Треснуло стекло, расплылось мелкими круговыми трещинками, исходящими от центра мироздания.
В этот раз основой лопающегося яйца на перекрёстке оказался локоть мужичка, пригнувшегося, словно бегун на короткие расстояния, и рванувшего внезапно на чёрную «cherry».
Ну что тебе тихо не стоялось, мужик? Пиво взбродило? Или его отсутствие заставило, бросив друга, рвануть именно в тот момент, когда водила спокойно повернул голову направо, проверяя, нет ли пешеходов, и нажал на газ.
Тебя слева не … Ты мирно шёл на рынок с утра. Что ты там забыл?
И локоть впечатался небесами. Манна ты нежданная.
Виноват водитель…
Виноват водитель. Виноват водитель, так как обязан предусмотреть. Особенно на переходе.
Сканировать мозг и душу пешеходов. Предугадать когда у кого-то из них включится внезапный завод. Сработает пружинка. И понесёт их нелёгкая под колёса.
По лесам, по горам. Нынче здесь, завтра там.
Мужик! Это не я тебя сбил. Это ты сбил меня — профи с тридцатилетним стажем.
— Я тебе прохала.
Та я ж тебе журила.
Та крила мого птаха
В річенці омила.
Стежкой хрестик шився.
Біла вишиванка.
Нехай біда сгине
Поза той хатинкой.
Мати моя добра.
Мати моя рідна.
Де ж твоя молитва…
Де ж та берегіня…
Ты только не волнуйся. Я человека сбил. Ничего страшного. Живой и не покалеченный.
Ааааааааа… ты, ты… Я же просила. Просила тебя не ехать…
В день постный, в день субботний, когда голова Иоанна возлегла на блюдо золотое. И губы шевельнулись. И сказано мёртвым для живых. Устрашитесь жизни своей.
Пришли луна и сатурн – светцы и месцы, боками покачали, толканулись. Торгище. Толкище. Разбиралище.
Пока они ссорились и выясняли отношения, взвизгнул, мигнул судорожно компьютер и погас до вызова мастера. Кликнутого. Но что вернее всего – до успешного заклания на Караваевых дачах за копейки. Практически даром.
Туда же отправлю и DVDишновидеозное, венозное подкрепление чужих дивидентов. Поломанное и не поддающееся.
Кассеты — их древние всплески информационные; DVD с новыми проталкиваниями вечных идей, как же они выпивают из вен капельки-капельки и морем вливаются в карманы продавцов.
Книги жмутся на полках и редеют. Седеют, наверное. Медленно и неумолимо. Непомерная ценность ценного ужесточается. Задумываюсь тысячно – надо ли это покупать? Стоит ли оно вырубленных лесов, отсеченных голов, исчезающего времени. Великий оценщик просыпается во мне, порождённый видением и безденежьем. Ценитель светлости и чистоты, гармонии, наяривающей на гармошке.
А может, скряга? МакДакное исполнение увертюры испаряющихся монет.
Господи! Ну почему? Почему? Я слышу ответ в себе. Но не могу осознать. И все грехи, накопленные в Книге… Они же тобою видимы? За что задача моей жизни, необналиченная личина спокойствия и уравновешенности сытой, не решается никакой наукой! Никакой тригонометрией… И метры моего непонимания растут и растут.
Говорила тебе, милый мой, не ехать. Говорила, что в День этот надо с ребёнком отдохнуть. Сын не видит тебя. Мотивировка зарабатывания денег для семьи не заменяет уставшему от ожидания сердечку, твоей любви видимой. Монтировкой пророчит исчезновение любви.
Папа должен осязаться, прощупываться, подкидывать сильными руками к небу. Только папа так нужен… мама-то рядом, всегда в зоне видимости. В зоне геймерства жизненного, сногсшибающего. Но вот папа… Как он нужен.
А ты сказал – заработаю денег.
Заработал?
Добавил в копилку бахнутого мужика, долгов немереных, слёз и очередной всаженной по-вудовски иголки в сердце. Господи! Так потерялись. Так слепо идём. Так заметает снег нас в сорокоградусную жару.
Прости меня, Господи!
Помолчим.
Где мой коньяк? Где мой «Арарат» десятилетней выдержки. Мой «Akhtamar». Имя которому от 1887 года.
Люди, опомнитесь! У вас вино – уксусом. Коньяк утерян. Иисус освятил воду и на свадьбу, рождение семьи – дал вкусить вина. А вы? Вы убиваете. Смерть прорезалась в зёрнах и не слышен шёпот горы Арарат. Божий шёпот.
Смерть. Нищета. Разруха. Иверия смотрит на детей своих. Делится мир на мелкие княжества. Дудук дудочкой армянского мастера звучит в руках парня из города на Днепре. Нино Катамадзе собирает мир в Киеве. Звучит песня гор…
Вы пошли в церковь, иверцы. Божья матерь истосковалась по голосам и молитвам. Она устала говорить, что заложники – не делают чести нации. Национализм не свято. Не от Бога. Не от Аллаха. Не от небес. Аминь.
Мы все соединены незримыми нитями. Переплелись корнями. Наши мысли не будут взяты в Ноев Ковчег. Когда он сойдёт лавинно с горы.
Невозможно промолчать, когда мобильный звонок тревожит балконное пространство дома. А звонящий, этот абонент, тот, кому нужна – успевает сказать слова любви и благодарности. Но не успевает спрятаться от автоматных очередей, от палок, начиненных гвоздями…
И что? Изменит ли это ощущение потери, если будет звучать другая страна и вероисповедание. Что от того, откуда звонок? Из Узбекистана, Грузии, Дагестана, Таджикистана, Чечни, России, Киргизии… Что от того? Если гудки рингтонят боль и страх. А я вне зоны досягаемости.
Я обнимаю вас всех. Прошу. И прощаю…
И вы, включая моих близких, моих мелких и сильнейших врагов, моих чужих и тебя, мужик, кинувшегося под колёса автомобиля кормильца, — простите меня.
Наберу колокольцев и писанок. Звонить звоном пойду, писанки разноцветом по лугам растить. Искать благодатного.
Так сидела на кухне. Металась по комнате. Искала первопричину.
Люди же выставляли счета. За кредит квартиры. За кредит машины. За тренировки сына. За обучение. Счёт за коммунальное. За одежду. За еду. За обувь. За проезд. За бензин. Отдать хозяину таксопарка. Отдать долги.
Отдать жизнь. Отдаться.
Хочется спать.
Да ну… её. Мечется. Какого, спрашивается.
Я позвонил сразу Лёхе. И хорошо, что у него эта сумма нашлась, которую отдал в ГАИ. Сразу, в первый день. Здесь, жёнушка права. Прямо, долговая яма.
До сих пор не сказал, сколько надо добавить в крестиках-ноликах белолистовых к долгам. А она и не спросила. На холодильнике висит, прибитая магнитиками бумажка – Лёха там, кажется, девятый. Так как свой. Чужаки – в первых рядах. Алексей — крестник и крёстный. Под его именем дописала просто – за аварию. И вопрос втемяшила жирный…
Стол обеденный смотрит в рыло долгов, на сегодняшний день – неподъёмных для нашего двужильного семейства. Но это всё, ерунда. Отдадим. Вот только кредит за машину погашу и полегчает. Зато не буду горбатиться ещё на одного владельца — машины. Эта — моя уже. Хоть и кредитная.
Сижу, ем и не смотрю на холодильник. Он весь в магнитиках, рисунках сынули и этой долговой записи.
Сначала чёркала в блокноте. Потом решила (это когда я застрял без работы на полгода и сторожил посуточно на стоянке), повесить на стене прейскурант меню – кому мы должны. И прибила бумаженцию-прокламацию дротиком. Вместо дартса стрельнула по задолженностям. Вот такая жена. Как что не так – пуляет по мишени.
Теперь – аккуратно переписала на лист из блокнота и прицепила на холодильный агрегат современной конструкции. Она заморозить меня хочет. Своим поведением и чокнутостью. Лучше бы работать пошла. Но и тут она права, нет денег на нянь, а бабушек-дедушек тоже нет – вот и крутись… Ребёнка в школу, из школы, тренировки-кружки и всяко-разно. Пусть уж бегают, пока вытягиваю. Ну а там, как Бог даст.
Суд третий раз ощерил пасть деревянную.
Выручку привёз к начальству с утра. А начальство вошло в положение. Руку, скрученную венами водительскими, протянув к мобилке, говорило и слушало, и записывало куда явиться.
Говорят, дешевле с судом договориться, чем с адвокатом. Пошёл на встречу. Парнишка внимательно выслушал, чуть позже созвонились, но суммы у меня такой и не намечалось. А запасов никогда и не бывало. Как быть-то, теперь они мне вспомнят и накрутят – за всё. И за то, что на поклон двинул, и за то, что помощь отклонил. Ну, нет у меня денег! Да такую сумму просить можно, если насмерть кого сбил.
А мужик пока всё переигрывает меня шахматно. Мат сплошной высвечивается. Мат. Мат и мат.
Я ему сразу помощь предлагал, и оплатить, и в больницу повезти. Нет, и всё тут. Ещё дружок его, шестерил, на грудь бросался, по машине ногами вбахивал.
Как можно было идти вместе метры эти левые, а потом одному из пешеходов внезапно кинуться на автомобиль, который трогался и набирал скорость? Как за один поворот головы можно оторваться от друга на беговой дорожке тротуара так, что тому добежать удалось лишь, когда водитель сбил, остановился, вышел и отряхивал сбитого…
Но водитель виноват и обязан. И я признаю свою вину. Только платить нечем, кормилец в семье один. И права не забирайте, господин судья – с голоду помрём. И пацан у меня – умница. Лучший в школе, олимпийский резерв тянет и вообще… А условно два года как-то переживу. Лишь бы вновь никаких спринтеров не встретить.
И машину посвятить надо подъехать. Лёха крест водительский с Афона привёз, висит в машине, покачивается. Видно, всё же нечто более страшное мне светило. Обошло.
Следователь, ещё в ГАИ, советовал — договорись полюбовно. Вот и в суде, в один голос – договоритесь. Звонил я мужику-то. Какую сумму принести? Молчит. Не знает. Две тысячи гривен, наверное.
Звоню опять – какую сумму и когда?
Тут он мне песню и завёл. Перелом руки и ноги, ушибы, собирался по путёвке ехать, из-за аварии путёвку потерял. Это тысяч пять. Друзья мне говорят, что я дурак – у таксистов денег куры не клюют. Доить вас надо. Так что, ещё моральный ущерб.
Сколько? Сколько!
Не знаю. Вот и разговор. Называется – догадайся, мол, сама. Во как, оказывается. Мужик, я сейчас не работаю. Не имею права, пока всё не решится. И денег нет. Хочешь, тысячи две наберу, одолжу. Но нет больше.
В суд он не приходит, а живём-то рядом. Встретил в магазине. Две бутылки пива, сбитый мой, взял и пошёл.
После второго его неприхода в суд, постановили в обязательном порядке потерпевшему явиться. На третий раз пришёл. Требования принёс – две тысячи гривен за лечение в больнице и двадцать тысяч – моральный ущерб. Судья спрашивает – документы, справки, чеки, подтверждающие ваши требования, есть? Говорит – нет, вот джинсы грязные – новые купить бы. Нда.
Присудили два условно. Права оставили. Две тысячи — заплатить мужику через два месяца. Это, если без обжалования. Вот, теперь ждём. Четыре месяца этих разборок, выяснений, общений, ожиданий. С нами молятся близкие.
Изображение иконы «Три радости» из Италии по скайпу скинули. Жена выставила на компе, нашла молитву и сидит – шепчет. Бросит клавиатуру прошлёпывать, откроет окошко с иконой — смоооотрит.
Священник посвятил машину, и наше семейство окропил святой водой. После молитвы остановился, посмотрел в глаза и тихо так — перед любой поездкой – молитесь, чтобы Бог помог в дороге. Не знаю, что произошло. Но теперь, выходя из дома, молюсь и прошу. Дома… Дома-то непонятно что творится. Жена объявила бойкот. По всем параметрам. Видите ли, мы невенчанные. То есть, столько лет живём — и ничего. А теперь, сплошные скандалы. Это при моём раскладе трудовом, без жратвы практически и сутками на работе. Долги отдавать надо и жить тоже. Нервы стали ни к чёрту.
Да пойду в церковь, пойду. Ты что не понимаешь, что не просто мне.
Вчера гроза ломала деревья. Когда забежали с сыном из воскресной школы в церковь и подошли к иконе, возле которой больше всего молимся, ударила молния. Одиннадцать монеток оплавились, прилепились к иконе Божьей Матери «Всех скорбящих радость», огонь исчез, не причинив вреда никому.
Да нет. Это случилось не в 1888 году, под Питером.
Вчера. В Киеве.
После нашего венчания.