солома. В углу теплушки зияло отверстие, как говорили тогда, – отхожее место.
Вся эта процедура проходила на высоких скоростях, каратели торопились. Все города Молдавии надо было освободить от эксплуататоров и кровопийц трудового народа за одну ночь. Потому что следующая ночь отводилась для освобождения от буржуазной нечисти деревень! Поэтому женщин и детей загоняли, в вагоны, едва не бегом, и когда теплушка заполнялась, её закрывали, опечатывали и немедленно начинали наполнять следующую… Злые языки говорят, что при социализме люди плохо работали. Люди? — может быть, но нелюди, а кем еще были эти, с красными околышами, работали отменно! Это про этот строй и этих нечеловеков сказано: плохое делал хорошо, хорошее – невероятно плохо!
К утру эшелон тронулся и несчастные в полутьме столыпинского вагона смогли, наконец, разглядеть друг друга. Яростное колесо истории, даже когда оно не направлено прямо на евреев, давит, в первую очередь, именно их. Горе, да и только! Кампания по уничтожению эксплуататорских слоев населения по начальному замыслу своему не носила антисемитского характера – это была классическая коммунистическая карательная операция против враждебного класса. Но фокус в том, что наиболее динамичным слоем населения Молдавии были именно евреи. И в значительном своем большинстве, именно они владели гастрономами, лавками, магазинами и магазинчиками, небольшими мебельными предприятиями, пекарнями, мельницами. Так вот, теплушки были заполнены, в основном, ими – евреями!
Состав их шел без расписания и мучительно долго. Лишь 22 июля они добрались до Новосибирска. Все это время из вагонов никого не выпускали. На некоторых остановках к составу доставляли еду… Погибло много детей, и крохотных, и маленьких, и больших… Этот «санаторий» на колесах был не для них! Но на этом путешествие не закончилось. Состав подогнали вплотную к гигантской реке, несчастных перегрузили в баржи и погнали на Север – в Нарымский край. В баржах с задраенными люками они поднимались по Оби еще с 400 — 500 километров до Колпашево. И только там они поняли, что такое свежий воздух. Но как? Группу их выпустили и повели этапом 130 километров в колхоз «Весна» в поселке Поротников. Все пёхом, только самые малые дети на одной-единственной телеге. Охранял их энкаведешник на коне… В этом самом колхозе они и прожили несколько лет. Вначале на подселении к казакам, сосланным в тридцатые годы, а потом четыре года в землянке, оштукатуренной конским навозом с глиной… Мама работала в свинарнике, а Дуделе – на сущилке зерна – верхом на лошади по вечному кругу…
Ну, а что с их отцом? Уже потом узнали они, что его и многих других из их мест направили в так называемый ИВДЕЛЬлаг, где — то под Свердловском, где он 30 сентября в Йом-Кипур и умер во время допроса в 50-то лет. И знаете от чего? – от миокардита, видите- ли . От того самого кулачного, палочного или дубиночного миокардита, или миокардита девятого калибра… Легко представить себе, что требовали от них на допросах. От большинства – признания в работе на сигуранцу. А от отца Дуделе еще и на немецкую разведку – в немецком плену-то был… Выколачивали самооговор, а выколотили саму жизнь! Надо сказать, что мужчины эти, главы семей, погибли…- Кой черт, погибли? — уничтожены были поголовно и безымянные могилы их разбросаны по многим точками на сатанинской карте Гулага.
А вот, что говорит сухая официальная статистика. 13 июня 1941 года было депортировано из Молдавии 31,5 тысяч человек. И ни слова о том, сколько уцелело! Я так думаю, что погибло не менее трети этого числа, но доказательств на руках у меня, к сожалению, нет… Когда Молдова стала независимым государством, её парламент принял «закон о реабилитации жертв политических репрессий, совершенных оккупационным коммунистическим режимом». Предполагается и строительство памятника. И он, по идее, очень напоминает вагон из Яд Вашем. Это будет символический поезд, в котором жители Молдавии были депортированы в Казахстан и Сибирь в 1940-х годах. Словом, попировал советский Дьявол, попировал!
А что в это самое время делал фашистский Дьявол в Молдавии? На заседании Совета министров 8 июля 1941 года Антонеску заявил: «Я требую, чтобы вы были беспощадны. Пустому слащавому гуманизму не должно быть здесь места… я выступаю за насильственное выселение евреев из Бессарабии и Буковины. Их надо выбросить за рубеж… Пусть мир считает нас варварами — меня это не волнует. Если понадобится — стреляйте из пулеметов, а я подтвержу, что законов не существует… Итак, без формальностей. Полная свобода. Я беру на себя всю ответственность и еще раз заявляю: закона не существует». Сказано – сделано! Уже 17 июля 1941 года Антонеску отдел распоряжение создать по всей Бессарабии концентрационные лагеря и гетто. В августе того же года на территории Бессарабии их построили 49! В июле-августе 1941 года специальный румынский отряд для убийства евреев (специальный эшелон) совместно с силами германской армии и эйнзацгруппой истребил более 150000 евреев. А их в начале сентября все еще оставалось 64176. К концу того же месяца – 43397. Остальные 20000 были депортированы на Украину. После этих и многих других акций к маю 1942 года в Бессарабии оставалось лишь 227 евреев (Энциклопедия катастрофы — Бессарабия)! В сорок седьмом эту мразь Иона Антонеску расстреляли, кстати, сами румыны, но тысячи и тысячи евреев канули в Лету…
Словом, плохо было – куда ни кинь! В Румынии – худо. В Молдавии – худо. В СССР – худо. Но из депортированных — хоть кто-то выжить мог. Эвакуированные жили, как все советские граждане, во всяком случае, в годы войны. Останься они в Молдавии – верная смерть всем! Вот какой капкан расставил еврейскому народу Дьявол! Может капкан, а может быть и Великий Намек – коряво и смертельно опасно всюду! Может жить-то надо совсем и не здесь? Понято все это стало много позже, почти через полвека, а пока уцелевшие молдавские евреи в Сибири и Казахстане старались выжить.
Дуделе, освобожденный от родины, имущества, папы, теперь был освобожден и от мамы, братика и сестры – его призвали в Трудовую армию и послали в город Прокопьевск на шахту, чьего бы вы думали имени? Вижу, угадали! Конечно же, на шахту имени товарища Сталина. В те времена это имя давали едва ли не всем учреждениям, кроме, ясное дело, общественных туалетов. Там Дуделе и проработал электрослесарем до самого 1947 года, Паспорта он не имел до самого 56-го. не забывая раз в две недели отмечаться в комендатуре местного КГБ – НКВД – МВД — МГБ — сам черт, свой для них из своих, ногу сломит. Попробуй, забудь? – сразу в каталажке окажешься, а то и совсем пропадешь! Жил со справочкой на руках. Однако закончить 10 класс вечерней школы ему позволили. Мало того, как ударнику социалистического труда, дали медаль за доблестный труд в великой отечественной войне, разрешили поступить в металлургический институт и даже окончить его! Правда, на порог военной кафедры с танковым профилем не пускали! Да хрен с ней, – в его-то положении сосланного и получить высшее образование – это было уже заоблачным счастьем! Это были годы, когда он, освобожденный от свободы, всё же шел вперед и набирал очки. Мало того, постепенно он продвигался к тому вожделенному для него уровню несвободы, которым обладали все советские евреи. После пятьдесят шестого ему дали паспорт, амнистировали, как всех переселенных, но реабилитирован ни он, ни его семья не были!
Часто пишут, что воздух свободы, иной раз, сбивает с толку. Это случилось и с Дуделе. Не имея опыта общения со слабым полом, еще нищим студентом Дуделе, впопыхах, во избежание персонального разбирательства и неизбежного вышибания из института, женился на забеременевшей от него сокурснице. Вместе они и поехали по распределению в Гурьевск, на металлургический завод, где вскоре родилась милая девчушка, а брак развалился. Но это не остановило поступательного движения Дуделе. Будучи на очень хорошем счету, он перебрался в Новокузнецк, где, вскоре, оказался в местном Гипромезе на серьёзной проектной работе и в однокомнатной квартире — первой в его советской жизни. В Новокузнецк же удалось перебраться и маме с младшим братом.
Здесь мы с ним и познакомились. К этому времени Дуделе чувствовал себя устойчивее. Жутковатое прошлое медленно отступало в тень, но он никогда его не забывал. Да и оно его не покидало – всегда рядом было. И никогда прямо не говорил о нем вслух. Лишь постепенно близкие друзья, а они у Дуделе появились, слово за слово, начинали вначале чувствовать, а потом и осознавать, что выпало ему. Но дело не только в том, что он говорил, Дуделе был другой. Ну, например. Это было время, когда все по ночам искали и слушали западные голоса. Дуделе этого не делал. По двум причинам. Как я теперь понимаю, он продолжал жить под плотной опекой КГБ. Думаю, за ним и следили, и, уж наверняка, прослушивали. А знать, что твориться в мире он, конечно же, хотел. И он пошел совершенно легальным, но недоступным всем нам путем. Он стал покупать, открыто продаваемую во всех киосках, ЮМАНИТЕ. Французский-то он знал, во всяком случае, читал совершенно свободно! В связи с этим, в нашей компании была в ходу полусерьёзная шутка, что Дуделе учился в Париже вместе с королем Михаем. И Дуделе, ухмыляясь, никогда этого не отрицал. Как выяснилось много лет спустя, и в Париже он не бывал, и с Михаем не дружил.
Когда друзья решили его женить, он не упирался. Спустя десятилетия в обороте была фраза: еврей не национальность, а средство передвижении. Для Дуделе, образца до пятьдесят шестого, брак на советской еврейке был, как я теперь думаю, серьёзным и желанным событием, не в последнюю очередь, потому, что, в какой-то степени, стабилизировал его статус – советского гражданина. Да, да, ущербная жизнь советского еврея, помеченного пятой графой, была для него вожделенной мечтой, манной небесной. Выглядела процедура знакомства будущей пары забавно. Они беседовали у одних наших друзей, а второй друг, заглянув в комнату, где происходило таинство, съязвил: «Это, какого швонца женят? Этого? Этого женят!». За этой шуткой стояло нечто весьма серьёзное. Дело в том, что после всех его жизненных передряг, Дуделе, будучи человеком и умным, и сильным, и жизненно много опытным и устойчивым, сохранил в отношении к людям огромную осторожность и предупредительность, а может быть, и страх. Внешне это проявлялось в некоторой совершенно определенной, чуть-чуть гипертрофированной деликатности и даже не уверенности в себе. Я думаю, что всегда и везде его поведение перемножалось на четкое осознание своей ущербности и никогда не оставлявшего чувства, что за ним следят. Надо думать, он имел серьезные основания для всего этого. И уже много позже, после его кончины, стало известно, что кагебисты многократно встречались с ним и склоняли к сотрудничеству. Не знаю уж как, но он устоял. Покойный друг, Илья, понятия не имевший обо всем этом, по простоте душевной, попал в точку. С этой самой будничной и обычной для советского человека точки зрения Дуделе действительно выглядел швонцем, ни на грош, не будучи им. И в серьёзные минуты он бывал на должной высоте. Однажды мать его будущей жены, зарабатывавшая протезированием на дому, была напугана и всерьёз. По дому пошел слух, что ОБХСС начал следствие по её промыслу и опрос соседей. Все его друзья запаниковали: надо идти с повинной и тому подобное… Дуделе отреагировал просто. Он разобрал её инструментарий и, в частности, небольшой настольный стан для прокатки золотой фольги, вынес все это из дома, разбросал по разным местам, и сказал: «Пусть ищут». И оказался прав – все затихло, как — будто ничего, никогда и не было.
Но вернемся к свадьбе Дуделе. Процедуры такого рода, зачастую, не срабатывают или срабатывают плохо. А здесь, несмотря на второй брак с двух сторон, получилось. Да как? Дуделе не на шутку влюбился, стоял под окнами, дарил цветы и прочее. Словом, поженились, и мальчика родили… А Дуделе даже и ревновать научился, да уж совсем необычно. Не в настоящем времени, а в давно прошедшем. Дело в том, что в первом браке его жена имела мужем человека, хотя и заметно старше её, но гулёну. Обманывал он её круто и не особенно — то стесняясь окружающих. И наступил момент, когда она, устав от этой круговерти, отплатила ему той же монетой. И вот теперь, давно после его смерти, после нескольких лет, прожитых в новом браке, Дуделе узнал об этой её измене. И… возревновал её от имени её первого мужа, и были сцены, и был семейный шум, и Дуделе намекнул при ней об этом адюльтере своим друзьям, и долго не мог успокоиться… Словом, оказалось, что брак их был построен на чувствах. Хотя, конечно, привходящие обстоятельства, связанные со статусом Дуделе, были, куда же от них денешься…
После пятьдесят шестого дела Дуделе пошли в гору. Он стал начальником проекта. Еще спустя пару лет его назначили главным инженером вновь созданного проектного института. И двадцать пять лет, при периодически меняющихся директорах, он проработал на одном и том же месте и был уважаем и любим подчиненными. На всех вокруг сыпались анонимки. Но не на него. Всюду полыхал антисемитизм, но не адресовался к нему. Все боялись и ненавидели начальство. Его не боялись и не ненавидели – любили. В чем дело? Прежде всего, я думаю потому, что был он из настрадавшихся, из гонимых, из преследуемых и ни у кого на него просто не поднималась рука. В подсознании людей он не был представителем этого государства и за него не отвечал. Он был просто одним из них, рядовых, если хотите, маленьких людей. Но дело, конечно же, не только в этом. Профессионал высокого уровня, он в любых технических вопросах и производственных проблемах оказывался прав. Прав всегда. При всем том он был добродушен и никогда не наказывал подчиненных ни словом, ни приказом, ни рублем. Все его партийные директора признавали существование особого Дуделевского класса управления людьми. Мягкими беседами, неторопливым обсуждением, деликатным объяснением.
В такой обстановке он мог бы работать еще много лет. Но Дуделе стал уставать. Захандрило здоровье. Замаячила угроза серьёзных операций. Может быть он это пересилил бы… Но в 1989 году произошел психологический слом. Пришли документы из Молдавского КГБ о полной реабилитации Дуделе и его семьи. И вот, что интересно, В списке незаконно арестованных в 1941 году, а теперь реабилитированных, перечислялись все члены семьи с их годами рождения. Так вот, указан был и младший брат Дуделе…, но без года рождения. Кто-то из давно утративших совесть и душу кагэбистов, вряд ли постеснялся, это на них не похоже, скорее испугался – ведь ребенка арестовали, обвинили и сослали, когда ему еще не исполнилось четырех лет! И Дуделе прошибло потом… В нем что-то сломалось… Он внезапно осознал, где он, и на кого, и на какое государство он работал, и работает… Помимо этого, вся уцелевшая его родня в Молдавии, а каждое лето он проводил только там, так вот все, почти без исключения, перебрались в Израиль. И Дуделе с семьей решился. Как ни уговаривали его в институте, всё бросил и эмигрировал.
К этому времени болел он уже серьёзно, и силы его убывали на глазах. Та жизнь износила его! Он приехал домой, в Израиль и был этому рад. Но сопутствующие обстоятельства складывались очень уж не просто. Семья сына быстро развалилась. Его жена – смесь русской и азербайджанской кровей, — устроилась хорошо, и незамедлительно повторно вышла замуж, теперь за израильтянина, бросив мужа с маленькой дочкой. Дуделе переживал это сильнее сына… В эмиграции все понемногу должны подрабатывать. Делал это и Дуделе и не роптал…. Но моторессурса уже не было… Жить ему стало трудно…, а может быть и невмоготу… Предстояла совсем не опасная операция шунтирования сосудов сердца и он, за полчаса до неё, сказал жене и сыну:
— Если я проснусь от наркоза – повезет вам. Если не проснусь, повезет мне!
Хирурги дали наркоз, и Дуделе уснул. Но врач еще не успел сделать надрез, как зубцы на кардиографе исчезли, и по экрану побежала идеально ровная, безжизненная прямая… Он не хотел жить! Он не хотел проснуться! И он умер до операции! Его Душа, Богатая и Мудрая Душа, уставшая от мирской жизни, взмыла освобожденная к небесам и начала, надо думать, новый цикл… Пусть он будет удачнее и счастливее предыдущего!
В заключение, автор выражает сердечную признательность: Михаилу Шлаферу (Израиль), Арону и Марине Пустильник (Израиль), Анне Макаровой (Филадельфия), Иосифу Гершкович (Филадельфия) и Мальвине Волошиной (Филадельфия) за содействие при написании этой работы.