Предыдущая глава была опубликована тут: http://za-za.net/shpionomaniya-glava-12/
Ещё ранней весной мы с дедушкой принялись мечтать об огороде, хотя понимали, что наши возможности обзавестись им не простираются слишком далеко от трёх стен кибитки. Четвёртая упиралась в забор. На остальные свободные участки земли во дворе будут претендовать другие соседи. Так оно и получилось. Споры возникали нешуточные – до мордобоя. Поэтому на своих нескольких убористых грядках решено было посеять и посадить самые-самые лучшие, наиболее быстрорастущие семена и чудодейственно плодовитую рассаду.
И уж как мы лелеяли вскопанные полоски будущего огорода! Вручную перемалывали каждый комочек, удобряли саксаульной золой, подбирали, где ни попадётся, конский и прочий навоз, и он тоже шёл в дело.
Такое старание аксакала и его внука, видимо, тронули сердце старого молчаливого казаха, который уединённо обитал в нашем же дворе. Однажды он приблизился к нам и сказал, тяжело подбирая нужные русские слова:
— Уйгур иди… Против живот… Карош семян покупай… Китай…
Вообще-то вокруг этого уйгура носилась какая-то смутная молва в ближайшем околотке. Её вызывало то, что он, не таясь, открыто торговал на толкучке товарами из Синьцзяна. Случалось, уйгур на полгода исчезал. Говорили, ушёл через только ему ведомые тропы сквозь горы Ала-Тау , минуя границу, которая, как известно, у нас всегда на замке. Ушёл, чтоб не иссякала торговля.
Ушёл-то, ушёл…Только обязательно возвращался…
Усадьба, да это была настоящая усадьба. Одним краем она упиралась в проспект Сталина, лицевой стороной вытянулась вдоль Гаражной.
Когда мы постучались в калитку, врезанную в тяжёлые ворота, из неё выглянул явно не хозяин, а садовник, по внешнему облику – тоже уйгур. Узнав, кто такие и зачем явились, он указал нам на лавку у бассейна, где плавали диковинные, должно быть, китайские разноцветные рыбы и удалился.
Ждать пришлось долго. Я чувствовал: дедушка уже начинает жалеть, что последовал совету молчаливого соседа-казаха. Мне же было интересно в этой усадьбе, где вольно бегают фазаны и цесарки и распускают великолепные хвосты павлины. Только крики их не радовали слух…
Тут, наконец, на дорожке, ведущей от дома, появился человек в китайском шёлковом халате. Он двигался неспешно. Шёлк послушно облегал его мускулистую хорошо сложённую фигуру. На вид ему было за шестьдесят, но лёгкая поступь выдавала в нём горца.
Он приблизился, остановился в двух шагах от нас. Мы встали навстречу. Вблизи я хорошо разглядел его лицо: правильные черты, слегка зауженные глаза, чуть притемнённая кожа. Он не походил ни на азиата, ни на китайца. Раньше мне не приходилось видеть подобных людей.
Хозяин склонил голову в восточном поклоне. Воздел руки к небу. А, опуская их, коснулся щёк.
— Мне доложили, — неспешно заговорил уйгур. — Вы живёте в здешней махалле, — он почему-то назвал наш околоток именно по-узбекски, — и нуждаетесь в семенах для личного огорода. Сами же откуда будете?
— Мы беженцы, — грустно признался дедушка. — Сыновья – на войне. А нам пришлось покинуть родину. Слышали про Молдавию? При немцах нам там грозила смерть только потому, что мы евреи.
— Я тоже вынужден жить не у себя на родине. Пробираюсь туда как лазутчик, рискуя головой. Поймают, объявят шпионом: в лучшем случае – тюрьма…
Русская речь и уйгура, и деда не отличались той правильностью, какую я придаю этому их разговору, но суть его сохраняю
— Давайте, лучше о семенах, — предложил дедушка, оторопевший от неожиданных опасных откровений собеседника. – Деньги…
— С вас не возьму ни копейки. Оторванные от родной земли должны помогать друг другу. – Он подозвал садовника, велел принести семена. Нужные выбирали вместе, следуя советам обоих. Особенно ценной, как оказалось, была рекомендация посеять белую китайскую тыкву бенинказу.
— Она очень выручает зимой, — сказал, прощаясь, уйгур. – Война будет долгой…
Знойным летом, возясь в огороде, пропалывая его, я мысленно возвращался к уйгуру. А был ли он в самом деле шпионом?..
Подаренные им замечательные семена проросли, теперь они цвели, обещая принести щедрый урожай. В воздухе носились насекомые-опылители. Спасаясь от птиц, они использовали присущее им свойство подражать в окраске и формах растениям. Природа жила своей обычной жизнью. Не так ли хотел и пытался жить этот уйгур?..
Когда солнце стояло в зените, всё точно охватывал какой-то морок. Я загляделся на красивую бабочку, застывшую на цветке огурца. Узор её крыльев так поразительно оказался похож на халат уйгура, что воображение унесло меня к отрогам гор, по которым пробирался наш таинственный добрый сосед. Вот он ловко минует пограничную заставу. Его цель – достичь родимых пределов: Синьцзян-Уйгурского автономного района.
Почему в Алма-Ате в 1942 году мог обретаться человек с репутацией уйгура? Кем он был, агентом советской разведки, рядовым бойцом в схватке за Синьцзян, которую с начала тридцатых вели разные силы, или самостийным контрабандистом?.. Я так и не знаю.
Весь Китай, кроме Синьцзяна, уже захвачен Японией. На оккупированной территории японцы создают марионеточное Маньчжоу-го и ставят во главе послушного им безвольного императора Пу И. Маньчжурский генерал Шэн Шицай бежит в Синьцзян. Он объявляет себя борцом за равноправие народов, населяющих пока еще свободный Синьцзян-Уйгурский район, — уйгуров, дунган, казахов – всех, и истинным революционером, обращается напрямую к Сталину.
Сталин, опасаясь, что Синьцзян не устоит, и тогда японцы окажутся вблизи границ Казахстана и Туркестана, приглашает в 1938 году Шэн Шицая в Москву. По его личному указанию, прямо на заседании Политбюро ЦК, того принимают в члены ВКП(б), но с условием не предавать сей факт огласке.
В Синьцзян-Уйгурский автономный район вводятся советские войска, части которых из неких тактических соображений переодеты в форму старой русской армии. Недалеко от Урумчи, столицы края, строится авиазавод для сборки лёгких самолетов. Советские же геологи открывают в горах нефть и начинают её добывать.
Для противостояния японской и английской разведкам иностранный отдел НКВД создает здесь постоянную резидентуру. К сожалению, ей не удаётся упредить тот момент в 1942 году, когда Шэн Шицай резко изменил свою ориентацию, ступил на путь антисоветизма, заручившись поддержкой одновременно и микадо, и Чан Кайши.
Именно в такой, напряжённый момент, когда Шэн Шицай, обманув Сталина, без сопротивления уступил Синьцзян гоминдановцам, и они оказались у нашей границы, а в Синьцзяне началось истребление коренных его народов, мы пришли к уйгуру за семенами. Он нам помог. В моей памяти сохранился добрый человек, лазутчик, как сам себя называл, который, конечно же, любил свою терзаемую врагами родину, делал для неё всё, что мог, блюдя и личный торговый интерес. А у кого служил, бог весть?..
Потом уйгур исчез. И на Гаражной больше не появлялся…
По крайней мере до ноября 1944 года – времени нашего возвращения из эвакуации.
«Отец народов» не простил Шэн Шицаю предательства: он был убит при неизвестных обстоятельствах в 1948 году. Карающий меч революции и далеко разит!
Мне тоже пришлось невольно оказаться в положении как бы лазутчика, соглядатая в чужом пространстве на десятом году жизни. И смех, грех – этот постыдный зимний поход в женскую баню. Да, в кибитке помывку устроить – только сырость разводить, а я донельзя завшивел – не такая уж редкость в военное время. Потому тётки и мама, собравшись с девчонками в баню, чуть ли не силой потащили меня с собой. Я сопротивлялся, говорил:
— Я же мальчик.
— А мы с тебя не снимем трусики. Наша Полинька стесняется купаться нагишом…Там сплошь всё окутано паром. Никто и не догадается.
Я и раньше видел голых женщин, не подглядывал, наспех отворачивался, они окружали меня в скученности нашего быта и раздевались, не замечая моего присутствия.
Забился с мамой в глухой, тускло освещённый угол, подставив спину её бережным моющим рукам. Счастье ощущать себя чистым.
Но пришлось возвращаться назад… И опять – эти странные фигуры, эти телеса… Мне не совсем были внятны мои ощущения, такие же склизкие, как пол этой бани.
Вдруг, проходя мимо, я краем глаза заметил одиноко стоящую молодую женщину. Она гребнем расчёсывала рыжие лёгкие пряди волос. Они падали на разгорячённую прекрасную кожу. Это было красиво.
К концу весны иссякали силы. Похудел, — в чем только душа держится? – а испытывал птичью лёгкость движений.
Питались мы плохо. Подголадывали. Тысяча рублей, заодно с аттестатом оставленная папой, вмиг истаяла. А пока оформляли аттестат, другого прибытка не было.
По-прежнему каждое утро бегал на вокзал за свежей газетой для дедушки. И вот, протягивая монету кассирше киоска, почувствовал тот, давно не являвшийся запах, – предвестник обморока. Он точно упреждал: отойди, выйди на воздух, отдышись…
Я вообще очень зависим от запахов. И схож этим с бабушкой, от которой не раз слышал:
— Их об а хильшин рэх. – В переводе с идиш: — У меня нюх дикого зверя. – Перевод не дословный, зато точный. Своим редкостным нюхом бабушка объясняла мучившую её с молодых лет мигрень.
Не послушался, не попробовал совладать — потерял сознание. Потому, что такого со мной не происходило с начала войны.
В той же очереди за газетами завязался разговор, что теперь люди меньше болеют, разве что сыпняк привяжется. Вот санпропускники и работают на каждой станции да в банях. Нечего в тылу жалобы на здоровье разводить – на фронте, в окопах, под пулями. Там да – всегда под открытым небом, на семи ветрах…
Сколько я отсутствовал, не знаю. А очнулся от мерзкого нашатыря, бьющего в нос из склянки, которую держала склонённая надо мной медсестра, увидел милиционера, всегда бывавшего на вокзале, когда я туда приходил. Он поднял меня с пола и уложил на свободную скамью.
— Отдохни здесь. Мне пост оставлять не положено. Скоро вернусь с одним парнишкой – мелькал здесь. Вот твоя газета – киоскёрша дала. Надёжный паренёк. Проводит тебя до дома.
— Сам дойду.
— Нет. Слухай старших!
Так у меня появился приятель с романтическим редким именем Марлен.
— Чё ты тут киснешь в духоте? – послышался голос за моей спиной. – Обернулся. Парнишка оказался старше года на два, а может и на три. Кудлатый, нестриженый, но аккуратно одетый. На плече у него висела торба. — Вставай. Я от мильтона. В сквере тоже найдется свободная скамейка.
— Я обещал дождаться тебя здесь.
— Молоток! Сам из выковыренных?.. Вижу, вижу. Сам такой… Ты откуда, звать как?
— Павлик. Из города Тирасполя. Слыхал про такой?
— Даже знал одного тираспольчанина, который косил под одессита, — мы черноморцы…В два счёта его раскусил. А я из Киева.
Мы уже сидели в сквере, Марлен не торопился идти на Гаражную. Нет, он, конечно, постарше. на верней губе пробился тёмный пушок, и мой новый знакомый прилизывает его кончиком языка будто всякий раз хочет убедиться — никуда не делся этот признак наступающего взросления.
— Ты вроде не припадочный. Почему это у тебя сегодня случилось?
— Да, понимаешь, натощак за газетой для деда побежал… ну и…Только не говори, пожалуйста, никому, особенно моей маме. Она – человек мнительный, станет волноваться. А ей волноваться нельзя. Она ещё кормит грудью младшую сестрёнку.
— Замётано. — Марлен достал из торбы завёрнутую в чистую тряпицу кусок кунжутного жмыха, отломил для каждого по шматку, жмых оказался очень вкусным, и добавил: — Давай, Паша, зажуём этот печальный случай и забудем о нём навсегда.
Я заметил, что в торбе у него лежит какая-то книга. И неожиданно для самого себя спросил:
— А что за книга у тебя торчит из сумки? Не дашь мне почитать? Я совсем одичал без книг.
— Это роман «Айвенго» Вальтер Скотта. Я дам тебе эту книгу – только читать нужно быстро.
— Что сегодня так долго?..- встретила нас у кибитки взволнованная мама.
— Видишь, встретил на вокзале мальчика. Его зовут Марлен. Ну, мы немного и задержались. И он сразу дал мне почитать замечательную книгу «Айвенго»!
— Значит, ты — Марлен. Я – Анна Наумовна. Рада, что у сына появился товарищ. Проходи в наши хоромы – будем чай пить, — вдруг предложила мама.
— Нет, нет, я уже завтракал. Спасибо, Анна Наумовна. И обратился ко мне: — Читай с толком. Через недельку забегу с новой книгой. Только аккуратно с ними обращайся.
Вывел его со двора на Гаражную и услышал:
— Молодая и красивая у тебя мама.
Теперь Марлен приходил к нам регулярно. Приносил книги. Про приключения и фантастику. Он как бы руководил моим чтением. О себе не любил рассказывать. Мы даже не могли из него вытащить, с кем и где он живёт. И откуда книги –тоже оставалось загадкой. То возникал какой-то пенсионер-библиотекарь, то старый учитель…
Наверно, между мамой и Марленом и могла возникнуть доверительная беседа, когда я, утонув в каком-то книжном водовороте, глухой, точно тетерев, сидел рядом. Тогда-то, видимо, он и не сумел сдержать данного мне слова, и сболтнул маме о моём обмороке.
В то утро мама почему-то особенно настойчиво звала меня на Зелёный базар:
— Сходим, купим по дешёвке хорошего риса у узбеков. Они любят, когда с ними торгуются. И там выбор большой.
Зелёный базар и тогда, и сейчас – в самом центре города. Пёстрое он представлял зрелище. Продавцы изо всех концов Средней Азии и Казахстана, уйгуры и дунгане, корейцы и хорезмцы. Трудно и определить – кто откуда. Прилавки ломятся от товаров. И это в голодные военные годы!
А покупатели? В августе 41-го в Алма-Ате организовали ЦОКС – Центральную объединённую киностудию. Сюда переехали знаменитые советские режиссёры и артисты, чтобы делать фильмы и тем помогать фронту. У таких людей – Сталинские премии, солидные заработки. Им были по карману цены Зелёного.
Я узнавал в толпе киношные лица: вот Михаил Жаров, рядом – Людмила Целиковская, прямо сошли с экрана! Какой смешной Сергей Мартинсон! И такую скорчил рожу весёлому торговцу-узбеку, что тот бросил ему в ответ в подставленные ладони целую дыню и крикнул:
— Куший, друг!
Видел нескольких военных – кто с тростью, кто – на костылях. Эти из госпиталя. Бледные лица. Держатся вместе.
Но почему здесь столько молодых здоровых крепких призывного возраста мужчин?.. Почему они не в рядах действующей армии, не сражаются с врагом?
Какие-то дельцы, пристроившиеся в тылу на тёплых местах, огольцы, блатные, спекулянты. И сколько надзирающих за порядком, явных и тайных?.. Не то скажешь – схватят!.. Бабушка не переставала предупреждать: «Ша, штиль…» — и подносила указательный палец ко рту, — «Ша, тихо…», — ни слова вне дома.
Я гордился отцом. От него из-под Орла регулярно приходили треугольники. Но кто освободил этих от долга защищать Родину, как папа?..
Рис мы купили очень хороший — чистый, ровный, без сорняков. И не у узбеков, а у скромного корейца, высланного в 1937 году с Дальнего Востока в Казахстан накануне постоянно ожидаемого конфликта с Японией на Халхин-Голе, который разразился через два года. В корейцах Сталин усмотрел потенциальных японских шпионов: уж больно они внешне похожи… .
Корейцы тысячелетия пестуют этот злак, так что он у них превосходен. И цена тоже оказалась сходная.
Разложили покупку в два мешочка по полтора килограмма, чтоб легче нести каждому, и двинули с базара, но, проходя вдоль ряда, где продавали апорт, мама, будто невзначай, остановилась перед дебёлой румянощёкой семиреченской казачкой:
— Выберите, пожалуйста, для нас одно наливное, да получше.
— У меня – все получше. – И положила на весы действительно замечательный плод.
Денег расплатиться у мамы хватило. Потом она за рубль наполнила у продавщицы морса кружку чистой водой, вымыла яблоко, вытерла его насухо свежим носовым платком и сказала:
— Теперь, сынок, ты съешь это яблоко, но дома об этом никто не должен знать!..
— Мама, что с тобой?.. Не буду есть один… Мы разделим его дома на четверых!
— Нет, будешь! У мальчиков слабый организм. Девочки крепче.
Давясь кусками яблока и кляня себя, съел я под понукающе-умоляющим взглядом мамы проклятый апорт.
И тут мне стало понятно, что Марлен меня предал.
А ведь совсем недавно он заявился с романом Фенимора Купера «Шпион», который назвал классическим.
— Одолеешь за неделю? Очень умная книга.
Семь дней запоем читал Купера.
Действие происходит во время войны за независимость США от Британской Короны в ХVIII веке. Главный герой – обычный фермер Гарви Бёнч становится торговцем товаров вразнос. Колеся по стране, Гарви попадает в места, где расположены английские гарнизоны, собирает о них секретные сведения, то есть попросту шпионит, переживает не придуманные приключения, есть здесь и любовная история. В общем, не зря потратил время…
Когда мы снова встретились с Марленом, он спросил:
— Ну, как тебе «Шпион»?
— Занятная книга.
— Всего лишь занятная?.. А для меня вот что важно: двести лет прошло, люди жили в других странах, а вели себя так или почти так, как мы. Я вот чувствую в себе такую же склонность к риску и авантюрам, как Гарви. И ради идеи мог бы стать шпионом.
— А я знал одного шпиона.
— Ты? Настоящего живого шпиона? Врёшь!
— Не вру. Это был наш сосед, из усадьбы напротив – уйгур. Он сам в том признался. Но теперь его нет больше здесь. Пропал.
— Ну и лопух же ты! Повсюду развешаны плакаты «Болтун – находка для врага!» — заруби себе это на носу.
Я обиделся. Он схватил книгу и убежал, не попрощавшись.
В конце лета заплодоносил обильно наш огород. Мы с дедом спали при раскрытых окнах, дабы не допустить покражи.
Но той ночью во двор совсем уж нежданно проникла вооруженная группа людей. В лунном свете можно было различить: это не бандиты, а сотрудники НКВД. Их выдавали форма и снаряжение. Оцепив дом против кибитки, они, видимо, блокировали путь к бегству тому, кто был внутри.
Что было известно во дворе о насельниках этого двухкомнатного строения? Там в согласии обитала необычная семья: старшая — Татьяна Афанасьевна, бухгалтер, она и хозяйство ведёт, её родной брат Пётр Афанасьевич, жену то ли похоронил, то ли бросил на Урале, откуда все и родом, а сына Славку, лет шести, удалось отнять у непутёвой, вроде бы, матери, только уж больно пуганый мальчонка…Углядели у Пётра Афанасьевича соседи знатное ружьё и удобную одёжу, когда тот отправлялся на охоту в горы, отправлялся часто и надолго пропадал. А чем в жизни занимался, где работал – оставалось только гадать…
Зато мы с дедом видели своими глазами, своими ушами слышали, как развивалась дальше эта боевая операция.
Чекисты знали, что перед ними – опытный стрелок, и боялись: такой станет сопротивляться. Он же вышел на крыльцо по первому стуку в дверь, положил к ногам ружьё и амуницию, патронташ и прочую охотничью справу. Потом, вытянув вперёд руки, дал надеть на них наручники и крикнул:
— Ваша взяла, сволочи! Придётся и кулачью воевать за Россию!..
Оказался Пётр Афанасьевич дезертиром. Судил его военный трибунал. А приговор – штрафбат.
Некоторых жильцов двора, кажется, комендантшу Денисиху, был слух, тягали, куда надо, — где ж твоя бдительность хвалёная? – Наверно, сама она этот слух и распускала.
Кто пережил ту войну, помнит: желанным письмом с фронта был треугольник. Писем в конверте боялись. И такое пришло к нам в конце августа. Мама разорвала его, повела туманящимся взором по строке «Младший лейтенант Сиркис Шлем Моисеевич погиб смертью…» и беззвучно повалилась навзничь.
Он и теперь хранится у меня — пожелтевший за семьдесят с лишним лет листок, где сверху одно печатное слово:
«ИЗВЕЩЕНИЕ»,
а ниже писарским почерком вписано: «…26 июля 1942 года в бою у деревни Кропоткино Ливенского района Орловской области, похоронен в селе Троицкое (садик)».
Поздней осенью пришло ещё одно письмо – от комиссара 129 стрелкового полка 8 стрелковой дивизии майора Пырина. Он интересовался, в чем нуждается семья павшего боевого товарища, предлагал помощь.
Мама с ответом не медлила. Попросила сообщить хоть какие-то подробности об отце, написала и о том, что наспех слепленная дедом мазанка размокла от дождей – ночью обвалилась часть стены, засыпало сына. Меня, действительно, слегка придавило. Больше натерпелся страху под ватным одеялом. Пролом зашили досками, набив между ними глины.
Пырин обратился в Алма-Атинский горком партии. Оттуда прислали комиссию. Нас, маму и троих детей, переселили в комнату дезертира Петра Афанасьевича. И надо признать, бок о бок с Татьяной Афанасьевной и Славкой мы в ладу прожили до самого возвращения из эвакуации.
Прислали за мамой посыльного из военкомата. Там ей передали командирскую расчётную книжку отца, фотографии, что были при нём, и его наручные часы. Книжка поплыла кровью у корешка – папиной кровью.
…В Орловщину, к отцовской могиле, я поехал в 1964 году, перед рождением дочери. И описал в повести «Горечь померанца» (Изд.«Вся Москва», 1989 г.) и эту свою поездку, и поиски комиссара майора Пырина, и объяснил, почему не в садике села Троицкого, а в деревне Кропоткино, где, как было указано в похоронке, погиб папа, я после бесед с местными жителями выбрал место будто бы истинного папиного упокоения: «Ведь должна же какая-то быть его…».
Пырин при личной встрече в Волгограде бросился меня обнимать:
— Мы с тобой воевали.
— Не со мной – с моим отцом…
— Ты на него похож, а я забыл, что тридцать лет прошло. Останься живой, сейчас, как я, стариком был бы…
— А помните, как погиб отец?
— Врать не буду – не помню. Мы каждый день людей теряли. Его самого — помню, как погиб – нет. Он командиром хозвзвода был, но отчаянный.
Уже в Тирасполе после войны маму отыскал однополчанин отца Ланда.
Вот коротко его рассказ, который передала мама, передала, к сожалению, поздно, потому что щадила сына, сам я с ним поговорить уже не смог:
„После затяжных летних сражений наша часть осталась без боеприпасов. Надо было их срочно доставить, рискуя угодить под огонь немцев. Приказ получил командир взвода Сиркис. Когда возвращались с грузом, начался миномётный обстрел. Сёма, мы видели, надеялся проскочить, но в кузов попала мина. Командир погиб…“
А совсем уже недавно на сайте «Воинские братские захоронения Малоархангельского района Орловской области» открылись подлинные, хранящиеся в военном комиссариате, списки тех, кто погиб и умер от ран в боях на Орловщине летом 1942 года. Там я нашёл такую запись:
«Сиркис Шлем Моисеевич, умер от ран , 26.07.42, урож. Дубасово , изв. отпр. Алма-Ата,
ул. Гаражная,18, Сиркис А.Н.».
В этой записи два пункта не соответствуют имевшейся ранее информации: Дубоссары заменены Дубасовым, погиб – на умер от ран. Да, прежде мы знали, что папа наш погиб. Теперь, оказалось, что он вписан в колонку, где умершие от ран. Сестра Мара, увидев её, проплакала полночи. А если бы раньше к нему добрались санитары, медсёстры, быстрее бы доставили в медсанбат?.. Может быть, спасли бы?.. Или здесь ошибка, как Дубасово вместо Дубоссары?.. Скорее последнее.
Но слишком далеко забежал я вперёд во времени. Пора возвращаться в Алма-Ату, в 1942 год.
Бродил по городу, думал, чем помочь маме. На пенсию в 410 рублей нам не прожить.
На проспекте Сталина, где он пересекал площадь, происходила киносъёмка. Вокруг толпились досужие алмаатинцы. Снималась страшная сцена: фашисты вешают партизан, действовавших в оккупированном русском городе и преданных хитроумно засланным фашистами в отряд шпионом.. Это был эпизод из фильма «Секретарь райкома» Ивана Пырьева – первого фильма, снятого на ЦОКС, который потом показывали во всех кинотеатрах.
Я решил стать чистильщиком обуви. Взял из дому цинковый тазик, две щётки и банку гуталина, еще прихватил табуретку – и вышел на угол Гаражной и проспекта. Так, на перевёрнутом тазике, были заработаны первые деньги. На них у чистильщика-корейца с Ташкентского тракта, мы с ним не были конкурентами, купил кое-что из недостающих материалов – например, блеск, гуталин разных цветов.
Дедушка, убедившись в серьёзности дела, сколотил для внука настоящий, как у профессионала, переносной ящик чистильщика обуви.
Появились доходы. Они каждый день поддерживали семью.
Первого сентября я начал учиться во втором классе 41-й школы. Учительница, Евдокия Ивановна Солодухина, усадила меня за последнюю парту. По росту. Она была молодая, только что из педучилища. В классе и школе никто не догадывался, чем занимается этот ученик в свободные от уроков часы. Ни с кем не хотелось сближаться. Работал до глубокой осени – осень выдалась сухая.
Первую четверть закончил отличником и любимым учеником Евдокии Ивановны. Поручив мне переписать в журнал выведенные классу отметки, она ласково сказала:
— Почерк у тебя, Павлик, хороший. Только не говори никому, что у кого.
Сидел в учительской, старательно выводил все эти «отл.», «хор.», «поср.», «плохо» и даже «очень плохо».
Класс со старостой Валькой Светличной дожидался во дворе.
Когда вышел, меня обступили — начался допрос.
— Отстаньте. Дал слово Евдокии, что не скажу – не могу нарушить
Они устроили мне «тёмную» — били портфелями, сумками и чем попало.
На другой день явился, будто ничего не случилось. Я уже знал, что ябед не любят, и никому не жаловался.