М. Пришвин и Ляля.
Михаил Михайлович Пришвин всю жизнь писал евангелие от Природы. Кроме той самой любви, которая возгревала его дар, а это была любовь соощущений, у него была своя редкая история большого и одухотворённого чувства.
Любовью М. Пришвина была его жена Валерия Дмитриевна. А путь к ней вёл долгий. Встретились они, когда ему было уже 60 лет.
Тогда и случилось самое главное в его жизни. И это называется равновесие.
Равновесие коромысла, на котором крепятся два ведра, полные воды.
Природа уравновесилась искомой духовностью.
Валерия Дмитриевна, которую он называл Ляля или Денёк, в юности полюбила прекрасного человека. Его звали Олег. Любовь их была взаимной и сочеталась в христианских идеалах и богоискательстве.
Олег был одарённый, избранный человек, потому и чувства играли большую музыку. Но все они переплавились в поиск им Пути, в антроподицею.
Время было суровое, сразу после революции. Олег ушёл искать ответы на свои вопросы к редким тогда старцам – в горы Красной Поляны, что близ Сочи. О старцах, скрывавшихся в горах в советское время, есть книга о. В.Свенцицкого «Граждане Неба».
Старец, к которому пришёл Олег, принял его сразу. В ученики. Это исключительный случай. Через год он его рукоположил. А потом они оба были арестованы и убиты чекистами.
Олег писал Валерии Дмитриевне оттуда. И это не могло не влиять на её душевный строй. Это была как бы планка высочайшая. И потому она искала любовь, но такую, которая была бы не ниже, не хуже того, что у неё было в сердце.
М. Пришвин, переживший в молодости грустную историю безответной влюблённости, окончившуюся в Париже, вернулся в Россию, стал писать, зарабатывать на жизнь и уходить в лес… Женился на «Павловне», как говорят источники, безграмотной крестьянке, родилось два сына, купил ей дом, корову. А внутренне подспудно шёл поиск, такой зов, что в дневниках восклицал: неужели никогда не встречу ТУ единственную, которую?!…
И встретил. А она, не абы как пошла за известного писателя, лауреата Сталинской премии, квартира на Лаврушенском, а ещё и вглядываясь пристально: тот ли? Достоин ли он её?
Оба – абсолютно целомудренные люди. Это какой-то апофеоз непогрешимости.
Потому и дневники М.Пришвина с приходом в его жизнь Ляли становятся откровением, сочетающимся с драгоценной интимностью, именно – соощутительной интимностью и полны редких метафор. Например, «весна света», «весна воды», «весна неодетая» — всё разные грани природы.
Редкость тут ещё и то, что взаимное чувство строится, прямо созидается, как церковь, причём, оба не были церковными людьми, но в том, как жили, были … религиозными.
Любовь по М. Пришвину – родственное отношение к миру, «выход одинокому в люди». И ВНИМАНИЕ как «основной питательный орган души». И «всеобщее дарование».
«Начало любви – во внимании, потом в избрании, потом в достижении, потому что любовь без дела мертва».
Любая страница его дневниковой прозы (Дневник любви, 1940) – открыть наудачу – ЛЮБАЯ! – открытие и! услышать вместе с ним, как лопается почка, и узнать, как светятся глаза собаки, которая только что родила щенков и кормит их, что такое шишига (сухая чёрная веточка в виде чёртика), как сосуществует на одной травинке и спелая ягода земляники и белый цветочек её.
Это большая животворящая история чувства природных людей. История ЛАДА. Всё – жизненная сила.
А какая поэзия в описании собак пришвинских. Любимейших животных. Умных и талантливых. Охотничья собака по цене коровы. Богатство. Взаимоотношения с ними – такая многогранная игра, общение, обучение, в котором и человек учится кой-чему!
И что отрадно – никто никого не использует.
Можно думать, что то, о чём пишет Пришвин, было да прошло.
Но это не так.
Для кого-то это и не пришло ещё.
И любовь такая не случилась.
И собака не стала другом в пути.
И лес не раскрылся до душевного восторга, до молчаливой ответности.
И один человек не увидел душу другого человека В ОБРАЗАХ ПРИРОДЫ.
И, значит, не стал бессмертным.
Михаил Михайлович обогнал наше время.
Он ушёл в то, как должно быть, как … два ведра воды на коромысле, живой воды, из глаз земли – слёзки…
По сути, завет Пришвина – это найти своё счастье ВНУТРЕННЕГО ПОРЯДКА, от которого может произрасти и внешний порядок.
Но это тайна художника. И Судьбы.
«То место, где я стою, — единственное, тут я всё занимаю, и другому стать невозможно. Я последнюю рубашку, последний кусок хлеба готов отдать ближнему, но места своего уступить никому не могу, и если возьмут его силой, то на месте этом для себя ничего не найдут, и не поймут, из-за чего я на нём бился, за что стоял».
А вот такова тайна женской любви: «Женщина знает, что любить – это стоит всей жизни, и оттого боится и бежит. Не стоит догонять её – так не возьмёшь: новая женщина цену себе знает.
Если же нужно взять её, то докажи, что за тебя стоит отдать свою жизнь».
Тютчев: «Я встретил вас и всё…».
Тютчев Фёдор Иванович, великий русский поэт, таковым себя не считал. Писал от случая к случаю и без гонораров. Потому был свободен в выражении своего внутреннего мира.
Стихи были досугом, а поэзия была тайной его души, как тайной тела были его увлечения женщинами.
Не тайной было отсутствие денег, наличие детей от разных жён, острый ум, обаяние и репутация профессионального дипломата.
Все странности любви Тютчева – тайны. Вот в чём ответ.
И, если упоминать о череде женщин, то только в связи со стихами. И это русские стихи для женщины, которая по-русски не понимала. Это русские стихи для Родины, которая была такая, особая…
Но они были. И Родина, и женщины, и стихи.
Совершенно непонятно, что заставляло Тютчева, имея красавицу-жену Элеонору с тремя очаровательными дочками, вступать в «…но есть сильней очарованья: глаза, потупленные ниц в минуты страстного лобзанья, и сквозь опущенных ресниц угрюмый, тусклый огнь желанья». Стихотворение связано с Эрнестиной, второй женой.
Что его заставило привезти из Германии портниху Гортензию Лапп, через три года после этого влюбить в себя юную Денисьеву, родившую ему троих детей, родить с Гортензией ещё двух (и завещать ей пенсию, о чём узнала законная жена, горюя о любимом муже – и у неё с ним тоже было трое детей).
Это личный мир человека, в котором и Амалия Крюденер увековечена, и Бекетова, и Клотильда, сестра Эрнестины. И присутствует сочное и влажное сладострастие.
Ибо так был устроен поэт. И таковы его стихи.
Из всего ясно только одно: он был любим и, слава Богу.
Поэт был любим женщинами, своими детьми.
И стихами.
Они были его творениями.
Вот эта сложная и тонкая чувственность и запечатлелась и отчасти запечаталась в его стихах, которые, несмотря на обширное тютчевоведение, не «прозрены» до конца, а, значит, и насладиться ими в полной мере, не получится.
Тютчев не любил женщин так, как они любили его. Они любили его до смерти, до позора, до проклятия отца, до рождения детей, до понимания его натуры и принятия ВСЕГО его со ВСЕМИ тяжкими, без денег, без славы, до самозабвения и потери родины, что – почти морок.
Но вот то, что делал с женщинами Тютчев…, кроме любви, конечно, с ним как раз и сотворяли его собственные стихи.
Уж они им вертели, как только можно было. Они меняли его размер, прерывали его дыхание, пробовали его «на зуб», пили-ели его нутро. Они подкидывали ему словечки «тощий», «торчать», «тихоструйно», «животрЕпетно», «первоначально», они испытывали его … сладострастие, терпение, мучали его разум… И вся его живительная сила и кровь уходила в стихи, ибо это и дало им бессмертие.
Изначально, м.б. до рождения, он получил дар непреткновенной строки, который выражается в особом движении звука, лёгкой выразительности, первичной, но запоминающейся сразу:
«Я встретил вас, и всё былое в отжившем сердце ожило».
«Смотри, как запад разгорелся вечерним заревом лучей…»
«Не то, что мните вы, природа: не слепок, не бездушный лик…»
«Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…»
Это очень большое пространство – поэзия Тютчева. И ум там не главное.
И образ там не первое.
И даже чувство там не подъёмная сила.
А главное — там всегдашняя устремлённость «за».
Не в этом ли разгадка его натуры, которая при «житейском море, плотскими воздвизаемом похотьми…» была всё же гармонична, отчего и звучит в его поэзии «кимвал доброгласный»?
Тютчев всегда был устремлён «за» горизонт влюблённой в него женщины. А это необыкновенно привлекает. Там могла быть и другая женщина, а могли быть государственные дела, или хлопоты о детях, или болезни, или его Силентиум, или «эта скудная природа», или «О, этот юг, о, эта Ницца!»…
Редкое свойство. И это свойство гения.
Самые главные стихи пишутся тогда, когда поэт отсутствует в них, даже «вненаходим», т.е. везде отсутствует.
И устремление его распростирается «за» стих. И там строит новое пространство. Своего рода дальний свет. Свет «с большой буквы».
И это «где-то там» — и есть тайна, энергетика которой образует, по выражению Мандельштама, «незримый позвоночник волны».
Мандельштам здесь появился неслучайно, потому что он-то ловил тютчевские метафизические искры, которые пробивали божественный сумрак, как никто.
Лирика Тютчева не о Природе, а о Лике природы, не о любви, а «О, Господи! И это пережить. И сердце на куски не разорвалось!», не о Родине, а о её Судьбе.
Она центростремительна. Тяготеет к центру, магнитится им.
Тот центр – душа.
Великая чувственница – душа: Душа моя, Элизиум теней, теней безмолвных, светлых и прекрасных…».
И как квинтэссенция:
«О, вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты — жилица двух миров,
Твой день — болезненный и страстный,
Твой сон — пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть».
И здесь в совершенном образе – абсолютно точное выражение визионёрства бессмертия, ибо бытие «как бы двойное». И здесь – бытие, и там – куда мы уйдём, присоединившись к большинству.
Так и для женщин, любивших Тютчева, завет – не завет, а по-своему, по-простому и гениальному:
«Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей ВСЁ пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чём тужить?
День пережит – и, слава Богу!»
А как тут не вспомнить Мандельштама:
«О небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,
И день сгорел, как белая страница:
Немного дыма и немного пепла!»
А Фёдор-то Иванович с небес, потому что ныне Родина его – Небо.
«Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Ч ТО сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя».