“Титаник”
Фиолетовой плыли голубизной…
По одной – за всех, и еще по одной –
за наш век, ушедший по пояс в смерть
и торчащий айсбергов меж.
О “Титаник”, Европы машинный бог,
среди рыб ты слабостью чревной лег.
Поминанье тебя – гекатомбы войн,
миллионов плазменный вой.
Корабли застыли позицией “над”
и бросают явь в топографию сна.
Тонет взгляд: вот глубь, вот придонный низ,
вот на дне – лишь зеленая слизь.
Стеклянный дом
1. Взгляд извне
Тихо, тихо, осторожно
по карнизу, но из окон
глянут прошлые дела
радиол кошачьим оком.
Подберемся вплоть – и вскользь
насладимся чуть усталым
отражением себя
(годы уж скрипят в суставах).
Неожиданность любя,
по трубе и по антенне.
В сон вползешь собой – и тени
путеводной красоты
развернут свои цветы.
Выбирай же поклоненье.
Коли выбрал – отзовись,
куполом раздвинь пространство,
звон фарфора обнови,
отразись в зерцале странствий.
Ну, а дом – не дом, а хруст
холодка и стеклореза.
Смотрят внутрь, а видят – пуст
данник плоскости и среза.
2. Камень в стеклянном доме
Звук веселый, расписной
переливчатых осколков,
кто увлек тебя блесной,
блеском истины сквозной
с добавленьем крючьев колких?
Брызги камня сквозь стекло –
обаяние разъятья.
Пятым чувством под пятой
не трофеи, а распятье,
разрушение основ,
площадная брань и удаль,
проникающие вновь
сквозь слюду защитных снов
этаким ненужным чудом.
Из «Подводных садов». Сад просветленный
Неминучую беду
мы забудем без оглядки.
Впрочем, я сейчас уйду,
заглянул я лишь украдкой.
Остролист и стрелолист,
направление вы дали
в сердцевину сна, где чист
голос горлинок-миндалин.
Взгляд застрял среди ветвей,
зацепился ненароком
за песчаный суховей
желтой бороды пророка.
Здесь вода – слюда. Следа
не оставили движенья
улетевшей без суда
птицы самовыраженья.
* * *
Орфей и арфа, лира и кифара,
Холодный свет античных букварей…
Но приобщиться к огненному жару
Зовет уж хор безумный корифей.
В сраженьях запекаются знамена.
Идет Аттила. Масть кровавых дел.
Империю кололи в лоб и в лоно,
Но пантеон, как видим, уцелел.
А позже, в слепоте средневековья,
Грифонов виден пыточный оскал.
Нам говорят, что ныне – век здоровья,
Но мы ведем о музыке рассказ,
И в нем – кимвалы, яростны и алы,
Букцины поражений и побед,
Букетик нежных флейт… но как вас мало,
Глашатаи искусств и мирных лет!
* * *
Целительная влага поднебесья
Затопит нарисованный Аид.
Орфея лира в первозданном блеске
Сама с собою вдруг заговорит.
Ей флейтою ответит Эвридика,
Скорбящая у ледяной воды.
В движеньи беломраморного лика
Проглянут блики будущей беды.
Взнесется к сводам музыка простая
И озарит и скалы, и певца.
Замедленным полетом птичьей стаи
Очертят тени знаменье конца.
Душа Санкт-Петербурга
Зелено-желтою Кипридой
Одета тень златого дня.
Богиня, бабочка, сильфида,
Твой пестрый шлейф зовет меня
Умыться пенными дарами
Почти что высохшей лозы,
Затем – взлететь, взмахнув крылами,
Учась у синей стрекозы
Терпенью, скорости беззвучной,
И безмятежности небес.
Я приземлюсь благополучно,
Отринув весь земной свой вес,
Пройдя по краю красной краски
С палитры прошлых миражей.
Как странно лицезреть без маски
Лицо кумира давних дней!
Холодный белоснежный мрамор,
Проникший в августовский сон,
Где зыбкий звон как будто замер,
Красою черт заворожен.
Даме
Устав от немилого мира,
Смешного в своей суете,
Ты весишь не больше эфира
И делаешь в нем фуэте.
Ты дева, сильфида, гордячка,
И губ твоих горек напев.
Ну что ж, привереда, поплачь-ка,
От чая на час присмирев.
Потом же – закружишься в шлейфе
Событий, любовей и дат,
Уснувшая в облачном дрейфе,
Надевшая солнечный плат.
Сверкает, как римские латы,
Алмазами убранный стан.
Кто знает? Быть может, права ты:
Ведь дальше – лишь плед и диван.
Яблочный рай
Рай – не там, где вы ищете.
Распахнулся в поселке он пригородном,
растянулся заборами нищими,
небеса мерит с пригорка.
Счастье-яблоко с древа украдено,
налитой краснеет улыбкой.
Вот летит оно, время радужное,
кисло-сладкое, бледно-зыбкое…