Рыскин упал из окна квартиры с высоты 11 этажа. О писателе рассказывают Елена Дмитриева, редактор его книги «Новый русский американец» (2010), и Наталья Лайдинен, московская поэтесса.
Елена Дмитриева:
— Григорий Рыскин очень страдал, что не был прочитан, не получил в России должного признания. Ему казалось, что вот – вот наступит такой момент, когда его прочитают. Например, у него была повесть «Педагогическая комедия» про советский детский дом. Она была опубликована только в Литве, в журнале. Если бы она в 90-е годы в России была напечатана, она прозвучала очень сильно. Она такая откровенная, человечная, сильная. Он был связан с Довлатовым и выехал на этой волне вместе с ним. Он постоянно вел колонку в довлатовоской газете «Новый американец». И мы выпустили книгу «Новый русский американец», сделали такую отсылочку к газете и к тому времени, чтобы люди понимали, о чем книга. Это был единственный сборник издательства «Рипол», который вышел в России. Прекрасные произведения. Мы когда читали, думали, что это будет бестселлером. Но книга опять не прозвучала. Ее не увидели ни критики, ни читатели. Всем, кому я давала читать из своего близкого окружения, отзывались о книге с восторгом. Все говорили, что он сильный писатель, настоящий, русский, большой. Он приехал в Москву, на книжную выставку, чтобы представить книгу. Но никакого интереса к нему не было. Он просто не попадал во время.
Он был открытый, добрый, щедрый человек. Интеллигент. Москва его пугала. Мы шли с ним после выставки, и он говорил: «Зачем я сюда приехал? Что я здесь делаю?» Это был чужой для него город. И, тем не менее, через два года он снова сюда приехал. В одном из последних его писем, он рассказывал, что какое-то издательство заинтересовалось его произведениями. И я думаю, что, возможно, он приехал сюда именно по этому вопросу. Но как часто бывает, что-то не сложилось. И это его совершенно добило.
Наталья Лайдинен:
ЗДЕСЬ НЕТ МЕНЯ ТЕПЕРЬ…
Памяти Григория Рыскина
Когда уходит человек, в сердце остается прореха, которую трудно заполнить. В конце сентября не стало Григория Рыскина, талантливого публициста, писателя, очень необычного, интересного человека. У него была трудная жизнь: военное детство, бомбежки, эвакуация, гибель отца на фронте. Потом – непростой быт впроголодь в густонаселенной ленинградской коммуналке. Но природная любознательность, тяга к учебе и чтению брали свое: Гриша нередко забирался под стол, чтобы создать иллюзию уединения для чтения и занятий. При этом сызмальства умел постоять за себя, частенько показывал боевые шрамы на сбитых костяшках пальцев.
Рыскин окончил школу блестяще, с золотой медалью. Но поступить в авиационный институт не смог: помешала пресловутая «пятая» графа. Поэтому учился на факультете журналистики и занимался литературным творчеством. Григорий никогда не стыдился своей национальности, простой рабочей семьи, в которой вырос. В дальнейшем он не боялся никаких трудностей, несколько лет преподавал в колонии для малолетних преступников, о чем и написал повесть «Педагогическая комедия». Ученики его обожали – вместо сухих занятий по стандартным учебникам необычный педагог вдохновенно читал наизусть стихи, в том числе, — запрещенных поэтов, учил понимать и анализировать литературные произведения, буквально заражал всех своей страстью к чтению.
В Ленинграде Рыскин работал на радио, печатался в альманахах и журналах, мечтал выпустить сборник лирических стихотворений. В 1979 году не выдержал удушающей окружающей атмосферы, как и многие другие представители ленинградской творческой интеллигенции, сорвался вслед за Сергеем Довлатовым в США, где продолжил заниматься журналистской работой в газете «Новый американец». Этот бурный и увлекательный период его жизни, который он считал одним из самых лучших, блестяще описан в повести «Газетчик», где шаржированные персонажи узнаваемы, а бытовые подробности – вполне автобиографичны и конкретны. Рыскин писал порой с едким сарказмом, грубоватым юмором, но старался честно передать личное противоречивое восприятие действительности, которая его окружала. Неоднократно его материалы висели на «доске почета» в газете, чем Григорий, считая Сергея Довлатова блестящим редактором и критиком, очень гордился. В общении со мной он с грустью вспоминал и рубрику памяти «Ушел в подвал и не вернулся», рассказывавшую о трагических судьбах русских эмигрантов в США. После закрытия «Нового американца» сумерки стали понемногу сгущаться, заниматься творческой деятельностью и общаться со своей аудиторией читателей становилось все сложней.
Во время нашей последней встречи Григорий Исаакович сетовал, что совершил ошибку, поддавшись массовому стремлению литературной интеллигенции своего времени к эмиграции за океан. То, что тридцать лет назад казалось геройством, рывком к свободе, неожиданно обернулось тупиком и личной душевной драмой. Рыскину довелось поработать в США совсем не по специальности — таксистом, грузчиком, массажистом. Об этом трудном опыте рассказывает его книга «Записки массажиста». В Америку писатель долго вживался, врастал с самого низа, но, несмотря на титанические усилия, так и остался на отшибе спокойной обеспеченной жизни, внутренней удовлетворенности не наступало. В его душе зрел невидимый глубинный надлом.
Григорий неоднократно повторял, что писатель за границей оторван от родного гнезда, лишен вдумчивого внимательного читателя, способного понять и воспринять его произведения. «Внутренним адом» называл он творческую жизнь Довлатова в эмиграции, предсказуемым – его трагический финал, но все чаще сам ощущал себя в такой же западне. В повести «Ангел смерти» он как будто заглядывает в черную бездну собственного бессознательного, мешая вымысел, реальность и воспоминания.
В жизни Рыскин бывал очень разным: умел по-мужски пошутить, прислать взволнованное послание по почте или пожурить за долгое молчание, мог неожиданно заговорить на идиш, в мгновение ока стать серьезным и очень категоричным, если речь шла о том, что его задевало. Но сердце его было добрым и отзывчивым, он часто и очень эмоционально вспоминал сына, внуков, беспокоился о друзьях. Я дважды гостила в его небольшой гостеприимной квартире в Нью-Джерси. Особенно запомнилась наша прогулка по берегу океана, когда он, увлекшись рассказом о судьбах писателей-эмигрантов, совершенно потерял счет времени. Жена писателя Нина – настоящий ангел-хранитель семьи – создавала атмосферу спокойствия и уюта, чтобы Григорий был здоров, обихожен и имел возможность писать. И он делал это буквально до последних дней: из-под его пера выходили эссе, очерки, переводы, критические миниатюры. Тяжелая напряженная работа спасала от удручающей скучной реальности.
В суждениях Рыскин бывал порой излишне резок, зачастую провоцировал собеседника на спор, но за парадоксальностью его оценок скрывался острый необычный ум и многополярная внутренняя вселенная. Он мог наизусть цитировать произведения Гете и Лукиана, блестяще знал творчество Пушкина, Достоевского, Шолом-Алейхема, всю жизнь глубоко изучал Толстого. Его цепкая память хранила отрывки из произведений друзей-шестидесятников, любимых русских поэтов. Немало времени он посвятил осмыслению еврейской темы у разных авторов, в том числе – у Сергея Довлатова.
Большим потрясением для Григория Рыскина стали события 11 сентября 2001 года. Из окна его дома в Нью-Джерси было видно, как на противоположном берегу Гудзона рушатся башни-близнецы. Он сжато и страшно написал об этом моменте в повести «Ксантиппа», а всем гостям обязательно показывал монумент памяти жертвам чудовищного теракта. Он говорил, что для него 11 сентября рухнул старый мир, в котором существовала хотя бы иллюзия безопасности, прямо в душу вновь полыхнуло войной из далекого детства.
А на родине о Рыскине стали понемногу забывать, порой годами в России о нем не вспоминали. Он очень тяжело это переживал, поскольку считал, что писатель не мыслим без читателя. Появление нескольких критических обзоров Григория в журнале «Иностранная литература», интервью в «Алефе», публикация эссе в «Новой газете» казались настоящими прорывами к своей аудитории.
Два года назад он по собственной инициативе приехал в Москву на встречу с читателями, посвященную выходу в свет в России его книги «Русский американец». Это выступление до сих пор стоит у меня перед глазами. Послушать Рыскина пришли несколько пожилых женщин, друзья и представители издательства, всего человек десять. Григорий Исаакович, забыв про микрофон, почти два часа вдохновенно рассказывал о глубиннейших темах, изливал душу, и численность аудитории не имела для него никакого значения. Он словно торопился успеть поделиться, выговориться перед людьми в России – именно этой возможности он был лишен в последние десятилетия.
Для писателя самое главное, чтобы жили его книги. Григорий Рыскин часто говорил, что его мечта – донести свои творения до читателей. Давайте помнить наших ушедших литераторов, возвращаясь к их произведениям, задумываясь над уроками судеб, которые порой обрываются так неожиданно.