18-го июля 2012 года поэту Евгению Александровичу Евтушенко исполнилось 80 лет. По ряду причин пишу об этом с некоторым опозданием. Хотя с такой датой можно поздравлять круглый год. Лично мое отношение к Евгению Александровичу несколько неоднозначное, да и обстоятельства складывались так, что, может быть, я и не стала бы сегодня писать эти строки. Но прочитав статью Игоря Свинаренко из «Мужского журнала для чтения МЕДВЕДЬ»,  я решила полностью перепостить ее на «Задворки», отдав должное и юбиляру, и журналисту И. Свинаренко.

Но это еще не все. В том же самом «Медведе» 25.04.2012 была опубликована статья Валерии Новодворской о Евтушенко и и очень важно и абсолютно справедливо будет перепостить и ее тоже.  Так что, дочитав (или не дочитав) Свинаренко, сразу приступайте к Новодворской.  Не пожалеете.

Редактор

И. Свинаренко

Евгений Евтушенко. Со мною вот что происходит

Юбилей Евгения Евтушенко – праздник для всех, кто любит русские стихи. И здесь, и по всему миру. Неважно, где живут поэты и читатели стихов. Неважно, сколько им лет (Евтушенко – 80, а выглядит, на все 20!). Неважно, много или мало нас осталось.
Важно, что стихи – хорошие, и жизнь прожита не зря!

Он был красавец, каких мало, с коллегами Вознесенским и Ахмадулиной он блистал так же мощно, как сейчас Малахов, Ургант и Собчак. Только, в отличие от теперешних телезвезд, поэты развлекали не хабалок и пэтэушниц, но вполне почтенную публику, среди которой нестыдно появиться. У поэтов были замечательные пиджаки и галстуки, у поэтессы — шпильки, и романы, и скандалы от амурных до политических, и поездки от тайги до британских морей, далее — везде. Стихи они тоже писали, часом даже неплохие, но сегодня над ними не застрелишься, как стрелялись на могиле Есенина, и даже не зарыдаешь и не напьешься! Почитал, похвалил, отметил достоинства и эпохально-историческое значение — но не более того, не более…
После всей той немыслимой звездности, от которой поди еще не рехнись, в наше, новое время Евтушенко жив-здоров, живет в свое удовольствие, женится и рожает детей, покупает недвижимость в Америке, преподает, по-прежнему пишет — и отмечает разные свои юбилеи. Дай Бог всякому, как говорится.
Не зря, не зря поэт гордится своими заслугами перед русской демократией: много говорит тот факт, что чучело Евтушенко лично сжег перед публикой не кто-нибудь, а сам Александр Андреич Проханов! Это дорогого стоит.

ПИСЬМО
«Дорогой Евгений Александрович!
Пишет вам в далекую Америку поклонник вашего таланта (без иронии, реально. — И. С.) Игорь Свинаренко из журнала “Медведь”. Если помните, мы с вами познакомились пару лет назад в Москве, в ресторане “Петрович”, где мы с вами даже выпили водки, чем я теперь хвастаю.
Я то и дело слышу про вас хорошее, к примеру, от Вадима Туманова, которому вы крепко помогли во времена гонений…
Если помните, мы с вами планировали сделать интервью. Вопросы вы попросили в письменном виде. Вот они. Волнуюсь, жду!
С наилучшими пожеланиями,
Игорь Свинаренко».

Вот такое письмо я написал классику. Которого в 70-е застал в самом его расцвете; я, студент с претензией, лично стрелял лишний билет на его выступления не то что в Политехническом, но и — бери выше — в самих Лужниках! Впрочем, на стадионе, кажется, был групповой концерт, да неважно.
Да, кстати! К письму я, понятно, приложил вопросы.
Но ответов не получил.
Может, затерялось мое скромное письмишко среди тыщ конвертов, наверно, у поэта богатая почта.
А может, он уже достаточно сказал про все, что хотел, и просто неохота повторяться…
Или так: от долгой жизни в Америке у человека переменились взгляды на разное, и теперь ему неловко от нашего русского толстопятого простодушия… Но в результате появился вот этот очерк.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО. ЕСТЬ БИОГРАФИЯ ИЛИ НЕТ?

Считается, что Евгений Александрович Евтушенко родился 18 июля 1933 года на станции Зима в Иркутской области. По другой версии — в 1932 году в Нижнеудинске. Отец — Гангнус Александр Рудольфович, геолог. Мать — Евтушенко Зинаида Ермолаевна, геолог, актриса. Теперешняя жена — Евтушенко Мария Владимировна (1961 г. р.), врач, филолог.
В 1947 году переехал в Москву. Печататься начал в 1949 году. В 1951-м был принят в Литинститут, в 1952 году, после выхода первого сборника стихов — в Союз писателей. В 1954 году его отчислили из института. По одной версии, за то, что выступил в защиту романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». По другой — за прогулы.
Самое известное из написанного: поэмы «Братская ГЭС» (1965), «Под кожей статуи Свободы» (1970), «Мама и нейтронная бомба» (1984), сборники «Шоссе энтузиастов» (1956), «Интимная лирика» (1973).
Поставил два фильма по собственным сценариям: «Детский сад» (1984) и «Похороны Сталина» (1991). Мир эти ленты не сказать, чтоб перевернули.
Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1983) и др. Лауреат Госпремии СССР (1984) за поэму «Мама и нейтронная бомба», ТЭФИ (1998) — за лучшую просветительскую программу «Поэт в России — больше, чем поэт» и множества прочих премий.
В перестройку был секретарем правления Союза писателей СССР, секретарем правления Содружества писательских союзов, сопредседателем писательской ассоциации «Апрель».
В 1989 году был избран народным депутатом СССР от Дзержинского территориального избирательного округа г. Харькова.
С 1991 года работает в США — преподает в университете в городке Талса (Оклахома) с населением 400 тысяч человек. Женат в четвертый раз. Отец пятерых сыновей.
Это:
Петр (1967 г. р.), художник;
Александр (1979 г. р.), журналист, живет в Англии;
Антон (1981 г. р.), живет в Англии;
Евгений (1989 г. р.), учится в средней школе в США;
Дмитрий (1990 г. р.), учится в средней школе в США.
20 лет Евтушенко был занят составлением антологии русской поэзии XX века, она называлась «Строфы века» (875 персоналий, больше 1000 страниц). Вышла сперва на английском, в США (1993), а после — на русском (Минск, 1995).
Труды Евтушенко переведены более чем на 70 языков.

КАК СТАТЬ ПОЭТОМ

Он вспоминает: «Пятнадцатилетним мальчишкой меня исключили из школы в Марьиной Роще. Кто-то похитил классный журнал, поджег… Директор школы логически вычислил: раз Евтушенко схватил пару двоек, значит, это его рук дело. Меня вышвырнули с “волчьим билетом”. Папа […] написал своим друзьям-геологам рекомендательное письмо. Я уехал в алтайскую экспедицию, а что тогда были там за деревни? Сплошные солдатки. Одна из вдов, пасечница, и стала моей первой женщиной. …Она была на 12 лет меня старше и одиноко жила на отшибе села. Все, что между нами произошло, считалось тогда уголовным преступлением, ведь мне было только 15 лет — я даже паспорта не имел. Врал, прибавляя к своему возрасту пару лет. Вдова, когда это поняла, была просто убита, раздавлена — женщина религиозная, она сочла свой поступок страшным грехом. Она плакала, стояла перед иконой на коленях и просила прощения у Господа. Она была поразительно чистым существом, благодаря ей я открыл доброту и чистоту женской души, что для мужчины в первом опыте очень важно. Может, не будь ее в моей жизни, я и не стал бы поэтом…»

СТРАДАНИЯ

Как всякий уважающий себя поэт, Евтушенко прошел через преследования и даже страдания. Они могут достигать разного градуса в каждом отдельном случае — нет двух похожих поэтов, и тем не менее…
«Меня и жестоко наказывали (за вышедшую на Западе «Автобиографию» и «Бабий Яр»). Дошло до того, что даже «машина моя пострадала — кто-то нацарапал на дверце: “Жид”».
А вдобавок милиционеры делали замечания, он оправдывался, приходилось. Но это так, цветочки. Были вещи и пожестче, он с горечью вспоминает:
«Меня сняли с поезда, идущего за границу (два раза и с самолета снимали)». Невыносимо! Непонятно, чем бы это могло кончиться, но «спас Степан Петрович Щипачев — этот тихий, застенчивый поэт, написавший “Любовью дорожить умейте”, пришел в ЦК партии, бросил свой, полученный еще 1918 году, партбилет и воскликнул: “Что же вы с нашей молодежью делаете, почему крадете у них мир, который они должны и имеют право увидеть?! Если Евтушенко не выпустят за границу, я выйду из партии”. В результате, немало еще натерпевшись (такого врагу не пожелаешь, я в восторге от этих формулировок, преклоняюсь перед этими мучениями, до которых куда там Мандельштаму. — И. С.), отправился я в гнездо американского империализма — город Нью-Йорк».
Продолжаем тему мучений. «Цензура долго не хотела пропускать мою двунаправленную (и против наших мудаков, и против американских. — И. С.) поэму “Под кожей статуей Свободы”, а потом замечательный одноименный спектакль Юрия Любимова на Таганке».
Цензура какое-то время позверствовала, а потом махнула рукой и все разрешила – Евгению Александровичу, по крайней мере.

После – на глазах у Евтушенко, это негуманно, бесчеловечно, нельзя так, представьте себе движение зрачков обносимого, туда-сюда, еще одного — после Пастернака «Нобеля» дали опять другому русскому пииту. И вот вам по поводу счастливца цитата из Евтушенко:
«Бродский — очень талантливый поэт, и стихи его, особенно написанные до отъезда из России, я люблю, включил в антологию, но он принадлежал к такому своеобразному типу людей, которые, когда кто-либо им помогает, чувствуют унижение и отвечают на добро неприязнью. К сожалению, его оскорбительные высказывания обо мне (типа, Евтушенко — агент КГБ. — И. С.) перепечатываются, и круги от них расходятся до сих пор».
И уж, кстати, на тему органов: «Лет пятнадцать назад в четыре часа утра в Будапеште он (поэт Александр Межиров) спросил меня: “Скажи мне по совести: ты все-таки генерал КГБ?”».
Красивая фраза из какой-то рецензии, написанной, типа, провинциальной учительницей: «В “постперестроечное” творчество Е. Евтушенко вторгаются мотивы иронии и скепсиса, усталости и разочарования». А ведь с этим, сами понимаете, непросто жить…

ГРАЖДАНСКАЯ ПОЗИЦИЯ: ОКЛАХОМА, ГРИН-КАРТА

«Я был единственным человеком, который написал художественное произведение (поэма “Тринадцать”) о событиях 1993 года, когда все общество разделилось надвое. Это была мини-, но все-таки гражданская война. Кто-то должен говорить такие вещи».
Разве важно, где поэт говорит последние страшные слова о русской гражданской войне — на баррикадах родины или в колбасной (ой, пардон, вырвалось, я не хотел) эмиграции? Какая, типа, разница? Совершенно некстати тут вспоминается анекдот, где персонажа призывают или трусы надеть, или крест снять. Либо ты русский поэт, либо ты уехал в колбасную эмиграцию. В богатую страну Штаты. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Правда, с гражданством история долгая, сперва надо грин-карту получить. Но с этим порядок: «Я преподаю в университете в нефтяном ковбойском городе Талса. Там я купил милый, уютный дом. Помимо поэзии, я преподаю русское и европейское кино…»
Евтушенко считает необходимым пояснить, что, несмотря на ковбоев и нефтяников, в его оклахомской глуши хватает духовности: «В Талсе балет “Щелкунчик” уже 20 лет не снимается с репертуара. Весь город собирает деньги, чтобы спасти в Антарктиде пингвинов, которых, оказывается, тоже чем-то травят. (Еще я преподаю)в Куинс-колледже в Нью-Йорке, где у меня квартира. Я неизменно подчеркиваю, что не эмигрировал — паспорт у меня российский, просто имею грин-карт, которая дает право на работу и безвизное жительство в США».
Я нашел где-то в прессе деликатную строчку: «Жаль, что лекции он читает американским, а не нашим студентам». Ну, если его там внимательней слушают и к тому ж больше платят, то почему нет? Кто бросит камень в многодетного отца малых детей?

ЗАМАХ

Что б вы ни говорили, а у Евтушенко хороший замах, достойные амбиции.
О нем в прежние годы много писали и говорили в таком духе: «С завистью поэты наблюдали, как он менял вызывающе пестрые пиджаки, машины и жен, как выбивал у властей квартиру на Котельнической набережной под предлогом, что должен иметь возможность принимать у себя высокопоставленных иностранных гостей, а потом — ну надо же! — и впрямь принял там Никсона».
На буфетной стене Центрального Дома литераторов поэт Семен Кирсанов написал: «Ев тушёнку, вспоминал Евтушенку»… Как должна людей беспокоить тема, чтоб ее раскрывали в граффити! В настенных росписях!
Он как-то рассказал, что один его сборник — «Взмах руки» — вышел стотысячным тиражом, а в то же самое время продавалась книжка коллеги Пастернака «На ранних поездах», и тираж ее — почувствуйте разницу — 5000 экземпляров.
Или еще про поэтов, про место среди них. Вся читающая публика самой читающей страны знала это четверостишие:

Ты Евгений, я Евгений,
Ты не гений, я не гений.
Ты говно, и я говно,
Ты недавно — я давно…

Люди так понимали, что это Евтушенко дружески про Долматовского. Автор открещивается, а зря, сильные ведь строки, на века. Пушкин бы многое из приписываемого ему признал открыто за свое, просто не успел.
«Мое первое стихотворение, благодаря которому я стал известен, — “Со мною вот что происходит…”. Есть ли в России человек, который его не знает? Его переписывали от руки. А моя первая песня была тоже о любви, сейчас исполняется как народная, что является высшим комплиментом: “Ах, кавалеров мне вполне хватает, но нет любви хорошей у меня”».
«“Танки идут по Праге” ходили в нашем самиздате», — вспоминает Евтушенко. И это реальная, без шуток, заслуга. Я буквально снимаю шляпу.

Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета.

«…я включил приемник и услышал сквозь треск помех голос моего друга Зикмунда. “Женя, — кричал он, — Евтушенко, ты помнишь, как мы говорили о будущем социализма с человеческим лицом?! Женя, что же случилось? Почему ваши танки, которым в мае 1945-го я аплодировал, входят в Прагу? Они уже на улицах, передача сейчас оборвется…”
Покончить жизнь самоубийством, — такое желание у меня только раз было: когда узнал, что наши танки вошли в Чехословакию».
А еще Евтушенко вступился за инвалида войны Эрнста Неизвестного: «Хрущев стал кричать: “Если вам, господин Неизвестный, не нравится наша страна, забирайте свой паспорт и убирайтесь”. Я сказал: “Никита Сергеевич, как вы можете повышать голос на воевавшего в штрафном батальоне фронтовика?” …Хрущев рявкнул: “А-а! Горбатого могила исправит!” Налился кровью, побагровел и стукнул кулаком по столу, за которым мы только что ели и выпивали. Тогда я тоже стукнул кулаком по столу, сказал: “Нет, Никита Сергеевич, прошло, — и надеюсь, навсегда! — время, когда людей исправляли могилами”.

…Я его, в общем-то, не обзывал, но одно неловкое слово у меня таки сорвалось… “Идиот”. Я заявил Хрущеву: “На выставке есть очень плохие картины, ваши портреты — почему вы на них внимания не обращаете? Вы там то с колхозниками, то с рабочими — эти услужливые художники изображают вас, Никита Сергеевич, простите, как идиота”».
Герцен себе подобное позволял только из Лондона, что твой Сева Новгородцев, а Евтушенко — нет, он резал правду-матку на дому из материала заказчика. Круто!

Широко была известна история про то, что Евтушенко написал Андропову письмо: «Если Солженицына из страны вышлют, в знак протеста я повешусь прямо перед зданием КГБ». Андропов якобы ответил: «Ничего, приезжайте — липы у нас тут крепкие, выдержат»… Евтушенко эту версию не подтверждает, а дает свою:

«О том, что Солженицына арестовали, я узнал от Юрия Любимова. …Позвонил в справочную Москвы и попросил дать мне приемную Андропова. В службе “09” вежливо спросили: “Кто звонит?” Я честно ответил: “Поэт Евгений Евтушенко”.
На другом конце провода чуть замешкались, но обнадежили: “Подождите”. Меня куда-то переключили, а потом перевели на приемную Андропова. Я был на взводе… Заявил, что это будет удар по престижу страны, и добавил: “Если процесс над Солженицыным начнется, готов умереть за его освобождение на баррикадах. И не я один”. “Проспитесь!” — сказал [Андропов] и положил трубку… [Я] перед этим действительно выпил…»
Если это не гениально, то что тогда вообще гениальность?

Кто там еще у нас был кроме Андропова, Ельцин? И про него есть: «Как может сегодня существовать поэт, который ничего — не обязательно стихами — не сказал своему народу о Чечне! Возможно это? Невозможно! Я был первым человеком, который выступил против войны в Чечне. Я хорошо знаю Кавказ и понял, что эта война продлится долгие годы. Чеченский блицкриг придумали люди, которые никогда не читали даже “Хаджи Мурата”. На второй день после начала чеченской войны я читал по телевизору стихи и отказался получать из рук Ельцина орден».
Неплохо для начала. Теперь осталось еще заклеймить войну в Ираке. Развязанную людьми, которые не читали даже «Последнего из могикан» и не видели Гойко Митича. И отказаться взять орден из рук Хиллари Клинтон, Моники Левински и Барака Обамы.

Сочиняя этот текст, я наткнулся в периодике на отрывок из нового романа Аксенова (который уехал на Запад не 1991-м, когда позволили, а при глубокой советской власти, когда за это могли и башку оторвать), там было что-то вроде, не дословно, но по сути верно:
— А что Брижит Бардо, вы виделись с ней там? — спрашивает поэта некая поклонница.
Он отвечает:
— Когда я был в Париже в одиннадцатый, нет, в двенадцатый раз и остановился, как обычно, в отеле DeCrillon, Бардо должна была ко мне прийти, очень хотела, но у меня просто не было времени на эту встречу. Так что мы с Бардо знакомы только заочно.
Так замечательно написал Василий Аксенов в своей книжке, выведя несомненно Евтушенко, кого ж еще, под именем Яна Тушинского.
Не все, может, помнят, что именно Евтушенко — автор бессмертной строки «Поэт в России — больше, чем поэт». (Если интересно, дальше там так: «В ней суждено поэтами рождаться // Лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, // Кому уюта нет, покоя нет».

«Есть такой Союз евтушенковедов (!), его председатель — Юра Нехорошев. В 1962 году, когда он служил на Северном флоте главным механиком подводной лодки, они пошли на маневры — на кратковременное погружение. Но случился Карибский кризис, и их забросили на Кубу (угрожать, вот забавно, Соединенным Штатам, где теперь дом поэта. — И. С.). Чуть ли не год Юра с командой провел под водой без всплытия. На лодке не было других книжек, кроме моего двухтомника. Больше читать было нечего… Лучших знатоков моего творчества, чем эта команда, я не встречал». А куда они денутся с подводной лодки? Этот прием, кстати, называется «буквализация метафоры». А потом в стране начались проблемы с финансированием ВПК, ну и как теперь приохотить людей к высокой поэзии?
Забавно, что этот подводник Нехорошев нашел некие мемуары «битлов». Ссылаясь на него — а сам я не проверял, — Евтушенко сообщает: «В своих воспоминаниях Пол Маккартни описывает, что перед первыми гастролями по континентальной Европе его девушка подарила ему мою книжку, только вышедшую в Англии, и прочла оттуда несколько страниц. Стихи Полу очень понравились, и Маккартни прочитал их битлам перед первым концертом, когда ребята очень волновались. Выступление прошло замечательно…»

Или так еще про замах:
«После тридцатых годов первый авторский вечер одного поэта — мой, в Литературном музее на Якиманке. При этом скопление народа было столь велико, что даже машина Микояна не могла по улице проехать (он мне сам рассказывал)».
Более того:
Мне кажется, сейчас — я иудей,- писал он. —
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.

Но… Его никто не распинает (ну, только изредка пинает), он все не гибнет, он живет дольше лучших русских поэтов вместе взятых — ну и дай Бог ему здоровья. И успехов в труде и личной жизни.

Опубликовано в журнале “Медведь» №121, 2008
http://www.medved-magazine.ru/articles/Igor_Svinarenko_o_Evgenii_Evtushenko.1775.html

 

Поэт на договоре.

Валерия Новодворская о Евгении Евтушенко

Мы переходим к ситцевому сезону русской поэзии. Сначала шел, конечно, богатый и аристократический бархатный сезон Серебряного века. Великие: Пушкин, Тютчев (если кто не в журнале, то это не значит, что его в Храме нет; иногда жизнь гения не укладывается в триллер или драму, необходимые для пущей художественности; но биографии забываются, а стихи остаются). «Большая шестерка»: Блок, Мандельштам, Пастернак, Гумилев, Ахматова, Цветаева. Волошин и последние обрезки бархата: Окуджава, Высоцкий, Галич. По словам нашего сегодняшнего героя Евгения Евтушенко, последний великий из бархата прошедших веков — это И. Бродский. Будет и шелковый сезон: Бальмонт, Багрицкий, Наталья Горбаневская и Ирина Ратушинская, Некрасов, Эренбург, Юрий Левитанский.

А потом наступил ситцевый сезон — для всех, для тех, кто попроще, и там по справедливости оказались и Сельвинский, и Светлов, и Межиров, и Ошанин. По два-три стихотворения с каждого, иногда — одно, как у Межирова и Ошанина. А другие выпали вообще. Антокольский вложился одним стихом, а от многих останется память такого рода: этот пожалел Цветаеву и Мура, тот (С. Щипачев) заступился за Евтушенко. Из всего ситцевого сезона, куда, конечно, мы отправим и Маяковского, в наш Храм войдут (и не украдкой, а с шумом, блеском и юношеской бравадой) Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко. Ну и что, что ситцевый сезон. Ситцевый сезон, Политехнический, Лужники, сарафанное радио… Мы тоже не бог весть какие аристократы, ни бархата, ни шелка мы не застали. В колясках не катывали, с кружевными зонтиками не ходили и даже персонажи «Дамы с собачкой» для нас — неслыханный шик и роскошь: и по средствам, и по костюмам, и по занятиям. А мы ездили в Коктебель в поездах и в задрипанных «москвичонках» («мерседетых шестисосах»), топали в Лягушачью бухту, валялись на диком пляже. И даже в Литфонд к Марье Волошиной нас не пускали, как пускали Женю и Андрюшу. Мы пели под гитару у мыса Хамелеон, клали камушки на могилу Макса Волошина и лакали дешевую продукцию винсовхоза «Коктебель». Так что мы не гордые.

Демон на договоре

Что делать Евгению Евтушенко в нашем Храме — не нам решать. Он его ярко раскрасит, распишет да еще и Пикассо с Шагалом пригласит. Они бесплатно нарисуют по картиночке. Он организует экскурсии, он пригласит «битлов», даже и покойных, и те споют на пороге; он поставит фильм о Храме и сам в нем сыграет, а потом начнет по России и по Европе с США лекции про наш Храм читать. Его только пусти под лавочку — а он сразу все лавочки займет. Но Евтушенко — честный человек, на место Блока или Бродского не сядет. Так что мне он по душе.

Евтушенко — классический шестидесятник. Уж он-то точно редкий, невиданный мичуринский вариант социалиста с человеческим лицом, хотя ничего толком ни про капитализм, ни про социализм Евгений Александрович не понял, даже проживая в США. Он искренне считает, что в Швеции и Норвегии — социализм. Но живет почему-то в Штатах, и это было бы ханжеством и чистой демагогией, не будь он поэтом. А поэтам знать про экономику необязательно, пусть себе считают, что булки растут на деревьях и творог добывают из вареников.

Евгений Евтушенко — хороший человек, хотя и очень суетный, он сделал стране много добра в самые страшные годы, а уехал от нас только в 1991-м, когда шестидесятники и социалисты с человеческим лицом уже утратили свое всемирно-историческое значение и вместо них в ряды встали западники и рыночники, антисоветчики и либералы.

Про Евтушенко говорили много плохого, вплоть до того, что он был агентом КГБ. Нет, не был, это клевета по неопытности. Он был смел до отчаянности, но ездил по белу свету, жил шумно и широко, получил (выбил блефом) шикарную квартиру в доме на набережной (не на той, так на другой), даже Никсона он там принимал. Но подлостей он не делал и ничем за эти блага не платил. Ничем, что было бы лицемерием, жестокостью, согласием на аресты собратьев по ремеслу. Даже диссидентам он жертвовал свои старые рубашки, а они были мало поношенные и нарядные. И если поэт Евтушенко попросит у культурного или богатого россиянина булку или вареник, то моя просьба: дать и даже помазать икрой. Заслужил. Он и сейчас то в нетопленном зале выступит, как в Туле, то выставку из своих личных картин в Переделкине откроет (все — дары великих мастеров). В этом году, в июле, ему стукнет 80 лет. Есть живой классик, «клаша» (по Войновичу), и давайте ему сделаем какое-нибудь добро в порядке алаверды.

А секрет его хорошей жизни при советской власти прост. Помните, был такой забытый доперестроечный роман «Альтист Данилов»? Давно воды времени смыли автора и шпильки, актуальные только в то время, осталась интрига. Данилов служил на Земле демоном на договоре и обязан был творить Зло. Но стал делать Добро. За что его поставили перед демоническим Политбюро и хотели лишить сущности, а память вытоптать, но за него заступился тамошний генсек Бык, то ли Голубой, то ли Белый, которому он невзначай почесал спинку, чего никто никогда не делал. И его наказали условно.

Евгений Евтушенко считался у Софьи Власьевны поэтом на договоре и вроде бы договор соблюдал: не был антисоветчиком, уважал Буденного, героев войны, Че Гевару и Фиделя, выступал против вьетнамской войны, мягко критиковал Америку, братаясь с ее студентами и поэтами. Он не выступал против Ленина (только против Сталина), не был штатным диссидентом, верил в социализм, не требовал ни роспуска СССР, ни пересмотра роли и значения (и даже сущности) Победы 1945 года, как Гроссман и Владимов. И все — искренне. Просто, видя несправедливость и жестокость, кидался в бой (Чехословакия,1968-й; процесс Даниэля и Синявского; расправа над Бродским; участь Солженицына). Но он не перешел роковой, пограничной черты, как Галич, Владимов, Бродский. В стихах переходил, но стихи не поняли. Не умели читать между строк. Или боялись прочесть? Когда нет политических заявлений, выхода из рядов СП (совписов), обращений к Конгрессу США — можно пропустить мимо ушей. Пожурить. Преследовать, делать окончательным врагом, выгонять, сажать столь известного поэта с такой коммуникабельностью — себе дороже. Это понял даже Андропов. Из-за Евтушенко Папа Римский + все литераторы и художники Запада организовали бы против СССР крестовый поход.

Это, конечно, компромат. Солженицын, Владимов, Аксенов, Войнович, Галич — чужие. Евтушенко с натяжкой сходил за «своего». Но ведь за «своих» сходили и Высоцкий, и Окуджава, и Левитанский, и Булгаков, и Пастернак до рокового голосования об исключении из СП. Так что не побрезгуем и Евтушенко. Все мы родом с советской помойки, кто опоздал родиться в Серебряном веке, и мало кому удалось отмыться добела.

Homo huligаnus

Родился Женя в 1932 году, то ли на станции Зима, то ли в Нижнеудинске. Родители были геологи, Александр Рудольфович Гангнус и Зинаида Ермолаевна Евтушенко. Отец писал стихи, мать стала потом актрисой. С отцом Жени она развелась, но он всегда помогал сыну. Школу в Марьиной роще Женя не закончил. Его исключили за поджог, думая, что двоечник Евтушенко «имел основания». Но поджег другой ученик, а свалили все на Женю. Еще при Сталине он задал на уроке крамольный вопрос насчет песенки «С песнями, борясь и побеждая, наш отряд за Сталиным идет». Женя спросил: «А с песнями зачем бороться?» Он не понял, где запятая. Учительница побелела, сказала, что у него жар, что надо идти домой, и умоляла класс сохранить все в тайне. Такое было время. Потом пионер Женя на сборе, где все клялись, что вынесут пытки не хуже молодогвардейцев, честно сказал, что за себя не ручается. Скандал! Так что хорошо, что он вылетел из школы, слишком прямой был мальчик, до оттепели мог бы не дожить. Сталинские соколы договоров с поэтами не заключали и их не соблюдали.

Отец пристроил его на Алтай, в геологическую партию. Там он впервые познал любовь с пасечницей-вдовой. Об этом у него есть целомудренное стихотворение, тогда считавшееся «жестким порно». Романы Женя крутил и потом, но был на редкость чистым в любви. И здесь он был поэт и идеалист. Никакого цинизма.

В Литературный институт он был принят без аттестата зрелости, учился с 1952-го по 1957 год. Это восхитили мэтров первые слабые его стихи (в том числе и хвалебные в адрес Сталина) из сборника «Разведчики грядущего», которого стыдился сам автор. И тогда же его на ура (плохо дело было в те годы с поэтическими талантами) приняли в Союз совписов. Из Литинститута его выгнали без диплома (потом уже поднесли диплом, как подарок к пенсии, в новые времена). А за что выгнали? За поддержку романа Дудинцева «Не хлебом единым».

 

Но вот грянула оттепель, и Евгений читает свои стихи в Политехническом вместе с Андреем Вознесенским, Робертом Рождественским, первой своей женой, прекрасной Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой, который еще и поет. Помните эпизод в «Заставе Ильича»? Там Евтушенко читает свои стихи в Политехе. Он бредит Маяковским и всячески «косит» под него, и, по-моему, зря. На совести у Евтушенко нет таких грехов, как у отчаянного большевика Маяковского; как человек он намного лучше и сделал много добра (в отличие от Маяковского, который не спасал жертв чекистов). Да и как поэт он явно сильнее.

Оттепель замерзла под ногами у поэта, но еще раньше он успел поспасать от Хрущева Эрнста Неизвестного, будущего творца черно-золотого памятника генсеку. Хрущев стучал по столу на скульптора, Евтушенко стучал на генсека и даже обозвал его канонические портреты «портретами идиота». Хрущев оставил в покое Неизвестного и защищал Евтушенко, пока его самого не убрали. А потом он бился за Бродского и простил ему неприязнь и даже то, что гений помешал «ситцевому поэту» выступить в американском университете и получить 100 баксов. Бродский не мог понять, почему поэт советует поэту уехать по рекомендации КГБ. Эта «смычка» с «органами» была частью договора, и замученный, больной, разлученный с родителями Бродский слишком уж отличался от веселого и благополучного эпикурейца Евтушенко. Хитрил ли наш поэт, не переходя черту? Я думаю, что нет. Он не мог ее перейти, он был слишком левый и советский для этого, не было у него такого потенциала. И выпускали его, зная, что не попросит он политического убежища, вернется. И то, что Евтушенко обозвал оставшегося в Англии Анатолия Кузнецова Урией Гипом, причем не в кулуарах, а на каком-то писательском съезде, — может, это самый страшный его грех. Кузнецов написал в Англии и напечатал (и сейчас это пришло к нам) такую правду о Бабьем Яре и о войне (о том, в частности, как Киев взрывали чекисты, вплоть до Андреевской церкви, чтобы натравить немцев на местное население и создать условия для партизанской войны), что бедному Евтушенко она и не снилась. Ситец плох только одним: быстро линяет и легко рвется. Недолговечный материал.

Андропов был страшным человеком. Сначала Евтушенко ему позвонил, оторвал от заседания Политбюро и обещал, если Солженицыну дадут срок, повеситься у дверей Лубянки

Его баррикады

Лернейской гидре все равно, кто на нее бросается: свои или чужие. Сгоряча может и голову откусить. И когда в 1968 году после вторжения в Чехословакию Евтушенко кинулся посылать телеграммы протеста Брежневу прямо из Коктебеля — это был подвиг. Это первый. Тем паче, что героический Аксенов, которому предложили подписаться (больше Евгений Александрович подписи не собирал, все писал сам), испугался и пошел спать. Если бы телеграмма пошла на Запад, если бы была пресс-конференция, то и посадили бы. Но и так уволили девочку с телеграфа только за то, что приняла депешу, и Евтушенко ворвался в феодосийский КГБ, потребовал восстановить, угрожая пресс-конференцией и скандалом в Москве. И восстановили! Евтушенко ждал ареста, они с женой жгли в котельной самиздат. Второй подвиг случился, когда взяли Солженицына. Андропов был страшным человеком. Сначала Евтушенко ему позвонил (и его соединили!), оторвал от заседания Политбюро и обещал, если Солженицыну дадут срок, повеситься у дверей Лубянки. Андропов радушно пригласил это сделать, сославшись на крепость лубянских лип. Но задумался. Во второй раз поэт обещал защищать Солженицына на баррикадах. Андропов предложил проспаться, но он был умен и понимал, что посадить Солженицына — большая головная боль и конфронтация с Западом. И выходку Евтушенко он использовал, чтобы убедить Политбюро выслать, а не сажать.

У Евтушенко была непробиваемая защита и в СССР, и КГБ был в курсе. После Чехословакии по всем лестницам его шестиэтажного дома стояли люди, пришедшие его защищать, даже от провинции были гонцы.

Третий подвиг— «Бабий Яр» (1961). Это был прорыв плотины молчания. Четвертый — «Братская ГЭС». Уже идет 1965 год, десталинизация кончилась, а он опять про лагеря! И про гетто (глава про диспетчера света Изю Крамера). Это настоящие стихи, без скидок, о том, как замучили Риву, возлюбленную Изи.

Пятыйподвиг — то самое стихотворение «Танки идут по Праге». Негодование и шок сторонника социализма были сильнее либеральных чувств тех, кто ничего другого и не ждал от власти. И жаль, что не знал он (да и в Москве его не было в тот день) про акцию «семерки» на Красной площади. Здесь он мог бы стать диссидентом и преодолеть двойственность своей натуры. Он говорит, что не мог быть с диссидентами из-за своих левых убеждений, но среди диссидентов тоже были социалисты (Яхимович, Владимир Борисов, Петр Абовин-Егидес, Юрий Гримм, Михаил Ривкин). И им скидки по срокам не давали. Шестой и седьмой подвиги — это поэма «Казанский университет» и стихотворение «Монолог голубого песца на аляскинской звероферме». «Университет» — это 1970-й. «Песец» — тоже начало 70-х. Восьмой — отказался брать в 1993 году орден «Дружбы народов» в знак протеста против войны в Чечне (а некоторые либералы и премиями не побрезговали). Девятый — его фильм по его же сценарию «Смерть Сталина» (1990). Ненавидеть он умеет, этот эпикуреец. И страдать — тоже. Ведь история песца — его история. «Я голубой на звероферме серой. Но, цветом обреченный на убой, за непрогрызной проволочной сеткой не утешаюсь тем, что голубой. И вою я, ознобно, тонко вою, трубой косматой Страшного Суда, прося у звезд или навеки — волю, или хотя бы линьки… навсегда. И падаю я на пол, подыхаю, и все никак подохнуть не могу. Гляжу с тоской на мой родной Дахау и знаю: никуда не убегу. Однажды, тухлой рыбой пообедав, увидел я, что дверь не на крючке, и прыгнул в бездну звездного побега с бездумностью, обычной в новичке». И вот разрядка, развязка — и для песца, и для поэта: «Но я устал. Меня сбивали вьюги. Я вытащить не мог завязших лап. И не было ни друга, ни подруги. Дитя неволи для свободы слаб. Кто в клетке зачат, тот по клетке плачет. И с ужасом я понял, что люблю ту клетку, где меня за сетку прячут, и звероферму — Родину мою».

Кого обманули Америка, Аляска, песцы? Только дураков и гэбистов. Хотя КГБ, наверное, понял. Но как такое запретишь? Как запретишь историческую поэму «Казанский университет», посвященную В. И. Ленину, с таким финалом, где поэт благодарит Отечество «за вечный пугачевский дух в народе, за доблестный гражданский русский стих, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих…»? Что будут делать в СССР будущие Ульяновы? Да свергать советскую власть, ведь Ульяновы только свергать и умеют. Поэма посвящена диссидентам. Но как докажешь? Отпустить из «Нового мира» в самиздат?

Эта поэма помогла мне выжить, я ее прочла в казанской спецтюрьме. Это об истории: «Как Катюшу Маслову, Россию, разведя красивое вранье, лживые историки растлили, господа Нехлюдовы ее. Но не отвернула лик Фортуна, мы под сенью Пушкина росли. Слава Богу, есть литература — лучшая история Руси». Вот о декабристах: «До сих пор над русскими полями в заржавелый колокол небес ветер бьет нетленными телами дерзостных повешенных повес». Вот об Александре Ульянове и не только: «Невинные жертвы, вы славы не стоите. В стране, где террор — государственный быт, невинно растоптанным быть — не достоинство, уж лучше — за дело растоптанным быть!»

Десятый подвиг — не признавал ГДР, считал, что Берлинская стена должна пасть, об этом говорил вслух, и в ГДР — тоже; Хонеккер жаловался Хрущеву, просил Евтушенко не выпускать. Его, кстати, вытаскивали из самолетов, высаживали из поездов. Пытались засадить в СССР, как в аквариум. Спас Степан Щипачев. Сказал, что бросит на стол партбилет, публично выйдет из партии, если поэт станет невыездным. Одиннадцатый подвиг — это то, что Евтушенко был в 1991 году у Белого дома. Хватит на искупление?

Его девочки из виноградников

Евгений Александрович влюблялся охотно и часто, но всегда оставался джентльменом. Как-то в США, совсем еще зеленым юнцом, удрал от экскурсионной группы из Нью-Йорка в Сан-Франциско вместе с девушкой, у которой тоже был значок с Фиделем. Но первой его женой стала Белла Ахмадулина. В нее тоже влюблялись, ей дарили букеты. Евтушенко скармливал их соседской козе. Брака хватило на три года, с 1957-го по 1960-й. И остались прекрасные стихи: «Не похожа давно на бельчонка, ты не верила в правду суда, но подписывала ручонка столько писем в пустое “туда”. Ты и в тайном посадочном списке, и мой тайный несчастный герой, Белла Первая музы российской, и не будет нам Беллы Второй».

В 1961 году Евтушенко женился на Галине Сокол-Лукониной, которую увел от мужа. Галя была радикалкой из семьи «врага народа». Она в день похорон Сталина «цыганочку» хотела на улицах танцевать, едва остановили. Это с ней поэт жег самиздат, и она всегда просила его не идти на компромисс, обещая прокормить шитьем. У них родился сын Петр.

В 1978 году Евтушенко женился на своей поклоннице Джен Батлер, но они вскоре расстались. Еще два сына: Александр и Антон. И уже в 1986 году поэт встретил Машу Новикову, тогда студентку медучилища. Они вместе до сих пор, Маша преподает русский язык и литературу. У них двое сыновей, Евгений и Дмитрий.

Это с ней поэт жег самиздат, и она всегда просила его не идти на компромисс, обещая прокормить шитьем

 

Конец вечности

В 1981 году Евтушенко опубликовал в «Юности» неплохую повесть «Ардабиола». А потом лед треснул: вторично за его жизнь. И с упоением Евгений Александрович включился во все: «Мемориал», руководство новой писательской организацией «Апрель», триумфальные выборы в депутаты Съезда нардепов СССР от Харькова. Потом — отъезд. И глухо, глухо…

Сивку не укатали крутые горки, сивка просто не въезжает в нашу ситуацию добровольного возвращения в стойло. И наш новый строй, после «казарменного социализма», называет «казарменным капитализмом». Дай ему бог дожить до 120 лет (он еще недавно защищал Англию от совков, когда они решили, что теракты в метро — это то, что «им надо», в смысле, «так им и надо»). Но я хочу напомнить проект 1968 года насчет надписи на надгробной плите. Ведь завещание поэта составлено, и как бы новые комитетчики не забыли или не помешали. Я знаю, что поэт не обидится. Это мое время, и я напомню. «Танки идут по Праге в закатной крови рассвета. Танки идут по правде, которая не газета… Что разбираться в мотивах моторизованной плетки? Чуешь, наивный Манилов, хватку Ноздрева на глотке? Чем же мне жить, как прежде, если, как будто рубанки, танки идут в надежде, что это — родные танки?»

А вот и завещание. Я уверена, что веселый Женя Евтушенко меня переживет. Так что напомните потомкам:

Прежде чем я подохну, как — мне не важно — прозван,

Я обращаюсь к потомству только с единственной просьбой:

Пусть надо мной — без рыданий

Просто напишут — по правде:

«Русский писатель. Раздавлен.

Русскими танками в Праге».

http://www.medved-magazine.ru/articles/article_1171.html