1.
Символом времени стало отсутствие символов
чести и чистой любви, поскольку, не ведая страха,
что-то напела к утру заграничная птаха
против родного, каурого, черного, сивого
в пользу лошадника Боба и черта в сковороде –
вип-знатоков в буржуазном питье и еде.
Первые в мире по части балета и гласности,
в стольных конюшнях разводим двуногих мустангов,
чем-то похожих на помесь кентавра и танка
с боекомплектом и прочим. Но всё это частности.
Важно другое: мы живы себе на уме,
с фигой в кармане, пока не очнемся в тюрьме.
Что нам страна и ее одиозные винтики!
Нам до любви не дожить, а до счастья – скачок и полшага.
Если браткам не изменят расчет и отвага,
а на верху что-то скажут в поддержку политики,
( к черту символику!) дайте нам шифр и код –
и мы двинем вперед.
Так и живем под раскрутку заморского шлягера
Легкая жизнь – при деньгах, без проблем и вопросов.
Жаль только снится ночами как в бричке с доносом,
спешно помчался к царю шут Ивашка Балакирев.
Страшные сны – в них другого порядка игра:
ссылки, остроги и ет сетера.
Все по старинке: вакантные нары Лефортово
лихо тасуют с альковами первых красавиц,
золото с медью, славу с позорным бесславьем,
ангельский локон иконный с личиною чертовой.
«Крали, да меры не знали», – так барин сказал,
выслав воров и мздоимцев на лесоповал.
Всем воздается, и это не в целом и в частности,
а от судьбы – за разгадкой ее криптограммы,
где, как на сцене, играют комедии, фарсы и драмы
под небесами, где нету ни толку, ни ясности.
Плачет мой сивый: ну, что у нас в нищей суме?
Крошечный гном, заводной и себе на уме.
2.
Гном заводной, он сам себе шут и король,
сам себе патриарх и дьячок, послушник и архиерей.
В каждой фразе его – не из этой сонаты бемоль,
и слова ни о чем – то ли спич, то ли мертвый хорей.
И среди нищеброда и знати, от белых до черных морей,
в главной роли, как прежде, пройдоха и мот Рокамболь,
а у рампы на сцене, как прежде, свиту играет король.
А о чем он сыграл на гармошке с резиновых губ?
Что застало врасплох даже тёртый московский бомонд?
Что напел между вздохами, сплюнув на трон и амвон,
тем, кто страха не знает и внешне не очень-то люб?
Есть еще года три потрепаться с народом за жизнь
и тирана сыграть, как шарманщик печальный каприс.
3.
Ах, шарманщик, шаман и обманщик!
На дворе ни весна, ни зима.
Тот, кто ищет, наверно, обрящет.
Не обрящет – лишится ума.
Что наделали души растленные,
над какой ворожили водой,
если целому поколению
снится только телец золотой?!
Я не взял навигатор в дорогу,
потерял ариаднину нить.
Вспоминаю в отчаянье бога,
да не знаю, о чем говорить.
Руки сбиты и голос сорван.
И в какой-то болотной глуши
с прокаженной бандитской оторвой
пропиваю страну за гроши.
Ах, шарманщик, шаман и обманщик!
Ты плохой, если спутал лады –
не тиран, а разнузданный даньщик
с ярлыком от заморской Орды.
Что ж, теперь разделяй и властвуй
до поры, пока все под рукой
и твою лицемерную паству
не скупил перекупщик другой.
4.
Мы пойдем по воде, обнесенной березовым шумом,
с горсткой веры в ладонях и думой о белой стране,
где богатым быть страшно, а бедным страшнее вдвойне,
где ни тем, ни другим не уйти от цинизма и глума,
где и рослый, и взрослый облапили плаху и трон
и, как дети, играют в глухой телефон.
Нас цепляет за горло отвратная бесовщина –
архетип, воплощенный в отснятый давно матерьял.
Где играли любовь, там сейчас воровская малина
на подкормке у тех, кто себя по частям разобрал,
как бревенчатый дом, как конструкторский бред,
чтобы егерь с легавой не вышли на след.
Брось коня – по болотам куда безопаснее пешим.
Кочки. Омут. Осока и лотос цветут.
Полумертвая гать. Заблудившись, легавая брешет.
И зеленые ели полнеба на шпилях несут.
Там, где бог изнемог, нет резона бороться с судьбой,
но зато есть резон что-то сделать с собой.
Где дозволено все, ни к чему этот дерзкий побег.
Ни к чему и любовь, даже если, как ангел, чиста.
Все равно он придет за тобой – человек, целый век
он ходил по пятам, и друзьям для поверки свистал,
чтоб не спали, чтоб глаз не спускали с коня
и готовили плаху для судного дня.