КОГДА ТЕБЕ ШЕСТНАДЦАТЬ…

 С самого утра я всё делала невпопад. Да и потом, когда школьные друзья уже собрались на моё шестнадцатилетие, было не лучше. Я роняла ножи и вилки. Я натыкалась на танцующие пары, лавируя по комнате с фруктовым подносом. Я постоянно нервно поправляла пустые стулья, ставя их аккуратно, ближе к столу, когда мои гости выходили танцевать. Я недослушивала начатый кем-то разговор и бросалась открывать двери при каждом звонке, хотя это мог сделать кто-то ещё из домашних. И несмотря на то, что почти все мои друзья уже находились в комнате, мне чего-то не хватало. А точнее, кого-то. Всё казалось не так, и все казались не те. Не то чтобы я их не хотела видеть, нет, конечно. Ко мне пришли те, кого я очень любила и с которыми меня связывала насыщенная разнообразными событиями школьная жизнь с началки и до девятого класса, в каком мы учились. Просто я ждала ЕГО. Парня из десятого «б». Моего «самого главного гостя», как я его мысленно характеризовала. И даже после того, как его друг, оказавшись в дверях моей квартиры без него, заявил, что, возможно, из-за заболевшей матери ОН не сможет прийти, я всё равно подспудно ждала его. Но чтобы не выдать своё беспокойство, я старалась побольше улыбаться и весело щебетать со своими гостями.

– Может ты споёшь что-нибудь? – спросила меня Нинуля, убирая  звукосниматель с доигравшей пластинки с песней “Venus” группы “Shocking blue”, записанной контрабандно на рентгеновском снимке чьих-то поломанных костей.

– Разве никто больше не танцует? – спросила я, рассеянно оглядывая комнату.

– Лично я уже жую, – выкрикнул Марат, наворачивая «оливье».

– А мы натанцевались, – сказала Элла, опускаясь на диван рядом с Кариной и Ваней.

 – Нужен «перырывчик», – сказал Иван, разливая девочкам и себе «Дюшеса».

– А что, правда, спой что-нибудь новенькое, – предложила Лара.

Лара тоже занималась музыкой и даже аккомпанировала нашему квартету «Ромашка», который я создала из одноклассниц. Но квартетом петь сейчас никто не собирался, все ждали меня. А я ждала ЕГО. А он никак не появлялся, как усиленно я ни прислушивалась к двери.

– Новенькое? Что? «Золушку» опять? Я знаю, она всем нравится, – сказала я и коротко рассмеялась, вдруг вспомнив, как несколько дней назад мы с Нинулей пытались записать моё исполнение этой песни на магнитофон. Я тогда спела её раз десять, под фортепианный аккомпанемент Иды, моей младшей сестры. Но каждый раз я забывала какое-нибудь слово, и мы начинали хохотать. Впрочем, один раз я всё-таки допела до конца, но, прослушав запись, стёрла её, к ужасу Нинули. Карен, мой старший брат, руководивший всем этим процессом, тоже не понял, почему я это сделала и предложил исполнить ещё раз. Но мне самой моё пение не понравилось, вернее, не понравилось звучание записи. Мне казалось, что из магнитофона доносился не мой голос, а голос маленькой, гнусавой девочки, певшей очень печально.

– Нет, не «Золушку», – улыбнулась Нинуля, возможно, тоже вспомнив о нашей безуспешной работе.– Новую арию, которую ты сейчас разучиваешь. Из Моцарта… Пожалуйста,  – протянула она.

Нинуля была моей лучшей подругой с самого детства. Она была тем человеком, который мог в нужный момент приказать мне собраться с мыслями, и я собиралась. Мы повсюду ходили вместе, и в школе были неразлучны. Нинуля была со мной и в гандбольной команде нашего класса, и в «Ромашке».  Она была настоящей поклонницей моего голоса, не важно, пела ли я у рояля, с микрофоном на сцене или с гитарой в руках. Она всегда подпевала мне или азартно хлопала. А ещё ей нравилось то, что среди нашего окружения я была единственной, кто наряду с современными песнями пел и оперные арии. Я это ценила. Для многих моих сверстников опера казалась пережитком прошлого, чем-то немодным и, более того, непонятным, сродни экзотике. Но Нинуле опера нравилась, она была уверена, что я обязательно стану профессиональной певицей.

– Ну… Я, вобщем-то, пока в процессе освоения материала. Только начала репетировать, – попробовала отговориться я.

– Да ладно тебе, не жмись, – листая новый номер «Кругозора» с эластичными голубыми пластинками, сказал Вовка – мой одноклассник и кореш по кроссам на дальние дистанции.

В комнате зависло ожидание. Особенно удивленно смотрели на меня двое ребят из десятого «б», кого я тоже пригласила на день рождения вместе с НИМ. Они-то точно не знали меня такой. Для них я была кем угодно, но только не исполнительницей арий. Мы вместе тренировались в школьной сборной по гандболу, а также входили в юношеские сборные республики и тренировались на стадионе «Спартак».  В разных командах, естественно. Порой мы просто болели друг за друга во время турниров, проходивших на Стадионе Ручных Игр или открытых площадках города. Словом, мы были хорошими спортивными друзьями. Но опера…

– Ну так как? – спросил один из моих гандболистов.

– Конечно, спою, – ответила я, садясь на круглый стул перед инструментом.

Подняв крышку нашей чёрной «Белоруси», я настороженно прислушалась к шуму в коридоре и обернулась. Там были мама с тётей, которые пытались тихонечко проскользнуть к нам, не мешая мне петь.

Никто не приходил с улицы. Конечно, не приходил. Я бы услышала звонок.

Со звуками первых аккордов в комнате наступила тишина, и, приподняв  голову, я запела.

Сначала никто не хлопал (так их шокировало моё исполнение), и только после того, как моя преданная Нинуля начала аплодировать, захлопали все. Я встала и, сделав смешной реверанс, шутливо произнесла:

– Ужасно, да?

– Ты что… Просто здорово! Мы вообще не ожидали, – ответили мои гандболисты, переглядываясь.

– Признаться, я знала, что ты готовишься в консерваторию, но почему-то не думала, что ты на самом деле поёшь оперным голосом,–сказала Марина, которая сама отлично пела современные эстрадные песни. –Мне казалось, что молодых это не интересует.
Я слышала в её голосе нотки искреннего удивления и даже одобрения.

– Да-а, – протянул Марат, отложив в сторону журнал «Советский Экран». – Действительно, всё это несколько не-о-жи-дан-но…

– Спасибо, ребята. Я сегодня немного волновалась, –  ответила я, довольная похвалой. (И чего это я врала? Я всегда волновалась, когда пела для кого-то).

– Правда, молодчина. Тем более что ты только начала учить её, – добротно похвалила меня Карина, тоже музыкант.

– У тебя колоратура, я слышу. Ты эстраду поёшь совсем по-другому. Ну, раз ты решила серьёзно заняться пением, то без оперных арий не обойтись, – со знанием дела заключила Лара.

Я обернулась и посмотрела на маму с сестрой и тётю, так и застывших в дверном проёме. Большие пальцы моих девочек указывали вверх. Ида «посаливала» свой палец, криво улыбаясь. Я подмигнула ей, и, поманив, встала с круглого стула, уступив ей место. Бетховенская “Fur Elise” в её исполнении вызвала всеобщее одобрение, и семиклассница-сестра, лауреат множественных детских конкурсов, стала мило кланяться моим гостям.

И в это время раздался звонок. Я сорвалась с места и побежала открывать. Распахнув дверь, я с радостной улыбкой посмотрела на  звонившего. Дворовый мальчишка улыбался мне в ответ.

– Шашлык готов. Дядя Саша просил, чтобы со мной передали большую кастрюлю, – произнёс он, потом добавил, расплывшись от уха до уха. – С днём рождения тебя, Ляля!

Я всё ещё стояла с улыбкой, пока не поняла, что он говорит.

– Ма — а! – я обернулась и крикнула почти в лицо маме, уже стоявшей за моей спиной.

– Ляля, в чём дело? – недовольно произнесла она.

– Ой, извини. Папа просит кастрюлю, – ответила я и ретировалась к ребятам.

Марат читал свои стихи. Он декламировал красиво и протяжно, немного даже брызжа слюной от удовольствия. То жестикулируя руками, то застывая в многозначительных позах, он жалобно пропевал и пропевал свои  рифмы. Стихи были длинными, наивно-нежными и немного плаксивыми. Он был безнадёжно влюблён в одну из наших девочек, и это знали все.

Мне стало совсем грустно. ОН так и не появился.

– Ты лучше не жди, – наклонившись ко мне, тихо сказал один из моих гандболистов, – возможно, он пошёл в аптеку за лекарством для мамы.

– А я никого и не жду, – сказала я, краснея и коря себя за то, что не умею маскироваться.

Марат замолчал и опустил голову, в ожидании аплодисментов. Все захлопали. Я тоже. Он стал читать ещё, потом ещё.

– Но это не Асадов… – вдруг вставил кто-то.

– Асадов, что ни говори,  наш кумир. Правда, девочки? – сказала Карина, обращаясь к Ларе с Эллой, сидевшим рядом. 

– Да. У него всё такое… жизненное, – совсем по-взрослому прозвучала Элла.

– Ну вы сравнили… – вставила я, обидевшись за Марата. – Вы ещё Ахмадулину вспомните или самого Есенина…

Но Марат не собирался расстраиваться. Окинув взглядом ребят, он  важно заявил, несколько выпятив свою и без того толстую нижнюю губу:

– Асадов мне тоже нравится, но у меня свой стиль. Наступит время, когда вы все станете переписывать мои стихи себе в тетрадки.

– Особенно Лара, – пошутила я, намекнув на её красиво оформленную тетрадь со стихами о любви, где главным автором был Евтушенко.

– Можно подумать, что ты не переписывала стихов, – разведя руками, сказала Карина, как о само собой разумеющейся вещи. У неё была не менее нарядная тетрадь.

– Переписывала. Даже выучивала наизусть, – парировала я.

– Ага, точно, – хмыкнула Нинуля, покачивая головой. Она знала иную правду.

– В таком случае, с тебя Асадов…  – весело произнесла Элла, уютно облокачиваясь на подушку дивана.

Я прищурилась, перебирая в голове его стихи.

– Слабо? – подталкивал меня к действию Вова, скрестив свои накачанные руки на груди.

– Да по-а-жалуйста… – с привздохом уверенного в себе задиры-дуэлянта сказала я. (Куда исчезла нежная оперная дива?)

Упершись спиной в пианино, я призадумалась, но потом, используя свой любимый «взгляд в себя», чтобы не смотреть ни на кого, стала негромко читать:

Всё равно я люблю тебя,
Пусть другую ты любишь, пусть.
И в глазах твоих нет огонька,
А в чертах твоих странная грусть.
Не мешает мне девушка та,
Та, которой ты смотришь вслед.
Всё равно я люблю тебя,
У меня ведь секретов нет.
Пусть она красивей, нежней,
Пусть и старше, не спорю я,
И любовь у неё скромней…
Всё равно я люблю тебя.
Может, я подрасту, пойму
То, чего не могу понять,
Но без имени твоего
Не хочу я ложиться спать.
Образ твой предо мной встаёт,
Засыпая, гляжу на тебя.
Ты ж не видишь меня во сне?
Всё равно я люблю тебя.
Был загадкой когда-то ты,
Не могла я понять тебя,
А смеялся ты весело как,
И смотрел на меня любя…
Мне казалось тогда, что тобой
Навсегда любима я,
А случилось наоборот…
Всё равно я люблю тебя.
Не изменишь моих ты чувств,
Их и я изменить не могу,
Потому, что любовь моя,
Словно прутики в сенном стогу.
Этот стог всё растёт, растёт,
Не могу удержать себя.
Если даже его разнесут,
Всё равно я люблю тебя.
И так хочется мне иногда
Посмотреть на тебя в упор,
Разгадать мне всего тебя,
Нет, по-моему, это вздор.
Не хочу, чтобы было так!
Лучше ты разгадай меня,
И тогда только ты поймёшь,
Как я нежно люблю тебя.

 

Ребята стали хлопать. Но явно не мне.

– Ну вот, – сказала Марина,  – всё встало на свои места.

–Это…из настоящей жизни. Любовь… – сказала Элла.

– Асадов, одним словом, – добавила Лара. – Но ты его раньше не читала. Что-то новое?

– Да, правда, у меня его тоже нет. Откуда ты его переписала? – спросила Карина.

 Я громко молчала.

Нинуля посмотрела на меня, нарочно ища моего взгляда.

–Ляля… – с интонацией, понятной только мне одной, произнесла она.

 Я глубоко вздохнула и тихо выдохнула:

 — Это не Асадов.

— Что? Как это? А кто? – послышалось со всех сторон. Наверное, всем не терпелось узнать, кому же они только что аплодировали. «Как же важна этикетка», – подумала я, и, сделав непроницаемое лицо, ответила:

– Это я…

Нинуля осталась довольна. Она знала это стихотворение и даже догадывалась, кому я его посвятила. Она была единственной, кто знал, что, раскрывая вдруг среди урока коричневую общую тетрадь в клеточку, я пишу стихи. Что я просто веду дневник, куда также записываю свои собственные стихотворения и делаю рисунки к ним. Что чужие стихи я запоминаю наизусть по книгам или чьим-то тетрадкам. Себе я их не переписываю.

Правда, записываю в удлинённую полуобщую синюю тетрадь с гладкими  листочками и очень красными полями песни Владимира Высоцкого.

  — Хм. Я догадывался, что тут что-то не то… – задумчиво произнёс  Марат, пытаясь отгородить себя от всех тех, кто поверил.

– А я нет, – сказал Ваня, оглядываясь на ребят в поисках поддержки. – А что, нормальные стихи.

– Мне тоже понравились. Во всяком случае, искренние. Ну и что, что это не Асадов…  – откровенно признался Вова.

С новым звонком в дверь у меня появился шанс избежать дальнейшего обсуждения моих творений, и я помчалась открывать. Я была бы рада, даже если бы за дверью оказался не ОН, а тот мальчишка, папин посыльный. Мне просто надо было выйти.

Лара села за инструмент, и девочки, окружив её, стали петь что-то из репертуара нашей «Ромашки». 

Это было просто замечательно, что никто из наших не видел меня в это время.

– Привет! С днём рождения!– сказал ОН, протягивая мне цветы и коробку конфет.

Он снял куртку и оказался в красивой голубой рубашке, оттеняющей цвет его глаз, и в темно-синем галстуке. На нём были выглаженные черные брюки, совсем не школьные, и новые туфли.

– А вот и мой самый главный гость, – подумала я.                                             О, Боже, нет! Я не просто подумала, я произнесла это вслух…

ОН смущенно улыбнулся. Я ужасно покраснела, так густо, что казалось, будто мой череп тоже покраснел.

– Заходите, заходите. Проходите к ребятам. Ляля, почему ты держишь человека в коридоре? – сказала мама, видя, как я растерялась.

  – И умерь свой восторг, вслух такие вещи не говорят, – по-матерински пожурила она меня шёпотом, когда ОН уже покинул прихожую.

– Отомри, – сказала сестра и, забрав из моих застывших рук подарки, ушла на кухню.

Нинуля меня спасла. Она включила магнитофон, и «История любви» заняла своё место. Все снова разбились на пары и стали танцевать медленный танец. ОН подошёл ко мне.

– Я всё слышал за дверью. Ты читала стихи, и я не стал звонить, думал, что ты ещё прочитаешь. Это твои? – мягко спросил он.

– Да, – тихо ответила я, стараясь не слишком прижиматься к нему.

– Мне понравилось, – сказал он.

– Спасибо.

– Дашь почитать? У тебя их много?

– Не очень. Я не так давно начала писать, – почти честно сказала я. Ну ведь не стала бы я вспоминать, что ещё в пятом классе печаталась в школьной стенгазете, рассказывая в стихотворной форме о жизни пионеров.

– О ком твои стихи? – спросил он, глядя мне в глаза.

Этот маленький шрам на его лице под левым глазом сводил меня с ума. А эти мягкие губы, с уголками, смотрящими вниз, от чего его лицо казалось чуть грустным, притягивали мой взор. «Я это лицо по памяти рисовала летом в деревне каждый день. Хоть бы он знал…» – думала я, пока он осторожно вёл меня в танце.

– Они просто о любви. Ни о ком конкретно, – опустив взгляд, слукавила я.

Мы танцевали близко, но не очень, как если бы нам обоим что-то мешало встать ещё ближе друг к другу. Я, во всяком случае, и не пыталась проявлять инициативу.

– Как твоя мама? – спросила я.

– Ничего страшного. Простуда. Я выходил в аптеку и зашёл поздравить тебя.

– Тебе надо спешить?

– В общем-то, да.

– Шашлык! – выкрикнул брат, занося в дом кастрюлю с  дымящимся мясом.

– Ура!!!  – танцующие пары сразу разлетелись.

Окружая стол, все расселись по своим местам и, предвкушая удовольствие, потирали руки.

Я и ОН остались дотанцовывать «Историю…»

– Странно, я не слышала звонка в дверь, – весело сказала я, удивляясь себе.

– Я тоже не услышал.

– Присоединимся ко всем?

– Я, наверное, пойду, Ляля, – сказал он, с сожалением выпуская меня из рук, когда из магнитофона доносилась уже новая песня. (Всего лишь Том Джонс. Всего лишь нашумевшая “Love me tonight”…)

– А торт? – с надеждой спросила я.

– Через год. Обещаю.

Он грустно улыбнулся и, махнув двум своим одноклассникам, вышел.

Я проводила его до дверей и вернулась к столу. Запах шашлыка и восторженные возгласы моих друзей заполнили всё пространство нашей трёхкомнатной квартиры.

Мама с тётей, выложив шашлык в два больших блюда, водружали его на стол, расталкивая по сторонам салаты, винегреты и всё остальное.

Пир продолжался, а настроение снова стало серым. Мне срочно нужно было поесть.

– Ты куда? –крикнула сестра, выбегая в подъезд, вслед за братом.

– Отец собрал ребят у часовой мастерской, мы там едим шашлык. С мангала, прямо с шампуров. Скоро закроем мастерскую и поднимемся… – торопливо выговорил тот и сбежал по лестницам с четвертого этажа.

Наутро выпал снег. Чувствовалось приближение нового  года. «Каникулы на носу»,  – подумала я, и понедельник уже не казался таким скучным. Глубоко вдохнув снежного воздуха, я поспешила в школу, где в дверях меня уже дожидалась Нинуля.

– Ты видела его? – вместо приветствия, заговорщически прошептала она, когда мы вошли в гардеробную в холле.

– Нет ещё. А что? – поинтересовалась я.

– Мне кажется, что они поругались… – с намёком приподняв брови, произнесла она.

– Мне-т-шт? – дернув плечом, невнятно буркнула я.

Наши классы располагались на разных этажах, и плановой тренировки в понедельник у нас не бывало, а это означало, что сегодня мы с НИМ скорее всего не увидимся. И не увиделись бы, если бы ОН нарочно не остался дожидаться меня после уроков.

– Я пошла, – по-шпионски сквозь зубы процедила Нинуля, заметив ЕГО возле спортзала, когда мы уже собирались выходить из школы.                                                                                      

Он стоял в галерее спортивных достижений школы и смотрел на мой портрет, будто видел его впервые. Его портрет висел рядом. Вообще на стенде «Чемпионы школы по стрельбе» нас было только двое. ОН и я. Он ходил от стенда к стенду, явно выискивая меня на командных фотографиях победителей школьных соревнований, хотя, возможно, проходил мимо этих фото каждый день, в спортзал и обратно, не обращая на них никакого внимания.

Поняв, что я ничего не предприму, Нинуля заговорила громко, чтобы перекричать гомон снующих по холлу школьников:

– Ляль, до завтра. Мне надо идти, пока,– и на полном серьёзе поспешила к выходу.

ОН обернулся.

– Хорошо, что ты ещё не ушла, – радостно произнёс он, пробираясь ко мне сквозь поток ребят.

– Привет, – почти кокетливо сказала я, когда он подошёл совсем близко.

– Привет. А я тут тебя дожидаюсь. Я хотел тебя проводить, ты не против? – неуверенно произнёс он.

Боясь, что мои сияющие глаза выдадут меня с головой, я отвернулась в сторону, прежде чем ответить. Но лучше бы я этого не делала…

ОНА стояла, облокотившись на подоконник, возле самых дверей, обняв руками портфель и печально глядя в окно. Его подружка, его одноклассница, девочка из десятого «б». Она явно ждала ЕГО. Всё её существо говорило об этом. «Им нужно поговорить», – пронеслось у меня в голове, хотя, может быть, я всё это себе просто придумала, почему-то пожалев её. 

Настроение улетучивалось с возрастанием ударов пульса. В горле растянулась сухая колючка, заставляющая заглатывать слюну.

Я перевела свой взгляд на НЕГО и, борясь со своими чувствами, еле озвучила:

– Ты знаешь…  я…  лучше побегу…  одна. Меня ждут.

С трудом оторвав взгляд от его шрама под левым глазом, я тяжело вздохнула и пошла к выходу, стараясь не смотреть в ЕЁ сторону.

Я мечтала, что бы Нинуля не дожидалась меня на улице, иначе бы я разрыдалась у неё на плече. Но мне повезло, она действительно ушла, оставляя мне свободное пространство. Слёзы не состоялись.

Перед школой дети уже играли в снежки и раскатывали каток на тротуаре. Мне никого не хотелось видеть, сильно не хватало шапки-невидимки.

– Что случилось? – заглядывая мне в лицо, спросил Гарри – мой верный страж с самого четвёртого класса.

Гарри учился в параллельном, но постоянно заботился обо мне. То рядом, то на расстоянии, он следил за тем, чтобы ко мне никто не привязывался, и я благополучно добиралась туда, куда иду. Была ли я одна или с подружками, я знала, что он где-то рядом, даже если он к нам не подходил. В нашем микрорайоне к этому все давно привыкли. Я и сама привыкла, настолько, что порой не замечала этого.

– Ничего страшного. Тройка по химии, – пытаясь выглядеть безразличной, правдоподобно объявила я.

– Извини, я не смог прийти вчера на твой день рождения. Говорят, было весело. Я должен был… – он начал было объяснять, но мне не хотелось слушать.

– Проехали… –  сказала я, думая о своём.

– Ты что, обиделась? – усмехнулся он.

–О-о-ох, – выдохнула я, ускоряя шаг.

– Я перевожусь… в вечернюю…  – вдруг серьёзным голосом выдал он.

– Ты что, с ума сошёл?  – я не верила ему.

– Нет, я серьёзно. Хочу подрабатывать. Уже документы перекинули. После каникул я не вернусь в школу, – остановившись, сказал он.

Я тоже остановилась.

– А как же… – я не договорила. Я не хотела думать об этом.

– Вечером буду учиться…

   Я слушала…

– А утром… торчать под окнами твоего класса, – будто пытаясь досадить мне, весело выкрикнул он.

– Чо-окнутый… – незло обозвала его я, продолжив свой путь.

– Дай понесу! – привычно вцепившись в костяную ручку моего чёрного кожаного портфеля, сказал он.

– Обойдусь, – ляпнула я, высвобождая свою руку из-под его руки.

– Дай, говорю!

Вырвав всё-таки портфель из моих рук, он рванул вперёд и, пронесшись по разглаженному до блеска обледенелому снегу, помчался дальше.

Его было не догнать. Он тоже был из команды кросса.

– Гарри! – приглушённо крикнула я, топнув от бессилия.

Но он побежал еще быстрее.

Обойдя школьников, собравшихся у импровизированного катка,  я разбежалась и быстро проскользила за ним по ледяной дорожке. Но это не помогло. Гарри убегал всё дальше и дальше, спотыкаясь на скользком снегу и хохоча во всё горло. Мне вдруг вспомнился фрагмент из фильма с Чарли Чаплиным, бегущим от погони, от чего мне стало так смешно, что мешало бежать.

– Я убью тебя, Гарри!!! – кричала я, несясь вдогонку за ним и моим  портфелем.

Едва я настигала его, как он с хохотом срывался с места, делая смешные выкрутасы и лавируя между обледенелыми деревьями. И так до самого моего подъезда.

Весёлое настроение вернулось. Хотелось писать новые стихи…

 

2016

---

 

 

ПРОСТИ МЕНЯ, ДЕД МОРОЗ

 

Новогодние каникулы подошли к концу и наступили студенческие будни. Начался новый семестр, и, погружаясь в учебный процесс, я пыталась забыть о том, что случилось. Но у меня ничего не получалось.

 Ощущение вины ещё долго не проходило. Оно преследовало меня и потом, каждый раз, когда я заходила в наш театр.

 А всё началось с ошибки, с самой обыкновенной ошибки. Иначе это никак не назовёшь. Но как мне хочется избавиться от необходимости постоянного оправдания себя, даже через столько лет…

Словно это было вчера.  Ёлки. Новогодние ёлки.

Зимние каникулы – чудесная, сказочная пора! Совсем как в детстве: праздничные представления и подарки. Просто теперь мы уже были не детьми и находились по другую сторону веселья – на сцене.

 Мы – это студенты вузов, актёры и музыканты, которые часто подрабатывали на Новогодних ёлках.

Когда начался ёлочный сезон, мы с Томой и Нарой (моими подружками и коллегами по эстрадному ансамблю) в очередной раз приняли предложение Нины, художественного руководителя местного театра, и вскоре приступили к репетициям новогоднего шоу. Наш эстрадный ансамбль тоже базировался в здании этого театра, а потому всё здесь было родным и привычным.

 В тот новогодний сезон мы с Томой были ещё студентками Музыкального училища и сдавали зимнюю сессию. Но одно другому не мешало – мы умудрялись готовиться к экзаменам даже в перерывах между представлениями.

График Новогодних ёлок был плотным: на протяжении двух праздничных недель мы проводили по несколько сеансов в день. Труппа у нас сложилась довольно добродушная, и мы часто устраивали закулисные посиделки после долгого рабочего дня.

 Каждый сеанс Ёлок длился около полутора часов и состоял из массовки и спектакля. Массовка с её танцами, песнями и играми проходила в холле, вокруг ёлки, и завершалась выступлениями Деда Мороза и Снегурочки. Снегурочкой и была моя Тома. Кто был Дедом Морозом, я не знала. Мы с Нарой работали в спектакле и почти не пересекались во время Ёлок с артистами массовки. Исключение составляли Снегурочка с Дедом Морозом, которые поднимались на сцену попрощаться со зрителями.

 Бежали своим чередом праздничные дни. Бежали с праздничной скоростью и Новогодние ёлки. Всё в нашем шоу было чётко отлажено, и ничто не нарушало установленного порядка.

 А выглядело это приблизительно так.

– Девочки, массовка заканчивается. Готовимся к выходу, – заглянув в нашу гримёрку, сказала Нина, и двинулась дальше по коридору оповещать других артистов.

Мы с Нарой еле шевелились. После вчерашней шумной новогодней ночи, которую мы провели вместе с нашим ансамблем, хотелось спать.

– Ты думаешь, в зале кто-то есть? – лениво произнесла она, натягивая костюм «маленькой разбойницы».

– Да. Говорят, на массовке было полно народу, – облачаясь в костюм «пионерки Лены», ответила я.

– Люди с ума сошли. И охота им приходить в девять утра на первое представление? – зевая сказала Нара.

– Можно подумать, что это впервые. Лучше уж пусть в своё время приходят, чем потом, как было в прошлом году. Помнишь? На девятичасовом представлении было ползала, зато те, кого не было в девять, пришли с теми, кому было положено в одиннадцать часов, – сказала я.

 – Какая разница? Мы всё равно работали оба сеанса. Просто не надо проводить утреннюю Ёлку первого января. И всё тут, – категорично ответила она.

 В дверь постучали. 

 – Привет, девчонки! – сказал клавишник Гена. – Слышь, тебе сколько лет? – глядя на меня, вдруг неожиданно спросил он.

– Тебе зачем?

– Твой «Тимур» оказывается в седьмом классе… – хихикнул он, кивая на соседнюю гримёрку.

– Ну, значит, и я в седьмом, – пытаясь закрыть перед ним дверь, сказала я.

– Я тебя в музучилище видел. Ты должна быть как минимум в девятом, – сделав хитрые глаза, сказал он, придерживая дверь.

 – Какой ты сообразительный, – сказала я, отойдя к зеркалу и поправляя банты.

 – Слышь, я серьёзно. Мы с ребятами пятый день уже гадаем, сколько тебе лет, – не отставал клавишник, глядя на меня с улыбкой.

 – Представь… – с иронией произнесла я, обращаясь к Наре.

    Нара подошла к двери. Уже одетая «по-разбойничьи», она подбоченилась и сказала не без сарказма:

– Они гадают. Надо же. Кто бы мог подумать?

Парень настроился на весёлый тон, но Нара продолжила без тени улыбки:

 – Послушай, Гена, если вы с ребятами ещё раз поднимите тональность во время моего пения, я скажу Нине. Вот тогда будет весело. Так и передай музыкантам.

 – Ты что, Нара. Это же шутка. Модуляция, – усмехнулся он.

 – Вообще-то не смешно, когда шутят на целую квинту вверх, в песне, которая и так высока. И это ещё не последний спектакль, заметь, – вставила я, глядя на него в зеркале.

 – Пошутить нельзя, что ли? Ты же всё равно спела, Нара, – сказал Гена, не чувствуя своей вины.

 – А мой «танец с ракеткой»? – повернулась я к нему. – Тоже новогодняя шутка? Может скажешь, что ваш бедный барабанщик вчера перепутал темп во время моего танца? Я не собираюсь вертеться с бешеной скоростью из-за того, что музыкантам хочется пошутить. Ещё одна такая шутка, и я остановлюсь прямо во время танца. Угадай, что будет потом, – сказала я.

 – Ладно. С вами всё ясно. Шуток вы не понимаете, – обиженно произнёс Гена. – И не похоже, что ты в девятом классе, – добавил он, явно удивляясь моему напору.

 – А это ты сказал, а не я, – усмехнулась я.

В закулисном коридоре началась суета: артисты выходили из гримёрок и расходились по своим местам.

– Гена, бегом в оркестр! Начинаем! Ляля, вышла, Дед Мороз уже на сцене! Нара, не прячь сигарету, костюм прожжешь! Тебе через десять минут выходить! – кричала Нина, пролетая мимо нас уже в обратную сторону.

И как она только всё успевала?

На ходу повязывая свой пионерский галстук, я выскочила из гримёрки и помчалась за кулисы. Спектакль открывала я.

 Мне тогда легко давались роли детей, травести.

Незадолго до нового года мне исполнилось двадцать четыре. За плечами уже был педагогический институт и почти оконченное музучилище, но для зала я всё ещё была ребёнком. Школьницей.

 В этот раз ставился спектакль «Лепесток лотоса», насыщенный приключениями, добрыми и злыми персонажами и, конечно же, победой добра над злом. Я играла пионерку Лену –девочку, любящую читать книжки и помогающую всем, кто попал в беду. А моим партнёром по сцене действительно был талантливый семиклассник Дима.

 Роста я была среднего и по-школьному худенькая и подвижная. На мне была белая водолазка и коротенькая клетчатая юбка в широкую складку, которую я одолжила у пятиклассницы, дочери Нины. Я была в белых носочках и спортивных полукедах, тех самых, что по обыкновению носили школьники. Красный галстук на моей шее завершал костюм пионерки, а чёлочка и два хвостика под белыми бантами ни у кого не оставляли сомнений, что перед ними «девочка Лена», главная героиня спектакля.

 Однако обо всём по порядку.

После массовки, под весёлую новогоднюю песню, дети «паровозиком» шли в зал, вслед за Снегурочкой и Дедом Морозом. В это время я уже стояла на своём посту, за кулисами авансцены, в ожидании своего выхода. Я смотрела на то, как Дед Мороз расставался с детьми, и умилённо улыбалась, как, наверное, улыбалась бы та самая девочка Лена, жизнью которой я тут жила. Стоя перед занавесом, Дед Мороз махал рукой в зал и задорно выкрикивал: 

 – Жаль расставаться с вами, ребятишки. Учитесь хорошо, слушайтесь маму и папу, а за ваше хорошее поведение я обещаю приехать к вам в следующем году с самыми лучшими подарками! До встречи, ребята!!!Ого-го-го-о-о-о! – гремел его голос со сцены.

И он уходил за кулисы. Туда, где стояла я.

  Я улыбалась во всё лицо. Я всегда так улыбалась, когда видела его. Публика гремела аплодисментами, провожая Снегурочку и Деда Мороза, а я, ещё невидимая залу, вытянув руки вперёд, ждала его за кулисами.

 Это постепенно стало нашим с ним ритуалом: я бросалась к нему в объятия и кричала – «Дедушка Мороз!», а он легко отрывал меня от пола и кружил, как куклу, выкрикивая своим низким баритоном: «Де-воч-ка Ле-на-а-а!»

Тома-Снегурочка только смеялась над нами.

Я никогда не видела его без грима. Ни разу. Для меня он был самым настоящим Дедом Морозом.

Окрылённая, не чувствуя собственного веса, я выбегала потом на авансцену и звонким голосом начинала свой монолог. Я стояла одна, на краю огромной сцены, и, держа в руках красный лотос, изготовленный из картона, рассказывала детям о его волшебных свойствах. Я говорила о том, что каждый его лепесток обладает магической силой, и очень важно, чтобы он не попал в злые руки. Я увлеченно рассказывала о мире волшебных книг и призывала детей и их родителей отправиться со мной в сказочное путешествие. В доказательство своим словам я высоко подняла красный лотос и, повернувшись к занавесу, коснулась его цветком. Под радостные аплодисменты детворы, задрожав бордовым бархатом, занавес открылся.

 На празднично убранной сцене стояла высоченная ёлка, а перед нею, по самому центру, располагались три гигантские книги: «Тимур и его команда», «Бременские музыканты» и «Бармалей и злые разбойники». И если две первые книги были закрыты, то третья книга была чуть приоткрыта. Но, как и полагается в детских спектаклях, это было видно всем, кроме главной героини.

 В затихшем зале можно было слышать дыхание малышей. Я подошла поближе к книгам и сказала:

– Ребята, чтобы оживить книги, я коснусь их волшебным лотосом, и тогда мы с вами сможем встретиться с новыми друзьями. Мы познакомимся с Тимуром и его командой и позовём к нам на Ёлку Бременских музыкантов. Но ведь мы не будем открывать книгу со злыми разбойниками. Правда? – наивным, детским голосом обращалась я в зал.

 И тут началось.

– Лена, книга открыта! Лена, берегись! Лена, смотри туда! Закрой книгу, там Бармалей! – кричали дети из зала, увидев выглядывающего из книги разбойника.

Я подбежала к краю сцены и спросила у детей:

– Что? Что случилось? Мне надо спрятаться? – подсказала я им нужное слово.

– Прячься, Лена! Беги! Спасайся! – кричали дети, волнуясь за свою Лену.

 – Спасибо, ребята. Я сейчас спрячусь, а вы топайте ногами и кричите погромче, чтобы не дать Бармалею выйти из книги. И пожалуйста, никому не говорите, где я. А я потом выйду и позову на помощь Тимура. Он нам поможет, – сказала я, убегая под ёлку с лотосом в руках.

Дети кричали от души. Они запугивали злодея, как только могли, но он всё же выбрался из книги и выпустил на волю своих разбойников.

Зал замер в ожидании.

 Выстроив в ряд всех разбойников, Бармалей приказал им найти девочку Лену и отобрать у неё волшебный цветок, подаренный Дедом Морозом. Цветок мог осуществить их заветную мечту – перенести наконец Новогоднюю ёлку и все детские подарки к ним в разбойничью книгу. Не зная, где прячется Лена, они решили разыскать её с помощью юных зрителей. Но не тут-то было. На все попытки маленькой разбойницы выведать у них правду, они отвечали дружным «нет». Направив разбойников по ложному пути, дети дали Лене возможность выйти из своего укрытия. Но она торжествовала недолго – из-за кулис показался Бармалей.

  В зале послышались голоса, и кто-то громко выкрикнул:

– Лена, беги!!!.

Тут его дружно поддержали остальные.

 Я снова побежала к ёлке, но по дороге выронила лепесток лотоса.

    – Лепесток! – кричали дети. – Лепесток упал!

Но Лена не слышала их.

    – Лена, лепесток!!!– кричали они во всё горло.

Но, увы, тщетно. Лепесток лотоса достался разбойникам. И наступил их час. Они танцевали и пели от радости, предвкушая, как они унесут с собой всё, на что они направят силу лепестка. Наконец, наевшись и напившись, разбойники уснули.

 Под настороженную музыку Лена вышла из-под ёлки. Приложив палец к губам, чтобы дети не шумели, она тихонечко пробралась к книгам и, коснувшись наконец книги о Тимуре, раскрыла её. Долгожданное появление Тимура было встречено радостными возгласами детей.

Зная о злых намерениях разбойников, Тимур с Леной направились в их стан и выкрали лепесток лотоса. Спохватившись, Бармалей с разбойниками долго охотились за пионерами, но им так и не удалось заполучить волшебный цветок. А помогали пионерам прятаться от разбойников маленькие зрители. С помощью лотоса школьники всё-таки прогнали своих врагов и наконец выпустили весёлых артистов из книги «Бременские музыканты». На сцене закружилось зажигательное цирковое представление, наполненное акробатическими этюдами, песнями и танцами.

 Завершала спектакль я, девочка Лена, исполняя свой уже знаменитый «танец с ракеткой».  Зал ликовал. Добро победило зло. 

Дети покидали зал. Артисты покидали сцену.

Мы с девочками отдыхали в гримёрке, пока проходила следующая массовка. Всё шло по кругу, уже в который раз.

Потом меня снова ждала встреча с Дедом Морозом, и я снова бросалась к нему с радостным криком: «Дедушка Мороз»! А он кружил меня в своих руках, спрятанных в огромные красные рукавицы, и басил: «Де-воч-ка Ле-на-а-а»! Нам было весело. У меня был свой собственный Дед Мороз. Настоящий.

 Но радостное и весёлое время всегда летит быстро и, как правило, завершается неожиданно. И вот уже в последний раз я кружусь в его руках и в последний раз слышу его низкий баритон!

Мы отыгрываем свой заключительный спектакль. Да-да, тот самый, который обычно превращается в синтез игры в КВН и «капустника». Импровизированное шоу, в котором забывается сценарий и где всё становится малопонятным, но ужасно смешным.

Занавес.

Мы выходим на поклон, и дети благодарно провожают нас аплодисментами. Сезон окончен. До следующих Ёлок.

 В нашей гримёрке снова сдвигались столы и на них валилось всё, что можно было съесть молодому организму.

– Последнее застолье на наших Ёлках. Немного жаль, но надеюсь, что мы ещё не одно новогоднее представление отыграем вместе, – с явной грустью в голосе, сказала Нина, поднимая тост за наш дружный коллектив.

– Я жду всех в кабинете за расчётом. Не задерживайтесь, ребята, – добавила она, выходя из-за стола.

В комнате, было накурено, весело и шумно. Говорили все одновременно и много. При этом без конца жевали что-то вкусное. Признаюсь, что я не всех присутствующих знала. Были и работники сцены, и те из массовиков, с кем я не виделась ни разу, ни на сцене, ни вне её. Я мило улыбалась всем, отвечая улыбкой на улыбку, но не спешила знакомиться ни с кем в последний день Ёлок.

 Я уютно сидела рядом со своим парнем, вернее, уже женихом, на одном стуле, по той простой причине, что стульев не хватало. А нам и не нужно было два стула, мы вполне умещались на одном. Нам было хорошо. Мы были влюблены, и нас мало волновало отсутствие второго стула. Нас вообще мало что тогда волновало, кроме нас самих. У нас с ним был влюблённый сезон, и он очень подходил к новогоднему сезону.

Наконец, все потихоньку разошлись, и мы с Томой и Нарой, так и не переодевшись, двинулись за зарплатой.

 – Тебя можно поздравить? – услышала я голос Гены, догнавшего нас в закулисном коридоре.

 – С чем? – удивилась я.

– Ходят слухи, что Альберт сделал тебе предложение, – сказал он.

– Разве от музыкантов что-то утаишь? – немного смутившись, сказала я.

– Да. Наш мир тесен, пионерка Лена, – шутя дернув меня за хвостик, произнёс Гена. – Альберт в нашем городе слишком популярная личность, чтобы не знать таких новостей о нём. Надеюсь, ты всё-таки не в девятом классе, – хмыкнул он.

– Какая братская заботливость. Трогательно, – отшутилась я.

– Успокойся, Гена. Девятый класс она успешно завершила, – сказала Тома.

– И десятый тоже, – добавила Нара, и мы стали смеяться.

– Верю на слово. Пока, девчонки. Увидимся в музучилище, – произнёс он, обгоняя нас.

– Девочки, я тоже побежала, меня ждут, – сказала Нара и ускорила шаг.

Мы с Томой не торопились. Спокойным шагом мы вернулись за кулисы, где уже разбирались декорации, и через сцену направились в опустевший зал. Какое-то щемящее чувство охватило меня, когда я оказалась на углу авансцены. Я вдруг поймала себя на том, что не успела попрощаться с моим Дедом Морозом. Странно. Я даже не заметила, когда он ушёл.

 Зал был пуст и молчалив, будто ещё недавно не кипел страстями юных зрителей. Мне было немного грустно, как, впрочем, бывало грустно каждый раз, когда я покидала пустой зал. И несмотря на то, что уже завтра на этой же сцене начинались репетиции нашего ансамбля, чувство грусти не отпускало меня. Сама не знаю почему, но ансамбль ощущался мною в нашем измерении, а Новогодние ёлки – в каком-то другом. Словно это были две разные жизни…

Мне было жаль расставаться с тем, что окружало меня эти две волшебные недели: репетициями, спектаклями, нашей актёрской суетой, кулисами с их особой жизнью, сказочными декорациями, ролями добрых девочек, костюмами, запахами грима и милым детским смехом в зале, который всегда появлялся вовремя. Я жила, я дышала этим, хотя отлично понимала, что всё это временно. Сезонно.

 Мы вышли из зала и пошли по широкому холлу, в конце которого и был кабинет Нины. Актёры и музыканты всё ещё сновали туда и обратно, останавливаясь поболтать. Явно не спешили расставаться. То и дело раздавалось: «пока», «приходите», «увидимся», «позвони», «давай встретимся», «поздравляю!», «дай свой номер», «как сессия?», «по местному покажут», «не исчезай», «фестиваль начался», «звони», «когда свадьба?», «обязательно», «ноты нашли?», «кольцо клёвое», «куда гастроли?», «привет родителям», ««газету видели?», «в телецентре съёмки»…  Артистический народ расходился медленно.

И тут появился он… 

 Он вышел из кабинета и пошёл с улыбкой нам на встречу. Высокий и подтянутый мужчина в военной форме. Я не была знакома с ним. Но он улыбался. Мне показалось, что эта улыбка была адресована кому-то ещё, идущему позади меня. Я обернулась. Там не было никого. Он улыбался мне. Тома тоже улыбалась, глядя на него. Я задёргала губой, пытаясь изобразить улыбку постороннему человеку, но у меня как-то не очень получалось. Тем временем он стремительно приближался ко мне. Я не соображала ничего. В голове была пустота.

Тут всё и произошло. Весь этот позор.

Подойдя ко мне вплотную, этот солидный военный вдруг обхватил меня своими крепкими руками. Спокойно оторвав меня от пола, он тихо, казалось, с лёгкой досадой, произнёс: «Девочка Лена» и стал кружить меня…

 Я ничего не поняла. Я упёрлась в него руками и, отталкивая что есть силы от себя, пыталась освободиться. Я была  возмущена, что этот нахал так самоуверенно ведёт себя.

В мгновение я отяжелела, всем телом стараясь опуститься на ноги. Наконец, встав на пол, я вырвалась из его рук и, тяжело дыша, выкрикнула:

 – Вы что, совсем …

  В холле стало тихо. Так тихо, как если бы там никого не было.

Он молчал. Тома тоже.

Я смотрела на них и не могла ничего понять. Не поднимая глаз, военный коротко кашлянул и, козырнув мне, удалился. Он быстро прошёл дальше по холлу и сбежал вниз по широкой театральной лестнице. Мы c Томой продолжали молчать. Она смотрела на меня в упор.

–  Что ты уставилась?  – недовольно произнесла я.

Но Тома не отвечала. Чувство неловкости усиливалось.

– Этот майор, наверное, видел, как меня кружит Дед Мороз…   – начала было оправдываться я, показывая рукой в сторону удалившегося военного.

Но Тома по-прежнему смотрела на меня.

– Что? –  я уже сердилась, не выдерживая её взгляда.

– Ты что, дура? – спокойно сказала она. – Это и был Дед Мороз!

Оставив меня в оцепенении, она недовольно вздохнула и пошла в кабинет Нины.

 Я осталась одна.

Я стояла в недоумении. В пустеющем театральном холле уже давно смолкла музыка, и не было ни детей, ни сказочных персонажей.

Кто-то, проходя мимо, говорил что-то мне, но я ничего не слышала. Было какое-то ощущение ирреальности, словно всё происходило во сне. Перед глазами всё расплывалось. Я вдруг почувствовала сильную усталость.

 

  

 

Я повернулась назад, туда, куда ушёл красивый майор, и невольно посмотрела на ёлку. Она всё ещё стояла по центру холла, но какая-то одинокая, беззащитная, не замечаемая никем. Она больше не сияла разноцветными огнями, а была потухшей, готовой к разборке. Она казалась другой. Такой же другой, как и мы все.

 За окном шёл снег. Был обыкновенный январский вечер, и уже не было праздника. Он будто растворился в зимнем воздухе, вместе со школьными каникулами и маленькими зрителями.

 Я стояла на месте, лихорадочно пытаясь понять, что же только что наделала.  Лицо моё горело от чувства вины, и я была готова провалиться сквозь землю. Но вдруг сообразив, что надо делать, я отклеилась от паркета и, с лёгкостью девочки Лены, помчалась вниз по театральной лестнице. Надеясь успеть, я летела через ступеньки, разбрасывая руки и рискуя упасть. Словно в ритм моих прыжков в голове стучало одно: «Прости меня, Дед Мороз, прости меня, Дед Мороз…»

 Я выбежала на улицу. Было снежно. Темнело.

Военный легковой автомобиль только что отъехал от тротуара. Я рванула вперёд по рыхлому снегу, громко крича вслед:

– Сто-о-о-о-о-ой! Это я-я-я! Де-воч-ка Ле-на-а! Прости меня! Дед Мо-ро-оз!

Но он не мог меня слышать. Он не мог меня видеть. Он был уже далеко.

Я смотрела вслед его машине, пока она не исчезла из виду.

Чудес не бывает. Он уехал. Мой настоящий Дед Мороз.

Я возвращалась в театр. Медленно. Подавленно.

Снег упорно бил мне в лицо, не давая поднять глаза. А может быть, мне самой не хотелось их поднимать. В голове поселился дятел.

Я поднималась на второй этаж по той же лестнице, по которой стремглав летела вниз. Но теперь она казалась мне ещё длиннее. Я шла долго. Было достаточно времени, чтобы отчитать себя за свой поступок.

– Ты забыла сколько тебе лет? Напомнить? Тебе не тринадцать, а двадцать четыре. И ты – не девочка Лена, а он… А он вовсе не Дед Мороз. Он мужчина, просто мужчина, просто майор. И нет никакой Лены. Есть ты – гадкая девчонка, которая никого не замечает. Я не могу тебе простить такой оплошности, – корила я себя.

 – Но ведь я его не узнала. Не узнала. Не узнала! Это просто ошибка. Нелепость, – защищалась я от самой себя.

– Как же ты могла не узнать его? Вы же столько раз встречались на сцене.

 – Да, но ведь на сцене он был совсем другим. Он был в костюме Деда Мороза, в гриме, с огромным пузом… И вообще, это был другой человек. А с тем… с военным я никогда не общалась.

–  Выходит, он всё это время думал, что ты знаешь, кто он на самом деле.

– Да, наверное… Но где ещё я должна была его видеть, если не на сцене? Я не помню его без грима.

– Он бывал с нами за столом, – скребла я себя изнутри.

— Не может быть. Там не было никого в военной форме. Я бы запомнила. Был кто-то… из незнакомых ребят… в гражданском, но не он. А может быть, он… Как же его звали? Боже, как стыдно… – я была готова спрятаться.

– Поздно краснеть.

– Почему же Тома нас не знакомила? Она-то с самого начала знала, кто он.

– Она думала, что вы уже сами познакомились. Со стороны вообще можно было подумать, что у вас служебный роман, так нежно Дед Мороз обнимал девочку Лену.

– Глупости! Тогда бы я точно о нём всё знала. К тому же у меня уже есть роман.         

– А почему ты не знаешь его имени? Ты ведь даже не удосужилась спросить, как зовут его – твоего собственного Деда Мороза, – злилась я.

– Но ведь он тоже не представлялся. Нас никто не представил друг другу. И репетиции у нас с массовкой были в разное время. Я не видела его раньше, – оправдывалась я.

– Человек хотел с тобой попрощаться, а ты…

 – Ну казни меня, казни… Радуйся…

Я не заметила, как дошла до кабинета Нины и молча встала в дверях.

 – Тебе что, не нужна зарплата? – спросила бухгалтер, возвращая меня в реальность.

– Что? – я не могла собраться с мыслями.

– Тебе деньги не нужны? – повторила она, сняв очки и устало глянув на меня.

– Ты что там стоишь? Где ты была? Бери расчёт, – сказала Нина, переглянувшись с бухгалтером.

Тут только до меня дошло, что очереди уже нет.

— На репетицию завтра не опаздывай. У нас концерты на носу. Съёмка на «Молодёжной эстраде»… – крикнула мне вслед Нина, видя мою рассеянность.

А я и так всё помнила. Просто я ещё не вернулась в наше измерение.

Я вышла.

Рабочие уже демонтировали ёлку в холле. Было грустно смотреть. Сказка закончилась.

Через четыре месяца я вышла замуж за своего любимого парня, с кем мы не разлучались и на сцене.

Ещё пару сезонов я выступала на Ёлках с Томой-Снегурочкой.  Спектакли были разные, изменялся и актёрский состав. Другим был и Дед Мороз. Вообще, всё было другое. Да и студенческие сессии, и каникулы к тому времени тоже закончились. Я получила ещё один диплом и приступила к работе учителя музыки.

Прошли годы. Зимние каникулы вернулись ко мне уже как к учителю.

Я больше не выступала в новогодних спектаклях, хотя Нина по-прежнему звала меня. Я ещё долго оставалась такой же моложавой, и меня по-прежнему можно было принять со сцены за школьницу. Просто пропало желание играть детей. У меня уже были свои дети и племянники, которых я водила на Ёлки. Но того Деда Мороза я не встречала нигде.

Странно, но я часто представляю себе, как я, девочка Лена из спектакля «Лепесток лотоса», опять лечу вниз по огромной театральной лестнице, вслед за тем красивым майором.

И я успеваю!!!

Я выбегаю на улицу, бегу по заснеженному тротуару и кричу ему вслед: «Дед Мо-ро-о-о-оз! Это я-я-я, девочка Ле-е-е-на-а-а-а!»

И он оборачивается! Он оборачивается и улыбается мне! И он не садится в машину! Он бежит мне навстречу по хрустящему снегу! Стройный, высокий, красивый. А я бросаюсь к нему в объятия, как тогда, за кулисами, и кричу:

– Прости меня, Дед Мороз! Прости меня, Дед Мороз!

Он отрывает меня от земли, как куклу, и кружит, и кружит, и кружит!

– Де-воч-ка Ле-на-а-а! – кричит он.

А я смеюсь и повторяю:

–   Прости меня, Дед Мороз…

 

2006