ЭЛЕГИИ

I

Кукушка о своём, а горлица – о друге,
А друга рядом нет –
Лишь звуки дикие, гортанны и упруги,
Из горла хрупкого летят за нами вслед
Над сельским кладбищем, над смутною рекою,
Небес избранники, гонимые грозой
К стрижам и жалобам, изведшим бирюзой,
Где образ твой отныне беспокою.

Нам имя вымолвить однажды не дано –
Подковой выгнуто и найдено подковой,
Оно с дремотой знается рисковой,
Колечком опускается на дно,
Стрекочет, чаемое, дудкой стрекозиной,
Исходит меланхолией бузинной,
Забыто намертво и ведомо вполне, –
И нет луны, чтоб до дому добраться,
И в сердце, что не смеет разорваться,
Темно вдвойне.

Кукушка о своём, а горлица – о милом, –
Изгибам птичьих горл с изгибами реки
Ужель не возвеличивать тоски,
Когда воспоминанье не по силам?
И времени мятежный водоём
Под небом неизбежным затихает –
Кукушке надоело о своём,
А горлица ещё не умолкает.

29 июля 1976

II

Ореховой листвой и розой запоздалой,
Лиловою Зимой и веером ночным
Дерев, раскинутых на счастие иным,
Сошедшим над равниною усталой
Ко влаге долгой, льющейся внизу,
Избавившей от смутного забвенья,
Пока судеб изведывали звенья,
Как заповеди молнии в грозу,
Мы приняты – и осень хороша –
Летит себе по свету, засыпая,
Покуда иней, к горлу подступая,
Напомнит, что безрадостна душа
Без милого врачующего взора, –
Коль скоро нам дождаться суждено
Свиданья, предрешённого давно,
Мы грустную оправдываем пору.

Во храме нежности мы снова влюблены –
Цветы белеющим обласканы покровом
Сиянья дивного, предсказанного Словом,
И нет на мне ни власти, ни вины, –
Ещё я голову подъемлю пред закатом,
И кровли яблочным сбегаются каскадом,
И кроны празднично приподняты дерев
Над увяданием, свирель свою забывшим
И возвышается моленьем исцелившим
Неподражаемый во благости напев, –
И память древняя, листаемая книга,
Поможет радости желаемого мига
Явиться загодя четою голубей
Из этих сумерек, неровных и крылатых,
Примером одиночества пернатых
На родине измученной моей.

1 октября – 21 ноября 1977

III

Неясен облик твой – и дымчата печаль
В начале выбора – как ветер выбирает
Лишь те из крон, которые не жаль
Развеять по лесу, – а прочие сгорают –
Не чаяли остаться на корню,
Стволами сдержаны, – и вот оно, горенье, –
И грустного обряда не виню –
Звучит и в нём своё благодаренье.

Орлом, подстреленным под тёмною звездой,
Слетает вечер – нет, он упадает! –
И поле, смутною темнея бороздой,
Смущенье пустоши так ясно понимает,
И птицы-странницы в заоблачье кричат,
Для сердца столько знача,
Где край покинутый как будто бы объят
Прохладой осеняющего плача.

Где сельский колокол, молчун и говорун,
И встрепенётся, и забьётся –
И звёзд видение, сошедшее со струн,
По мановенью Ангела зажжётся,
Ты жив, так пристально внимая на земле
И стону зелени, и рощице безлистой,
И дому этому, забытому во мгле,
Во глуби памяти пречистой.

Не ведаю – фонарь ли веки жжёт –
Дожди гуртами по миру кочуют,
Моря гремят, и ласточки врачуют
Последний журавлиный перелёт, –
А осень издавна в смятении теней
Играет судьбами, как листьями шальными,
Покуда всё же спрашивают имя,
Сдружившееся, кажется, и с ней.

2 декабря 1977

IV

Былою осенью – наследством хризантем –
Сей дом наполнен в памяти послушной,
И сад живёт устойчивей затем,
Что вид утерян благодушный, –
И, взглядом следуя от веток-растерях,
В подолах листья пламени даривших,
До льдов, – двойной испытываешь страх
За вовремя отговоривших,
В тумане канувших на лодке, где весло –
Волшебный жезл участия в движенье, –
И если бы случайно повезло,
Каким бы стало постиженье?

Цветы не надобны сегодня февралю –
Капель вызванивает жалобно и хрупко,
И если я богов не прогневлю,
Какой окажешься, голубка?
Не той ли горлицей, что нынче в деревах
Стонала, горло надрывая,
Чтоб сердце вздрогнуло в разрозненных снегах,
Забилось, горе прозревая?
Иль той, летающей над пропастями дней,
Питомицею стаи
Едва покажешься, что виделась ясней
Пора святая?

Не знаю, милая, – мне некого спросить –
Ночные сетованья кротки –
От счастия, пожалуй, не вкусить –
И нет ни лодки,
Ни льющейся по-прежнему воды,
Текучей, изначальной, –
И где оно, присутствие беды,
В игре печальной?
Там осень без участья в ворожбе
Ушла невольно –
И некому напомнить о себе,
И слишком больно.

14 февраля 1978

V

Сверчков я слушаю призывные мольбы –
Подземной музыки владыки,
Они к своей стремятся Эвридике,
Невидимой в неведеньи судьбы,
Ещё веков не ставшей достояньем, –
И где-то спрятаны, и рядом, в тишине,
Из недр, доступных лишь воспоминаньям,
Изматывают сердце мне.

Сверчок невидимый с кифарою наивной!
Дождёшься ли мелодии взаимной,
Где понимания горячая ладонь
Слова элегии поднимет над ветвями,
В недвижном зареве взойдёт над островами
Из сфер сознания, – но ты его не тронь,
Ещё не задевай – оно в изнеможенье, –
Желаю нежности – и так напряжены
Стволы послушные поющей тишины,
И строк рожденье – как самосожженье.

Желаю нежности – что сталось бы со мной,
Когда б не обладал я этим вдохновеньем,
В плену светил, склонённых к откровеньям,
В минуты верности земной?
Смотри же ты, привычный к чудесам,
На скромные союзы летом поздним –
Предчувствием снедаемые грозным,
Они моления возносят к небесам.

Никто не ведает, где счастье мы найдём, –
Над звёздным пологом есть новая дорога –
И с благодарностию зрим, как входят в дом
Элегия, идиллия, эклога.

25 августа 1978

VI

Дыханьем родины мне степь моя верна –
Милее лепета и заповеди строже,
Она дарована, смиренье растревожа,
И нежит жалостью, где дверь отворена,
Погудкой вспархивает, шороху родня,
Звенит над запахами, длительнее эха, –
И в будущем ты Ангел и утеха,
Но прожитое ближе для меня.

Мелодии священные ключи
Найдём ли мы к окрестности звучащей? –
И в этой беззащитности щемящей
Не высветлить пред вечером свечи.

Не выстоять пред облаком реке –
И кровью, пробегающей по жилам,
В печали по курганам да могилам
Она воспламенится вдалеке.

Где столько навидался на веку,
Всё чаще око тянется к пернатым,
Привязанным к отеческим пенатам,
И хатам с огоньками к огоньку.

А степи не гадают по руке –
И мгла полынная со временем роднится,
Распахивая нотные страницы,
И смотрит маревом – и, вся накоротке,
Слетает заговором в музыке старинной,
Почти что тайною, где явь твоя – извне,
И в жизни, брошенной былинкой в стороне,
Во притче памяти былинной.

И негде выговорить: милая! – с луною
Ужель найдём прибежище меж нив,
Чтоб, головы повинные склонив,
Нездешней надышаться тишиною,
Иной совсем? – на то она и есть,
Чтоб выговору вечности остаться
И слову прозорливому раздаться –
В нём боль и честь.

И травы горькие мне кажутся добрей,
И странник их, как веру, обретает –
И мнится: нет уже ни снега, ни дождей –
А птицы певчие совсем не улетают.

29 августа 1978

VII

Чуть ближе к полночи, меж окон и цветов,
Сквозь пепел дней, как факел, полыхнувший,
К земле неистовой и начерно уснувшей
Я наклониться, кажется, готов –
Пусть в детских оживает голосах,
Звеня загадками и лёгкими мячами,
То бремя гордости, что было за плечами,
А днесь смиреньем дышит на часах.

Есть в дольней кротости лугов и деревень
Такая нота, взятая открыто,
В музыке зарева и ропоте ракиты,
Честна ранимостью, как звёздчатая сень,
Ещё раскинутая там, над головой,
Где норовит боднуть Телец лобастый,
Но есть Пастух, как гость высок нечастный,
И голосист, и вроде сам не свой.

И есть ещё в наивности цветка
Такая скованность, которой нет предела –
Зане земля за ним недоглядела,
И вот он вырваться решился в облака –
И, оказавшись в памятных руках
Птенцом растерянным в фонарной карусели,
Он жизнь свою тогда продлит отселе,
Когда растает искрой в угольках.

Цела ли ты, кормилица-весна,
Вся в бубенцах, танцовщица и фея?
Затем и говорю ещё смелее,
Что мне-то, грешному, и ночью не до сна, –
Затем и к утреннему щебету готов,
Чтоб слушать истово с закрытыми устами,
Порой склонясь над белыми листами
В надменной бедности и роскоши трудов.

26 апреля 1979

VIII

Мне моря грезятся незримые круги –
Его присутствие, казалось бы, не внове
Задерживает нас на полуслове –
А там поистине хоть взапуски беги
С роскошным бризом, спутником вальяжным,
Иль голову склоняй к волнам отважным,
Когда над гребнями подъемлет Вещий Дух
Лишь очеса – и столько в них смиренья,
Что сердцем постигается прозренье –
И миг летит, как тополиный пух.

Цельнее жалобы на этих берегах –
Они как раковины – вслушайся в шептанье –
В нём птичьих стай увидишь начертанье
И очерк времени, как древо в двух шагах, –
Царевна полночи, так ясно приближаясь,
Нам улыбается, – и, вновь преображаясь,
Ты задыхаешься в движении щедрот
К душе восторженной – и с белыми устами
Сказать не сможешь ей, что небо над листами
Трепещет в памяти твоей который год!

Есть Книга Кротости – прочти её тогда,
Когда и рук своих почти не доискаться
В часы бессонные, где станешь возвышаться,
Подобно тополю, – и встанут навсегда
Грядою милою и нежною защитой
Холмы долины, лозами увитой,
Как ожерельями – запястья добрых фей, –
И море синее в оправе изумрудной
Вновь увлечёт тебя в оправданности чудной
Туда, где Афродиту пел Орфей.

23 июля 1979

IХ

Не знаю, сможешь ли, вечерняя пора,
Уйти безропотней, чем прежде приходила,
Покуда музыка смирения добра,
Но слишком помнит, что со мною было, –
Не знаю, станешь ли – решишься ли, верней,
Быть только памятью – но всё-таки достойной
И дома этого – пристанища теней,
И света этого – жильца зари спокойной.

Так осень поздняя в раздумии стоит
Подругою у изголовья,
Ещё не высказав желаемых обид,
Уже пресыщена любовью,
Ещё грядущего не чует, не клянёт,
Уже терзаема прощаньем.
И никогда, пожалуй, не поймёт –
Так что же было обещаньем?

Не долговечнее ль незримая черта,
Разъединяющая годы наши,
Меж тем, как соками растений пустота
Наполнит жертвенные чаши,
Меж тем, как холодом терновым обобьёт
Чела высокое мученье –
Но струны певческие всё же не сорвёт
Затем, что близится прощенье.

Так разрываемая возгласами грудь
Изнемогает от молчанья –
И ты, ушедшая, в душе моей побудь
Единственной заложницей страданья,
И ты, шагнувшая в безлиственную дрожь,
Сама не ведая, дарившая так много,
Возникнешь новою – и всё ж не перейдёшь
Обетованного порога.

26 ноября 1979

Х

Куда уходишь ты, созвездие моё?
Останься друзою заветных аметистов,
Чтоб века не терзало остриё
Их грозной цельности, – а свет и так неистов, –
Отяготившею горячую ладонь
Останься верностью, – кто с Музами не дружен,
Тот не постиг скорбящий твой огонь –
Язык его лишь верящему нужен.

Кому же доведётся рассказать
И то, как горлица стенает, понимая,
Что узел памяти не в силах развязать,
И то, как смотрят, рук не разнимая,
В любви единственной, неведомо зачем
Нахлынувшей сквозь отсветы и звуки
И въяве осязаемой затем,
Чтоб осознать явленье новой муки?

Души не выпустишь синицей в небеса,
А сердце, словно яблоко, уронишь
На эти пажити, где ветер поднялся,
И землю милую ты сам губами тронешь, –
И там, где, замкнута закатною чертой,
Забрезжит странница-страница,
Возникнет мир, нежданно золотой,
И в нём-то святости познается граница.

Пусть поднимается и холода бокал,
Напитком полон Зодиака,
В горсти сознания, – не ты ль его искал?
Не ты ли веровал, однако,
Что, отделяемо, как лето, от людей,
Молве людской обязано значеньем,
Оно непрошено, – возьми его, владей, –
Да совладаешь ли хотя бы с ощущеньем!

Недаром в музыке вы, звёзды, мне близки –
Как не наслушаться и всласть не наглядеться! –
И расширяются хрустальные зрачки,
В тоске открытые, чтоб радостью согреться, –
Недаром Ангелом, склонившимся ко мне,
Утешен я, чтоб жизнь сулила снова
Вся боль моя, возросшая вдвойне,
Но ставшая хранительницей Слова.

17 февраля 1980

ХI

Февральской музыке, стремящейся понять,
Что в мире для неё невозвратимо,
Где рук не тронуть ей и боли не унять,
Покуда сердце слишком ощутимо
В томящей близости примеров бытия
С из изъяснением, предвестником прощенья,
Февральской музыке – элегия сия,
Хранящая приметы обращенья.

Свистулькой тайною осваивая звук,
Свирель подняв сосулькой ледяною,
Чтоб некий смысл, повиснув, как паук,
Встречал заворожённых тишиною,
Приходит музыка, немая, как и мы, –
Но вот измаяло предчувствие напева –
И, странно возникая средь зимы,
Растёт она предвестницею древа.

Бывало ль что-нибудь чудесней и добрей?
Знавал ли кто-нибудь вернее наважденье,
Когда, оторвана от звёздных букварей,
Она нутром постигнет восхожденье –
И, вся раскинута, как яблоня в цвету,
Уже беременна беспамятным итогом,
Зарницей встрепенувшись на лету,
Поведает о месяце двурогом?

Недаром горлица давно к себе звала,
Недаром ласточка гнездо своё лепила –
И птиц отвергнутых горячие тела
Пора бездомиц в песне укрепила, –
И щебетом насыщенный туман
С весной неумолкающею дружен, –
И даже прорастание семян
Подобно зарождению жемчужин.

Мне только слушать бы, глаза полузакрыв,
Как навеваемым появится фрегатом
Весь воедино собранный порыв,
Дыша многообразием крылатым, –
Ещё увидеть бы да в слове уберечь
Весь этот паводок с горящими огнями,
Сулящими такую бездну встреч,
Что небо раздвигается над нами.

20 февраля 1980

ХII

С хрустальным откликом небесных голосов
Из недр заоблачных – иль нет, из отдаленья! –
Как будто бы в минуту просветленья,
Шепчу, не жалуясь, – о, мне не надо слов!

Снежинка ласковая тает на виске,
И миг удачи – самовозгоранья, –
Предсказывая каждое желанье,
Весь задыхается, не выверен в тоске,
Не брошен камешком в рыдание валов,
Где ропот памяти то глуше, то светлее, –
И я, истерзанный, о прошлом не жалею –
В нём гул застыл немых колоколов.

Да будет так: всегдашняя звезда
Твой дом согреет, сердце растревожит,
Покуда мысль дремотная не сможет,
Окрепнув, стать живою навсегда, –
Очей торжественных не вправе я сыскать
Ни глубже, ни ясней, ни горячее, –
Гнезда супружеского тяжесть не горчее
Мучений собственных, а далее – как знать! –
Как знать, где отзовётся наяву
Венчающее заповеди диво
В предчувствии грядущего порыва? –
Я дольних слез и пеней не зову,
Я только гость, пришелец, – я влачу
Крыла разорванные, душу я затрону, –
Да будет глас мой днесь подобен стону,
Зане стенанья певчим по плечу, –
Я только Ангела прошу, чтоб над тобой
Склонился, принеся благословенье, –
Тебе, уставшая, и вечность не забвенье,
Тебе, воскресшая, голубкой над толпой
Спасённая, утешенная там,
Где есть свидетельства и веры, и величья.

И Музы отрешённое обличье
Возникнет, равнозначное крестам.

21 декабря 1980

XIII

Давнишний друг! В душе моей – февраль,
И в сердце днесь растаяли метели,
Зане давно утешиться хотели
Теплом людским, где гнезда вьёт печаль,
Как птица, – ей скитаться тяжело,
Но с верою дышать намного легче, –
И, ощутив предвосхищенье речи,
Она подъемлет сильное крыло.

Есть в жизни нашей странная пора,
Когда стоишь, сощурясь, в отдаленье –
И вновь тебя терзают впечатленья,
А боль пришла – что делать! – не вчера, –
Тогда уста белеют на ветру,
Ладонями размахивают ветки, –
Вот так же процарапывали предки
Посланьями наивными кору,
Чтоб эти отыскали письмена,
Оставленные кем-то на берёсте,
В кругу бессонниц, в ледяном наросте,
Где судорожна ночи тишина.

Знать, страсть на то нам, смертным, и дана,
Чтоб горечь счастья к зрелости испили,
Затем, чтоб въявь единственными были
Любимых наших дальних имена, –
На то нам горе суждено познать,
Чтоб в нём любовь бессмертная окрепла,
В плену снегов, как Феникс, встав из пепла,
Чтоб звать к себе и мучить нас опять.

К тебе пишу, – не столь ты одинок,
Как может показаться поначалу, –
Надежда, друг, мечты, твои венчала,
В печи хранила малый уголёк –
И пламя золотое разожгла,
И руки бесприютные согрела, –
Тебе она отшельничать велела
И к свету не напрасно привела.

Так – колокол бывает позабыт
В глуши степей, в молчании, на время, –
Он часа ждет, – и глас его – со всеми,
Кому он дорог средь мирских обид, –
Не нам ли зазвучит его набат,
Всё мужество его долготерпенья,
Юдоли разрушая средостенья
И в небе возрастая во сто крат?

О нет, куда бы нас ни занесло,
Бродяг по крови, певчих по призванью,
Доверимся, мой друг, воспоминанью!
Как никому, нам в жизни повезло –
И как никто, сумели мы постичь
Уроки неизбежные пространства
И защитить заветы постоянства,
Как никогда, судьбы услышать клич!

А звёзды безмятежные горят,
И музыкой, и тайной беспокоя, –
И сердце вдруг сжимается мужское –
И ты стоишь – и прозреваешь, брат.

18 февраля 1981

XIV

Когда бы в сумерках не таяли следы
В глуши ниспосланной, в садах необозримых,
Где тени легкие покинутых любимых,
Как птицы странные, проходят у воды,
Тела бескрылые движенью подарив,
Струенье вечности почти не различая,
Но час беспечности привычно привечая, –
Плачеи скромные, приятельницы ив, –
И звуки влажные гремячий тайный ключ
Не прятал в памяти, пристанище познаний, –
Я знал бы, где в плену воспоминаний
Зари завещанной искать прощальный луч.

Хотя бы выбраться туда, где чуть светлей,
Где сразу проще мне, где берег милый круче,
Цветы неистовы и чаяния жгучи,
Где жар подспудный стынущих полей,
Укрытый мятою, пропитанный полынью,
Усыпан звёздами – негаданный венец, –
Руки опущенной коснется наконец,
Смущая негою, обрадовав теплынью,
Хотя бы выбраться скорее мне туда –
До взгляда прежнего, до вздоха облегченья,
Где плоть наития влачилась по теченью
И в кровь вошла – как видно, навсегда.

Где зов услышать мне, чтоб душу всю пронзил?
Увы видению! – я знаю слишком мало,
А то нездешнее, что встарь со мной бывало,
Полночный ветер чудом не сразил, –
Никто уже не в силах мне сказать,
Где тропку верную почувствую стопами –
С кострами дымными, с хрустальными столпами
Излишек времени в котомку мне не взять, –
Ужели я глазами обнищал –
И впору с наваждением смириться? –
Но струны трогает перстов десятерица,
И я пою – пою, как обещал.

2 августа 1981

XV

Сгустилось в небесах начало темноты –
И вечер ночи место уступает,
И чуют одиночество цветы, –
Поверь: так именно бывает,
Так именно увидеть суждено
И этот сад, где сердце в песне бьётся,
И дом растерянный, где светлое вино
В кувшин безвременья из чаши льётся, льётся –
В нём, страшном, и намека нет на дно, –
Куда-то в бездну увяданья
Струится грусть, – зажжённое окно
У слова ищет оправданья.

Так музыка дыхания чиста!
Душа доверчива – то чайкой встрепенётся,
Кружа у берега, как шалая мечта,
А то, как горлица, всем телом обернётся
Туда, где свет увидит золотой,
Где звуки собраны рукой твоей, как розы,
Где за невидимой раскаянья чертой
Пылают осени злосчастные угрозы,
В кострах горят, как ветви, как стволы,
И прегрешенья, и обиды –
И Рок встает в предвестии хулы,
Но под защитою наперсницы-Ириды.

Скажи мне имя, добрый человек!
Не ты ль меня так долго дожидался,
Чтоб этот мир – воссозданный ковчег –
Без нас двоих по водам не скитался?
Не я ль открыл тебе священную звезду
Судьбы твоей и возвышенья
Вот здесь, где ночь стоит в моем саду,
Уже принявшая решенье
Звучать без устали, чтоб место уступить
Блаженному рассветному сиянью?
И слёз неистовых, чтоб радость окропить,
Не хватит, видимо, людскому пониманью.

1 сентября 1981

XVI

Тебе, далёкий друг, – элегия сия, –
Да будешь счастлив ты на свете этом странном!
Давно к тебе прислушивался я –
В минуты горести, к мечтам спеша обманным,
На зная удержу, томленьем обуян,
Медвяным омутом заката не утешен, –
И если путь мой смутен был и грешен,
Движенья познал я океан,
Медлительную поступь естества,
В огне сощурясь, всё же разгадал я –
И столько раз в отчаянье рыдал я,
Покуда горние являлись мне слова!

Ты помнишь прошлое? – трепещущий платок,
Что там, за стогнами, белеет, –
В нём женский в лепете мелькает локоток
Да уголёк залетный тлеет,
В нем только стойкие темнеют дерева,
Подобны Бахову неистовому вздоху, –
Прощай, прощай, ушедшая эпоха! –
Но всё ещё ты, кажется, жива, –
Но всё ещё ты, кажется, больна,
Дыша так хрипло и протяжно, –
С тобою всё же были мы отважны –
И губы милые прошепчут имена.

Есть знаки доблести: сирень перед грозой,
Глаза, что вровень с зеркалами
Блеснут несносной, каверзной слезой,
В костре бушующее пламя,
Листва опавшая, струенье древних вод,
В степи забытая криница, –
Душа-скиталица, взволнованная птица,
Скорбит о радости – который век иль год?
Есть знаки мудрости: биение сердец,
Что нас, разрозненных, средь бурь соединяет,
И свет оправданный, что окна заполняет,
И то, что в музыке таится, наконец.

Что было там, за некоей чертой,
За горизонтом расставанья?
Мгновенья близости иль вечности святой,
Предначертанья, упованья?
Предназначение, предчувствие, простор,
Высоких помыслов и славы ожиданье? –
С мученьем неизбежное свиданье
Да дней изведанных разноголосый хор, –
Что было там? – я руку протяну –
Ещё на ощупь, тела не жалея, –
И вот встают акации, белея,
Сулящие блаженную весну.

Так выйди к нам, желанная краса, –
Тебя мы ожидали не напрасно!
В моленье строгие разъяты небеса,
Существование прекрасно!
Юдольный обморок, прозрения залог,
Прошёл, сокрылся, в бедах растворился, –
И пусть урок жестокий не забылся –
Но с нами опыт наш земной и с нами Бог!
Давай-ка встретимся – покуда мы живём,
Покуда тонкие судеб не рвутся нити,
Покуда солнце ясное в зените
Из тьмы обид без устали зовём.

Не рассуждай! – поёт ещё любовь,
Хребтом я чувствую пространства измененья,
Широким деревом шумит в сознанье кровь –
К садам заоблачным и к звёздам тяготенье,
Луна-волшебница всё так же для меня
Росы раскидывает влажные алмазы
По берегам, где всё понятно сразу,
В ночи туманной ли, в чертоге ль славном дня, –
А там, за осенью, где свечи ты зажжёшь,
Чтоб разглядеть лицо мое при встрече,
Как луч провидческий, восстану я из речи,
Которой ты, мой друг, так долго ждёшь.

4 ноября 1981

XVII

Семь лет немыслимых – куда они ушли?
Семь свеч таинственных во мраке догорели, –
Но – слышишь? – музыка рождается вдали
О тех, кто живы и кого отпели.

Так лунный свет пронизывает нас,
Так луч вечерний в душу проникает,
Так люди дышат в свой последний час,
В свой первый час – пред будущим вздыхают.

И нет сомнения, и на сердце легко –
Хоть всё же канет в звёздную пучину,
Туда, где боль, туда, где глубоко,
Туда, где жизнь – Любви первопричина.

Я помню многое – и слов не надо мне,
Чтоб передать доверие мгновенья, –
Ты Саламандрой чудишься в огне,
В порыве нежности, во власти дерзновенья.

Я помню многое – и ты не говори,
Но лучше вслушайся в мелодию разлуки –
Её одну сейчас благодари
За встречи прошлые, за счастье и за муки.

Взгляни в окно, в июньский гул ночной,
С Надеждой, Верою, и мужеством, и грустью, –
Туда, где волны музыки земной
Рекою памяти уже подходят к устью.

12 июня1983

XVIII

Столь много кануло в немую бездну лет,
Столь много дней в пучине запропало,
Что их ищу – на ощупь, как попало,
Зову – вотще! – в ответ и эха нет.

Столь много минуло и радостей, и слёз!
В воде тускнеющей бесследно растворилось
Всё то, что встарь так страстно говорилось,
А сущность слов холодный вихрь унёс.

Так в час полуночи ни вспомнить, ни связать
Незримо продлевающихся нитей,
Не удержать в руках узлов событий,
С собой в неведомое милый взгляд не взять.

С такою ношею, как путник на юру,
Стою и вслушиваюсь, странно цепенея, –
И знаю, что вернуться не сумею,
Речей своих былых не разберу.

И свет мерцающий один меня согреть
Способен в сумраке бывалом, –
Уже утешиться готов я самым малым,
В окно безмолвное, сощурившись, смотреть.

А там бездонная томится тишина
По оживлению и гулу, –
И если сердце в мире не уснуло,
То рядом с ним лишь боль одна.

15 августа 1987