Краткая историческая справка
В 1993 году на плато Укок в Горном Алтае новосибирскими археологами была найдена мумия молодой женщины. Тело, погребенное в толще льда, хорошо сохранилось. На данный момент удалось установить, что это была знатная женщина 25-26 лет, умершая от рака молочной железы.
Коренное население считает ее прародительницей алтайского народа, воплощением легенды о богатырше Очы-Бала. Ее называют Белой Госпожой (Ак-Кадын). Считается, что эта женщина берегла землю Алтая от зла, проникающего из подземного мира. С извлечением мумии из ее захоронения связывают большинство произошедших с тех пор катаклизмов.
В 2012 году мумия «алтайской принцессы» была передана на хранение в музей им. Анохина в г. Горно-Алтайске. С июня 2016 года она доступна для взглядов посетителей музея несколько раз в месяц.
Рассказ является художественным вымыслом. Подробности быта и уклада жизни пазырыкцев взяты из археологических исследований Н.Полосьмак.
В память о нашей «встрече», с безграничным уважением к Кадын, с нежной любовью к Алтаю, не желая обидеть ничьих чувств и верований – это лишь мой способ почтить память удивительной женщины, к останкам которой я отношусь с благоговением.
«Сквозь время. Сказание об Ак-Кадын»
Сестрица младшая – смела,
Прекраснолица, весела.
Ее охотничья стрела
Отменно меткою была.
Алтаем золотым она
Для вечной жизни создана[1].
Всадники Укока[2] подняли головы. Самые храбрые остались в седле, цепко держась за поводья беснующихся от ужаса лошадей. Безупречно выученные скакуны ржали, кружили на месте, взрывая копытами голую весеннюю землю. Если седок сваливался наземь или добровольно спрыгивал с лошади в страхе, животное тут же скакало прочь в степь. Дети и женщины истошно рыдали, сбившись в кучу. И только Старая Шаманка невозмутимо стояла, улыбаясь беззубым ртом и приставив ребро ладони ко лбу, защищая глаза от нестерпимо яркого света. Она глядела в небо и ждала. Ждала того, о чем ей уже давно говорили брошенные ею камни.
Оно надвигалось. Из-за огромного расстояния казалось, что это происходит очень медленно, но это, наверняка, было не так. Старая Шаманка была умна и справедливо рассудила, что если бы Нечто перемещалось неспешно, Они не добрались бы сюда до конца своих жизней. Быстро ли, медленно ли – так или иначе, Оно приближалось. Приближался свет. Приближался гул и рокот. Приближалась судьба.
Так продолжалось долгое время, затем, наконец, земля содрогнулась, и что-то опустилось на землю за рекой. Свет почти погас. Порыв ветра донес запах горелой прошлогодней травы и чего-то неведомого, враждебного. Зайсан[3] ударил пятками в лошадиные бока. Конь взвился, но вперед не пошел. Ни один опытный наездник не смог направить коня в ту сторону, где Нечто коснулось земли и замерло.
Зайсан сделал знак рукой. Всадники спешились и, натянув тетиву луков, вложив в них легкие стрелы, осторожной поступью двинулись вглубь степи. Они шли мягко в своих войлочных сапогах с кожаной подбивкой. Это были не просто скотоводы, но и, в силу обстоятельств, охотники, следопыты и воины с рождения. Их поступь была бесшумна, глаз меток, а рука тверда. Шуршала колеблемая ветром сухая трава. Будь они в лесу, ничто бы не выдало их присутствие, ни одна ветка не хрустнула бы под ногой, но здесь, на Укоке, каждый становился уязвимым. Их фигуры отчетливо выделялись на равнинном плато. Помимо этого, они не были уверены в том, что спустившееся с небес Нечто не учует их издали каким-либо другим способом. Отважные пазырыкские[4] всадники боялись как никогда прежде.
Следом за ними, уже не так неслышно, тяжело шла, опираясь на посох, Старая Шаманка. Ветер трепал ее седые косы и ленточки, свисавшие с одежды, позвякивал бубенчиками на груди. Зайсан резко обернулся и гневно посмотрел на Шаманку. Старая женщина улыбнулась, выдержала долгий взгляд своего повелителя, но не остановилась. Зайсан вздохнул и смирился.
Они обошли каменную гряду, загораживавшую обзор, и увидели Это. Точнее, сначала ощутили невыносимый жар и задохнулись в клубах дыма и пара. То была высоченная глыба из неизвестного им материала. Будь на небе солнце, оно играло бы бликами на полированной поверхности, на которой там и здесь виднелись царапины и вмятины как от сильного удара чем-то крепким и тяжелым. Уже порядочно стемнело, но Нечто было освещено собственными огнями. Под его нутром виднелось пятно выжженной земли. В зеве «небесной колесницы», как про себя уже успел прозвать ее Зайсан, что-то отодвинулось в сторону, высвобождая яркий белый свет, из которого выступила темная фигура.
Один из пазырыкцев не выдержал и отпустил натянутую тетиву. В застывшей тишине стрела засвистела, зашипела, пробивая воздух. Это был суровый шепот неминуемой и мгновенной смерти. Стоящее в пятне света существо подняло руку, и стрела, метившая точно ему в горло, безжизненно упала на землю. По рядам пазырыкцев прокатился ропот ужаса.
— Не стреляйте, — тихо сказала Шаманка и вышла вперед.
Зайсан попытался удержать ее, но старая женщина покачала головой.
Существа одно за другим выходили из зева своей диковинной колесницы, легко спрыгивая вниз. Это оказались люди, обычные люди. Высокие, белокожие, темноволосые, черноглазые, с прямыми чертами лица. Одетые в облегающие белые костюмы с множеством блестящих застежек. Среди них были дети. Абсолютно все прибывшие носили короткие стрижки, но фигуры некоторых из них не вызывали сомнений в том, что это женщины, и всадники Укока пораженно разглядывали их слишком облегающую, не скрывающую ноги одежду. Пол коротковолосых детей определить было сложно.
Тот из них, что вышел первым и остановил стрелу, вероятно, был главным. Он сделал своим людям знак ждать, а сам пошел навстречу Шаманке. Когда они сошлись, чужак коснулся ее лица и пристально посмотрел в глаза. Зайсан нервно дернулся, но с места не двинулся. Их Шаманка была очень искусна в своем деле. Если она что-то затеяла – нужно подчиняться.
Странный человек шумно втянул носом воздух и улыбнулся. Казалось, он был чем-то очень доволен и удовлетворен.
— Приветствую ваш народ! – сказал он медленно, подбирая слова. – Прошу простить, если мы вас испугали. Мы пришли не со злом. Кто из вас здесь решает все? Мне нужно с ним говорить.
Зайсан опустил лук, подумав, отбросил его в сторону, чтобы поразить чужеземца не стрелой, а своей храбростью, и решительно двинулся навстречу незнакомцу, говорящему на их языке. Тот, верно истолковав удивление на лицах людей, объявил:
— Эта достойная женщина обучила меня вашему языку. Мы легко учимся. Это сила мысли, как и то, что я проделал с вашим смертельным снарядом, пущенным в меня. Я передал знание и своим людям.
О чем говорили и о чем уговорились незнакомец (его люди звали его Капитаном) и Зайсан – не столь важно для этой истории, как то, что Старая Шаманка в это время приблизилась к остальным людям в белом. Они дружелюбно улыбались, в их глазах сверкало почти детское любопытство. Шаманка грузно опустилась на землю перед двумя держащимися за руки детьми, приблизительно девяти зим отроду, и спросила одного из них:
— Как тебя, девочка, зовут?
— Я не девочка, я мальчик! — вскинулся ребенок, задрав широкий подбородок.
— Нет уж – девчонка. Девчонка как есть, — в добрых глазах Шаманки плясали смешинки. – Волосы и одежда меня не обманут. А поглядишь, какие у наших девчат косы, какие юбки из тончайшей шерсти, да бусики из дерева – захочешь себе такие же.
— Еще чего, — огрызнулась девочка. – Лучше вон ту штуку, которая пускает снаряды.
— Это лук – так они называют, — поправил ее приятель, чуть сжимая пальцы девочки. – Веди себя, пожалуйста, хорошо. Отец не велел пугать или огорчать наших новых друзей.
— Так как вас детки, звать? – повторила Шаманка.
— Я – Ан, а ее зовут Ак, — ответил мальчик за обоих. – Она моя жена.
— Жена? – смех Шаманки звучал сухо и надтреснуто. – Поди ж ты! А не маловаты?
— Нет, — терпеливо пояснил Ан. – Мы женаты с самого рождения. Так у нас положено. Конечно, не по-настоящему, не до конца еще. Ты права – мы просто дети.
Ак вырвала у него свою ладошку, скрестила руки на груди и засопела, сдвинув густые брови и надув губы большого рта.
— Какая своенравная, — усмехнулась Шаманка.
Ан тоже улыбнулся, бросив на «жену» ласковый и по-взрослому снисходительный взгляд.
— А ты знаешь, что твое имя значит на нашем языке? – спросила старая женщина, снова обращаясь к девочке.
— Знаю, «белая», — буркнула та.
— Да, «белая». Как твоя кожа. Как твое сердце, маленькая Очы-Бала. Если хочешь стрелять из лука, тебя научат. Скакать на лошади, пасти скот, охотиться – всему научат.
Той же ночью небесные люди были приглашены в аил[5] Зайсана, отмечены там сажей от его котла[6], досыта накормлены, напоены хмельной аракой[7]. Они остались жить среди всадников Укока и вместе с ними вскоре покинули плато, чтобы лето и осень провести в бесконечных странствиях по лесам и горам. Они вместе пасли скот, охотились, выменивали вещи из шерсти и войлока, продукты из овечьего и козьего молока, ремни, кожи, волосяные веревки и деревянные изделия их умельцев на всё, чего недоставало для роскоши и комфорта: зерно, чай, ткани, посуду, украшения. Иногда племя подолгу останавливалось на каком-нибудь особо богатом дичью месте или сытных пастбищах, но к зиме неизменно возвращалось на Укок, где не было снега, и их обширные стада могли найти пропитание даже в эту суровую пору.
Чужаки оказались благожелательными и честными людьми. Они с удовольствием учились всему и полностью влились в этот немногочисленный народ-семью, где люди делились друг с другом последним и никогда не бросали больных, раненых и немощных, как бы те ни замедляли их во время пути. Колесницу свою небесные люди оставили на плато, уверяя, что теперь посторонним глазам не дано ее увидеть.
Они одевались как пазырыкцы, неукоснительно соблюдали их обычаи и смешивали с ними кровь. Даже маленькая грубиянка Ак стала носить девчоночью одежду и не позволяла больше стричь себе волосы. Она много времени проводила в обществе Старой Шаманки. Та учила ее всевозможным вещам, которые должна уметь женщина. Но ее товарищ, оказавшийся сыном Капитана, подозревал, что обучается Ак не только этому, ведь ему самому никогда не разрешалось присутствовать при их занятиях.
В остальное время Ан не отходил от нее ни на шаг. Собственных родителей Ак не знала. На их родине девочек сразу при рождении отдавали на воспитание в семью выбранного мужа. Где-то они жили до сих пор, ее мать и отец. На далекой звезде, которую оставили эти люди, ведомые неутолимой жаждой нового.
***
Ак слушала, как шелестит ветер, трепетно прикасаясь к своей возлюбленной-земле, ласково перебирая ее волосы-травинки. Девочка полной грудью вдохнула напоенный цветочным ароматом воздух и откинулась на спину, расставив руки, нежась и сминая густой и мягкий зеленый ковер, расцвеченный оранжевыми, желтыми и белыми головками огоньков, сурепки и пушицы.
— Какой восхитительный мир, Ан, — простонала она в упоении. – Сколько красок вокруг. Никогда, никогда человеческая рука не создаст такие цвета, которые сравнились бы с этими. Я так плохо помню наш мир, но он точно таким не был.
— Не был, — подтвердил мальчик, обрывая лепестки цветов и посыпая ими белую сорочку подруги.
— Посмотри на небо – какое оно синее, а облака на нем такие причудливые! А как они рождаются из тумана, взбираясь вверх по горным склонам, цепляясь за деревья и останавливаясь ненадолго отдохнуть на вершине, чтобы потом набраться смелости и присоединиться к своим сородичам в вышине. И реки, Ан! Живые и быстрые, такие ледяные, что больно тело, когда войдешь в них! И у каждой свой цвет, и цвета перемешиваются, когда реки сливаются, и выходят совсем новые оттенки. У каждой свой голос. Они не замолкают никогда. Хотелось бы мне побежать за ними вдогонку и узнать, о чем они поют и переговариваются, сбегая с горных вершин, перекатываясь через валуны и срываясь вниз водопадами. Куда спешат они? Где замедляют свой бег? Погляди на деревья – как они растут почти без почвы, на отвесных скалах, в странных позах цепляясь за поверхность, за жизнь. Но самое прекрасное – горы. Рядом с ними чувствуешь себя незначительным. Мы родимся и умрем, нас будут помнить и забудут, а горы так и будут стоять. Древние, неподвижные и строгие. Я люблю горы, Ан, пусть по ним и трудно передвигаться. Зато каждая следующая не похожа на предыдущую. То белая, то красная, то поросшая деревьями как шерстью, то голая как голова нашего Зайсана.
Ан хмыкнул. Девочка перевела дух и продолжила:
— Поэтому я не люблю зимовать на Укоке. Там слишком много открытого пространства, слишком однообразно.
— Почему же? — возразил Ан. – Там тоже очень красиво.
— Мне страшно там, — тихо сказала Ак, поежившись. – На плато я слышу звук, который, похоже, другие не слышат.
— Я – точно нет, — подтвердил мальчик. – Какой звук?
— Земля гудит, — попыталась объяснить Ак. – Будто есть что-то внутри, что-то плохое, враждебное. Это оттуда идут все беды, я уверена. Ну, например то, помнишь, когда земля дрожит и раскалывается.
Ак кивнул. Он был немногословен как обычно.
— Я спрашивала у Шаманки. Та говорит, мои ощущения верны. Это особое место. И могилы наших мертвых там с особой целью. Они образуют рисунок, печать, которая однажды… Ах, я слишком много болтаю лишнего!
— Сказки это, Ак, а на плато тебе не нравится, потому что мы там живем зимой. Здесь тоже нет ничего красивого в эту пору, я уверен. А главное, зимой холодно и еды мало, от этого и тоскливо.
Он лег на бок рядом с подругой, опираясь на согнутую руку, и щипнул ее пониже локтя. Ак дернулась и ойкнула. Лицо Ана помрачнело.
— Опять? – спросил он гневно. – Там раньше не было.
— Заживет, — миролюбиво сказала Ак, сжав тонкими пальчиками длинный рукав и натягивая его ниже.
Даже в палящий зной она носила сорочки с длинными рукавами. Такими длинными, что почти скрывали пальцы. Ан знал, что она прячет под одеждой, но своими глазами видел лишь то, что высвобождали иногда рукава, когда девочка теряла бдительность. Об остальном можно было только догадываться.
Агнец с перекрученным туловищем на большом пальце правой руки. Маленькая головка оленя, чьи ветвистые рога подобно браслету обвивали левое запястье. Какие-то мелкие знаки на двух пальцах левой руки – Ану не удавалось их рассмотреть, потому что девочка всякий раз отнимала руку, стоило ему попытаться удержать ее в своих. Татуировки. Они наверняка шли выше, теперь до самого локтя, как только что случайно обнаружил Ан. Пазырыкцы обожали украшать свои тела рисунками, и их Шаманка была мастерицей в их нанесении. Это было единственное, что не переняли небесные люди от своего нового племени. Кроме Ак.
— Когда она остановится? – сквозь зубы спросил мальчик.
Ак смотрела в ответ жалобным, извиняющимся взглядом.
— Когда дойдет до пальцев другой руки… потом есть еще спина… — пробормотала она.
— Хотя бы скажи, что они значат? – раздраженно попросил Ан уже не в первый раз. – Хотя бы те, что я видел.
Он схватил ее за запястье и поднял руку на уровень своих глаз.
— Ничего не значат, — голос Ак стал еще тише, она опустила глаза.
— Не обманывай меня, — взмолился Ан. – Я прекрасно понимаю, что каждый символ, каждый рисунок, малейшая точка – у всего есть смысл.
— Не могу сказать, извини. Раз так все понимаешь, пойми и это.
— Не можешь? Мне? – Ан был поражен. – Даже мне?
— Даже тебе, — она покачала головой. – Придет время, и все узнают. Тебе скажу первому, обещаю.
— Вот уж спасибо, выделила меня из всех, — съязвил Ан.
Он теперь сидел на земле, подтянув колени к груди и положив на них подбородок.
— Ну, не сердись, — начала было Ак, легонько касаясь его плеча.
Он двинул плечом, стряхивая ее руку. Со стоящей неподалеку горы сорвались и с грохотом покатились вниз несколько крупных камней.
— Это ты сделал? – спросила девочка.
— Нет, — бросил Ан. – Ты же знаешь, я нашей силой не люблю пользоваться. Тем более, в гневе швырять камни с гор.
— Значит, это Алтай-Хан меряет землю гигантскими шагами, — настроение Ак мгновенно вернулось к прежней легкости и мечтательности. – Он обут в мягкие сапожки из самых лучших шкур, в руке его посох из целой сосны, а от его шагов гнутся деревья и сыплются камни. Он за один шаг может перешагнуть гору или даже две!
— И что он ищет? – спросил все еще обиженный Ан скорее из вежливости, чем из интереса.
— Ничего, просто осматривает свои владения. Шаманка говорит, я его невеста.
Поняв, что она сказала и кому, Ак тут же прикусила язык. Сердце ее забилось быстро и гулко, как шаманский бубен, перед глазами заплясали красные пятна. Она видела, как напряглась спина Ана. Он молчал. Потом медленно встал и пошел прочь.
— Ан! – в отчаянии окликнула его девочка.
Он обернулся. Лицо его было бледно, губы сжаты, глаза горели лихорадочным огнем.
— Ты не можешь быть ничьей невестой, Ак, — с пугающим спокойствием заявил он. – Ты моя. Еще немного, и ты станешь моей до конца. Две-три зимы, и я всему этому положу конец.
Теперь настал черед Ак злиться. Она вскочила на ноги, широко расставив их, тряхнула косами и ответила:
— Я не твоя собственность. Перестань вести себя так, будто ты должен быть для меня всем.
— Но ты для меня всё! – возразил Ан. – Ты забыла традиции нашего народа? Забыла, что мы связаны с самого твоего рождения?
— Это было не здесь. И будто не с нами. Теперь мы живем по-другому. И наш союз… он… — она осеклась.
— Что? Договаривай. Ненастоящий? – пальцы Ана сжались в кулаки. – Хочешь потом найти себе мужа среди других? Того, кто лучше всех стреляет из лука? Так это я. Или самого умелого наездника? И это я. А, наверное, самого удачливого охотника? Вот незадача — я уже не уступаю взрослым мужчинам и однажды превзойду их. Так что это опять я.
Он быстро зашагал прочь, раздраженно раскидывая носком сапога попадающиеся на тропе камешки.
— Просто хочу, чтобы тебе потом не было так больно, как может быть, — прошептала Ак, но он, конечно, не слышал.
Солнце быстро катилось за горы, лишь ненадолго осветив вершины красным, чтобы в следующий же миг погрузить мир в темноту и холод. День в горах не умирает медленно и красиво, он просто падает в пропасть, меняя до неузнаваемости все вокруг. Теперь горы, приветливые при свете дня, нависали над Ак. Их темные силуэты выглядели угрожающе. Стало значительно холоднее, и сумерки стремительно наполнялись новыми звуками. Но это не пугало хрупкую девочку – песчинку среди исполинов.
Она подобрала с земли свой горит[8] из войлока и кожи, где хранились меткий лук и легкие стрелы, проверила, прочно ли под юбкой, на бедре, закреплена перевязь с коротким бронзовым кинжалом и, ничуть не ускоряя шага, знакомым путем отправилась к аилу, который она делила с Шаманкой. Она не боялась ни зверя, ни человека, ни алмысов[9]. Она была Очы-Бала, и эта земля принадлежала ей.
***
Три зимы миновало. Многие из небесных людей умерли – они не были так приспособлены к жизни здесь, как местные. Дети выросли. Ан и Ак превратились в юношу и девушку. Короткие их имена были непривычны для пазырыкцев, и со временем к ним добавились слова, которые, на их взгляд, соответствовали характерам. Юноша теперь звался Ан-Кей[10] за свою легкую руку на охоте, за ту свободу, с какой он держался в седле. Девушку называли Ак-Кадын[11] — она была резвой как горная река, хотя Ан прекрасно знал, что это слово имеет еще и другое значение. Ему казалось, что именно этот смысл люди и вкладывают в ее имя. Они смотрели на Ак с почтением и считали ее особенной. До Ана доходили разные слухи, но он, стискивая зубы, пытался их не замечать. Как много бы Ак ни значила для людей, для него она значила больше.
Разные как воздух и вода, они по-прежнему были всегда вместе, но проникнуть в секреты Ак и Шаманки Ан-Кей больше не пытался и даже приучил себя считать все это женскими глупостями.
Это случилось однажды поздней весной, когда племя в очередной раз снималось со стоянки на Укоке. Ан, зная, что Шаманки не будет дома, наведался в их с Ак деревянный зимний аил. Девушка была занята радостными для нее хлопотами – собирала небогатый скарб в тюки. Услышав шорох полога, которым был завешен вход, она подняла голову, увидев, что это Ан, поздоровалась и продолжила скатывать одеяло.
Ан молча подошел, опустился на колени и помог ей крепко обвязать одеяло веревками.
— Давай уйдем вдвоем, — внезапно предложил он.
Ак посмотрела на него в недоумении.
— Это шутка? – спросила она, пытаясь улыбнуться.
Улыбка тут же пропала, когда она увидела, каким странным огнем горят глаза ее друга. Казалось, он был едва ли не безумным.
— Я не могу уехать, Ан. Ты же знаешь.
— Не знаю! – он начинал злиться. – Я ничего не знаю, потому что ты не рассказываешь. Если бы мне было известно, в чем дело, я бы, может, понял или хотя бы попытался это сделать. Я знаю только одно. Я люблю тебя, ты – моя!
Он перегнулся через ворох тюков, схватил ее за плечо и притянул ближе к себе. Лицо его приняло страдальческое выражение.
— Ты выпил? – спокойно спросила девушка, почуяв едва уловимый запах.
От его усмешки и взгляда исподлобья Ак стало не по себе.
— Ты должна соблюдать наши обычаи. Наши, не чужие. Эти люди нам никто, Ак.
— С каких пор? Мы здесь прожили почти столько же, сколько на родине.
— И что теперь? Попрать все, что раньше было ценно? – вспылил он.
— Ан, обычаи тут ни при чем и люди ни при чем, — она даже не пробовала вырваться, стоически терпела боль, которую причиняла его железная хватка.
— Ты станешь моей прямо сейчас. Даже если придется взять тебя силой, — его тихий голос был страшным.
Он разжал руку, и Ак мгновенно вскочила на ноги и отошла к дальней стене аила. Ее тело было напряжено и готово отражать возможное нападение.
— Я умею драться, — предупредила девушка.
— Я знаю, — ответил Ан-Кей, медленно поднимаясь на ноги и так же невыносимо медленно сокращая расстояние между ними. – Нас вместе учили этому. Мне известны все твои приемы и твои слабые места. Поэтому я смогу предугадать каждое движение. К тому же, я попросту сильнее физически.
— У меня…
— Кинжал на бедре, — перебил он. – И это знаю. Ты не вонзишь его в меня.
— Не будь так уверен, — она облизнула сухие губы. – Если понадобится защищать свою жизнь или честь – я убью не задумываясь. Даже тебя.
Ан стоял теперь опасно близко, едва заметно покачиваясь — то ли от выпитого, то ли от обуревавшей его страсти и злобы. В его глазах мелькнуло сомнение и тут же пропало – он принял решение. Но Ак опередила его, сделав то, чего юноша не ожидал. Она мягко обняла его за шею, прижавшись всем телом, и принялась целовать в щеки, губы, подбородок. Ан опешил.
— Ан, милый Ан, — шептала девушка. – Дорогой мой, любимый… Я не могу стать твоей. Будь мы дома, я бы не сомневалась ни мгновения. Но здесь, с самого первого шага на эту землю, я перестала принадлежать и тебе, и себе самой. Меня не должен касаться мужчина. Каким бы желанным он не был.
— У нее чистое сердце, — раздался сзади старческий голос Шаманки. – И чтобы сохранить эту чистоту, она должна оставаться невинной.
— Что может быть чище в сердце, чем любовь? – прорычал Ан, не оборачиваясь.
Они не кинулись в разные стороны, так и стояли, обнявшись, будто были в аиле одни. Ак лишь прекратила свои ласки.
— Любовь чиста, но ко всему, что чисто, быстро липнет грязь, — пояснила Шаманка. – Придут и извечные спутники любви: ревность, разочарование, обиды, страх, боль. Уходи, Ан-Кей. Вы не можете быть вместе. Я знаю, что ты хотел сейчас сделать. Ты хороший парень – успокоишься и станешь себя за это корить. Не надо. Это алмысы повелевали тобой, испытывая твою стойкость и искушая девочку. Отойди от него, Кадын.
Ак со стоном сделала несколько шагов назад, задержав руки на плечах юноши, насколько это было возможно.
— И что ты будешь делать с ее чистым сердцем? – сквозь зубы процедил Ан. – Сваришь из него похлебку?
— Глупец. Есть вещи важнее наших желаний. Уходи.
— Уйду. Прощай… Кадын, — Ан нарочно, отделяя ее от себя, назвал девушку именем, которое делало ее частью этого народа.
Он ринулся прочь, спотыкаясь о вещи и отдернув полог на двери так, что тот оторвался. Ак стояла бледная, прижав одну руку к груди. Дрожащие пальцы другой исследовали приоткрытые губы, еще хранившие ощущения от их невинных поцелуев.
— Я понимаю, каково тебе, — терпеливо сказала Шаманка. – Но изменить ничего нельзя.
— Потом ему будет не так больно, как могло быть, — вновь и вновь повторяла себе Ак. – Он теперь уйдет из племени… он теперь уйдет и никогда не увидит…
Любовь уже давно поселилась в ее сердце, и девушка изо всех сил держалась, не позволяя проникнуть туда еще и горечи и тоске. Она наслаждалась самим этим чувством, черпая из него силу и свет.
Вопреки ее опасениям или, наоборот, надеждам, Ан-Кей не покинул племя. Он стал еще молчаливее и сосредоточенней, чем обычно, и много времени проводил, охотясь или пася скот, – лишь бы находиться подальше от стоянки.
Однажды Ак застала юношу за тем, что он скребком чистил ее скакуна. Животное стояло смирно, хотя обычно никого, кроме хозяйки, к себе не подпускало. Почуяв знакомый запах, жеребец фыркнул, топнул копытом и начал прядать ушами.
— Ну, тише, Салкын[12], тише! – шепнула Ак в его мохнатое ухо, шутливо отталкивая морду жеребца, пытавшегося обласкать ее щеку своими большими влажными губами.
Девушка принялась гладить холку животного, почесывая и ероша гриву. Грубоватая, мозолистая и очень горячая рука накрыла ее пальцы. Другой рукой Ан провел по ее темным волосам.
— Не отрезай свои косы, Ак, — попросил он. – Никогда.
— Ан…
— Прежде чем скажешь что-нибудь, – я все понял, Ак. Тебя отняли у меня. И бороться за тебя я не смогу, не вижу смысла. На чистоту твоего сердца тоже больше не покушаюсь. Ты только позволь мне хоть издали любоваться тобой и защищать. Я всегда рядом, если тебе нужна помощь. Просто запомни это.
— Спасибо, — только и смогла ответить девушка.
Она прислонилась лбом к сильному и надежному плечу Ана, а руки их так и остались лежать на холке Салкына, соединившись.
***
Прошло еще четыре зимы. Ан-Кей взял себе в жены хорошую скромную девушку. Пропасть между ним и Ак-Кадын увеличивалась день за днем. Впрочем, пропасть эта отдаляла молодую женщину не только от бывшего суженого, но и от всего племени. Шаманка берегла ее как сокровище, не позволяя никому приближаться. У Кадын не было даже подруг. К ней стали относиться с еще большим благоговением и почтением. Ан уже не был уверен, что сами пазырыкцы знают, почему Ак такая особенная и какова ее роль. Возможно, они просто вели себя так, как того требовала уважаемая ими Шаманка. А если люди все-таки знали тайну, они не поведали бы ее Ану – несмотря на все вместе пережитое, небесные люди были среди них чужаками, когда дело касалось веры, убеждений и того, что было истиной в понятии всадников с плато.
У Ак-Кадын было все самое лучшее. Кочевая жизнь не позволяла иметь большое количество вещей, но и те немногие были высшего качества. И пусть ее белая блуза с окантовкой из красной шнуровки была совершенно обычного цвета и кроя, но ткань для ее пошива приобрели редчайшую – невероятно широкий отрез тонкого шелка, шире обычных китайских, был привезен из далекой страны под названием Индия. Длинную юбку из одной белой и двух красных поперечных полос шерстяной материи Ак подпоясывала не кожаным ремнем, как прочие, а толстым, свитым из шерстяных ниток поясом. Длинные концы пояса завершались гроздьями кистей.
Даже скакун девушки был украшен богаче, чем лошади жены и дочерей самого Зайсана. Сбруя Салкына была сплошь покрыта резными деревянными колечками, барашками и грифонами. С войлочного седла свисали длинные косы, сплетенные из шерстяных ниток и оканчивающиеся такими же кистями, как пояс хозяйки. Само же седло было украшено войлочными аппликациями грифонов с красными туловищами, гривами и рогами, белыми мордами и кисточками на хвостах.
Окончательно покорившись судьбе и подчинившись обычаям, Кадын по достижении возраста совершеннолетия позволила обрить себя наголо. Косы носили только несозревшие девочки да Старая Шаманка, внешний вид которой был в принципе совершенно далек от обычного. Длинные черные волосы Ак пошли на изготовление головного убора, принятого у взрослых женщин. Черная глиняная масса, обеспечивающая парику форму головы, прикрывалась сверху жестким конским волосом. Парик заканчивался высоким войлочным лепестком, обтянутым черной тканью и держащимся на деревянной палочке-каркасе. По этому лепестку порхали пятнадцать деревянных птичек, оклеенных золотой фольгой. У каждой из них были лапки, клювик и хвостик из кожи. На парик крепилась деревянная фигурка лежащего оленя, также покрытая фольгой. Перед черным лепестком высился конус из красной шерстяной ткани, в который была воткнута бронзовая булавка с деревянным навершием в виде оленя, стоящего на шаре. Под этим конусом прятались собственные волосы Ак, переходившие затем в три косы – две по бокам головы, одна на затылке. Косы украшали резные деревянные накосники.
Эта вещь, безусловно, придавала девушке величественный вид, но была неудобной и тяжелой. Ак переносила неудобства с завидным спокойствием, но опустила глаза и поджала губы, когда поймала взгляд Ана, пристально рассматривавшего ее головной убор. Заметив ее смущение, Ан отвернулся, ничего не сказав. Она будто физически почувствовала его разочарование – как опустила руку в котел с кипящей водой. «Не отрезай свои косы, Ак». Это ли был последний рубеж, окончательно отгородивший ее от возлюбленного, или предстояло что-то еще?
Они почти не говорили – внезапно пропали все темы для разговоров. Ан даже приближался редко, но взгляд Ак всегда ловил его где-то неподалеку. Иногда она видела, как Ан играет со своими детьми-двойняшками: мальчиком и девочкой, которые этим летом едва научились ходить. Он поочередно подбрасывал их в воздух, а дети визжали и хохотали. Ан-Кей тоже смеялся и выглядел очень счастливым в такие моменты. И Кадын улыбалась, чуть отодвинув двумя пальцами занавесь на входе в свой переносной войлочный аил и подсматривая за ними в образовавшуюся щелочку. Это идиллическое зрелище делало счастливой и ее. Она представляла себя матерью этих малышей, мечтала, как учит чуть повзрослевшую девочку шить и готовить дзамбу[13], как соревнуется с сыном в стрельбе из лука, и Ан с гордостью наблюдает за обоими, скрестив руки на груди и широко расставив ноги.
Время шло. Ан стал замечать, что Кадын почти все дни проводит в аиле. Она редко выходила наружу, и он видел ее в основном верхом, во время их перемещений от стоянки к стоянке. Ак сильно исхудала, а под глазами таились тени. На лошади она держалась неуверенно, вцепившись в луку седла обеими руками так, что белели костяшки пальцев. Ан ничего не спрашивал, знал, что ответа не получит, и помощи не предлагал, ведь рядом с ней была сведущая в знахарстве Шаманка.
Однажды вечером, когда жена и дети уже спали, Ан-Кей услышал чьи-то шаги у своего жилища, потом тихое покашливание. Он вышел и обнаружил снаружи Доктора, который также прибыл с ними в тот памятный день. Он был теперь примерно того же солидного возраста, что и Капитан, отец Ана.
— Пойдем, Ак тебя зовет, — сказал Доктор и, не дожидаясь ответа, пошел вперед.
— Что случилось? – Ан-Кей почувствовал, как подпрыгнуло и забилось где-то в горле его сердце.
— Еще не знаю. Как раз собираюсь посмотреть.
— Она сама тебя позвала? – не отставал Ан. – Я замечал, что она нездорова, но был уверен, что Шаманка ее лечит.
— Шаманке этот недуг незнаком, — отрезал Доктор.
Шаманка сидела у их с Кадын аила, куря трубку. Она молча кивнула в сторону входа. Двое мужчин вошли, провожаемые ее недоверчивым взглядом.
Внутри стоял терпкий, тошнотворно-сладкий запах, источаемый содержимым оставленного в тлеющем очаге каменного блюдца. Кориандр и конопля. Ан на мгновение почувствовал головокружение, но тут же взял себя в руки.
Ак-Кадын лежала, вся укутанная в одеяла, несмотря на зной, не спавший даже к ночи. Она была без парика, и Ан увидел темный ежик отросших волос. Ее губы и щеки пылали жаром, ввалившиеся глаза сухо блестели, а расширившиеся зрачки свидетельствовали о том, что курение зажжено здесь давно. Она улыбнулась и кое-как села на своем ложе. Доктор приблизился и встал рядом с ней на колени, взяв ее запястье двумя пальцами и считая быстрые толчки крови под тонкой кожей. Ан-Кей остался стоять у входа. По его спине стекали струйки холодного пота.
— Плохо тебе? – спросил Доктор.
— Голова кружится, тело слабое, — кивнула Ак. – И еще…
Она смущенно зашептала ему что-то на ухо. Ан нахмурился.
— А Шаманка что говорит? – спросил Доктор.
— Она не знает, что это. Она напугана, поэтому разрешила спросить совета у тебя.
— Встань. Мне нужно поглядеть на это. Вот так, я помогу.
Девушка с трудом поднялась на ноги, покачиваясь и хватаясь за Доктора.
— Ан, выйди, — сказал тот через плечо.
— Нет, — поспешно возразила Ак. – Пусть остается.
Ее долгий взгляд сказал Ан-Кею больше слов любви, чем слышали его уши за всю его жизнь. Доктор равнодушно пожал плечами. Кадын развязала тесемку на вороте сорочки и сняла ее через голову, оставшись в одной юбке. Ан-Кей увидел то, что девушка скрывала от него годами.
Вся левая рука Ак была покрыта черными изображениями животных. Он различил барана с перекрученным туловищем и закинутой назад головой; снежного барса, свернувшего длинный хвост колечком и словно бы намеревавшегося сомкнуть зубастую пасть на задних ногах барана; какого-то неведомого мифического зверя с хищными когтистыми лапами, длинным полосатым хвостом и туловищем оленя. Голову существа Ану рассмотреть не удалось. Над всем этим звериным царством невесомо парил грифон с оленьим телом и копытами, мощным черным клювом и длинными рогами, изогнутыми, как мост над рекой. Каждый отросток рогов завершался цветком. Этот символ был хорошо известен Ан-Кею, т.к. он встречался у пазырыкцев там и тут. Сердце мира, страстное, вдохновенное, окрыленное. Чистое сердце Ак.
С трудом оторвав взгляд от животных, в тусклом свете очага исполняющих свой танец по коже Ак, Ан-Кей обратил внимание на другое: на ее тонкую талию, прямые плечи и выпирающие от худобы ключицы и ребра. Отсветы огня золотили ее белую кожу, поблескивали на тонких колечках драгоценных серег.
Пока Ан беззастенчиво ее рассматривал, Кадын в ответ наблюдала за ним, не опуская глаз, но щеки ее разгорелись еще ярче.
В это время Доктор осторожно ощупывал подушечками пальцев маленькие острые груди девушки. Левую он тут же оставил в покое, а на правой задержался подольше. Он надавил немного сильнее, и Кадын вскрикнула.
— Подними руки, — приказал Доктор.
Она послушно выполнила это. Грифон шевельнулся и воспарил еще выше. Доктор принялся круговыми движениями поглаживать и нажимать на какие-то точки у нее подмышками. Девушка поморщилась и закрыла глаза. Напоследок Доктор посмотрел ее язык, оттянул поочередно нижнее веко на обоих глазах.
— Никогда с таким не встречался. Я подумаю, что это может быть, Ак, — сказал он, наконец. – Приду завтра. Идем, Ан.
— Подожди меня снаружи, пожалуйста, — попросил Ан. – Можно?
Этот вопрос был адресован уже Кадын. Девушка кивнула. Она села на одеяла, не одеваясь, а просто прижав сорочку к груди, чтобы прикрыть наготу. Когда Доктор вышел, Ан присел рядом. Кадын опустила руки, вновь отдавая себя его взгляду, потом взяла ладонь Ана и приложила к своей правой груди. Кожа была шероховатая и горячая, а сама грудь – припухшая и отекшая. Теперь, вблизи, Ан-Кей мог разглядеть, что у нее совсем другая форма, нежели у левой, а розовый сосок — плоский, почти втянувшийся внутрь. Он слегка сжал пальцы и почувствовал внутри что-то твердое. Кадын дернулась.
— Что это? – испуганно прошептал Ан.
— Не знаю, — покачала головой Кадын. – Но Шаманка бросала камни, и они ничего хорошего не ответили. Шаманка думает, что это может быть оттого, что к моей груди не прикасались ни мужская рука, ни ротик младенца.
— Тебе больно…
— Очень. Оно жжет изнутри, как будто под кожу влили расплавленное железо. И я – уже не я. Мне трудно ходить, а когда я верхом, то каждый шаг лошади отдается новой болью.
Она мягко отодвинула его руку, оделась и продолжила:
— Шаманка говорит, боль заставит меня видеть мир другими глазами, познать вещи, неведомые другим. Теперь скажу тебе. Она с детства готовила меня к смерти. Моя могила станет последней печатью на плато. Чтобы из мира духов ни один не явился вредить людям.
Ан застонал и скрипнул зубами.
— Но это слишком скоро, — обхватив плечи руками, добавила Кадын. – Рисунки на моем теле не завершены, как и мое обучение. Я пока что почти бесполезна. Мне нельзя умирать сейчас! Еще не время, нет! Ох, Ан, помоги мне!
Она ничком упала на одеяла, дрожа всем телом и жалобно скуля.
— Чем? – прохрипел Ан.
— Не знаю, — глухо сказала она. – Ведь ты говорил, что будешь всегда защищать меня. Ты обещал…
Да, он говорил. Но власти над смертью то обещание ему не давало.
***
— Ты должен взять на корабль и свою семью, — сказал Капитан, отводя глаза, будто скрывая что-то.
Диковинная колесница небесных людей была снова видна всем в округе. Капитан снял с нее защиту, скрывавшую от людских глаз и защищавшую от дождя, ветров и холода.
— Это будет опасно для них, — возразил Ан. – Они никогда не летали. Я даже не знаю, как наши люди перенесут это. Столько времени прошло.
— Вот именно, Ан, времени… — задумчиво заметил Капитан. – Ты можешь управлять кораблем, но как он действует – это знаю только я. Я создал его. Я не уверен, что время здесь, и на нашей родине, и на пути между ними идет одинаково.
— Ты хочешь сказать… — Ан почувствовал, как зашевелились волосы на затылке.
— Да. Путь туда и обратно – понятия не имею, сколько он занимает времени. Времени, которое течет здесь. Ты можешь вернуться на закате этого же дня, а можешь через пять или пятьдесят зим. Возьми с собой жену и близнецов, Ан. Если ты их оставишь, я о них позабочусь без разговоров. Но я боюсь, что время встанет между вами.
К стыду, Ан-Кей думал сейчас не о своей семье. Их здесь на произвол судьбы не бросят, даже если он не вернется никогда. Не бросали даже умирающих, и уж тем более двоих детей – будущее пазырыкцев. Племя было как одна семья. В мыслях Ана существовала только угасающая Ак. Дорога туда и обратно и время, которое придется провести на родине, пока Доктор совместно с самыми их выдающимися учеными изобретет лекарство… Доктор был уверен в результате, как и в том, что девушка протянет еще от трех до пяти зим. Когда они летели сюда, Ан даже не успел стать выше ростом. Но сколько прошло времени здесь и на родине? Ему и в голову не приходило такое. Он должен попытаться. Может, отец ошибается. Ан просто не мог не воспользоваться малейшей возможностью, иначе потом до конца жизни придется сожалеть об упущенном шансе. Они полетят. И он будет спокоен. Управление кораблем не терпит волнения.
Все было готово. Почти все небесные люди захотели полететь с Аном. Кто навсегда, кто – повидать родных. Капитан оставался. Зато на борт поднялись несколько самых отчаянных местных – кровь кочевников требовала новых открытий, и бескрайние горы уже стали им тесны. Семью Ан все же решил взять с собой. О возможных изломах времени он никому не говорил, не желая пугать людей. Кроме того, ему казалось, что чем больше народа об этом узнает, тем вероятнее это станет правдой.
В день отлета Кадын чувствовала себя лучше или просто собралась с последними силами. Она восхищенно оглядела Ана, одетого в белый защитный костюм отца, который теперь пришелся ему впору.
— Как давно это было… — прошептала она. – И я носила такой же. И у меня была короткая мальчишечья стрижка.
— Ты была грубиянкой, — улыбнулся Ан и тут же снова стал серьезным. – Доктор сделает лекарство, будь уверена. Там у него найдется все необходимое.
Он погладил ее по щеке. В племени были женщины гораздо красивее Кадын. Далеко ходить не нужно – его собственная жена была изумительно красива. Но почему-то широкое лицо Ак с грубоватыми крупными чертами и массивным подбородком притягивало его взгляд, как ни одно другое. Может, это была магия ее черных глаз, светящихся умом, добротой и мудростью, свойственной скорее пожилым женщинам, чем девушкам. На полных губах ее широкого рта появилась улыбка.
— Прекрати на меня так пристально смотреть, а то вспомню, какой была в детстве грубиянкой.
— Извини, я просто… — Ан опустил руку.
— Просто хочешь меня запомнить? – понимающе спросила девушка. – Не надо. Лучше вернись и поглядишь еще раз. Я буду ждать.
— Обязательно вернусь, Ак. Я обязательно вернусь к тебе.
Он встал на одно колено, коснулся земли рукой и склонил перед Кадын голову. Помедлив, встал и пошел к кораблю. Кадын опустила глаза и увидела, что там, где он стоял, в камне отпечатались вдавленные следы его ступни, колена и руки. Ан почти никогда не пользовался силой их народа. Но теперь он оставил эти отпечатки ей на память. Девушка прижала руку к груди, как будто следы выжжены были не у ног ее, а прямо на сердце.
Отойдя на безопасное расстояние, пазырыкцы наблюдали, как с грохотом и белоснежным светом взмывает вверх небесная колесница, устремляясь к неведомым мирам. Ак-Кадын сидела позади всех на большом валуне и тихо напевала, покачиваясь в такт песне.
— Зачем ты это сделала? – спросила Шаманка. – Зачем отослала его?
— Может, он не захочет возвращаться вовсе, когда увидит свой родной дом. В любом случае, я хотя бы не умру на его глазах. Пусть еще хоть недолго будет счастлив своей надеждой.
Шаманка неодобрительно покачала головой.
— Когда я умру, наряди меня в лучшее, что у меня есть, — попросила Кадын. – И тело… Ты должна сохранить его тщательнее, чем у тебя получалось до этого с другими. Сможешь? Я кое-что выспросила у Доктора, и поделюсь с тобой.
— Все сделаю, — Шаманка почтительно поклонилась и удалилась, оставив девушку одну.
Кадын оперлась правой рукой о камень, на котором сидела, и его твердое тело подалось внутрь, пропуская пальцы девушки чуть глубже в себя. Она отняла руку, посмотрела на результат – отпечаток маленькой ладони с растопыренными пальцами.
— Пусть будут здесь рядом.
Глаза ее мерцали ярче, чем миллиарды звезд, которые ночь каждый раз рассыпает по небосводу, чтобы потом собирать их обратно в свой подол до самого утра.
— Даже вечные горы рассыплются в прах, чтобы на их месте встали новые. И только тогда мы увидимся вновь, любимый мой, — сказала Кадын, подняв лицо к небу.
***
Здесь появились города. Почти такие же, как на их родине. Они стали видны еще с приличного расстояния. Ан-Кей сжал зубы и вцепился в рычаг управления так сильно, что корабль дернулся. Ан выдохнул и выровнял курс. Он отвечает за людей и не имеет права их погубить, не справившись со своими эмоциями. Глубоко внутри он уже давно все знал. Он опоздал. И опоздал надолго.
Плато оставалось почти неизменным. Все так же извилисто петляла река Ак-Алаха, украшая изящными изгибами однообразие бескрайних пастбищ. Все так же стояли извечные ледники, укрытые такими белыми снегами, что становилось больно глазу, и высились пять куполов священных гор Табын-Богдо-Ола. Только людей здесь не наблюдалось, несмотря на то, что было только начало весны. Вдалеке виднелись какие-то брошенные деревянные постройки, вовсе не похожие на те, что оставляли пазырыкцы.
Количество курганов увеличилось, но они были разрыты и разграблены – язвы на теле оскверненной земли. Те из местных, кто сопровождал Ан-Кея, принялись в голос рыдать, упав на колени. Один из разоренных, опустевших курганов находился в стороне, обособленный от всех остальных. Ан-Кей понял или скорее почувствовал – это было последнее пристанище Ак. Здесь будто оставалась какая-то часть ее, несмотря на то, что сам курган представлял собой зияющую дыру в окружении каменной гряды. И, ощутив это, Ан явственно осознал – она по-прежнему ждет его. Он не состарился ни на зиму, а его Ак уже нет на этой земле, да и саму землю он больше не узнавал.
Успокоившиеся люди кое-как устроились на ночлег в чьем-то чужом пустом зимнике. Ан покинул их ночью, взяв с собой войлочное одеяло, воды, еды, сколько мог унести, и лук, чтобы добыть новую. Тихий голос звал его, шелестя листвой деревьев, журча ручьями и шепча ветром. Ан был уверен – он не собьется с пути.
***
Город пугал его. Здесь было все по-другому. Пользуясь умениями своего народа, Ану приходилось устраивать так, чтобы его не видели люди, ведь он слишком выделялся среди них. Идти было тяжело. Ан устал и был голоден. Он сбился со счета дней. Но здесь ее голос звучал громко, как нигде. Что она делает в таком месте?
Высокое здание с множеством ступеней. Цвет песка и коричневой глины. Ан из последних сил потянул на себя дверь. Потолок был янтарным. От него разливался мягкий желтый свет. Ан заворожено замер, подняв голову, потом пошел дальше. Какая-то женщина окликнула его, задала вопрос на языке, которого Ан не понимал. Он оторопел – женщина его видит? Значит, его защита пала. Еще немного и сил не останется ни на что. Он посмотрел женщине в глаза, та вежливо улыбнулась и пошла прочь.
Лестница, дверь, еще дверь. Множество залов, полных каких-то вещей. Что это? Зачем все это? Очередная дверь. Очень темное, холодное помещение с тусклым освещением. Полумрак и прохлада немного привели его в чувство. С новыми силами Ан-Кей спустился на несколько ступеней вниз, повернул направо и остолбенел. Из прозрачного стеклянного столба на него взирала улыбающаяся женщина в одежде, какую носила Ак-Кадын. Белая блуза, красно-белая юбка, овечья шуба с золотой окантовкой, спадающая с одного плеча, высокий парик и ветка можжевельника в вытянутой руке. Присмотревшись, Ан убедился, что это не человек, а что-то вроде тех кукол, что мастерили для игры пазырыкские девочки.
Он повернулся направо и не сразу понял, что это там, в почти кромешной тьме. Стекло закрывало нишу в стене от пола до потолка. За ней, на подставке высотой ему по пояс, стояло что-то, похожее на те колоды, в которых на Укоке хоронили мертвых. Несколько крохотных огоньков подсвечивали колоду снизу…
Время, обманув Ана, стерло привычные черты с ее лица, но это была определенно она. Нагая, прикрытая лишь легкой белой тканью, забинтованная черной лентой с золотыми символами – это была Она. Кадын лежала на правом боку в позе спящей. Ноги согнуты, руки сложены на животе. Несмотря на то, что глазницы были пусты, Ану казалось, что веки ее сомкнуты, ресницы опущены и оттеняют пожелтевшую, иссохшую кожу. От Кадын веяло покоем и умиротворением.
Ан-Кей подошел вплотную к стеклу и прижал к нему кончики пальцев правой руки, словно желая растопить его как лед и проникнуть внутрь. Он вполне мог бы это сделать, но зачем? «Не дождалась меня. Нет-нет! Это я, я не успел, Ак…». Ее руки были как живые. Тонкие длинные пальцы, навечно замершие в одном положении. Какая маленькая и хрупкая. Смерть ли сделала это с ней, или она всегда такой была?
Ан оглянулся. По залу бродило несколько людей. Он выбрал низкую круглолицую женщину с высокими скулами и раскосыми глазами. Сил было катастрофически мало, но он должен был узнать. Он положил руку на плечо женщины. Та резко обернулась, и Ан посмотрел в ее глаза. Совсем недолго, но этого хватит, чтобы примитивно объясниться.
— Простите, — сказал он, откашлявшись. – Мне нужна помощь.
Ответ женщины он понимал через слово.
— Вам плохо? …белый… Здесь тяжело…
— Нет, нет, не плохо, — он энергично замотал головой. – Девушка. Она кто?
Он показал рукой в сторону Кадын. Женщина улыбнулась.
— Я не отсюда. Далеко, — продолжал Ан. — Расскажите.
— Правды… не знает… говорят… — был ответ, из которого он ничего не понял.
— Пожалуйста, говорите проще. Мало знаю язык, — взмолился Ан. – Имя?
— Ее называют Ак-Кадын – «белая госпожа», — ответила женщина с благоговением.
Она взяла Ана под локоть и подвела к стеклу.
— Ей около 2500 лет.
— Лет? – переспросил Ан. – И зим?
— И зим, — тихо рассмеялась женщина, удивленная таким уточнением.
Из объяснений Ан разобрал мало. Укок, 25-26 лет (и зим), пазырыкцы, болезнь, лошадь, смерть. И что-то о том, что останки Кадын несли зло.
— Нет, — возразил он. – Нет зла. Она спит.
— Я тоже так думаю, — согласилась женщина. – Надо прийти сюда и взглянуть на нее, чтобы убедиться. Те, кто придумывают слухи, попросту не видели ее.
— Почему умерла? Какая болезнь? – спросил Ан, расстегивая кнопку на кармане штанов и нащупывая рукой заветный пузырек с лекарством.
— Рак.
— Рак? Что это? Им еще другие болеют? Есть лекарство?
— Конечно, болеют, и многие. Вы не знаете языка, вот и не поняли, какую болезнь я имею в виду. Лечить так и не научились.
— Да, наверное, не понял, — рассеянно ответил Ан и перестал слушать, что еще рассказывает женщина.
Его вспотевшие пальцы поглаживали пузырек с ярко-красной жидкостью. Вот как Кадын должна была спасти человечество. Не отгоняя духов от дыры в подземный мир, а руками Ана принеся в этот мир лекарство от болезни, которой до нее никто не болел, но которая теперь медленно убивала людей в огромном количестве. Рисунки на теле и чистое сердце – значило ли это хоть что-нибудь? Или значение имела лишь их с Ак любовь и его готовность полететь на край света, чтобы помочь ей?
— Она очень красивая, — прервал Ан поток речи новой знакомой, снова касаясь пальцами стекла.
— Да, сохранилась прекрасно. Вы это хотели сказать?
Нет, Ан имел в виду совсем другую красоту, но промолчал. Он вздохнул и закрыл глаза. Его фигура слабо отражалась на глянцевой перегородке. Время тоже было стеклом – прозрачным, едва заметным, навеки отделившим его от Ак.
Ему предстояло освоиться в этом новом для него мире, научиться их языку и обычаям, найти тех, кто смог бы воспроизвести лекарство в нужном количестве. Кроме того, где-то далеко его ждали растерянные люди и собственная семья. Пазырыкцы не бросают своих… Но сначала нужно было восполнить силы, просто отдохнуть…
«Жди меня. Жди, как и прежде. Я вернусь к тебе. Буду возвращаться снова и снова, Ак».
В стенах черных, в холодном мраморе,
В саркофаге хрустальном, в шёлке
Ак-Кадын лежит — душа Алтая,
С сердцем, чище всех горных снегов.
Безмятежный сон ее крепок.
Снятся строгие ей вершины
В белоснежном своем одеянии.
Снятся реки — звонкие, пенные
Перегнать друг друга стремятся.
И одна их них, что всех царственней,
Бирюзовой красой похваляется
И зовется, Кадын, твоим именем[14].
Погляди, госпожа, как все зелено!
От огня, что любовью зажжен был,
Там, в траве, рассыпались искры —
Догорев, в цветы превратились.
Сосны, кедры ввысь устремляются,
Тянут руки, дух твой приветствуя.
Край велик твой, Кадын! По ступеням-горам
Еженощно приходит с небес сам Ульгень[15].
Звучным шагом обходит владенья свои –
Убедиться, что древних законов его
Не забыли здесь люди с давних времен.
И, гордясь, поутру вновь он станет звездой.
В стенах черных, в холодном мраморе,
В саркофаге хрустальном, в шёлке
Ак-Кадын лежит – боль Алтая.
С сердцем, полным нетленной любви.
Любопытный, входя к ней в чертог,
Громким голосом сон не тревожь.
Посмотри сквозь века, как прекрасна,
Как белы ее руки, как губы алы,
И как взгляд ее нежности полон.
Хрупкий прах, пронесенный сквозь время,
Сохраненный землей, сбереженный водой,
Не обманет того, кто верит как прежде:
Она вечно жива, вечно спит в тишине,
В полумраке густом, где свет – лишь она.
[1] «Алтайские героические сказания. Очы-Бала» в переложении А.Калкина. Очы-Бала — непобедимая дева-богатырь.
[2] Укок — высокогорное плато с зимними пастбищами, расположенное на высоте около 2,5 тыс. м. над уровнем моря на самом юге Горного Алтая.
[3] Зайсан — родовой князь.
[4] Пазырыкская культура — археологическая культура железного века (VI—III вв. до н. э.), основные находки предметов которой были сделаны в Горном Алтае. Имеет черты скифской и древнеиранской культуры. Название автором взято условно, т.к. термин появился только в 1865г. Как называли этот народ в описываемые времена – неизвестно.
[5] Аил — отдельное жилище (юрта или шалаш) с усадьбой.
[6] Сажа от котла, в котором варилась еда, считалась священной, защищающей от злых духов. Помазание сажей являлось актом приобщения гостя к конкретному очагу или жилищу.
[7] Арака — молочная водка.
[8] Горит — футляр для лука и стрел.
[9] Алмыс – злой дух.
[10] Кей – воздух (алт.).
[11] Кадын — река, также – госпожа (алт).
[12] Салкын — ветер (алт.)
[13] Дзамба — традиционная еда скотоводов Средней Азии, приготовленная из зерен ячменя, поджаренных и перемолотых на ручной мельнице. Заваривается молоком или кипятком с добавлением масла.
[14] Кадын – южноалтайский вариант названия реки Катунь, протекающей в Горном Алтае и Алтайской республике, берущей свое начало на южном склоне горе Белухи.
[15] Ульгень — демиург, верховное божество в шаманизме алтайцев, хакасов и шорцев— грозоносец, молниеносец.