СВАДЬБА!
Сергей тщательно отжал тряпку и продолжил протирать панель автомобиля. На лужайке подсыхали вымытые коврики, рядом валялись вещи из багажника.
В отдалении, за дворовым столиком, сидели местные мужики, шлёпали картами, потягивали пивко под семечки, громко переговаривались.
— Сергей! – периодически звали того. – Иди к нам! Пивка хоть глотни!
Тот отмахивался и продолжал «вылизывать» машину.
К нему подошел проигравшийся в пух и прах Вовка-сосед.
— Серый, одолжи сотню. Завтра-послезавтра отдам. – Он убедительно выпучил глаза.
— Не могу. – Сергей с трудом разогнулся, повернул к нему голову. Шея затекла – спасу нет. – На свадьбу еду. Самому деньги нужны.
Вовка опешил. Подвздёрнул брюки на коленях, присел на корточки.
— И кого везёшь? – спросил, усмехаясь сквозь зубы. Дымящийся окурок зажат в уголке рта. – Кто ж на такую рухлядь позарился, а? Бомжи знакомые?
Сергей ничего не ответил. Выплеснул грязную воду под куст акации, налил в ведро чистую, из пятилитровки и переключился на лобовое стекло.
— Ну-ну…
Сосед отошел к играющим. И вскоре вся толпа сгруппировалась у Сережкиной машины. И пиво сюда же перенесли.
— Серёж, кого везёшь-то? Местные кто? А то этот баламут говорит: бомжей каких то…
Сергей оторвался от уборки, тоже закурил.
— Мужики, — обратился он сразу ко всем. – Вам что, делать нечего? Чешете языками, как бабьё: лишь бы, лишь бы… Не стыдно?
«Как бабьё» обиженно загудело. Пришлому иль инородному враз бы морду начистили, а здесь свой… Разобраться надобно. Вовка, что ли, врёт? Сочиняет?
— У него и спросите! – отрезал Сергей и принялся оттирать фары. И замолчал, не отвечая на вопросы провокаторов.
Мужики спросили у Володьки.
— Нет, кажется, не врёт. Машина – на свадьбу. А кому, кроме как ущербным, «Москвич-412» сейчас нужОн на свадьбу? Может, богатенькие какие-нибудь? С отклонениями? С придурью? Эксклюзив делают? – негромко раздумывали дворовые.
— Сами вы … с отклонениями… — обозлился, наконец, Серёга. – Ладку женю, а вы!.. Уроды!
Мужики разом отстали, отошли к столику.
— Ну, раз Ладку… А мы этого дурака слушаем! Ладка – эт святое. Хотя… Под такое дело сейчас и «мерс» нанять можно. Дешево, говорят… Нет! Отец! Пусть сам под венец везёт! На своём, «эксклюзивном»! А вечером проставится! Серый, может, помочь? – окликнули «именинника». – Ленточки… иль куклу присобачить?.. Ну, смотри: сам дак сам…
На этом успокоились.
Сергей домыл машину.
— Всё, кажется, — подумал он, вытирая мокрые ладони о ветошь. – Пора. Время поджимает.
Ушел в дом. А уже минут через пять «Москвич» на скорости, с пробуксовкой выехал со двора. Сквозь заднее чистое стекло виднелась невеста, трехлетняя лабрадорка Лада со скромным красным бантиком на ошейнике.
— Удачи! – только и смогли прокричать вслед дворовые. Кто-то неумело перекрестил машину вслед.
— Мужики, может, верёвками подъезд перетянем? Плеснут же! Положено! – опять сунулся с предложением дефективный Вовка.
Мужики даже не взглянули на него: чего с ним разговаривать? Проигрался – вот и несёт невесть что. Сейчас-то чего суетиться? Всё — равно без жениха вернутся. А выкуп… Мы с Серого, ежели что, через два месяца сдерём, после родов, тьфу-тьфу! А, кстати, кто ему за задний бампер букет акации присобачил?
ФРЕЙД! НЕ ЛЕЗЬТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!
Пыль неподвижно висела над степью, хрустела на зубах, забивалась в уши, ноздри, глаза, волосы.
Бараны, блея, тянулись по проходу из загона в загон. Алексей поднимал заслонку, выпускал их по одному, хватал, валил на бок и стриг. Пот заливал глаза, руки тряслись от усталости.
Темно-малиновое солнце громадной монетой закатно зависло над горизонтом.
Смеркалось.
Утром – уставший, измотанный – он трясся в полупустом автобусе на работу и сквозь полудрёму зло думал о сослуживце:
— Ну, и сволочь, этот Славка! Паскудник! «Считай баранов при бессоннице, помогает». А ощущение – будто вагон с цементом разгрузил! Да еще эта простыня на морду намоталась, чуть не задохнулся… Ну, я ему сейчас всё выскажу, козлу!
Глаза потихоньку смежились. И в засыпающем разуме возникла картина: едущий на скотобойню грузовик с козами. И козлами…
СКУПАЯ ЩЕДРОСТЬ
Он старался есть медленно и аккуратно, но это получалось плохо: хозяйка, поджав губы и скрестив руки на груди, стояла в дверях летней кухни, прислонившись к косяку, и, не отрываясь, слегка брезгливо смотрела на него. Сашка с трудом пережевывал куски мяса и всё боялся поперхнуться и закашлять.
— Вкусно, — невнятно, полным ртом проговорил он, улыбнулся виновато. – Очень вкусно. Спасибо.
Хозяйка не ответила. Обернулась на огород.
— Наташ! – крикнула громко. – Иди кушать! Сейчас Лидка придёт! Идём!.. – И снова уставилась на Сашку. – А ты чего, бомжуешь, что ли? – спросила она. Нормально спросила, спокойно, но Сашке всё — равно почудилась ирония.
— Да нет, работаю потихоньку, — ответил он нехотя. – Окучил же вашу картошку…
— «Окучил»… — Нет, ирония точно была в её голосе. – Велика работа. За одни харчи… Это в твоём-то возрасте! Я думала – при деле сейчас все… Ну, кроме алкашей. Да и те… Работы-то навалом! Везде работяги требуются.
— Мало платят. Не проживешь на гроши, — Сашке не хотелось говорить, что он без документов.
— А у меня, прям, обогатился! – женщина всплеснула руками. – Поел, в иномарку сел – и по заграницам со своими денжищами, да?! – И ещё вдобавок обидно хохотнула.
Сашка промолчал.
На крыльцо легко и стремительно вбежала хозяйская дочка.
— О, окончили уже?! Быстро вы!.. Мам, чего разогревать?
— Да в холодильнике… принесёшь сейчас, подожди…
— Всё, спасибо, очень вкусно всё! – Александр заторопился, поднялся из-за стола. Цепанул рубашкой о кромку. Пуговица отлетела на пол. – Извините, — покраснел он. – Я сейчас, быстро… — Встал на колени, сощурился близоруко, отыскал пропажу. – Извините ещё раз…
— Да погоди ты!.. Давай, пришью. Нат, принеси нитку с иголкой.
— Нет, нет, спасибо, — Сашка уже напяливал разбитые кроссовки. – У меня есть, я сам пришью… Куртку куда-то дел, вы не видели?
— Вон она, у ворот висит. На, — хозяйка сложила в пакет огурцы и помидоры со стола, лучок, полбулки хлеба. – На, поешь вечером, — подала продукты Александру.
— Спасибо. Мы же не договаривались…
Но, чуть помедлив, взял пакет.
— Может, еще кому-то помочь надо? Из соседей?..
— Не знаю, не знаю! — уже поторапливала его хозяйка. – Сам спрашивай.
Сашка перекинул через локоть куртку, вздохнул тяжело, вышел со двора.
— Мам, чего ты с ним так? Нормальный мужик, кажется… — Дочка уже убрала со стола, протерла его и нарезала на доске колбасу.
— Нормальный, нормальный… Ты-то откуда знаешь? – мать раздраженно терла щеткой посуду в раковине. – Ходят здесь… Заразу какую-нибудь подхватишь… Где у нас «Ферри»?!
Дочь молча подала флакон.
— «Нормальный»… Ненавижу тунеядцев! Сама всю жизнь пахала, как лошадь, а этот!.. Мужик!.. Сорока еще нет! Не курит, не пьёт, а по дворам побирается!..
— Чего уж «побирается»? Всю картоху нам окучил, часа три пахал… А ты ему – тарелка щей да зелени кулёк…
— На сколько договаривались – столько и дала! — отрезала мать. – Тоже мне, защитница!
Разом как-то стихли, продолжая заниматься готовкой.
— Лидка из школы идёт, — увидела Натка сестрёнку.
— Вовремя. Отобедаем сейчас.
— Мам, — виновато, не поднимая глаз, сказала Наташа. – Мам, я ему в куртку пятьсот рублей засунула.
Мать замерла. Затем в сердцах бросила в раковину недомытую ложку. Тщательно вытерла руки полотенцем, сбросила передник.
— Ну, и дура, — процедила она и скрылась в доме. Как-то разом, до слёз стало жалко тысячную, которую она тоже тайком положила Сашке в карман, пока тот возился на огороде. Ну, не на сору ж такие деньги найдены! Горбом заработала! А он… за три часа-то… полторы штуки… да со жратвой… И эта еще, дура сердобольная, со своей пятисоткой… Хоть плачь! Хоть радуйся…
АСУНТА ПРОМАХНУЛАСЬ
Стояло жаркое лето 1971-го года.
Всем нам, дворовой компании, было по 11-12 лет. Возраст солидный, через семь лет в армию идти, а мы беззаботно играли и балдели от жизни.
Любимой страной для нас была Америка. Нет, не та, подростково-столичная (жвачка, диски, джинсы), а наша, челябинская, где основной американской нацией были могикане и команчи. Янки – это, как-то… Неопределенное что-то… Вроде презренных бледнолицых или коварных гуронов. Благодаря Гойко Митичу мы были очень честны и справедливы в то лето. Так вот, ближе к сути…
Как-то по радио прошла информация, что в кинотеатре им. Пушкина будет демонстрироваться (всего неделю!) новый итальянский фильм «Не промахнись, Асунта!» Для нас это был тихий кошмар! В «Пушкина»! Неделя! Да кто ж нас, лопоухих, пустит в город?!
— Блин! – ругался дружок Захар. – Такой фильмец!..
Мы сокрушенно соглашались. Асунта – он, поди, похлеще Оцеолы и Виннету будет! Да само название фильма заставляло в это верить и барабанить сердца! И фиг посмотришь! Если б в «Маяке», то раз пять-семь сходили б, а в город – не, не пустят мамаши. Вот, как их уговорить? С собой кого-нибудь позвать для сопровождения? Так для них это кино про индейцев – изжога и скукотища! О детях хотя бы подумали!
Но – попробовали… И уговорили! Аж двух! С нами пошли моя матушка, Пелагея Дмитриевна, и тетя Нина, мама Серёжки Лапшина. Ну, и мы, восемь жаждущих, друзья краснокожих.
Электричка, пешком, трамвай – и мы у цели.
Для начала нас поразила афиша. Элегантный мужичок с пистолетом приобнимает девицу с неимоверным бюстом, на который мы исподтишка, но часто посматривали.
Затем – ухмылка тётки-контролёра.
Заняли чинно места. Сеанс начался.
Уже на половине фильма я понял, что мать, скорее всего, меня выпорет за бессовестное вранье об индейцах. Ко всему прочему, получить хоть какой-нибудь кайф от новых впечатлений мне мешала матушкина ладошка. В самые пикантные моменты она заслоняла мои глаза от экрана. До сих пор помню этот ненавистный на все времена запах какой-то парфюмерной сирени. Черный Джо – и то так не поступал!
Особенно было обидно, когда мужчина начал приближаться губами к прорехе в платье на груди девицы. А мои погодки, эти собратья-сволочи сидели спокойно и в с е м у внимали! Всему! Друзья, тоже мне… Как я их ненавидел, предателей в тот момент и одновременно завидовал до безумия!
«Завидки» мои кончились на прошлой неделе, в апреле 2015-го года. Щелкая от январского безделья пультом, я вдруг увидел (не помню уже по какому каналу) анонс: «Не промахнись, Асунта!» 15-30. Мск. вр.»
Я попытался окунуться в 71-й год.
Господи, и, вот, об этом, не увиденном тогда, я сожалел сорок пять лет?! Сорок пять?!! Но упорство во мне победило. Я продолжал смотреть фильм и думал, что, может быть, поцелуй в прореху всё-таки что-то возместит, что-то компенсирует в душе за напрасно проведенные годы?..
Не возместил.
Не компенсировал.
Запретный плод оказался безвкусным и пресным. Тягомотина была жуткая! Этот фильм опять умудрился отнять у меня теперь уже очень драгоценные полтора часа жизни. Ну, не паскудство ли, а? Благо, что тогда, затаив на всех обиду, я начал почитывать втихаря «Дона Флор и два её мужа». Затем Золя и Мопассана. В общем, я был в курсе, что могло произойти в фильме. Но это ж… не знаю… суррогат какой-то… без визуального ряда, на одних домыслах…
Теперь-то, в 2015-м, я понимаю, как мне повезло тогда, дураку. Ну, посмотрел бы. Ну, похихикал бы с друганами вечером. Ну, и опять футбол, войнушка, чика. А Амаду, Бальзак, Моравиа и прочие – вжик, и мимо! А как бы сейчас без них? Всё свою детскую «Асунту» вспоминать? А, ведь, та даже не скво была!
А в индейцев мы тогда, кстати, играть перестали: кончились каникулы. И все начали влюбляться. И даже про карты забыли: и про буру, и про секу, и про храп. Вот, кстати, в буру… Хотя, ладно, в следующий раз. Через пять минут «Сыновья Большой Медведицы» начнется. Может, хоть сейчас ёкнет сердце и сожмётся?
СТАРИК-РЕБЁНОК
Этот день был самым счастливым за всю десятилетнюю Сашкину жизнь.
Рано утром его разбудили родители.
— Вставай, вставай, родной! – тормошили они его. – С днём рождения! – И загадочно улыбались. – Вставай! За подарком поедете с отцом!
И они поехали. Сначала на троллейбусе до железнодорожного вокзала, а затем четыре остановки на электричке, до станции Сосновка.
В маленьком поселке быстро нашли нужный дом, постучались громко в калитку. Но до появления хозяев из собачьей будки у крыльца появилась овчарка и замерла, внимательно и молчаливо глядя на них.
Затем на крыльце появился старик-хозяин и, слегка подволакивая правую ногу, поспешил к ним. Рядом шла собака, заглядывая ему в лицо.
— Здравствуйте.
— Здрасьте, здрасьте. Вы по поводу собаки? – Руки хозяина как-то суетливо и бестолково шарили по калитке, ища щеколду. А глаза виновато и вопрошающе смотрели на Сашкиного отца, будто ждали в ответ: «Нет, мы не по этому поводу»
Но батя Сашки не глядел на старика. Он широко улыбался и с интересом разглядывал молчаливо сидящую овчарку.
— Мы, вот, за ней. Я вам звонил.
— Заходите. Дарка, сидеть! Свои! – Старик, наконец-то, распахнул калитку. – Идёмте в дом, там поговорим.
Дом показался Сашке маленьким, грязноватым, холодным, хотя погода на дворе стояла июльская, жаркая. Он присел на стул у окошка, чтобы не мешать разговору взрослых. А хозяин уже доставал из серванта без стекол коробку из-под обуви, положил её на стол перед отцом, попутно объясняя:
— Это её родословная… Это грамоты с выставок… Это жетоны, медали… Это прививочная карта…
Сашку поразило: ладони у старика ходили ходуном. Не пальцы тряслись, а сами ладони! И жетоны, и медали из них падали и падали обратно в коробку.
— Пьяница какой-то, — брезгливо подумал Сашка. – Или больной…
Сидеть в доме становилось ещё неприятней. Он вышел на крыльцо.
Овчарка лежала у будки, положив морду на лапы. К Сашке даже не повернулась.
— Собака! – позвал он её. – Иди ко мне! Собака хорошая.
Та не шевельнулась. Лишь пряла ушами, отгоняя назойливых мух. И лишь когда из дома вышли взрослые, она встрепенулась, села и уже не отрывала глаз от хозяина.
А старик провожал гостей до калитки, жестикулировал и что-то негромко говорил Сашкиному отцу. Тот машинально кивал головой, прижимал к себе коробку с документами и всё оглядывался на понуро бредущую позади овчарку. У калитки остановились, а старик всё продолжал и продолжал говорить, будто его прорвало.
— …Она морковку, Дарка моя, любит… Мы с женой всегда её морковкой баловали. И капусту тоже… А кашу – лучше овсянку, с рубцом…
— Я знаю, чем их кормить, — прервал его отец. – Держал раньше собаку.
— Ага, ага, — будто и не слышал его хозяин. — А вот здесь, вот, очень любит, когда чешешь. Аж замирает! – Он положил ладонь на собачью морду, почесал между ушей. – Она ласковая, всё понимает…
— Вы намордник свой обещали, — напомнил отец. – И ошейник… А я вам свой оставлю.
— Да зачем он мне? – старик так и не убрал ладонь с собачьей морды. И Дарка морду не убирала. – Сейчас я… Принесу… Сидеть, Дарка.
— Вот, сынок, — отец присел на корточки перед Даркой. – Это тебе подарок от нас с мамой. Ей сейчас год и десять месяцев. Она уже почти взрослая и обученная.
Сашка присел рядом. Ему почему-то до сих пор не верилось, что они приехали сюда ради собаки. Думал: какие-то дела у папы, а потом уж за подарком… Хотя, в душе что-то шевелилось… так… неопределенное… несбыточное… А оказалось – свершилось! Вот он, пушистый и красивый друг-подарок! Только грустный какой-то «подарок», невесёлый, хмурый…
Он с опаской погладил Дарку.
— Пап, а ты не обманываешь?
— Нет, сынок, не обманываю, — тот почему-то тяжело вздохнул. – Я сам давно хотел собаку. И мама сейчас согласилась.
Подошел хозяин, неся собачью амуницию. Молча надел на поднявшуюся Дарку ошейник и намордник, подал поводок отцу.
— Всё, идите. – Он даже слегка подтолкнул коленом овчарку. – Только построже пока с ней… пока не привыкнет…
Отец потянул поводок. Собака не двинулась. Стояла и не сводила изумленных глаз с хозяина. А затем изумление сменилось страхом и тоской. Она опустила морду.
— Идите, идите! – с отчаяньем поторопил их хозяин, но почему-то обернулся, присел рядом с Даркой и обнял за шею.
— Иди, Дарьюшка, иди… Прости ты меня, паскудника, — плачуще вдруг вырвалось у него. – Иди, доченька! – И он уткнулся в неё сморщенным жалким лицом. Костлявые плечи его в клетчатой выцветшей рубашке затряслись.
Сашка отвернулся. Ему стало так неловко от вида плачущего старика, что лицо у него пошло пятнами и у самого чуть не навернулись слёзы.
— Пойдём, пойдём, сынка, — ладонь отца легла на плечо. – Пойдём. Дарка! Рядом!
И они побрели по тропинке. Рядом плелась собака. А сзади, у калитки беззвучно, опустив голову, рыдал старик. Будто мёртвую оплакивал.
— Пап, а чего он плакал? Взрослый же дядька, а при посторонних… — спросил Сашка в электричке.
Отец долго молчал.
— Жена у него в больнице. Болеет очень сильно, лекарства нужны. А денег у них нет. Сам же видел, как живут, — он почему-то неприязненно посмотрел на сына, будто тот был виноват в этом. – Вот, он и решил продать собаку. Может, вылечит жену… — И, видя, как Сашка непонимающе смотрит на него, добавил: — Дурачок ты, Сашка. Он же её, как дочку любит. Нельзя так… Будто предаёшь кого-то. А если б я тебя кому-нибудь продал? – И он отвернулся к окну.
Собака понемногу привыкала к новым хозяевам, становилась общительной. Вечерами они – Сашка, отец и Дарка – делали пробежки в близлежащих посадках, играли, тренировались.
Но днём, когда родители были на работе, а Сашка приходил из школы, собака почти не реагировала на него: лежала на подстилке и смотрела куда-то в сторону. Сашка пробовал проследить её взгляд: Дарка смотрела в окно и будто ничего не видела и не слышала вокруг.
Он нарезАл ей сосиску, подносил к самому носу. Та нехотя жевала кусочек, остальное так и лежало россыпью вокруг неё. Он собирал остатки, выбрасывал на дно мусорного ведра, чтоб не видели родители. Затем садился рядом и начинал разговаривать с ней, рассказывая о школьной жизни. И гладил, гладил её. Та изредка косилась на Сашку, а, вот, неделю назад даже лизнула в ладошку! Сашка замер. Душа сжалась от счастья! А собака, будто почувствовав его состояние, продолжала лизать. Потом тяжело вздохнула и вновь завалилась мордой на лапы.
Вечером Сашка взахлёб всё рассказал родителям, и они дружно радовались и хвалили Дарку.
А Дарка умерла через два месяца, как появилась у них. Наскочила в посадках на разбитую бутылку. Ветеринар плохо обработал рану, и заражение крови скрутило её за два дня. Ничего не ела, только пила и лежала на подстилке с перевязанной окровавленными бинтами лапой. Отец взял на это время отгулы и безвылазно сидел рядом с ней. Он же её и хоронил. И шептал, засыпая могилу: «Слава Богу, что Сашка в школе, слава Богу…»
А Сашка, придя из школы и увидев пустую подстилку, чуть не зашелся в падучей, захлёбываясь от слёз. Родители кое-как его успокоили, отпоили водой, мёдом.
— Не плачь, сынок, не плачь. Ей ещё хуже от этого, — утешал его отец. – Не плачь. Мы потом вместе к ней на могилку сходим, попрощаемся. Иди, умойся…
Сашка долго плескал на себя холодной водой, но слёзы катились и катились. Он посмотрелся в зеркало. И увидел сморщенное зарёванное лицо десятилетнего старичка, продающего свою дочку. И снова завыл от горя.
А из зеркала ему вторил старик-ребёнок.