На семи ветрах построен город –
будто из-за пазухи на свет
вынут кем-то – на причуды скорым.
Здесь живу я словно сотни лет.
Словно сотни лет разрыты ямы
и дорог растянуты жгуты.
Спит интеллигенция в пижамах,
веря с детства в ужас темноты.
Люмпен держит топоры на съёмных,
Фёдора Михалыча не чтя.
И пыхтят дома, как злые домны,
в стетоскопе старого врача.
Я иду по кромке этой чаши:
вправо – бездна, влево – полынья.
Сердце бьётся яростней и чаще
с каждым рваным криком воронья.
Здесь зима – не то, чтобы простуда,
а банальный повод прятать нос.
На вопрос «откуда?» – «от верблюда!»
отвечает только – абрикос.
Мы привыкли жаться к этим стенам,
холод как обычай переняв.
Здесь из кожи крокодила Гены
взрослый мир пошил себе рукав.
На семи ветрах построен город –
сотни звуков, сотканные в шум.
Трубами, как пушками линкора,
метит он в небесную баржу.
Костной пудрой, выпавшей в осадок,
заметает чёрные следы
белая метель… Флакончик с ядом
и рецепт «три раза до еды» –
на дешёвом стуле у кровати.
Дочитать и выключить торшер.
Ночь, зевая, разожмёт объятья,
как в раю, который в шалаше.
5.12.2012 г.
ОСТАНОВИ МЕНЯ, МГНОВЕНЬЕ
Останови меня, мгновенье,
в каких-то блёклых мелочах,
в своих артериях и венах
под микроскопом у врача
или у бога, в тесном списке
жильцов последних этажей.
Останови меня на диске
луны, ведь сам я – не ди-джей.
Останови меня, мгновенье,
в стоп-кадре сонного окна,
в немой толпе, в хитросплетенье
дорог и судеб, в свете дня,
в дыханье ночи, в части слова,
которое слетело с губ.
Останови меня, чтоб снова
переосмыслить цвет и звук.
Останови меня, мгновенье,
проекцией на той стене,
что образует угол зренья,
в котором стало скучно мне.
Останови меня, как пулю
в полёте ищущую плоть,
как карусель того июля,
что мне к стихам не приколоть.
Останови меня, мгновенье,
в объятьях легкокрылых рук,
в строке, что точкою кипенья
завершена под сердца стук.
Останови меня, как ветер,
так громыхающий дверьми,
что нет подъезда на планете,
где гром не слышали б дворы.
Останови меня, мгновенье,
как каплю влаги на стекле,
как птицу с тусклым опереньем,
спешащую к чужой земле.
Останови меня, чтоб смог я
себя узреть со стороны,
на фоне облетевшей, мокрой,
жестокой, но родной страны.
Останови меня, мгновенье,
на грани, на ступени, на
черте, в стремлении вселенной
стать шире сердца и ума,
в плацкартном сдавленном вагоне,
что между пунктов А и Б.
Дай позабыть про пыл погони –
останови меня в себе…
30.10.2012 г.
ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
То белеют кости
прошлого в суглинке,
То чернеют метки,
То алеют зори…
Взгляд – заблудший остров
за повисшей дымкой.
Стулья, табуретки,
тени в коридоре,
мятые одежды,
стебель, занавеской
спрятанный в оффшорах,
кожица обоев…
Всё вокруг – как прежде,
если бы не резкий
голос – так фарфор мы
бьём жестоким боем.
Голос – оборотной
стороной дремоты
расчехляет стены,
отворяет двери…
Голос бьётся в окна.
Где ты? Кто ты? Что ты?
Что течёт по венам?
Что в огне артерий?
Где твой полустанок?
С кем рифмуешь сердце?
Чем покрыты спинки
кресел в тихом доме?
От потоков стало
мокрым полотенце.
Старой грампластинкой
ум скрипит и стонет…
Зябко на балконе.
Ветер – злой и колкий.
В пальцах сигарета
убывает в росте.
К небу – как к иконе
медленно и долго
шаркает планета –
терниями к звёздам.
Голос – будто ливень –
жалит каждым словом.
Ты ли это в стёклах?
В чём твои приметы?
Мог бы быть счастливым
в мире низколобом,
но простом, как свёкла
в праздном винегрете?
Улица петляет
меж домов и строек.
Пахнет затхлым веком
и гнилой листвою.
За собачьим лаем –
голос – гиблый морок.
Не согреет веко
серый глаз. И снова
сверлят череп фразы.
Ты здесь – гость? Ты – призрак?
Кто твои соседи?
Как ты ими прозван?
Не находит разум
ни следов, ни смысла,
хоть и ставит сети,
хоть и клонит лозы.
Кто мой обличитель?
Кто мой облучатель?
В глянцевых витринах
расцветают блики.
В ночь, колёса, мчите,
в том приняв участье,
что для пилигрима
суеты – улика.
Я себя оставлю
на распутье камнем –
и его встречая,
стану сед, как волос.
Тот вопрос о главном,
что поставил Гамлет,
в тишине молчанья
вновь озвучит голос…
08.11.2012 г.
14.11.2012 г.
ЧЕЛОВЕК, СИДЯЩИЙ НА СТУЛЕ
Человек, сидящий на придвинутом стуле,
с точки зрения глаза – сутул, а не прям.
С точки зрения времени он – запятая июля,
позже – августа, ну а потом – сентября…
Человек, что, по мнению стен – в квадрате,
видит в зеркале степень без цифры два.
Он хотел бы узнать себя в аристократе,
но пока с разночинцем сравним едва.
Он вмещает в себе пережитую юность,
камни в почках, гастрит, непокладистый нрав.
В нём, возможно, не раз уже жизнь обманулась,
но ведь теплилась чем-то, его избрав.
Человек, сидящий на придвинутом стуле,
Смотрит, как по стеклу убегает слеза.
Он теснится в обойме отлитою пулей,
что во время дуэли уйдёт в небеса…
По его перелескам кочуют волки,
по его подворотням рыдает метла.
Стул придвинут к окну, только в нём мало толку,
ведь за осень природа сгорела дотла.
Человек говорит с еле видимой тенью,
что спускается на пол, как мутный фантом,
о бессвязных сюжетах своих сновидений,
где на главную роль претендует весь дом.
Ножки стула скрипят на потёртом паркете,
и всё ниже и ниже висит потолок,
под которым погасшая люстра в ответе
за тот мрак, что вкатился сюда, как клубок.
Силуэт – будто шахматная фигура
Всюду – чёрные, белых уж нет на доске.
Пусть лицо в темноте представляется хмурым –
не его ли писал летний дождь на песке?
20.11.2012 г.
СТЕРЖЕНЬ
Не уповай на голод зорких глаз –
большое видится при расставанье.
Ногой не топай – не дави на газ –
здесь пробку голоса образовали
в попытке обогнать летящий звук
на перекрёстке, что сулит распятье…
Но где бы пару взять достойных рук,
чтоб кровью рдело Магдалины платье?
Тускнеют окна, серебрится снег
вдоль тех оград, которым мы по пояс,
которым в скорбном обществе калек
мольба стальной расчёсывает волос.
Большие, но чужие города
не знают слов – им свойственны лишь жесты,
но ими не расскажешь никогда,
как солнце отразил обрывок жести.
Врастая в день, как в собственную плоть,
не чувствуешь ни рук, ни ног, ни вдоха.
Так просто бабочку булавкой приколоть
к глухой стене – её краса засохла,
но распростёрты пёстрых два крыла.
Вот так и ты – цветёшь, покуда держит
сквозь грудь прошедшая железная игла –
твой несгибаемый, но ломкий стержень…
30.11.2012 г.
СДАЁТСЯ УГОЛ
Каким-то длительным кошмаром,
какой-то перезрелой песней
свисает мир, но обветшалой
душе пророчит, что воскреснет.
А ты его уже не ловишь
усталым ртом – желаешь яда –
как чувства, что ты – труп всего лишь,
поющий о вселенском смраде,
о пустоте досужих истин,
о лошади, грызущей повод,
о седине волос волнистых,
которым всё уже не ново…
Шумят дороги и вокзалы,
скрипит провинциальный вечер
и будто вычурные скалы
чернеют собственные речи.
В земной и вязкой суматохе
заключена шальная вера,
что всё на скатерти – лишь крохи,
а целое – заплесневело.
И ты идёшь по зимним тропам
и чьи-то головы, как вазы,
несут себя, чтоб оземь хлопнул,
в конце концов, неловкий разум…
Да и твоя готова глина
распасться с треском на фрагменты –
вот клин курлычет журавлиный,
вот гиблой осени приметы,
вот снег на медленных ресницах,
вот летний полдень жжёт тетради…
За перевёрнутой страницей –
клочок бумаги на ограде,
где чей-то аккуратный почерк
гласит, что угол серой клети
сдаётся тем, кто любит ночью
смотреть в окно – как в жизнь из смерти…
2.12.2012 г.