Иван Сергеевич Кукин, приличный мужчина невзрачной наружности, сорок трёх лет отроду, инженер тепловозостроительного завода, в восемь часов двадцать пять минут утра открыл входную дверь привокзальной забегаловки со стилизованным по старину игривым названием «Трактиръ» и шагнул внутрь. Подойдя к буфетной стойке, он привычно взглянул на полки с бутылками и так же привычно вздохнул.
— Здравствуйте, — вежливо сказал он буфетчице Тамаре, пышногрудой, видавшей виды женщине с двумя золотыми зубами на верхней челюсти. Тамара, не закрывая рта рукой, хищно-привычно зевнула и одновременно кивнула.
— Сто пятьдесят и бутерброд с селёдкой, — обидевшись на её невоспитанность, сухо произнёс Иван Сергеевич. Он был эстетом, противником насилия в быте и не терпел плебейского проведения, особенно со стороны социально нет близких ему людей.
Тамаре его утончённая обиженность была до большого фонаря и по большому барабану, поэтому она без всяких эмоциональных ответных действий со своей стороны налила искомое и подвинула бумажную тарелку с селёдочным бутербродом.
— Спасибо, — всё так же сухо поблагодарил Иван Сергеевич (воспитание не позволяло ему нарушить общепринятые нормы социального этикета), отсчитал деньги, и, взяв в одну руку стакан, а в другую — тарелку, повернулся к залу, решая куда присесть.
— А я тебе говорю, что это уравнение решается с расчленением корня!— услышал он громкий, уверенней в своей правоте, мужской голос от одного из столиков справа, где сидели трое мужчин весьма благообразного вида, но уже довольно поддатых.
— Засунь себе этот икс-кью-пи знаешь куда? — решительно потребовал другой голос, принадлежащий субтильного вида мужчине, похожего на артиста Филиппова из кинофильма «Двенадцать стульев». — Ты ещё теорему Пифагора вспомни!
Математики, уважительно подумал Иван Сергеевич. Алгебра, арифметика, научный коммунизм… Или шизофреники. У них весной всегда обострение.
— Сергеич! — услышал он громкий голос от окна и повернул голову на звук. Звук принадлежал некоему мужчине, которого звали Миша, и он, насколько помнил Иван Сергеевич, работал сцепщиком в вагонном депо. Миша, несмотря на не совсем молодой возраст, был поджар и мускулист, а, кроме того, страдал хронической тягой к спиртному, что его, как истинно трудящегося человека, честно кушающего свой хлеб, совершенно не тяготило. Познакомились они несколько лет назад здесь же, в распивочной, а позднее, в одной из приватных бесед, выяснилось, что и живут в одном подъезде, только Иван Сергеевич на пятом, а Миша — на втором. Неожиданный сосед и собутыльник Ивану Сергеевичу нравился: он всегда был бодр и энергичен, и никогда не поддавался алкогольной депрессии, весьма характерной для посетителей заведений подобных уровня и пошиба. Правда, имелся один неприятный нюанс: от Миши всегда воняло свежескушанным луком, запашком, конечно, преомерзительнейшим, зато, как объяснял он сам, лук — это витамины и великолепная профилактика кариеса — настоящей зубной эпидемии современного человечества.
— Иван Сергеевич! — повторил Миша всё так же громко и сделал рукой широкий приглашающий жест.
— Сюда идите! Здесь свободно!
— Приятно здравствовать, — сказал Иван Сергеевич, подходя к столику.
— Здоров-здоров.
— Освежаетесь?
— А-а-а… — махнул Миша рукой так красноречиво, что было понятно и без слов: чем-то серьёзно расстроен. Зрелище было настолько непривычным, что Иван Сергеевич подождал выпивать и закусывать, а вгляделся в лицо знакомца повнимательнее. Да, теперь не было никаких сомнений: Миша испытывал серьёзное душевное огорчение.
— Какое тут, Сергеич, здравствование, — не замечания пристального взгляда, пожаловался Миша и огорчённо подпёр правую скулу здоровенным кулаком. — Сын сошёл с ума.
— Это бывает, — осторожно согласился Иван Сергеевич. — Весна располагает к психическим расстройствам.
— Да при чём тут весна? — Миша оторвал голову от кулака и сделал настолько большой и могучий засос пива из стоявшей рядом кружки, что сидевший за соседним столиком худосочный алкоголик поёжился и на мгновение перестал дышать.
— В армию собрался. В непобедимую, мля тра-та-та, и легендарную. Хочу, говорит, папа, исполнить свой священный и гражданский. Я сначала подумал: шутит. Он у меня такой, знаете…баловливый игрун! Потом понял: нет, это не шутки. Это уже серьёзно. Он же, Васька-то, простой как три копейки. Ему всей этой военкоматской агитацией про священный долг мозги заср.ли, вот он на неё и купился. Опять же фильмы эти поганые каждый день крутят про героев из спецназа… Нет, я когда-нибудь выброшу этот телевизор! — внезапно озлобился Миша и потряс в воздухе кулаком. Соседний алкоголик замер ещё раз. Похоже, он отнёс это кулачное потрясывание на свой персональный счёт.
— Ну и чего же? — спросил Иван Сергеевич, выпивая глоток пива. — Не отговорили?
— Его отговоришь! Я уж ему и так, и сяк, и наперекосяк! И машину, говорю, куплю, и компьютер новый, и к себе на «железку» в бригаду устрою. Куда там! Упёрся как баран! Тут уж и меня зло взяло. Вот ты, говорю, любишь эту музыку слушать, которая эстрада, а чего же этот вот, который про офицеров поёт и по сцене скакает, сыночка своего губастенького, который тоже сначала про собаку пел, вместо армии в Англию отправил, на меньжера учиться? Чего ж он его вместо Англии в какой-нибудь Забайкальский военный округ имени почётного ордена Ленина не проводил, а? Или у этих… Пиехи и Пугачёвой внуки? Чего ж они-то в армию не горят? Тут Васька малость порастерялся. Может, говорит, они больные какие. Может, печень или с мозгами чего. Ага, отвечаю, печень! Чесотка, язва, геморрой! Ты посмотри какие у их будильники наетые! Они ж запросто могут пушки таскать вместо тягачей! Если уж они больные, то я давно в гробу лежу!
— Ну и чего же? — повторил Иван Сергеевич. — Тоже не подействовало?
— Да я ж тебе говорю: упёрся как бык! Мне, говорит, они не указ. У меня своя голова есть. Со своими мозгами. Я, говорит, может, в армию иду, чтобы вас, папаша, защищать. Как он это шлёпнул — я чуть было в портки не упустил. Не, ты понял, Сергеич? Он меня будет защищать! Меня! — и то ли от обиды такого предположения, то ли от шаткости стула Мишу качнуло.
— Да, процесс далеко зашёл, — вынужден был согласился Иван Сергеевич. –Может, его Виктору показать?
— Какому Виктору?
— Скворцову. Ну, у нас же в подъезде живёт. Фершалом работает на скорой, в психиатрической бригаде быстрого реагирования.
Миша тут обиженно надул щёки. Экий же он чувствительный! Выслушал бы сначала, прежде чем надуваться!
— Да погодите вы нервничать-то! — продолжил Иван Сергеевич. — Сейчас весна? Весна. Значит, самое время для разных обострений. Я сам по телевизору слышал: в это время внимательнее смотрите за своими дитями. У них как раз весной всякая несуразица в голову лезет. Могут даже подвиг совершить или с крыши прыгнуть.
Миша сдул щёки и призадумался, что далось ему нелегко.
— Может, действительно показать? — пробормотал он, соглашаясь с приведёнными аргументами. — Посоветует чего… Ты его хорошо знаешь?
— Кого?
-Ну, этого…. Который психический на скорой.
— Виктора-то? Да выпивали вместе пару раз. Опять же в домино…
— Значит, хорошо, — приободрился Миша. — Слушай, Сергеич, выручай! За мной, сам знаешь, не заржавеет. Надо же спасать парня!
— Конечно! — охотно согласился Иван Сергеевич. На душе у него сразу потеплело. И действительно: почему же не помочь хорошему человеку? Обязательно надо помочь! Категорически! Это даже и обсуждать нечего! Какой же этот Миша приятный в своей детской непосредственности человек!
— Я ещё по сто пятьдесят возьму, — Миша то ли предложил, то ли уже решил, что сейчас просто необходимо его, Ивана Сергеевича, угостить-задобрить. — И бутеры. Тебе, Сергеич, с чем?
— Если можно, с селёдкой, — чуть стыдясь своей нахальности, попросил Иван Сергеевич.
— Можно, — великодушно разрешил Миша, поднимаясь со стула. — Сегодня всё можно. Раз пошла такая пьянка…
— Не знаешь, сколько сейчас стоит, чтобы в военкомате отмазать? — ставая стаканы на стол, спросил он напрямую, и был, конечно, прав. — Ну, если с психушкой фокус не пройдёт?
— Сейчас — не знаю, — так же прямо ответил Иван Сергеевич, обсасывая вкусный селёдочный хвост. — Я за сына четыре отдал, но это было пять годов назад. Сейчас он уже наш политехнический заканчивает. Между прочим, в прошлом году стал первым разрядом по стоклеточным шашкам, — добавил со значением и тайной гордостью.
— Четыре чего?
— Долларов, конечно. Не рублей же!
Миша сморщил лоб, задумался. Да, сумма серьёзная, хотя, понятно, торг здесь был совершенно неуместен.
— Думаешь, подорожало? — с недоверием предположил он.
Иван Сергеевич неопределённо пожал плечами: а кто знает? Скорее всего. Инфляция же, мировой кризис! Всё дорожает! Вон, на рынке картошка неделю назад двадцать стоила, а вчера — уже двадцать пять! А возьмёшь — половина гнилая! Какая же всё-таки гадость, эти рыночные отношения!
Миша опять задумался. В состоянии подпития делать это ему было непривычно, неприятно, а если начистоту — довольно противно.
— Если с психиатром этим подъездным не получится, придётся платить, — согласился он со вздохом. — У тебя случайно ход к военкоматским не остался?
— И не случайно, — хмыкнул Иван Сергеевич. — Сосед по садовому участку там дежурным работает.
Ну, Сергеич.., — задохнулся от восхищения Миша. — Ну, прямо… Ну, ты хват! Ну, прям везде у тебя! Прям как этот…, — но какой «этот» уточнять не стал, а вместо уточнения широко распахнул руки. Алкоголик за соседним столиком в страхе закрыл глаза.
— Опять с этой х..нёй припёрся! — вдруг раздался громкий возмущённый голос буфетчицы Тамары. — Я тебе говорила, чтобы ты с ней ко мне даже близко не подходил? Говорила или нет?
Иван Сергеевич и Миша повернули головы. У буфетной стойки, понурив голову, стоял неимоверно худой мужчина с длинными засаленными волосами. В жилистых руках он держал пластмассовый предмет, предназначенный в медицине для сбора мочи и в просторечии называемый «уткой». «Утка» имела удлинённый выступ в виде рукоятки и клапан, прикрывающий входное отверстие. По конструкции она напоминала литровые пивные кружки с откидными металлическими крышками, которые подают в мюнхенских пивных, но там эти кружки используются по своему прямому назначению, и , конечно, никто из посетителей тех пивных не допускает даже мысли в них поссать.
Мужчина, на котором сейчас упражняла свои голосовые связки Тамара, был завсегдатаем заведения, и звали его Олег. В прошлом он работал в городской канализационной службе и пользовался у коллег и граждан заслуженным уважением. Но в результате тайных козней конкурентов-ассенизаторов, был уволен со своей сытой гавноочистительной должности, из-за этого увольнения серьёзно расстроился, растерялся и стремительно морально опустился, о чём свидетельствовали теперь уже постоянный мутно-рассеянный взгляд и всё те же засаленные волосы, давно забывшие, что такое расчёска.
Никто не знал, откуда у Олега появилась эта медицинская посудина, но он неизменно появлялся здесь вместе с ней, и каждый раз предлагал Тамаре налить в ёмкость пива, что повергало буфетчицу в состоянии прострации, переходящее в самый настоящий гнев.
— Я щас тебя, педораза, в милицию сдам! — продолжала бушевать оскорблённая в своих самых лучших буфетческих чувствах женщина.
Олег молчал, скорбно пожимая покатыми плечами и, одновременно, глядя на Тамару взглядом голодной, регулярно получающей вместо куска хлеба увесистый пинок собаки.
— Вот, пожалуйста, наглядный пример человеческой чёрствости и нежелания понимания, — сказал Иван Сергеевич. — Почему бы не налить несчастному Олегу пива именно в его ёмкость? Что тут противоестественного?
— Да…, — смешался Миша. Такая точка зрения поставила его в умственный тупик.
— Он бы ещё сюда судну принёс. Его надо в психическую. Пусть там пивом поят. Посредством клистирной трубки.
Между тем, события из стадии словесных угроз перешли к физическим действиям: Тамара выскочила из-за стойки и, отвешивая оскорблённому Олегу увесистые пинки, выкинула страдальца на улицу.
— Вот и вся любовь, — констатировал Иван Сергеевич. — Ничего святого. И чего мы все такие злые, как собаки?
— Нет, вот ты — человек учёный, институт закончил, — сказал Миша, когда они, закончив, наконец, с армейской темой, в очередной раз выпили и закусили. — Объясни мне — может, чего не понимаю — почему у нас в жизни так?
— Как?
— Я и сам не пойму. Как-то не так, как надо. Через ж..пу как-то. Не по людски.
— Это потому, что согласия в народе нету, — подумав, ответил Иван Сергеевич. — Единства и взаимного понимания.
— Ну да, ну да, — потряс головой Миша, соглашаясь.
— И общей идеи.
— Как при коммунистах?
— Как при коммунистах, — согласился Иван Сергеевич.
— Значит, считаешь, при них лучше было? — опять догадался Миша. Физический труд иногда способствует развитию логического мышления.
— «Лучше-не лучше» — это категория философическая, — очень мудро выразился Иван Сергеевич и откусил кусок очередного селёдочного хвоста. — Спокойнее было. Увереннее в завтрашнем дне. И народ не обострялся, — добавил он, покосившись на продолжавших свой яростный спор математиков.
— А чего ему было обостряться-то? — продолжил он. — Утром встал — и на работу. Вечером отработал — и домой. В выходной — на рыбалку. В праздник — на демонстрацию. Обожрался — в вытрезвитель. Всё просто и понятно.
— А диссиденты? — осторожно поинтересовался Миша.
— Вот они всё и замутили, — пояснил Иван Сергеевич. — Вражьи голоса, преклонение перед загнивающим Западом, потом перестройка с реформами. В результате и имеем то, что имеем.
— И нас все имеют, — совершенно справедливо и, одновременно, очень остроумно уточнил Миша, но не засмеялся, потому что это было действительно не смешно, особенно в свете возможного ухода его сына в стройные и могучие ряды непобедимой и легендарной.
— Прямо в самую пипочку. Интересно, что же будет дальше? — спросил он напрямую.
— Дальше будет только хуже, — удовлетворённо произнёс Иван Сергеевич и опасливо-настороженно покосился на соседнего алкоголика, который явно прислушивался к их разговору.
— А я тебе говорю: здесь надо расчленять! — послышался громкий до неприличности голос со стороны всё тех же профессионалов вычислений и уравнений, после чего послышался звук удара чем-то тяжёлым об стол. На эти зов и звук уже спешила буфетчица Тамара, и, судя по её решительным поступи и выражению лица, она намеревалась устроить им ту ещё… Нобелевскую премию мира во всей её восхитительной красе.
На край стола, элегантно спикировав сверху, приземлилась тощая весенняя муха — потенциальный переносчик желудочно-кишечных заболеваний.
— Ишь ты, муха, — удивлённо сказал Миша.
— Весна, — подвёл под её появление теоретическую базу Иван Сергеевич. — Природа оживает.
— Уж больно тоща, — заметил Миша. Несмотря на простецкий вид, он был достаточно наблюдательным человеком. Возможно, это была врождённая черта характера, а, возможно, он приобрёл её в силу профессии. На железной дороге нельзя быть ненаблюдательным: если будешь разевать варежку — враз потоком завихрившегося воздуха утащит под какой-нибудь мчащийся на всех парах бронепоезд.
— Ничего, отожрётся, — с грубым оптимизмом ответил Иван Сергеевич, внимательно наблюдая, как насекомое, подползши к капле пива на столе, вдруг замерло и, казалось, присосалось к бодрящей влаге.
— Ты гляди! — удивлённо констатировал он. — Есть-то козявка позорная, а туда же, алкоголизироваться.
Они вышли из распивочной и глубоко, с чувством собственного удовлетворения, вздохнули свежий весенний воздух.
— Да, весна, — сказал Миша, мечтательно закрыв глаза. — Как бы в больницу не загреметь. У меня же язва, — пояснил он. — Двенадцатиперстной.
— А выпиваете! — удивился Иван Сергеевич.
— Одно другому не мешает. Я с детства этим увлекаюсь. Ещё папаша покойный приучил. Душевный был человек! Вы сейчас куда?
— Домой. Надо щей поесть. Жена вчера наварила из свиных мослов. Наваристые!
— И я домой. Полежать надо. Подумать.
Они свернули за угол и пошли по широкой асфальтированной дорожке…