Матрица плотности
Сергей Николаевич Брумин занимался исследованиями структуры материалов, в частности, его интересовала проблема их «прозрачности». Он разрабатывал теорию и модели, на основе которых можно было бы научиться управлять плотностью вещества и изменять проницаемость материалов в нормальных условиях окружающей среды. Он и лекции читал студентам университета в этой области. Теория Брумина описывала перевод материала в «прозрачное» состояние и основывались на специальных расчетах квантовой механики. Рабочая модель, построенная на основе этой теории, была пока не совершенна, но Сергей Николаевич постоянно улучшал ее: что-то добавлял или изменял. И ему казалось, что осталось совсем немного до того момента, когда его разработки позволят поставить такой эксперимент, в котором по его заданной программе материал перестанет быть осязаемым. Все это уже казалось близким к реальности. И Сергей Николаевич начинал уже задумываться над «прозрачностью» времени…
Вот и в эту субботу он обдумывал результаты одного из последних экспериментов, выполненных по его методике и на основе его расчетов. Испытанный образец сохранял видимость исходного «твердого оригинала», но при этом приобретал совершенно новые свойства – становился податливее пластилина. И Брумину уже представлялось, что вот-вот этот «пластилин» приобретет плотность воздуха. Он нашел выражение для матрицы плотности — основного оператора, управляющего квантовыми переходами в веществе. В некоторых частных случаях матрица уже приводила к формулам, описывающим искомую «прозрачность». Зарывшись в своих бумагах, он обдумывал решение последнего уравнения. В тот момент в комнату вошла жена Карина и, подойдя к письменному столу, сказала:
–Знаешь, Сережа, сходил бы ненадолго в магазин. Заодно передохнешь от своих расчетов. Небольшой перерыв пойдет тебе на пользу…Может тогда и найдешь решение своих уравнений.
–Хорошо, – сказал он и стал собирать бумаги в наплечную сумку, которую всегда брал с собой.
– Там на площади есть торговый центр, поднимешься на третий этаж, – инструктировала жена.
– С правой стороны от лестницы есть секция, в которой я присмотрела туфли для дочери и отложила их. И я звонила дочери… Ты ведь знаешь – у нее скоро день рождения. Она будет рада, если мы купим ей те туфли. Там в секции спросишь Зину – эта сотрудница меня знает…, – разъяснила мужу Карина.
Торговый центр был большим комплексом, протянувшимся с подножия улицы, поднимающейся к площади. Сергей зашел в торговый центр с той стороны, где наклонная улица только начиналась, и, поднявшись на третий этаж, подошел к секции возле лестницы. Правда, он забыл имя сотрудницы, о которой ему говорила Карина, – помнил только, что оно оканчивалось на «…ина».
– Ирина, Регина, Марина или Алина? – нет, он решительно не мог вспомнить имя, названное женой.
Почему-то в голове вертелось имя жены – пожалуй в ту субботу только Карина и матрица плотности заполняли все его серое вещество. И в нем не оставалось места для имени продавщицы из торгового центра.
Боясь попасть впросак с забытым именем, он начал говорить с девушкой-продавщицей, стоявшей за стойкой секции, так: «Вы знаете, моя жена Карина просила придти к Вам и …».
Бойкая продавщина, не дослушав речь робкого покупателя, сказала:
– Вам вероятно нужна Марина. Сейчас я позову заведующую секцией. –
Через несколько минут девушка вернулась из подсобного помещения со свертком и сказала:
– Марина отошла ненадолго. Но я вот принесла – то, что Марина оставила по просьбе Вашей жены. Мерять будете? Или сразу будете оплачивать? Марина говорила, что Вам должно подойти.
Матрица плотности приводила к непростому подинтегральному выражению, и Брумин, перебирая в уме возможные варианты упрощения интеграла, не расслышал вопроса продавщицы. Думая о своем, Сергей оплатил покупку и бросил взгляд на чек. Из написанного мелким шрифтом выхватил только число 28. Что это? Почему 28?
Он даже не заметил, что произнес эти слова вслух. Продавщица сказала:
– Это обычный срок гарантийного возврата покупки – в течение 28 дней.
– Да-да, 28 и только 28. Это как раз то число, которое многое упрощает – оно сейчас показалось Брумину очень важным… Он шел довольно долго в своих расчетах, чтобы найти выражение для матрицы плотности. И вот… Как же он не догадался ранее? Теперь он понял, что размерность матрицы должна быть равна 28, и тогда система уравнений в матричном виде может быть решена применением обратного преобразования Лапласа. И значит, вид управляющей функции, которую он так долго искал, будет найден. И искомая функция уже забрезжила как почти найденная – да, конечно, Сергей теперь был уверен, — и форму спектра можно будет моделировать парой антисимметричных Лоренцевых функций…
…Теперь все сходилось и вставало на свои места, раз система уравнений имела решение. Стало ясно, в каком режиме будет работать установка и как будет создаваться профиль поля, над созданием которого он долго бился. Брумина удивило, что все получилось таким образом – чтобы интегралы сходились, нужно было только добавить в расчеты правильную размерность матрицы. Как здорово все-таки, что жена послала его в магазин за покупкой и что он во-время посмотрел на чек …
Схватив сверток, Сергей сразу стал искать на этаже лестницу–эскалатор для спуска вниз. Думая о своем, не смог найти проход к эскалатору и потому стал спускаться по обычной лестнице между этажами. При этом мозг его продолжал лихорадочно работать – казалось, Брумин уже в уме вывел нужные уравнения с правильной, найденной несколько минут назад размерностью матрицы. Спустившись на первый этаж, он остановился, словно раздумывая, может ли он обойтись без ручки и бумаги. Возможно надо проверить еще раз вывод функции, по которой будет работать высокочастотный датчик, формирующий градиент искомого поля. Рассеянно оглянувшись по сторонам, увидел дверь с надисью «Выход» — и выскочил из торгового центра. Попав на площадь, которую он не знал совсем, понял, что где-то ошибся в этажах – не учел большой наклон улицы вдоль торгового центра…
Снова вернулся в центр и уже внутри решил искать вход в магазин со стороны знакомой ему улицы. Казалось, одно полушарие его мозга еще продолжало делать вычисления по Лапласу, а другое так вот по-своему вспоминало и оценивало — рассчитывало ситуацию… Вот он пришел в торговый центр, поднялся на третий этаж, чтобы купить что-то по просьбе жены… Значит теперь надо спуститься на три этажа вниз. Он спустился и …попал в подземный гараж. Пометавшись среди автоматов по оплате стоянки и каких-то непонятных стоек, и не видя никакого выхода, понял, что надо искать дверь лифта, который наверняка должен быть здесь – в этом многоэтажном торговом центре. Нашел дверь в стене и слева от нее — кнопку ….
…Брумин остановился у стены и задумался: ему вспоминались различные моменты своей работы над матрицей плотности… Теперь решение казалось найденным, и… Сергей уже «видел» себя возле макета-установки в лаборатории… Ему представлялось, что найденные функции уже введены в файлы… А файлы уже записаны на диски, а те вставлены в… И все готово, и нужно только нажать кнопку «пуск», и то заветное поле заработает. Сергей уже предвкушал ощущение легкости во всем теле – он словно поборол гравитационные силы, что тянули его прежде вниз. Он почти был «на седьмом небе». И он нажал ту кнопку в стене… Хотя на дверях лифта висела табличка «не работает», но двери открылись. Кабины не было — из зияющей пустоты открытой шахты повеяло холодом. Пальцы машинально сжали пакет с покупкой – Сергей ощутил там что-то мягкое. Раскрыл – увидел джемпер. Не долго раздумывая, надел – он оказался впору…
Память Брумина выхватывала события прошедших дней какими-то эпизодами… С чего же все началось? – Вот он работал над уравнениями, когда в комнату вошла жена и попросила съездить в торговый центр купить то, что она отложила… Может просто этажи перепутал или что-то там «сместились» в уже почти достижимой «прозрачности» , но вот… Продали ему этот свитер… А за ним ли его посылала жена? Неважно, на самом деле, Сергей не думал над этим – впереди его ждало «заветное поле» — только о нем были все мысли… Ну а джемпер как раз пригодится там – в новом поле, которое он рассчитал и нашел. Ему оставался шаг до того рассчитанного поля с его необыкновенными свойствами. А за тем шагом оставался переход к «прозрачности». И наверное не только в пространстве, но и… Брумин бредил уже свойствами поля, которые сам еще до конца не представлял – даже в своих расчетах и формулах. Но он верил уже, что осилит и «прозрачность» времени…… И он шагнул туда – в открытые двери лифта – в новое поле и в новом джемпере…
Над домом простиралось Поле. Неизвестно, что это было на самом деле и что было внутри него – форма Поля непрерывно менялась. Местами оно представляло собой кудлатое облако, которое затем преобразовалось в сдвоенные чаши, напоминавшие весы правосудия. В Поле было прохладно….
Неизвестно кем задуманный проект привел к образованию Поля. Поле было ориентировано на людей честных, порядочных и благородных. Возникнув, Оно стало создавать свои критерии отбора для тех, кто сможет находиться в нем, основываясь только на истинных чувствах добра и веры. И только честные, добрые и трудолюбивые смогут обосноваться на чашах Поля. Все, кто совершали зло, обман и не любили честный труд, а думали о только своей выгоде, не разбираясь в средствах ее достижения, должны были быть вычеркнуты из проекта Поля. Проект предполагал оставить идеальных людей.. В Поле сформировалась вера, что такие люди есть и что они станут новыми его обитателями… Но пока Поле мстило тем, кто совершал зло когда-то…
Поле вычеркнуло из своего проекта людишек коварных и злобных, жадных и лживых. Никто не удержался в нем – ни глава основной обители, ни говорун-правитель со своей администрацией приспешников в своей тигрово-крысиной системе. Для Поля все было «проницаемо», и оно видело все мысли и чувства людей насквозь. Оно не простило говоруна-актера, который назвавшись строителем нового, развалил то, что было, но так ничего и не создал, принеся только горе и страдания честным людям, поверившим ему. Он призывал их потерпеть, обещая лечь на рельсы ради них. Но он не был Данко, и всего лишь имитировал самоубийство когда-то… Поле знало, что те ножницы не принесут ему никакого вреда…
Не помогли и путы-сети, соединяющие все их выстроенные на средства страны цитадели и особняки. Как же жалки были в своей алчности эти людишки, они говорили о справедливости и об искоренении бедности, а сами жирели и богатели – выстроенные как бы для всех санатории и дома отдыха, оказывались доступными только тем, кто создал вокруг них свою «систему», образовав свои ниточки и свои связи. Поле словно разорвало путы и отряхнулось от алчных… Такие не были достойны остаться в новом Поле и сформировать новый мир.
…Было тихо и темно. Эпицентр Поля образовался над этим домом, в одной из квартир которого жила молодая женщина. Ей не спалось – она читала… Но вдруг… Карине показалось, что кто-то изнутри подтолкнул ее словами «Тебе надо идти». Она вышла из квартиры, легко поднялась к последнему этажу и остановилась у двери – раньше на этой площадке двери всегда были закрыты на замок, ключа от которого никогда ни у кого не было. Сейчас замка не было, и… Дверь сразу отворилась от одного касания пальцами, перед Кариной открылся путь вперед – она, не боясь, пошла по этим полутемным проходам, ведущим к «прозрачным» участкам Поля. Поле расслоилось – Карина увидела в небе много плавательных средств – казалось, Поле размножилось, рассыпав кругом облачка с элексиром «плотности». Эти «бусинки плотности» как лодочки покачивались на небесных волнах. На них были люди – те честные, благородные и трудолюбивые, что вошли в проект Поля. Карина еще не знала, что где-то на другой «бусинке» среди людей есть тот человек, с кем она свяжет свою судьбу, и у них родится дочь – первый новый человек Поля с необыкновенными свойствами. И в том прыжке-полете на «бусинку» Карине верилось, что новая жизнь будет жизнью людей чистых, честных и любящих…
Дышалось легко. Дверь, через которую Карина прошла в Поле, исчезла. И назад в прежнюю жизнь пути уже не было. Она подпрыгнула и легко опустилась на другую «бусинку», попав прямо в мужские объятия… Глаза подхватившего ее радостно блестели, в уголках полуоткрытых губ обозначились складки, напомнившие ей Сережку из далекого 10-го Б, мечтавшего открыть еще тогда что-то необыкновенное-необыкновенное… Только этот «Сережка», слегка касаясь усами ее носа, смотрел прямо в глаза так, словно хотел отыскать а глубине колодца какие-то потайные камушки. И от такого взгляда Карине становилось необыкновенно хорошо и легко – казалось, с приобретенной «прозрачностью» она могла теперь парить в таком мире с управляемой плотностью. И она знала – впереди все получится. С ним…
…Когда Карина Брумина утром зашла в комнату-кабинет Сергея, то поняла, что муж всю ночь работал над своими расчетами, а потом так и уснул на диване, не раздеваясь… Она хотела попросить его съездить в торговый центр за туфлями для дочери, но вот… Карина выключила свет и тихо вышла из комнаты. Потом вдруг ей подумалось, что Сергей был на диване в каком-то странном джемпере – она не помнила, чтобы ему такой покупала.
-Наверное, показалось или забыла, — решила она, и не стала открывать дверь и вновь заходить в комнату.
— Пусть поспит. Видимо ночью он наконец закончил свои расчеты и вывел нужную формулу.-
Но если бы Карина собрала разбросанные возле дивана листы бумаги с расчетами и заглянула в них, то вполне возможно обнаружила бы там на фоне многих непонятных формул не только такие слова, как «матрица плотности» и «прозрачность», но и обведенное в несколько кружков число 28, которое оказалось очень важным… в этой истории.
Пока идет дождь
Моросил небольшой дождик. Пятилетний мальчик и шестилетня девочка ждали, когда он перестанет, стоя на широком крыльце прямо под козырьком подъезда – вроде как на улице, но и не под дождем.
Яна — кудрявая, с носиком в виде маленькой пуговки и редкими веснушками на щеках вокруг него. Егорка, задумчивый темноволосый мальчуган, присел на корточки на верхней ступеньке крыльца и внимательно рассматривал извилистые трещины в асфальте. Яна – непоседа, она почти никогда не бывает молчаливой и все время о чем-нибудь говорит: «Егорка, а ты знаешь, что сейчас осень, и что времена года меняются как картинки в кино? Все почти знакомо, но мы каждый год этому снова удивляемся. Чудо ведь это!».
«Ничего себе кино», — буркнул Егорка, — «Если дождика нет, то совсем тепло – как летом. А осень должна быть дождливой и холодной уже – так как зима ей на пятки наступает».
А Яна в ответ: «А у нас осень теплая и такая красивая! Уже приготовились к холодам и вдруг вот такой подарок!. Вот и хочется удивляться снова. Потому что красиво, и к этому не привыкнуть, даже через сто лет».
«Если повторяется каждый год, то это может надоесть», — заметил Егорка.
Но Яне хотелось, что мальчик смотрел на времена года также, как она: «Смена времен года – это такое интересное и любимое кино, пусть его крутят всегда. И это не надоест». Егорка молчал, а Яна продолжала: «Мы с бабушкой недавно ездили к знакомым под Коломенское. Было тепло и столько солнца! И на набережной – полно народу, бабушка говорила, что все как на демонстрации, все довольные такие, уточек кормят, блинами горячими торгуют. И мы их лопали! Как на курорте!
«А я тоже был на курорте – летом с мамой и папой ездил на море. И почти научился там плавать», — вдруг сказал Егорка.
Яна удивилась: «Это как – почти?». «Ну-у», — немного неуверенно протянул мальчик, — «это когда почти дна не касаешься, ну, может, только одной ногой».
«С ногой – не считается!» — заключила Яна.
«А мы были с мамой в гостях. Там у знакомых – две девочки. Мама называла их племяшки. А я люблю есть иногда пельмешки. Мы тем племяшкам-девочкам подарили грузовик и кораблик. Такие хорошие. У меня есть похожие, но те — лучше. Я у них там весь вечер играл: и с корабликом, и с грузовиком. После мама звонила племяшкам, спросила, играют ли они в тот грузовик и кораблик. Оказывается, они только тогда играли – хватило на один вечер. На следующий день — опять куклы. Ну откуда они знают, что они не мальчики, и что им не в грузовики играть надо?».
«Вот откуда-то знают!» — сказала Яна Егору. Потом, помолчав секунду, стала продолжать, -«И я люблю играть в куклы. А в грузовики – не очень. А мы ходили к Мише на день рождения, ему уже 2 годика. Мама называла его «лапка». Машины, железная дорога — едет поезд по ней, а впереди у него горит прожектор, ну как настоящий, только не гудит. У Миши глаза разбежались. Столько подарков! Еще — большие альбомы про паровозы и автомобили с цветными картинками. Ну откуда мальчики знают, что они мальчики, и им не в куклы надо играть?
«Вот откуда-то знают!» — ответил Егор словами же Яны. И они оба засмеялись.
Потом, пока Егор еще хохотал, Яна успела добавить: «Мне бабушка говорила, что это взрослые подсовывают детям разные игрушки: девочкам – куклы, а мальчикам — паровозики. Вот и возникает интерес к ним».
Егор вдруг принял задумчивый вид и спросил Яну: «А ты знаешь, чем отличаются мальчики от девочек?»
«Иногда они не отличаются», — неуверенно начала Яна…
«У них вот здесь – больше!» — уверенно сказал мальчик и сжал согнутую в локте руку, стараясь показать бицепс.
Яна потрогала затвердевшую руку Егора и робко спросила: «И это все?».
«Самое главное», — продолжал мальчик, расслабив руку, -«У девочек потом будут дети, когда они вырастут. И выйдут замуж за мальчиков… И у тебя будут дети».
«А давай, когда вырастем, то будем вместе…», — Яна начала, но не закончила фразу, думая о чем-то своем.
«Но это же будет не скоро. Надо сначала в школу пойти, потом долго учиться, потом…», — Егор не закончил свою мысль, потому что не знал, что же будет потом, хотя слышал, что взрослые после школы или работают, или учатся в институтах.
Взгляд мальчика остановился на любопытных глазках Яны, и он сказал: «Когда мы вырастем, велосипед твой станет мал и для тебя, и для меня. Давай лучше сейчас пойдем на нем кататься. Смотри, уже дождик закончился, и солнце вышло на небо!».
И дети вприпрыжку сбежали с крыльца.
Свое дело
Попав в больницу, я получил статус “пациента” или, точнее, “больного” и соответственно ему определенную программу своих действий, необходимость и разумность которых я безуспешно пытался понять.
Квадратный клочок бумаги, на котором было рукой лечащего врача начеркано “рН-метрия, 8-й корпус, в 9.20, натощак” говорил лишь о том, что мне надо прибыть утром в этот самый 8-й корпус и пройти обследование на кислотность желудочного сока. Как это делается — я еще не знал и потому находился в хорошем расположении духа. На диванчике возле 343-его кабинета сидели две женщины, которые пришли, по-видимому, за тем же самым. Когда меня пригласили в кабинет, то там я увидел, что первая женщина-пациент, как-то вся сжавшись, сидела на кушетке, а изо рта у нее торчала длинная тонкая трубка со штепсельным разъемом на конце, который она держала левой рукой, а правой, намотав на кулак полотенце, подпирала подбородок. Конечно, из своего прошлого, не очень длительного химико-биологического опыта, я знал, что рН растворов, налитых в стаканчик, можно измерить электродами или, на худой конец, лакмусовой бумажкой, которая меняет свой цвет при ее опускании в этот стакан. Но ведь мой желудок — не стакан… Однако, здесь мне быстро дали понять, что считают его все-таки “стаканом” и потому собираются пихать в него некий электрод с каким-то шлангом. Как только по просьбе врача я открыл рот и высунул язык, медсестра стала быстро заталкивать мне внутрь что-то невообразимо длинное. Я забулькал, пытаясь что-то возразить, а медсестра – знай, делает свое “гнусное дело” и приговаривает: “Что Вы кудахтаете? Дышите глубже, и все будет нормально”. “Нормально уже никогда не будет,”- подумал я и попытался дышать соответственно ее советам, но только забулькал еще сильнее и, наконец, выплюнул этот проклятый шнур. Из глаз катились слезы, щеки раздулись, а нос казался самому себе сосиской, сваренной на пару. Я часто дышал. На одном таком вдохе медсестра умудрилась протолкнуть мне в рот электрод с частью шланга. А на другом вдохе — уже вся “кишка” была внутри. Медсестра победно потирала руки, а мне ничего не оставалось делать, как закрыть рот полотенцем и заглушить свое внутреннее бульканье. Со второй женщиной “расправились” быстрее, чем со мной. Потом вслед за медсестрой наша троица гуськом вышла из кабинета и направилась к лифту, чтобы ехать на пятый этаж. Там был рентген-кабинет. Если кто-нибудь из нас пытался в лифте давиться, булькать и клокотать, то в исходное (небулькающее) состояние нас возвращал уверенный голос медсестры: ”Дышать глубже! Не кудахтать. Закрыть все клапаны! “.
У рентген-кабинета нас выстроили в микро-очередь и запускали внутрь уже по одному. Мне кажется, что со стороны я выглядел не очень симпатично. Однако, в тот момент меня это беспокоило меньше всего. Основная забота была в том, чтобы удержать этот проклятый полутораметровый шланг, болтающийся неявной восьмеркой у меня перед грудью и имеющий тенденцию вырваться изо рта, несмотря на то, что я сжимал его зубами. В рентген-кабинете, уже стоя в просвечиваемой кабине, я вдруг подумал: “ А зачем рентген? Неужели они хотят посмотреть, как там уложился этот шланг в моем желудке?” Из глаз текло, нос был как в тумане — ему не хватало сухого воздуха. В ушах стоял звон, сквозь который все же пробивались окрики оператора: “ Выпрямитесь. Отклонитесь назад! Пройти влево! Не ложиться на экран. Ничего не вижу — да где же он там? “ При последних словах медсестра кинулась ко мне и … добрых полметра проклятой “кишки” исчезло у меня во рту. “Странно,”- успел подумать я, — “Я же не разжимал зубов. Вот это да!” Но в этот момент, не следя за ходом моей мысли, возмутился желудок, видимо решив, что дополнительные полметра шнура с несимпатичной фитюлькой на конце ему совсем ни к чему. Я закудахтал и… мой бедный желудочный сок выплеснулся наружу. В мозгу мелькнуло: “ Вот бы и меряли сейчас у него кислотность! Зачем лезть-то в мои внутренности?”. Это было ЧП — меня выволокли из кабинки, стукнули по спине пару раз, а потом кинулись с тряпками к аппарату. Мне было грустно — на меня больше не обращали внимания. Я даже хотел их спросить : “Вы хотите спасти мой желудочный сок?” Но, пожалуй, не смог бы этого сделать сквозь свое частое кудахтанье — зубы сжимали по-прежнему проклятый шланг. Рентгенолог чертыхался : “ Он залил нам весь экран…” Наконец, аварию устранили — все было чисто и сухо — а меня вновь водрузили в кабину. Кажется, все было нормально (с их точки зрения), несмотря на мое кудахтанье и раздувание щек. Рентгенолог радовался: “ Ага. Вижу. Он на месте, там, где надо. Можете забирать…” И я подумал: “Действительно, эта фитюлька находится сейчас в каком-то укромном отсеке моего желудка. Только там ли, где надо. И кому надо? Мне? Вряд ли. Моему желудку конкретно? Сомнительно. Да, и кого забирать? Если фитюльку? — то как это сделать? Если меня самого — только уж больно это вульгарно сказано. Так обо мне сказать — да еще в моем присутствии…”
Перед глазами висел по-прежнему туман, сильно напоминающий тот, что покрыл Волшебную страну Баума-Волкова из-за козней злой волшебницы Арахны, мысли путались, хотя я пытался следить за их порядком. Когда взор слегка прояснился, я вдруг понял, что мы прежним “гуськом” уже спускаемся с пятого этажа, ориентируясь на нашу бодрую медсестру, раздающую четкие команды: “Глубже дышать! Крепче держать полотенце! Не булькать!” Когда в 343-ем кабинете нас рассадили (мне досталось кресло) неким полукругом вблизи стола, на котором стоял уже не слишком отдаленный итог наших мучений — измеритель желудочных соков, я вдруг успокоился. Когда же врач подсоединила разъемы всех наших шлангов к своему аппарату и защелкала переключателями, я ощутил себя уж совсем исследователем, наблюдавшим за неким экспериментом как бы со стороны. Итак – комната, стены которой выложены кафелем. Два холодильника, вытяжной шкаф и центрифуга. Настольная, маленькая. Такой пользовался и я сам когда-то – в бытность работы научным сотрудником в НИИ прикладной микробиологии приходилось раскручивать в центрифуге стаканчики с кровью мышей и биомассой микроорганизмов при исследовании проницаемости мембран клеток. Меня заинтересовала вытяжная труба, стыкующая шкаф со стеной. Гофрированная, она была изогнута так, что напоминала шланг нашего пылесоса. Еще я подумал: “Вот бы такую (да плюс их вентилятор) приспособить на нашей кухне над газовой плитой — жена бы образовалась такой вытяжной системе.” В общем, я спокойно обозревал “окрестности” и приглядывался к тому, что там пишет в своих листочках врач, попеременно щелкая выключателями и вглядываясь в шкалу своего измерителя кислотности (рН-метра). Мне казалось, что в листочке, лежащем напротив меня, почему-то прибавлялось слишком мало цифр. Сначала меня это мало беспокоило. Но удивило то, что вторую женщину, которая во всех “гуськах” следовала всегда за мной, отпустили раньше всех, сказав при этом, что ей безполезно сидеть дальше, так как кислотность ее внутренностей уже всем понятна и, более того, измерена с хорошей точностью. При всей этой процедуре, довольно длительной и утомительной, врач часто выходила из комнаты на непродолжительное время и оставляла нас одних со своими шлангами и размышлениями. В такие моменты на меня вдруг нападало желание поговорить. Странно, но при этом шланг уже не мешал, как раньше в рентген-кабинете, и я спокойно придерживал его рукой возле рта. Я что-то произносил (например, “да, тяжко нам здесь сидеть”), прислушиваясь к звукам своего голоса. Удивительно, но слова были четкими, и мой слух различал их без труда. Женщины беседы не поддержали, а только помахали руками, помычали и покудахтали. Когда вернулась женщина-врач и из нашей “троицы” сделала “двоицу”, то я завел разговор с ней. На удивление — она его поддержала. А когда я остался с врачом один на один, уже стал беседовать с ней обо всем совершенно свободно — как будто во рту у меня (и в желудке тоже) ничего и не было. В основном, разговор шел о кислотности моего желудка и методах ее определения. Выяснилось, что у меня довольно замедленная реакция на позывные зонда, сидящего у меня в животе, и плюс к тому пониженная кислотность желудка, который дольше всех анализируемых терпел внутри себя инородное тело.
..Через день, в девятом корпусе, молодой врач-терапевт, просматривая при мне заключение последнего обследования и обдумывая цифры, полученные врачом — рН-метристом, сказала, что вообще-то результат исследования – нулевой, и о моей кислотности желудка ничего нельзя сказать, так как этот метод обследования желудка предполагает использование лекарств-стимуляторов, которых в настоящее время в клинике нет. В связи с чем полученные данные малоинформативны. На мой робкий вопрос: “А кому же это было нужно, чтобы я так мучался-обследовался, да еще дольше других?” с красивых губ ординатора сорвалось: ”Все делали свое дело.. И это важно…”
Зеркало
Сколько времени Сергей жил в этом небольшом городке, расположенным в часе езды поездом от столицы королевства, столько же и удивлялся, как же в нем красиво весной. Весна всегда была в этом городе очаровательна.
Дело совсем не в погоде – она могла быть разной: здесь иногда февраль напоминает май, и наоборот. При этом он помнил, какими бывают февраль и май в России.
Сергей каждое утро ходил этой дорожкой мимо Замка, а если иногда выходил пораньше, то есть имел запас времени минут в пятнадцать, то обязательно заворачивал к самому Замку и делал пару кругов на его территории вокруг основной башни. В марте по утрам воздух холодный, какой-то прозрачный до хрупкости, и весь городок, и особенно та его часть, что у Замка, кажется хрустальным – поневоле вспоминается Изумрудный город Гудвина из полюбиышихся в детстве сказок про Вошебную страну.
Но в изумрудно-реальном городе Сергея нет сказочного тепла и хрустальных переливов яркого света. Здесь идут дожди, а по утрам иней слегка прихватывает зеленую в течение всего года траву, и туман, хотя почти и не виден, но он выдает себя каким-то своим запахом. Небо как бы оседает на черепицах крыш невысоких домов. Отдельные зеркала луж на асфальте напоминают о том, что ночью прошел кратковременный дождь. Замок – немного возвышается над основной частью города, и на его территории воздух кажется чист и прозрачен. Весна, в том понимании, какое усвоилось с детства на родине, не присутствовала вообще, а может даже проскочила сама себя уже.
А бывает и так, что лето никак не наступит. Можно ждать его и совсем не заметить, что оно вдруг прошло. Вот так – ни больше, ни меньше, а уже прошло, так и не наступив. Так бывает здесь, что весна тянется и тянется, что-то оживает и расцветает, а потом отцветает, а тепла все нет и нет. Вот такая перманентная весна, перескакивающая сразу в осень.
И все же терпкий дух марта говорит Сергею, что зима давно позади, хоть и бесснежная зима, но все же заставляющая держать отопление в квартире включенным не только на ночь, но и постоянно несколько дней. Но тот дух, что пропитал на какое-то время прощальные зимние ночи, уже давно выветрился. А мартовское ожидание будущего лета наполняет сознание легким возбуждением. И появляется желание что-то делать и что-то менять. В душе наступает какой-то перелом или, точнее, переход в другое состояние. Которое, как в сказке, где-то там – в Зазеркалье. И там свои правила. А двери закрыты – и нельзя войти и выйти. Но все же, все же… Можно подобрать ключик, или пройти сквозь запертые двери … Главное – захотеть. И вот Вы уже там – в весенней сказке, несмотря на все запреты. Диалог разума и сердца. Или даже больше – разговор души с миром…
Вечером он приходит домой. Спускаясь с переходного мостика над железной дорогой, осторожно обходит расставленные загородки вокруг раскопанной траншеи, в которой поблескивают трубы, ожидающие прихода сотрудников ремонтной службы. Несколько метров, и поворот ко входу в дом. А уже перед входом, чуть-чуть правее от окна, на подоконнике которого перемигиваются посаженные женой анютины глазки, растет дерево. Оно все в розовых цветах, которые похожи на тюльпаны. Такое дерево еще называют тюльпановым. Но это – магнолия Суланжа. Эта особая магнолия была получена более двухсот лет назад в результате скрещивания двух дикорастущих видов. Цветущая магнолия – удивительное зрелище. Ее вид затрагивает что-то внутри Сергея…
Жена уже дома, и они вдвоем садятся ужинать. И они улыбаются друг другу — просто радуются, что они рядом и вместе. В их души врывается… весна. Они думают о детях, которые у них будут. Оба мальчика появятся весной. Старший – когда солнышко разогреет магнолию Суланжа, и лепестки цветов на ее ветках уже начнут осыпаться. А младший – немного позднее… Старший сможет привязывать к своему дошкольному велосипеду коляску младшего и тихонько катать ее вокруг дома…