***
Я весь — напряжение.
Я слушаю сумерки.
Недвижим мой хор. Спит мой пёс. Пуст мой ларь.
Бесята бессонниц ушли или умерли,
В руслах руин раздразнив киноварь.
Утихли в каморках хмельные отшельники,
Я слышу сквозь стены их пышный кошмар
С раем ржаным и траурным шествием
Туда, где у оспы на выучке пар.
Мне слышно, как вызубренное столетие
Стучит молоточками по головам,
Как чья-то свеча продрогшим студентиком
Рюмочки просит у царственных дам.
Я помню, как плачут по рыбам дороги.
Я вижу языческий танец простуд.
Я слышу косноязычье пророка.
Я слышу, как ангелы не поют.
ПОЭТ
С его легкой руки привычные вещи
Теряли свой цвет и очертания.
Садился за стол, и строки, как трещины,
Одна за другой убивали молчание.
Чьи-то грехи фантастическим грузом
В печаль обращали лица знакомых.
Имел ли он право на запах арбуза,
Что в декабре метался по комнатам?
Он любопытством к пространству как к женщине
Лишил себя сна и, пожалуй, рассудка —
В окно наугад, не имея надежды,
Пальцем указывал линии судеб.
Но где-то влюблялись и убивали,
И лихорадку тушили губами…
***
У треска ночного нет кровоточащих истин,
Нет суетных ноток, бесстыдных прикрас,
Нет строгости сажи, возраста листьев,
Дрожи вина, методичности ласк.
У ласк не сыскать беспричинности света,
И сухости губ, и схожести зла,
Они лишены благодушия тщеты,
Каверзы звезд, близорукости сна.
У сна не бывает величья урока,
Мужества судорог, нудности клятв,
Красных отметок на снимках и сроках,
Вольности жизни, любви декабря.
По декабрю и свеча бесконечна,
И спаленка знает, о чем здесь молчат,
И что за фрегат, и что не обещано,
И как не тревожить, и что есмь мечта…
***
Кто чуть слышно в светелке у нищего
Серебряной ложечкой тычется, ищет,
Где сокрыта живая вода
Под неласковой плёночкой льда?
Это — сада январского неслуши жалят,
Целуясь под окнами, ушку мешая
Алмазному вспыхнуть дотла.
О, как близко на сердце игла.
***
Ревнивец февраль
С ухмылкою старого-старого льва
Завьюжит, завьюжит,
Ножом полоснет,
На миг ослепит раструбы двора
И снега гирлянды жемчужные,
Дрожащий
Сорвет острия огонек
И спрячет в подъезде
Один да другой,
И потянутся на восток
Следом кровавым созвездия.
***
М.И. Цветаевой
Снег. Сон светил. Собор слепых.
Сокрыты небеса, следы и тени.
Зрачки слагают акростих
Создателю за час до единения
Начал в холодный белый звон
По сумеркам, студентам и Марине,
По бражникам, ушедшим на поклон
Туда, к воде, где нет воды в помине.
Исчезли звенья, своды, письмена
На дне всепоглощающего света.
Лишенные согласных имена
Грустны, как птицы Ветхого Завета.
Не слышен стон последних каравелл,
Размытых насмерть порошком стеклянным,
И лишь видения касаются несмело
Дрожащих век хозяев покаянных.
Все — снег. Зима остановила ось
Осмеянного светопреставления,
Как няня, вытирающая слезы
Наказанному на колени.
Все — кольца, кружева, все — хрупкий сад,
Все в голубом пушистом дыме.
И белый звон, и снегопад
Над бедной головой Марины.
***
Я — бессонница. Бессонница моя —
Домовые мои да я.
Медленно пьем горячий чай.
Ложки постукивают — динь дай, динь дай…
Со двора мороз в окошко шепчет.
Не понять. Лишь пар. Его речи
Узорные и важные — львы да лапы.
На кухне — хлебная баба
В кастрюлях гремит, поет.
Скоро ли блинов черед?
И я запою. Ох-хой!
Подпевай, домовой мой!
Я — бессонница. Бессонница моя —
Когда хлопотно под лампами хлопьям,
Когда молчат мои простуженные двери,
Когда вьюга плачет, бедный зверь.
В белом дворники, и сад, и карусели.
И не надоели им метели?
Проиграю свою боль
Догола, да в снег-соль
Танцевать с домовыми в дым
По площадкам полуживым,
Да в глазастые двери стучать –
Двенадцать, двенадцать…
ДЕРЕВЬЯ ЗИМОЙ
1. Есть деревья, что зимой не спят.
Это — городские деревья.
Вздрагивая от криков детей
И сигналов неотложки,
Они до боли сжимают друг другу корни,
И красная кора их
Покрывается пупырышками
Наподобие гусиной кожи.
Им кажется,
Что у них есть Бог,
Свой древний Бог,
Бог Древ.
О, мученики зимы,
Городские деревья,
Как бы им хотелось забыться.
Пусть ненадолго.
Не умея молиться,
Как это делали их родители
И прародители,
Они придумали свою молитву —
Бог Древ, дай сон
Пусть хоть на миг…
Как будто шоферы в таксопарке
Играют гудками –
Бог Древ, дай сон
Пусть хоть на миг…
О, мученики зимы.
Городские деревья…
Как им хотелось увидеть своего избавителя
В толпах прохожих!
Их ветви потрошили облака.
Как подушки,
Но Бога не оказалось и там.
Только снег
Перьями падал на землю.
Бог Древ, дай сон
Пусть хоть на миг…
2. Вечереет.
Зажигается одно окно.
Только одно окно.
Нависший над ним тополь видит,
Как старик вышел на кухню,
С тем чтобы приготовить
Себе чай.
Вот Бог, Бог Древ,
Бог Древ, дай сон,
Дай сон…
Старик вспомнил что-то,
Смеется,
Смеется и готовит
Себе чай.
О, Бог,
Ты жесток,
Ты не хочешь слышать
Мольбы деревьев!
Отчего же,
Бог?
Старик все еще посмеивается,
Наливая себе чай.
Двадцать пять лет назад
Старик посадил тополь.
***
Часы.
Чары.
Череда чисел.
Плечи креста,
Распоровшие дату.
Часослов ожидания
Крапленого чуда.
Шаг черепаший
Заласканных четок.
Золотой порошок
Ускользающих лун.
Кладбище пчел.
Колчан паука.
Беседа глухонемых
За стеклянною дверью
Холодных палат,
Я помню их пальцы.
Локти точильщика.
Конница искр,
Легкая конница
Господа Бога.
Ходатай сухонький
Грехопадения.
Ходики.
Ходики.
Череда чисел.
Чары.
Часы.
***
Казались кровью Каину волосы Авеля,
И руки горели от нетерпения вычерпать тело.
Нет, не в поле, в пыли, кареглазые эти проделки,
Много выше на жирной тарелке пальцы оставлены.
На кухни сырые вносили птиц обезглавленных.
Так начиналось, и было уже ничего не поделать.
Руки горели от нетерпенья вычерпывать тело.
Было пасмурно, и на улицах стружка оставлена.
Уже пили вино, уже пили впотьмах, уже сыпали яблоки.
Той порой привидением, как оспою, каста болела.
Так начиналось, и было уже ничего не поделать.
В жмурки играли, и самых сноровистых кутали в наволочку.
Крали веревки, с женщин в чуланах срывали исподнее.
На свадьбах борцы перед дракою делались белыми.
Той порой привидением, как оспою, каста болела.
Крыть ворон да собаками глупых травить было модно.
Чудно хоронили — без изумленья, без бубнов, не плакали.
Ждали торжеств, торжествам отдавались всецело,
На свадьбах борцы перед дракою делались белыми.
Красили в красное весла, детишек же метили знаками.
Чуда не ждали, однако вязали мышиные хвостики.
Щурились, губы сколоть каленой иглой умели.
Но ждали торжеств, торжествам отдавались всецело.
Смехом живым украшали знамена и лопасти.
Жили атакой, гортанью, последнею каплей,
Суровую нить тянули к капкану потомков.
Капища им — каждый храп, все трофеи и кромки,
Каждый год, каждый дом, где оставлены волосы Авеля.
***
Дорогого стоит этот рябой на ветру чернокнижный дом,
Где в мертвой нише сердце старца и клетка со щеглом.
Здесь зорко тени злоязыкие следят за беспорядком,
Здесь плакальщицы волос золотой закладкою в тетрадке,
Здесь запах зверя, слепы зеркала, капризны капли,
Здесь наказание не спит в сыром углу, как цапля,
Здесь страхи пасынка впотьмах гримасой из бумаги,
Здесь бродит лунная болезнь в тяжелой фляге,
Здесь полдень обронил свой плащ из рыбьих шкурок,
Полуночные вожди здесь рыжи, что твой Урия,
Здесь разузорен и треклят соленый стол, как уголовник,
Здесь на косых углах метлы алмазы бывших слов,
И арапчата не взрослеют. Здесь все — азартная игра,
И выспрен смрад, и свет повержен, и святы шулера.
***
Среди жадных камней и холодному пращуру — дрожь.
Для сорочьего глаза и мета кровавая — брошь.
По тропинке змеиной за ночью под небом — брешь.
Навсегда между конным и падшим — пеший.
Сладок свет от непригубленных черненых чаш.
Горячо на иголках кузнечикам вечных шашен.
Зелено семя зла под проворовавшейся тучей.
Солоны полоротые норы от плача сучьего.
По губам плавники ядовитые бывших чащ.
Не восток замесил на бешеной браге палач.
Не у волка пропахла паленым упрямая шерсть
Там, где за барабанщиком кладбища шествуют.
***
Что же Вы, добрый человек,
Разве можно так печалиться?
Ваши острова во млеке
И не старятся,
На морозе Ваши грезы
Что часовенки,
Огоньками Ваши слезы
По еловникам.
Вам не видеть переездов
На холодные квартиры.
На холодные квартиры,
Где давно уже не живы,
Где давно уже не живы,
И не встретишь их в подъезде,
Ваши бывшие любимые
И соседи нелюдимые.
Нал альбомом фотографий,
Где Вы — мальчик, где Вы с мамой.
Нет уж никого.
Есть ночлег друзьям.
Есть вино друзьям.
Им сейчас легко.
К ним сейчас нельзя.
Вам еще нельзя.
Долгим будет век,
Добрый человек.
И не стоит так печалиться.
Кому это понравится?!
***
Зеркало.
Зев забытья.
Голод озер.
Бездна сочувствия,
Зола, застывая, страдала.
Глухота Фигаро,
Стол двойника,
Как холодны его щеки.
Улыбка зимы
Со слезами и сажей.
Ласка Офелии.
Страж суеверий
С лицом настоятеля,
Его простыни страшны.
Водобоязнь.
Лезвие судеб.
Плоскость больного
С шипением горя
За каждой спиной.
Серебряный зов Атлантиды.
Сумерки с исполином.
Сказка с молитвой.
Зосима.
Зосима.
Зеркало.
АКТЕР
С.Серову
В гримерке тепло и жутковато.
Волнуются красные шторы.
Все будто в заплатах. Такой беспорядок
Лишь в детских больницах.
Игрушки — и что им не спится? —
За мною следят, как за вором.
Крапленые роли, заложники жизней,
Игривых как брют размалеванных судеб
Со столиков хромых готовы, лишь свистни,
Сорваться, ходить по щекам и
Сыпаться вусмерть клоками
За те прегрешения, коих не будет.
Я жду. За стеною Вселенские шорохи.
Увалень гулко спускается с лестницы.
Приготовления к ужину. Спор. Вздохи
Кресел. Гонят взашей домочадца.
Сумерки ищет сверчок в декорациях.
Долго молчат. Кому-то пригрезилось.
Как долго молчат! От громоздкой бессонницы
В комнате тесно. Связаны локти
Траурным бантом беспечной поклонницы.
Все в ожидании хозяина.
И слезы неосязаемы.
Гримерку знобит. Какое-то колотье
В складках и фалдах. У зеркала плут.
Что позабыл здесь чужой?
Почувствую свет за собой.
В мертвенном зеркале с каплями воска
Псы лижут кровь с ковров, охотники их бьют
С остервенением и вечно, как у Босха.
Актер! Вернувшись с поля брани,
Ты не узнаешь глаз моих.
РАБОЧИЙ
Дым в захламленных домах.
В чуждых глазу измерениях
Грозно бродят чьи-то тени
На подкошенных ногах.
Кашель копоти. Огарки.
Брызги тонные чернил.
Красные литые скатерти
Будто Голиаф стелил.
Металлические мавры,
Злые куклы, дух кино.
Топотню их под литавры
Здесь не слушает никто.
Здесь кладут большие руки,
Затевая свой уклад.
Что, Бетховен, был бы рад
Выслушать такие звуки?
В них ворочается зверь,
Распаляя груды углей.
Им навстречу кто-то смуглый
Из распахнутых дверей,
Ухватив за ноздри ночь,
Всю Вселенную хохочет.
***
В миру, где обедают со сквозняком,
Карлик в расстрелянном платьице
И до песен охочая карлица
Терпят свой век особняком.
Там, где кланяются, там, где дразнятся,
Там, где невинным консервным крючком
Вены враз отворяются.
Там, где розы морщатся под потолком,
Там, откуда бегут за звонком,
Пятясь, как каракатицы,
Карлик с холодным, как рыба, зонтом
И карлица с желтым пугливым бантом
Представлению улыбаются.
Чем-то им выйдет пятница,
В миру, где обедают со сквозняком?
***
Взалкала на воле волчицею выть
Вымученная мечта.
Чем не чудо — из губ лепить
Охальные имена?
Как отбившихся птах не словить
В пестрый чулок?
Пуговицей не позолотить
Розовый кулачок?
1950
Краденое время без молитв и СМУТА
Лестницей терпло в огромном суде,
Очи черные капельками РТУТЬ
Скатывались ниц к роскошной беде.
Из-за оград больничная ИНТРИГА
С котомками выскакивали, и снова — срок
Все предсказано в плененной КНИГА,
Заживо скрепленной клешнями РАК.
Отставить спать! — стыдили полотеров.
До блеска драить и осень и скорбь!
Терний ядовитые узоры, без которых,
Без терний беззащитен каждый лоб.
Ах, как влюбились в ВОЖДЬ мясистые пииты.
Трубят повара. Приветствовали флот.
Приветствовали ЗВЕРЬ. Хлебают РИО-РИТА
До рвоты. Здравствуй, рай. Безоблачный народ.
***