К Дрездену дилижанс подъехал ранним утром — над Эльбой поднимался пар. Лязгая от холода зубами, Иоганн попросил возницу притормозить и спрыгнул в седую от росы траву, неловко подвернув ногу. Тарантас равнодушно покатил дальше, в заднем окошке мелькнуло удивленное личико попутчицы, а Иоганн похромал к ближайшему кусту бузины и уселся на камень. За рекой, белея башнями, лежал Дрезден, а зубчатые горы на горизонте давали знать о далекой Богемии.
Уняв досадный тремор рук, щелкнул замком саквояжа и достал заветную трубку с кисетом. Под ложечкой сосало, и куда как лучше было бы в утренней харчевне пропустить пару кружек двойного пива под шипящие, брызгающие жиром баварские колбаски… Иоганн сглотнул слюну — последние гроши были потрачены на билет до Дрездена. Неторопливо набив трубку и раскурив, в очередной раз удивился странному свойству табака, что презентовал ему как-то знакомый конректор: все беды после первых же затяжек уплыли куда-то, в желудке образовалась мнимая сытость, даже трава стала зеленее, а хмурое небо голубым. Обостренный слух стал воспринимать шорохи и переливчатый свист, и при известной доле воображения можно было представить, что перекликаются в траве букашки с изумрудными змейками…
В Дрездене ему предстояло встретиться с дядюшкой Линдгорстом, и уже одна мысль об этом приводила в трепет. Дядюшку Иоганн видел лишь однажды в раннем детстве, и та встреча странною занозой навсегда запала в душу. Как-то мать вернулась из сада, пряча мокрые глаза, и надо было непременно увидеть того, кто ее так огорчил. Мальчонка побежал по тропинке и среди цветущих яблонь, прямо перед собою, увидел незнакомца : острое темное лицо, красный плащ и черные — в теплый май! — перчатки на руках. Будто не замечая племянника, тот пронесся мимо, и только ветром пахнуло от развевающегося плаща. Иоганн зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел удаляющуюся большую птицу между стволов. Крылья у нее были красные с черными перьями на концах… Мать, отведя глаза, сказала тогда, что сыну почудилось — дядюшка Линдгорст не умеет летать.
И нынче Иоганну, помня то детское потрясение, нипочем не решиться бы нанести визит странному дядюшке, да жизнь бедного студента стала вовсе уж невыносимой. Вокруг столько соблазнов для молодого человека! — а богатый архивариус Линдгорст мог бы оказать покровительство бедному племяннику: поручить переписывать рукописи, к примеру. По специес-талеру в день… Ах, этот блестящий, новенький специес-талер! Это означало бы — прощай, бедность! Иоганн горестно оглядел бедный свой мундир: серый , мышиного цвета сюртук, вышедший из моды, должно быть, еще в прошлом веке, да черные атласные, видавшие виды панталоны… На голодный желудок воображение у студента было обострено, и так ясно представлялось, как, появившись в затрапезном этаком виде в роскошной приемной дядюшки, он оскальзывается на гладком полу, шляпа его улетает в дальний угол, а сам он, падая, опрокидывает на себя дяюшкин кофе и утренние бутерброды… конечно, маслом на атласные панталоны. Грустно, однако не привыкать — столько раз судьба играла с ним подобные штуки… Да что там! — он даже в бобовые короли ни разу не попадал!
Дрезден встретил Иоганна непривычной толчеей улиц, раздражающей и вызывающей тревогу. Чем ближе была Замковая улица, где в богатом двухэтажном доме проживал дядюшка, тем более у студента крепло подозрение, что за ним следят. Будто бы одну и ту же старуху с хищно заостренным носом он то и дело видел мелькающей в суете лавок и уличных торговок. Несколько раз его хватали за сюртук сзади, Иоганн резко поворачивался… никого не было. Подойдя к дому Линдгорста, он нервно осмотрелся и взялся за дверное кольцо. Но тут его руку свело от ужаса: бронзовая львиная морда, держащая в пасти это кольцо, вдруг стала принимать очертания носатой старухи, щерившей беззубый рот. Пытаясь отпрянуть, он оступился подвернутой ногой, толкнул плечом дверь и ввалился в дом, скукожившись от страха опрокинуть кофе с бутербродами. На него, высоко задрав бровь, смотрел спускавшийся по лестнице архивариус.
— … по пятам ходила за мною, дядюшка! — Иоганн неловко сидел на краешке кресла, украдкой рассматривая богато обставленный кабинет.
— Ведьма? — скрипучий голос дядюшки был бесстрастным, и невозможно было понять — верит ли?
— Cтрашная! Нос… такой… в дверную ручка обратилась — думал, руку откусит…
— А табачок тебе конректор Паульман подсунул? — неожиданно прокаркал архивариус, покосившись на саквояж.
Онемевший Иоганн кивнул головой.
— Н-ну что ж… не пришла ли пора мужания, племянничек? Возьмешься за ответственное дело?
Студиозус истово закивал, и золотистый отблеск специес-талера заплясал в его глазах.
— Тогда вот что… — архивариус пододвинул к себе лист бумаги и, выдернув черное перо (прямо из руки! — Иоганн, мигнув, потряс головою), рукою в неизменной черной перчатке что-то быстро написал. — Поедешь в империю, в Москву. Передашь депешу от меня князю Голицыну.
— Но… дядюшка, — не ожидавший такого поворота дела, беспокойно заерзал неудавшийся переписчик, — я ведь не знаю русского!
— … — что-то спросил Линдгорст на незнакомом языке.
Иоганн недоуменно развел руками.
— Ужели? — настойчиво повторил дядюшка, пристально глядя в глаза племяннику, и чуждый язык вдруг стал совершенно понятным.
***
Дождь сеял который день, превращая дороги в болото.
— Как долго ждать погоды, Акулина Микулишна? — Иоганн тоскливо смотрел в подслеповатое окно.
— Так пес его знает, Иоганушка, — прошамкала хозяйка, возраст которой, похоже, перевалил за сотню лет. — Может, до Казанской… а то и до Рождества.
— Как… до Рождества?! — на Иоганна было жалко смотреть. — Не может быть…
В странной этой стране, казалось, не было городов, зданий… да, собственно, и дорог не было — не называть же дорогами те разбитые вдрызг колеи, на которых, все в мыле, выбились из сил лошади! Дыра, в которой застрял его экипаж, была чем-то вроде хутора в несколько дворов. На постой его определили в крайнюю к лесу избу, и возница ушел, оскальзываясь по жирной грязи, в ближайшую деревню к родне. Ушел, не взяв деньги за проезд… ну, это, положим, понятно: до цели-то не довез… Однако ж не взяла гривенник за постой и хозяйка, хотя кормила исправно:
— Мне, Иоганушка, денежка эта твоя без надобностев… Вы лучше амбар мне с Иваном перекройте — течет в дожди.
Немецкий гость, удивленно приняв деньги обратно, оглянулся. Иван равнодушно сидел в углу, делая из полы армяка что-то вроде свиного уха.
— Да ты слышишь ли, дурак!? — привычно прикрикнула на него старуха.
— Дурак, не дурак, а амбар твой нам с Иоганушкой ни к чему. Ты нам лучше баньку истопи, карга старая.
Странные отношения между жителями хутора порою приводили Иоганна в ужас. Однажды, вернувшись с прогулки по унылому жухлому полю (где вы, серый сюртук и черные панталоны? давно уже был одет в теплое, не отличаясь от местных), он поймал на себе недобрый какой-то, оценивающий взгляд Акулины Микулишны:
— Ты на государевой службе, Иоганушка, или как?
Студент вспомнил ледяной голос дядюшки и вздохнул — «на государевой…»
— Почто же вас там так плохо кормят, служивый? Я вот гляжу — мяса на тебе нет почти, не то уж, чтобы сальца (Иоганн вздрогнул)… Да ты не пужайся, не трону — я Ивана раскармливаю. Приглядись, какой он справный нонче …жирненький! К Рождеству и зажарим, поди.
На следующий день, заглянув к Ивану, Иоганн поразился: единственная комната почерневшей его избы была обставлена вовсе уж аскетично: стол да лавка. Как так можно жить? Что-то вроде жалости шевельнулось у Иоганна в душе:
— Послушай, Иван, хотел вот у тебя спросить… Знаешь ли, что бабушка хочет тебя скушать?
— Хочет… — Иван равнодушно ковырялся в носу.
— Да как же!
— Хочет то она хочет, да дядя Илья не даст. И ты не боись, Иоганушка.
— А я и не боюсь, — Иоганн облегченно засмеялся. — Во мне мяса мало!
Илья был третьим обитателем хутора. Был он кузнец, и был он сидень. Иоганну об этом сказал Иван загодя… но представить невозможно было, что перед глазами предстанет подобный исполин — в Германии ничего подобного видеть не приходилось. И это при том, что понятие «сидень», по-видимому, предполагало парализованные ноги кузнеца. А если бы был здоров? В общем, рука не поднялась совать великану гривенник, и Иоганн протянул новенький специес-талер. Илья повертел в руках диковинную монету… и вдруг свернул ее в трубочку. У Игонна от обиды (специес-талер!) задрожали губы, а кузнец, рассмеявшись, распрямил монету на колене, словно фантик и велел жарче раздуть горн — «а монету, немчин, забери — тебе нужнее».
Дни шли за днями, и Иоганна уже начала убаюкивать монотонность здешней жизни. Ушло то острое нетерпение: поскорее добраться до Москвы — и домой! Здесь вообще ничего не делалось в спешке. Потому помалу ушла боязнь оступиться или бутерброд уронить — не было бутербродов. Да что там! — деньги были не нужны. Конечно, к завтраку периодически надо было рубить дрова вредной старухе Акулине, но какие ж это проблемы! Если, правда, топором себя не повредить. Со скуки хорошо было поговорить с Иваном о далекой Германии (он всегда слушал, зачарованно открыв рот) или поработать с Ильей в кузнице, понимая, что за напускной строгостью нет зла… но вот однажды утром сонное это существование было внезапно оборвано. Иоганн тогда стоял во дворе Акулины, пробуя каблуком хрупкий лед в луже. Внезапно земля под ногами мелко задрожала, а за лесом далекий звук послышался: будто в огромную бутыль кто-то дунул. Тотчас что-то упало и разбилось в избе, и сразу старуха возникла на пороге. С удивительной прытью схватила она постояльца за руку и поволокла к дому кузнеца. Туда же вприпрыжку мчался и полуодетый Иван. Ситуация прояснилась уже на пороге кузницы.
— Горыныч? — Илья ободряюще улыбнулся.
— Пожаловал, ирод! Видно, новенького учуял, — старуха протолкнула Иоганна в избу.
— А я так думаю, он к зиме на запад кочует. Как утки. — Иван плотно притворил дверь.
— Слышь, немчин, — Илья жарко раздувал горн. — Этот Горыныч не из ваших ли?
— Какой… Горыныч? — у Иоганна застучали зубы.
— Ну, змей такой: большущий, с крыльями, — добросовестно объяснил Иван, сменив кузнеца у горна.
— Дракон? Нет, драконов у нас нет. Наверное… У нас ведьмы.
— Ведьмы? — Иван покосился на Акулину Микулишну. — Ну, с ведьмами наш Илья по-простому…
Гукнуло где-то совсем уж рядом, посыпались железки на пол и разговоры тут же прекратились. Видно, визиты дракона выработали у местных четкую тактику, в которой каждому было место. Иоганна поставили к горну, Акулину запихали в каменную ступу и выставили за порог (жилец хотел было робко за нее вступиться, да старуха цыкнула зубом), а Иван, закрепив хитроумные растяжки, поднял Илью на ноги. Тут же в закопченном окне мелькнул огромный желтый глаз c вертикальным щелевым зрачком, все в Иоганне задрожало мелким поросячьим хвостиком, но Илья гаркнул с порога «заготовку!», Иван уже бежал к горну с охапкой железных прутьев, и все завертелось с такой скоростью, что для страха уже не оставалось времени. Илья, стоя на пороге, с оглушительным свистом фехтовал раскаленными прутьями, периодически вызывая обиженный рык, браво ухала Акулина почему-то откуда-то сверху, со свежим оружием туда-обратно сновал Иван, горланя что-то несусветное. В запале Иоганн хватался за раскаленные прутья, наполняя кузницу запахом жаркого, но боли не чувствовал до тех пор, пока…
…Пока все не закончилось с удаляющимся гулом. А потом все сидели в кузнице, бинтовали Иоганну обожженные руки и смеясь вспоминали, что был де когда-то такой же вот немчин, тоже обжегший руки.
— Ты удивил горожан, племянник, — Линдгорст смотрел на Иоганна с любопытством. — Зачем ты хватал за нос старуху?
— А че она? — Иоганн шмыгнул носом — Ходит и ходит по пятам… пугать вздумала?
Архивариус засмеялся, и смех этот был похож на клекот птицы:
— Добро! Ну, так что? Пожалуй, дам я тебе место переписчика с оплатой по специес-талеру в день…
— Я, это… — сказал торопливо Иоганн, косясь в окно, за которым порхал снежок. — Потом, может быть. А сейчас мне бы обратно, в Москву… князь Василий Сергеевич…
— Ну, коли князь… — зеленые искорки мигнули в глазах архивариуса.
Он встал из-за стола и, подойдя к племяннику, протянул ему руку. Заранее морщась от боли, Иоганн в ответ протянул свою забинтованную. В этот раз Линдгорст был без перчаток, и хорошо были заметны старые шрамы от ожогов на его ладони.