Пожалуй, не важно, откуда является слово –
с дырою в кармане, в тумане босым по воде
от дальнего берега с пахнущим морем уловом –
сейчас оно здесь и не будет с другими нигде.
Ты выгрыз пространство, ты бился в холодные стены,
чтоб острый осколок покинул горячую плоть –
и вот оно – слово. Ты чувствуешь телом мгновенно,
как в комнате зябкой от выдоха стало тепло.
Вокруг сотни тысяч своих персональных сомнений,
вокруг миллионы звучащих в артериях нот,
но только в тебе пала ниц и разбила колени
ночь в рубище чёрном, под сердцем носящая плод.
На порванной жиле играет встревоженный палец
и голову звук наполняет собой до краёв –
так слово становится кровью, так мысли багрянец
безжизненный цвет, как стихия, берёт в окаём.
Предшествует слову пустая и тихая дрёма –
ты молча дрейфуешь средь пыльных объектов, ты ждёшь
внутри или пенной волны или дальнего грома –
чего-то такого, с чем ты на себя не похож.
Чего-то такого, с чем можно бы было представить
протухшую груду минут – плодородной землёй,
ведь ты из породы другой – не порой, не местами,
а только всецело живёшь путеводной стрелой.
И вот ты выходишь из долгого оцепененья –
и новое слово в гортани надрывно хрипит,
и ворон кричит, насыщая чернилами перья,
и плавится в пекле в обои завёрнутый быт.
А что и откуда пришло и дало себя в жертву –
большая ли разница, раз потолки – высоки?
Бывает, что слово – не знает письма и конверта,
и мало что значит, но это – начало строки…
3.12.2012 г.
НА СЕМИ ВЕТРАХ
На семи ветрах построен город –
будто из-за пазухи на свет
вынут кем-то – на причуды скорым.
Здесь живу я словно сотни лет.
Словно сотни лет разрыты ямы
и дорог растянуты жгуты.
Спит интеллигенция в пижамах,
веря с детства в ужас темноты.
Люмпен держит топоры на съёмных,
Фёдора Михалыча не чтя.
И пыхтят дома, как злые домны,
в стетоскопе старого врача.
Я иду по кромке этой чаши:
вправо – бездна, влево – полынья.
Сердце бьётся яростней и чаще
с каждым рваным криком воронья.
Здесь зима – не то, чтобы простуда,
а привычный повод прятать нос.
На вопрос «откуда?» – «от верблюда!»
отвечает только – абрикос.
Мы привыкли жаться к этим стенам,
холод как привычку переняв.
Здесь из кожи крокодила Гены
взрослый мир пошил себе рукав.
На семи ветрах построен город –
сотни звуков, сотканные в шум.
Трубами, как пушками линкора,
метит он в небесную баржу.
Костной пудрой, выпавшей в осадок,
заметает чёрные следы
белая метель… Флакончик с ядом
и рецепт «три раза до еды» –
на дешёвом стуле у кровати.
Дочитать и выключить торшер.
Ночь, зевая, разожмёт объятья,
как в раю, который в шалаше.
5.12.2012 г.
СПУСКАЯСЬ ВНИЗ
Спускаясь вниз по лестнице крутой,
топчи ступени, предавайся счёту.
Дойдя до ста, проверь, что за спиной
всё той же остаётся рябь пролёта.
И непонятно вновь, какой этаж –
без номеров квартир глухие двери.
Но ноги всё бегут, вошедши в раж,
ни счёту, ни глазам уже не веря.
На стенах фрески уличной шпаны,
в углу облезлый кот все девять жизней
отдавший бы за рыбные пары
дешёвой мойвы в жестяном сервизе.
Перегоревшей лампы нервный тик
передаёт секретное посланье
тому, кто, чуть дыша, к глазку приник
пока все паузы одна другой рекламней.
Подъезд возносит гул твоих шагов
до самой крыши, но фальшивит эхо –
им опоясан будто кушаком.
Звенит в карманах мелочь медным смехом.
Нажал каблук последнюю ступень,
как клавишу разбитого рояля,
и вновь в глаза ударил белый день,
к которому был не готов морально.
11.12.2012 г.
ВОЙНА — ВОЙНОЙ
Война – войной, обед – по расписанью.
В толковых словарях – лишь толокно.
Наш круг, Артур, давно – кружок вязанья.
В ночном горшке – алоэ, на окно
поставленный в опустошённом зале.
И крутит ветер пёстрых штор подол
на плечиках повешенной гардины,
устав швырять листы, что стелют стол.
Гляжу на мир, но нету пуповины
меж нами, будто меж двух зол.
Вчера казалось всё не так убого –
сегодня что-то хрустнуло внутри.
И снегом занесённая дорога
в огне фонарном, как в аду, горит
и просит полосы для эпилога.
Все кратеры изучены во сне.
Зачем тебе, луна, моё смятенье?
Мозг приучая к этой кривизне,
земля забыла смысл тяготенья
так сильно, что доцент достал пенсне…
Людская пошлость – эдакий мазок
на том холсте, где только отпечатки.
Я снова от себя на волосок,
как ты на проводок своей взрывчатки,
или она – на модный поясок.
Гудит река под неприступным льдом.
Сбиваясь в толпы, ищут правду рыбы:
что по зиме в реке считаться дном
должно по праву? При царе б – на дыбу
за этот шум, при рыбаке – в ладонь…
Война – войной, а хочется игры –
такой, чтоб не осталось проигравших,
чтоб вышли все на свет через дворы,
но только, чтоб потом не мучил кашель
под слоем новогодней мишуры…
17.12.2012 г.
КОГДА ОСТАЁТСЯ ЛИШЬ МЕДЬ
Когда остаётся лишь медь и обрывки билетов
в забытом кармане – желанья легки и просты.
Ты хочешь, чтоб снова сияло над городом лето,
чтоб реки, играя, несли на хребтинах мосты.
Мозг фразе податлив, что счастье за деньги не купишь.
Какие-то мелочи вновь мотыльками кружат
внутри, а вокруг всё похоже на кукиш
в попытке поставить вопрос: так ли жизнь хороша?
Вот – снег под окном, вот – замёрзшие в парке деревья,
вот – люди под слоем одежд в бесконечных бегах –
на всё это смотрит луна, как из башни царевна –
она безучастна и в том её участь – легка.
И ты так же лёгок – тебе недоступны капризы
и эти игрушки, которыми тешат себя –
хватает монет на пшеничную булку, но смысл
её нынче ближе простым голубям…
Ты бродишь по улице, где вопросительным знаком
согнулся фонарь в завершении новой строки.
И смерть дармовая, пронзая космический вакуум,
летит впереди – раздувает вдали угольки.
Всё это твоё в данный миг, всё твоё – до зарплаты,
а деньги получишь – и сузится мир до цены,
закрутится счётчик и то, что дарилось когда-то,
на сдачу швырнёт утончённое чувство вины….
18.12.2012 г.
ЦВЕТ ИЗНАЧАЛЬЯ
Там – откуда я родом – снег привычней травы
и у летнего полдня – божественный статус.
Потому, может быть, лабиринт головы
завершается веткой до станции «Радость»
с переходом на станцию «Осень». Зима
в философском контексте – холодный рассудок,
но так часто зимой люди сходят с ума,
потому что лишь так можно выйти отсюда.
Омерзительны лица в экранах. Глазам
снег приятней на ощупь – то цвет изначалья –
он не требует пошлых оценок – ни зла,
ни добра не несёт – если с чем и венчает,
то с собою самим. По зиме тише сны,
тоньше звуки и чище страницы блокнотов…
Это время, забывшее прелесть весны,
притушило обложки своей позолоту.
Я себя обману долгим поиском слов,
отрешусь от молчания длинной строкою.
Над рекою замёрзшей подсчётом мостов
отвлеку свою память, но вряд ли покоя
тем достигну. Декабрь – осколок стекла.
Город рогом бараньим закручен до хруста
сильным ветром. Прохожих безвольных тела
день просеял сквозь сито – остались лишь чувства…
Чувство тёплых ладоней, горячих глотков.
Чувство собственных стен – если шире, то – дома.
Сколько нам предстоит вокруг солнца витков
прежде, чем этот мир всё же выйдет из комы?
Принцип смерти неведом, хоть нами давно
нанесён механизм на банальную кальку.
Но чем чаще глядишь на реальность в окно,
тем сильней понимаешь чего в ней не жалко…
22.12.2012 г.
2012
12-й год… Всегда что-то в нём
от смуты, от смерти и от пожаров
московских. Частит метроном.
Глотает старик самогон мемуаров
и видит сквозь муть на хрусталиках глаз,
как время чернеет засвеченным кадром.
А мир от предчувствий впадает в экстаз,
в 13-й выплеснув все миллиарды.
Пусть падает снег, оседая на дно
унылых дворов, пусть кремлёвская ёлка
сегодня скребётся иголкой в окно,
пока фейерверков мортиры не смолкли…
Но есть ещё случай с тобою побыть,
12-й год – високосный, пропащий.
Ещё есть часы и не порвана нить,
и звёзды пароль не сменили над чащей.
Чем был ты для нас, осознаем потом –
пока слишком живы сосуды и жилы
твоих грубых рук. Запорошенный дом
пытается видеть сквозь щёлочку ширмы
что там впереди, но в окошках – бело…
Ах, лучше б сегодня назад обернуться,
чтоб вспомнить о том, как сюда занесло
без помощи духов и вещего блюдца.
31.12.2012 г.