Некруглая дата: 91 год со дня рождения Бориса Чичибабина

В тесном помещении районной библиотеки, при большом скоплении народа, в духоте, высокий, худой бородатый мужчина читал свои стихи. И мне вдруг почудилось, что я на церковной службе и это читает священник… Но в ту же секунду, очнувшись, я оказалась здесь.
Происходило это в Харькове, на излёте хрущёвской «оттепели», собственно за несколько месяцев до Кремлёвского переворота и отстранения Н.С.Хрущёва от власти, весной 1964 года.
Этот поэт, так похожий то ли на дьячка, то ли на священника, читал завораживающе, так что стихи задевали, и ещё сильнее заставляли трепетать сердце, отзывавшееся биеньем почти на каждое слово. Да и фамилия неизвестного мне дотоле поэта была удивительной — Чичибабин?!
Только через, без малого, пять десятков лет, я узнала, что носители фамилии Чичибабин принадлежали к духовному сословию, среди них были священники, дьячки, диаконы, пономари, а позже, конечно, и государственные служащие…

Второй раз я не только увидала, но и познакомилась с ним в середине семидесятых…
-Вот я вижу, вы человек хороший! Почему ж о ничтожных людях пишете? Всё они сплошь у вас онанисты, эротоманы, грязные людишки! Ваши герои, — продолжал разъярённо высокий худощавый человек, вставший из-за красиво сервированного стола, словно бы тот мешал его гневной филиппике.
Это был поэт Борис Алексеевич Чичибабин, прочитавший накануне, или даже час назад несколько моих рассказов. Я была ошеломлена и потому что-то стала лепетать в своё оправдание, типа, что это же люди со всеми своими достоинствами и недостатками, и что они не «герои» (вспомнила книгу Майи .Туровской «Герои «безгеройного» времени») , а просто персонажи, и где же он видел г е р о е в?!
Есть герои! — вспылил Чичибабин, — диссиденты! Ныне сидящие в лагерях!
Он продолжал что-то кричать, но я не слышала, потому что вспомнила его стихотворение, посвящённое украинскому поэту-диссиденту Мыколе Руденко:

«Я плачу о душе, и стыдно мне, и голо
и свет во мне скорбит о поздней той поре,
как за моим столом сидел смеясь, Мыкола
и тихо говорил о попранном добре.

Он — чистое дитя, и вы его не троньте,
перед его костром мы все дерьмо и прах.
Он жизни наши спас и кровь пролил на фронте,
Он нашу честь спасёт в собачьих лагерях.

……………………………………………………………..
О, кто там у руля, остановите время,
остановите мир и дайте мне сойти»

Мне ответить было нечего, я ведь тоже считала диссидентов героями. Это происходило в 1978 году дома у моей подруги Инны Сухоруковой, вышедшей замуж за Женю Захарова, сына поэтессы Марлены Рахлиной, что дружила с Борисом Алексеевичем со студенческих лет.
Мне по душе были не только его стихи, но и он сам, манерой говорить, слушать, даже перебивать… И нравилась его харьковская привычка называть людей не ласково, но и не грубо, а с уменьшительно-пренебрежительными суффиксами, и в жизни, и в стихах: Борька, Лилька, Лёшка, Юрка… Вся «Харьковская культура» — антипафосна!

Об этом разговоре ,о героях-диссидентах, я вспомнила в последние дни марта 81 года столкнувшись с поэтом возле здания областного суда на улице Богдана Хмельницкого. Это был последний день суда над Генрихом Алтуняном  (Генчиком, как называли его друзья и знакомые), другом Бориса Алексеевича. Судили Алтуняна по статье «за антисоветчину». И я спешила в суд на приговор, на «последнее слово», к тому ж было договорено, что все присутствующие женщины спрячут в лифчиках головки гвоздик, и когда Алтунян закончит говорить, то бросать эти гвоздики на него в знак солидарности. Чичибабин огорчённо повторял, что предвидел, чем всё это закончится. Под «всё» я понимала не столько какую-то антигосударственную деятельность подсудимого, сколько его позицию. Тут поэт, взглянув на часы, прервал свой монолог:
— Знаете, у меня скоро перерыв закончится. К сожалению, мне пора уходить, эх! — взмахнул он рукой. Я только посмотрела вслед его долговязой, удалявшейся фигуре. В те годы, кажется, и до пенсии, он работал бухгалтером в Харьковском трамвайно-троллейбусном управлении.

Давно уж я не считаю никого героями, да и как можно о ком-то, чья судьба превратиться в прах земной, сказать, что герой… Да всего лишь об Одном и было сказано: «Се Человек!»
С присущим ему драматизмом поэт воспринял развал Советского Союза, и то, какой второстепенной стала роль русского языка в родном Харькове…

Но жизнь, обыкновенное человеческое существование продолжалось, несмотря на все расклады, вызванные поначалу Перестройкой, а позже и исчезновением СССР.

У Бориса Алексеевича, страдавшего от трофических язв, случилась аллергия на препарат троксевазин. Я не знала того, что ещё из армии он был демобилизован из-за варикозного расширения вен с трофическими язвами. Болезнь эта так во всю его жизнь и не оставляла его. Я договорилась, чтобы его посмотрела знакомая дерматолог-аллерголог. Продиктовала ей по телефону его фамилию. Каково же было моё удивление, когда через день позвонила мне эта врач и сказала: «Вы ко мне направляли Б.А.Чичибабина, а этот человек назвал себя Б.А.Полушиным?! Он показал мне паспорт, и рецепт я выписала на эту фамилию. Так я, совершенно случайно, узнала, что Чичибабин его литературный псевдоним, взятая им девичья фамилия матери. Не так давно из работы Б.Егорова «О фамилии Чичибабин» я узнала, что отцом Бориса Алексеевича был некто Иван Павлович Авдеев, о котором поэт никогда не говорил публично, значит, не хотел, говорить, только с теплом всегда отзывался об отчиме Алексее Полушине.

Как-то довелось мне присутствовать при странной сцене. Неожиданно, во время застолья, после того, как закусывали салатом «оливье» первую рюмку, Марлена Рахлина стала рассказывать о смерти Алика Басюка.
Басюк, также как и Чичибабин, отсидел. Если Борис Алексеевич сидел пять лет, и благодаря красивому почерку был ценим лагерным начальством, то Басюк сидел восемь, и в тяжелейших условиях. Лагерь сломал его. В Харьковском кукольном театре шла его инсценизация «Четвёртого позвонка» Мартти Ларни. Но был он мрачно-пьющим, как считалось, «непросыхающим», практически, как тогда говорили, «бичом». Ни с кем из прежних друзей и знакомых не водился, многим харьковцам представлялся вроде городского сумашедшего, а в городе таких было немало…
Марлене рассказали, что Алик, каким-то образом прибившийся к Зоопарку, то ли служителем, то ли ещё кем-то, по слухам там и скончался. Тело забрали в морг. А женщина, что была с Басюком в конце его жизни, отказалась его труп забрать для захоронения, видно не на что ей было его земле предать, а может, не захотела ещё почему, про то никто не знал. Тело Басюка передали студентам-медикам, так оно стало учебным пособием по анатомии человека.
Над столом зависла тишина. История, поведанная Марленой совсем не вязалась с этим празднично накрытым столом под ярким светом люстры. Все, словно бы ощутили свою собственную защищённость пополам с комплексом вины, как это обычно возникает, при встрече со слепым или увечным. И это виноватое молчание вдруг прервалось громким, мне показалось, что это крик, голосом Бориса Алексеевича: «Почему мне не сказали?!» А мне послышалось другое: «Отчего не доложили?!» Только жизненная привычка контролировать себя во всём: в словах, в движении, в проявлении эмоций, помогла мне усидеть на стуле тут, где чисто и светло…

Через Харьков на Москву, из Крыма, раз в год проезжали добрые знакомые Бориса Алексеевича — философ и культуролог Григорий Померанц со своей женой поэтессой Зинаидой Миркиной. Как, правило, на день-два они задерживались в Харькове, у хлебосольных Чичибабиных, Бориса и Лили. Мне как-то посчастливилось присутствовать на одном из таких кратковременных визитов московских гостей. Разговор, как обычно, был не просто интеллектуальным, а прямо-таки философским! При этом, как всегда, Борис Алексеевич не забывал подливать гостям водки. А я, как на грех, сидела между ним и Ефимом Захаровым, мужем Марлены Рахлиной.  Пить же не могла, потому что была на сносях, рожать нужно было то ли через неделю, то ли через две.  Когда я во второй раз отказалась от водки, Чичибабин недоумённо-обидчиво посмотрел на меня, а сказать прямо я не могла, да думала, что мой разбухший живот сам за себя говорит. Но тут, подоспел мне на помощь Фима Захаров, сказавший: «Борис, чего пристаёшь, налить, налить, что разве не видишь, Инна беременна!» Лицо Чичибабина выражало крайнюю степень удивления…

С тех пор встречала я Бориса Алексеевича эпизодически, между встречами проходили годы. Но любила его стихи, и часто читала их вслух, то самой себе, а то и плачущей дочке в коляске… И, что удивительно, ребёнок затихал, энергетика стихов действовала…

Как-то встретила его в одной из кофеен (народное название «Конюшня») в центре, возле площади Тевелева, со стороны Пушкинской улицы. Я сидела за столиком с двумя чашками уже остывавшего кофе, ожидая Олю Ефремову, жену другого неофициального харьковского поэта Владимира Мотрича, а та всё не шла, я решила, что она не придёт вовсе. И тут в хвосте немаленькой очереди углядела я Бориса Алексеевича.
Я смотрела на этого немолодого уже человека, мне хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, о стихах, что были мне по душе, и не могла. Мешала вдруг возникшая жалость к нему, в руках его дрожала казённая кофейная чашка. И я была счастлива уже тем, что кофе, заказанный для Оли, успел остыть.

Много слышала о его успехах в Москве. Его стали приглашать, он начинал входить в «обойму», в «моду». Поэт Владимир Леонович, (сыгравший в признании поэта огромную роль, устраивал ему вечера на самых престижных площадках, и в ЦДЛ, и на гуманитарных факультетах МГУ на Моховой), первый вечер поэзии Б.Чичибабина состоялся в городской библиотеке им. Н. А. Некрасова.
Чичибабин читал, по обыкновению, завораживающе. Но авторитарная, ещё советская, публика, не знала, как же ей реагировать на неизвестного на Москве поэта?! Тогда Лидия Корнеевна Чуковская поднялась и начала аплодировать поэту стоя. Вслед за ней, как по сигналу, поднялись со своих мест и остальные. Овация, признание…

В последний раз довелось мне увидеть Чичибабина на площади Поэзии, возле бюста Пушкину. И я вспомнила, как мне рассказывали о том, что он заявил: «России достаточно Пушкина и двух Баратынских», может он того и не говорил, а ему приписывали, кто знает…
Он по-хозяйски обходил вокруг клумбы, на которой стоял бюст, поставленный благодарными харьковцами в 1911 году. Я сидела на скамейке и курила, он меня не замечал, впрочем, как и никого, он был рядом с Пушкиным, пусть и в металле отлитом. Обойдя, он остался, кажется доволен. И даже позвякивавшая в хозяйственной сумке стеклотара, в руках Бориса Алексеевича, как бы подтверждала своим звяканьем, его удовлетворение…
Он направился в подвальчик, где принимали стеклянную посуду, не только бутылки, но и всевозможные банки. И только тогда до меня дошло, что он ведь приехал сдавать посуду сюда, издалёка, из района «Новых Домов», где проживал, проехав сюда на метро, лишь бы увидеть любимый профиль, глянуть в анфас и полуфас, того, кто «жил» в его сердце…

Декабрь месяц страшный, дни короткие, ночи длинные, мрак будто завладевает миром…  Как когда-то говорил поэт Ф. Сологуб, что он умрёт от «декабрита», и оказался провидцем! Борис Алексеевич Чичибабин покинул этот мир пятнадцатого декабря…

Ещё в 1966 (некоторые теперь датируют 1967 годом) он написал своё знаменитое стихотворение «Сними с меня усталость матерь Смерть, в котором, заклинал:

«Мне книгу зла читать невмоготу,
а книга блага вся перелисталась.
О матерь Смерть, сними с меня усталость,
покрой рядном худую наготу.

…………………………………………………
Одним словам вовек не потускнеть,
да сколько их останется, однако.
Я так устал! Как раб или собака,
Сними с меня усталость, матерь Смерть!»

Не знаю подробности умирания Бориса Алексеевича, признанного поэта, последнего лауреата Государственной премии СССР и прочая, и прочая, и прочая… Но помню, как Лиля рассказывала, что своей матери перед её кончиной он читал Евангелие.

В нынешнем Харькове есть и улица Чичибабина (бывшая Восьмого съезда Советов) и Чичибабинский центр, и фестивали его имени проводятся… А мне кажется, что лучше бы установили ему бюст, такой же как Пушину и Гоголю, на площадях Театральной/Поэзии. Чтоб замерли в металле всегда разлетающиеся волосы, над худым, почти измождённым лицом. Может кто-то иной, нам ещё неведомый, будет зорко всматриваться в бронзовый лик Поэта.

P.S. К вопросу о Памятниках.
Во время торжеств, устроенных по случаю 90-летия со дня рождения Бориса Алексеевича Чичибабина, стало известно о том, что в серии «Литературные памятники» предполагается выпуск книги стихотворений Бориса Алексеевича Чичибабина. Как известно, книги в этой серии имеют уникальный справочный аппарат. В него входят и фундаментальные сопроводительные статьи, комплекс статей, текстологические и историко-литературные комментарии, указатели и разного рода приложения. И, конечно же, корпус стихотворений!
Вот эта книга в Литпамятниках (по-народному) может стать настоящим памятником Поэту…