Начинается что-то с прощания — это бывает;
и разлука окно незакрытое вдруг открывает,
и в окно одиночества ветер неслышно струится,
и потом уже дверь изнутри отворить он стремится…
Начинается что-то с того, что мы падаем наземь,
вспоминая слова, что застыли в оборванной фразе,
и по тонкому снегу, что землю жалея присыпал,
чуть ступаем походкой,боящейся тихого скрипа.
А когда в синий бархат врезается белое пламя,
и скрипит все сильнее снега под чужими ногами,
в страшном замке из сосен, в чью крышу созвездья сочатся,
начинается что-то…и мы начинаем смеяться.
И просторная твердь, что держать на себе нас устала,
отвечает теперь, а ведь раньше все время молчала;
и в туннели судеб разлетаются странные звуки,
потому что теперь начинается что-то с разлуки.
И в открытую дверь уже новые ветра потоки…
Рвется синяя шаль, пламя белое жжет наши сроки,
но остался последний, наверное, для очищенья.
Начинается что-то с прощанья…А может с прощенья.
***
Капель плеск — совершенство оркестра…
(нет, наверное, что-то иное)…
Если я из иного теста —
отчего же так длинно ноет?
Я люблю слушать капли…Капли…
В плеске капель разлука тонет…
Говорят, что две капли,- не так ли?-
превратятся в одну на ладони…
И так хочется верить в это,
только если вдруг две ладони?
Все равно — в каплях больше света,
потому, что свет в них бездонней…
Я однажды услышал где-то:
«Только малому есть продолженье»,
хорошо, или плохо это,
если в каплях твои отражения?
Сумасшедшее к истине ближе —
все нормальное — истине чуждо…
Плеск ласкающе слух мой лижет,
Кто-бы знал — как мне это нужно!
Если капель две, то , пожалуй,
отражений ведь тоже столько…
(Не терплю я слезливых жалоб)…
Капель плеск — аритмичная полька…
Я подставлю ладонь под польку
совершенного каплепада:
любопытно — из двух будет сколько?
Если две — в одну, значит правда…
***
Неведомо…К чему стремлюсь опять
уж пробежав по струнам многих весен,
и стрелка, запустив за двадцать восемь
не хочет эту зиму отпускать…
Недуманно… Зачем простил ему
неугомонность воронья над крышей,
и,чиркнув спичкой, ненадолго вышел,
не в силах маять сердце в терему…
Непонято…Что там — над фонарем
промозглый ветер дрог прощальной влагой
Все двадцать восемь дней февраль не плакал,
но разрыдался над последним днем.
Непройдено… Но только ли теперь
он вдруг прощен…»Прощай же,прощалыга!»
Ты как всегда опять не вяжешь лыка
и норовишь в чужую скрыться дверь…
Непрощено… Неисправимый врун,
слащавый пустобрех и оборванец
мне исполняет свой прощальный танец
сплетением нестройным грубых струн…
Непрожито…И ветер и поток…
И облака стремнин в просторных руслах улиц…
И стихшие стихи теперь проснулись
и как поток струятся на листок…
Не сказано…Теперь не отвечай:
Я сам отвечу — есть одно желанье:
жить так всегда — и душу на закланье…
Ну что ж… Уже пора тебе… Прощай.
***
Прости меня: сегодня я пою.
Возьми с меня мелодию мою,
но большего не требуй —
не свершится,
раз уж дано мне песней
завершиться.
Ты можешь повернуться
и уйти,
я не остановлю на полпути,
и даже вслед тебе не погляжу я
уже в огне… Уже душой бушуя.
Подход мой прост.
Как прост любой подход
к решеньям сложным:
это перевод
на музыкальный строй
любых понятий,
вещей,людей и их
мероприятий.
Бунтарь во мне затихнет
в пятом такте,
стихи сойдут на равномерный
дактиль,
и я опять открою
в сотый раз,
кем был всегда я
и кто есть сейчас.
Мне не мешает
чья-то глухота;
капель воды(пусть капает вода),
и шум докучный электроприборов
и пустословье и
пустынность взоров.
Мне это — все равно,
ведь я пою,
я вывожу мелодию свою
из ничего и прямо
в совершенство
где зрелость есть
и юность есть,
и детство.
***
Нынче вечером город все тише,
набухающий влагою тьмы,
мне подставит ладонями крыши —
замеревшие крылья зимы.
И нежданно совсем, будто в марте,
пробужденный уже тепловей,
подстелит мне межснежьями в парке,
ледянистые ленты аллей.
И без боли теперь, и бескровно,
разорвав лживый свой эпикриз,
звездной россыпью ссыпятся вниз,
снежной парою — вольно и ровно,
счастье лет, мной прожитых
безсловно
как пропетый
без слов
вокализ.
***
Место, близкое к Богу
даровала судьба…
От порога к порогу
от суда до суда,
от разлуки до встречи
с ликованьем до слёз,
кто-то Богом отмечен,
как на крыльях принёс
в край закатов и сосен,
в высь подмлечной Луны,
в эту русскую осень,
в аромат пелены
предночного тумана,
в рощ изящный плетень,
в жизнь без зла и обмана
нежилых деревень…
В ночи звёздную россыпь
в поле, где далеко
рассыпаются росы,
и в дали в молоко
облаков полудённых
превратив небеса,
обнимают влюблённых
в эту землю: в леса,
в эти всполохи неба,
в эту нежную гладь,
где прошедшего лета
утекла благодать…
Где однажды не старец,
но уже не юнец,
приютился скиталец,
отдышался беглец.
И теперь промеж сосен,
по-над речкой в бору
он приветствует осень,
как святую пору.
Он теперь не заплачет
и теперь отпоёт
то, что Бог предназначил
под его бытиё…
Просветлеет он взором,
и иным станет взор,
в ком глубинным простором
гладь и синь от озёр
обретут своё место,
разукрасят мечту
до пыланья, до блеска
на бегу, на лету…
Так и духом и кожей
Боль забыв как игру,
я вдохну это- божье,
задохнусь и умру…
На рассвете-ли, в недрах
сна, что сам словно смерть,
я умру слишком щедро,
как дано умереть
лишь тому, кто однажды
понял всё и простил,
и безбрежие жажды
этой жизни постиг.
За ручьём, что по логу,
или там- за горой,
всё одно- близко к Богу
и святою порой…
***
Зимой они пьют… по дороге случайный
проехался трактор и встал за бугром.
Укромный, за речкой схороненный дом
так взору открыт, ожидая печально
теперь уже близких совсем холодов.
В деревне напротив, напротив готов
уже каждый дом к холодам первозванным.
И гостем себя ощущая незваным,
глотаю печаль уходящего дня,
быть может никто не заметит меня
в застенчивом этом разрушливом мире
в руках тишины в скупозвучном пунктире.
Закончится осень и грянет зима
и треском печным зарокочут дома
как тела немощного утлые души…
Я им нежеланен теперь и не нужен
с другой своей жизнью другою душой,
но здесь, возгоревшись любовью большой,
иду и смотрю, нежелательный странник
на изб наклонение к берегу крайних,
на слёзную горечь простёртых дымов,
что стелятся в лог у подножий холмов
на взоры хмельные, на чёрствые руки,
на проймы беззубые чёрной разрухи.
И кто же теперь, как не я, пожалеть
способен подбожье щемящее это,
но кто, как не я, чьё звучанье воздето
к Нему лишь за тем, чтобы горем шалеть.
И шалость свою болью огненной в строки
и строки нарывной волной в луноокий
пронзительный вечер впечатать в напев…
Ну кто, как не я, чьё нутро перегрев
свой с самого детства считает за благо?
Ну кто,как не я, чья за сущность расплата
дана в переплаче, в заболье дана?
Ну кто, как не я, чья больная страна
вдруг стала для всех своих чад не родною,
но всё потрясая своей сединою,
увы, не закончила хныкать и врать,
детей своих бросив на дно умирать?!
Простите меня за страну, за прорешье
её баснословных имперских идей,
за вас, отощавших от горя людей,
что, в сущности, в общем греховье, безгрешны…
За скудость полей, за могильность дорог,
за вырубки леса во имя прожитка,
за жизнь, что сочится так скупо и жидко
туда, где всему даёт равенство Бог.
Я буду себя истязать и звучать
своей переспевшею болью надрывно
и в даль разолью разнопевность нарыва
струящей души, что не в силах молчать.
Я буду скучать в городских жерновах
и буду тоскливо сжимать силой дёсен
остатки докучные уличных вёсен
и ждать, когда панцирь прорежет трава.
Чтоб снова сюда беззащитным и верным
вернуться, и в струн натяжение нервных
вложить это пламя безгрешной любви…
Пусти меня, Город… А ты позови,
земля моей сути, где пьяная поступь
смешала людей, и леса, и погосты,
где будет мне жизнь вся понятна до дна,
а песне достанется воля одна.
Я скоро зимы перестану пугаться,-
останусь совсем, не смогу не остаться.
Останусь затем, чтоб дожить, догореть,
а после у Бога в руках умереть.
Останусь… Поодаль разлапистый звук,
то ветер скатился с ветвей на траву,
уже почерневшую перед заснежьем
и мир отчеркнувшую тленьем безбрежным.
…Зимой они пьют. И не могут иначе,-
не сложен их мир, их покой однозначен.
Я тоже зимой заодно с ними пью
немую печаль городскую свою.
***
Так хочется не думать до конца
тех мыслей, чей порядок соблюсти
невероятно, словно у лица
не юных черт из детства;
нет отца
у сына… Нет тебя…
…Прощай…Прости.
Не вспоминай, не помни зла, люби
того, кто после, вместо и назло…
Так ждется,холодея о стекло,
горячим лбом, понять, что повезло,
Что гнев не выжег все, не ослепил,
но выскоблил нутро…
и до конца
исписанной страницы все снести:
жизнь мужа без жены;
и без отца
жизнь сына…
Позабудь.
Прощай.
Прости.
***
Из множество дел, переделанных мною,
пройденных мною дорог;
Из всего, что я отдал другим,
согбенный годами,долгами и данью,
высшим благом награды
мне останутся те страницы,
что исписаны бисером строк
и те звуки, что брал
у природы я в долг,
возвращая звучаньем своим
Мирозданью…
И стремленья мои…
и мечты…
и любовь.