Проводы

Мертві бджоли, мертві бджоли,
Мертві бджоли не гудуть.
На цім світі пий, соколе,
На тім світі не дадуть.

Луневичи, Юра, Лена и трое их несовершеннолетних детей наконец, получили долгожданную визу в Америку. Дело оставалось за малым: распрощаться с ненужным более имуществом, купить билеты и сесть в самолёт. Последний шаг бывает наряду с первым если и не самым трудным, то часто самым тягостным.
— Коли то всэ закінчится? — говорила Лена.
— Шо ты мэне питаєш? — отвечал Юра.
И слово «питаєш» в контексте их беседы было как нельзя к месту.

Юра с женой Леной оказались во Франкфурте лет пятнадцать назад, переехав сюда из-под Черновцов. В Черновцах они окончили музыкальное училище. Денег у молодой семьи не имелось. Впрочем, в Черновцах, как нетрудно догадаться, Луневичи не являлись исключением. Приехали они по студенческой визе в ФРГ и сразу кинулись вечерами подрабатывать: Лена — сидеть с детьми. Юра — устроился поначалу на склад сторожем. Потом церковный староста дядя Миша предложил квартиру при церкви. Всего 300 марок. Постепенно плата выросла до 400 евро. Юра стал руководить церковным хором и делать при храме мелкую работу, какая всегда случается.
Потом пошли дети. Юра дирижировал в церкви по субботам и воскресеньям, с понедельника по пятницу на одной фирме чинил компьютеры. А в свободное время занимался мелким ремонтом, о котором просил Миша. Лена сидела с ребятишками.

Всё вроде шло хорошо: трое радостных ребят-дошкольников, квартира, работа на фирме, машина. Не хватало одного: визы. Потому что невозможно легально въехать без визы, а легально жить без визы некоторое время можно. Из-за неё, проклятой, всё и вышло. Прислали письмо с требованием покинуть Германию.
Юра давно такого письма ждал и не бездействовал. Пошёл к своему шефу Хансу.
— Ханс, напиши бумагу.
— Я украинцам всегда сочувствую, — ответил Ханс. — Это русских я не люблю.
Жена у Ханса с Украины, в доме полно подруг жены, иной раз и не знаешь, во Франкфурте ты живёшь или в Луганске, у тёщи.
И написал, что Юрий Луневич работает на постоянной основе с твёрдым окладом. Но бумаги Ханса не помогли. И тогда откликнулся родной брат Юры, живший в Кливленде.
В Кливленде искали для своей церкви руководителя хора. Обещали бесплатный дом, оклад в тысячу долларов только за руководство хором и всякую другую поддержку. Короче говоря, Луневичи подали на американскую визу и быстро её получили. Лучший способ борьбы с немецкими миграционными властями — объявить, что у тебя американский вид на жительство.
Немцы вдруг сразу передумали и тоже дали разрешение на пребывание. Но было уже поздно. Маховик раскрутился. Близились проводы.

Собрались в приходском доме, напротив церкви. Когда мы с женой зашли, столы уже стояли накрытые.
В майке с надписью «Hard Rock Cafe» сидел Дима и с детским удивлением на лице рассматривал разноцветные бутылки.
— Привет работоголикам.
— Привет, — пожал я протянутую мне влажную ладонь.
Сам Дима временно не работал по причине увольнения, но утверждал, что скоро устроится.
— Как дела? — спросил я. — Что у тебя нового?
— Работа есть везде, — пояснил Дима. — Я даже не предполагал, что её в Германии так много. Бери — не хочу.
— Нашёл место?
— Не хочу, — повторил Дима.
— Понимаю.
— Ну, вот. Сегодня ожидаются крепкие напитки, — перевёл он разговор на более приятную тему.
Стали собираться гости. Пришёл Юрин шеф Ханс с женой.

— Я имею сказать большая честь, — зашуршал шеф бумажным пакетом. Из пакета вынырнуло новое дизайнерское решение фирмы «Смирнофф». Лицо Ханса осветилось произведенным эффектом. — Настоящий водка!
Дима улыбнулся, поздоровался и осторожно принял бутылку.
— На почётное место её.
Кроме Ханса и Димы пришел Ваня с женой и детьми, наш церковный староста дядя Миша, похожий на Петрa Первого без парика и ботфорт, еще несколько знакомых.

Гости шумели, говорили тосты и чокались. Кровожадно бросались на мясо и рыбу.
Быстро обозначились две партии: тех, кто отъезд Луневичей одобрял, и тех, кто критиковал.
Дима, я и моя жена отъезд поддерживали. Ваня был против. Жена Миши, миниатюрная Алёна, злилась и считала уезжающих «предателями», потому что бросали хор. Огромный дядя Миша, наш староста, как и полагается старостам, держал нейтралитет. Ханс в дискуссии не участвовал, а больше занимался столом. Дима ухаживал за немецким гостем. Наконец силы Ханса иссякли.
— Димитрий, много будешь пит — много будешь пьянет, — произнёс он, отодвигаясь от салата.
— Сменим тактику боя, — кивнул Дима и поставил новую бутылку, — русский детский напиток коньяк.
— Я не есть русский. Есть украинец, мой папа жил в Киев, — Ханс ткнул себя пальцем в левый карман пиджака.
— Не может быть, — удивился Дима для усыпления бдительности и одновременно наполнил стаканы.
— Может! — погрозил пальцем захмелевший Ханс.
— Докажи.
Ханс кивнул и достал из кармана жёлтую фотографию с оборванными углами. С фотографии смотрел хмурый человек в форме Вермахта и с автоматом в руках.
— Папа!
Юрин шеф перевернул карточку и стукнул ногтем. Надпись синими ровными буквами гласила: «Кiew, 1943» .
— Папа возле свой дом в Киев, — с трудом ворочая языком выговорил немец.
— За партизан! — выпил Дима коньяк.
— Нет. Какой партизан? Просто жил-работал.
— Кем работал?
— Штаб. Планы.
— Планы Барбароссы?
Ханс засопел и убрал фотографию. Опять заговорили про Америку.
Жена Миши Алёна зло вставила:
— Америка — агрессивная, бесчеловечная страна, всё зло на нас оттуда идёт. Дело ваше, но вы пожалеете… там же нормально невозможно скорую помощь вызвать. Разоришься. Никто вам ее и не вызовет!
— Что ты нам про агрессивную политику толкаешь? Юра ж не в Белый дом работать устроился, — устало ответила Лена своей подруге.
Глаза Алёны источали бенгальский огонь.
— С другой стороны, скорая помощь мне, лично, без надобности; опять же в Штатах Овечкин, Малкин, Хабибуллин, — перечислил Дима звёзд НХЛ.
— Действительно! Тебе скорая уже без надобности! — зашипела жена старосты.
За столом стало шумно от голосов. Я молчал. Не люблю такие разговоры. Мысли о будущем малопродуктивны.
— Доллар падает, кто у власти? — спросил Ваня. И сам себе ответил. — Закулиса!
— Зато жизненный уровень не падает, — отбивался Юра. — Я в «Нэшнл Джиогрэфик» смотрел цветные таблицы про доходы. Зелёные — высокие, рыжие — средние, а остальные — низкие. Америка зелёная, Европа плюс Москва-Питер — рыжие. Китайцы — жёлтые. Остальные- чёрные, как чёрная дыра. Вот тебя вся закулиса!
— Китайцы жёлтые? — налил себе Дима. — Как это понимать?
— Так понимать, что лучшие люди уезжают, — отозвался Ваня.
— Тогда за лучших людей! — крикнул Дима. — Я что, опять один?
«Лучшие люди уезжают. Лучшие давно уехали». Сколько раз мне приходилось слышать эту фразу в Союзе? Вот и до Германии она докатилась. Воздух показался тяжёлым и спёртым.
Спорщиков примирил дядя Миша. Говорил он всегда медленно, чётко проговаривая слова, будто объяснял малалетним прописные истины.
— Мне кажется, — прокашлялся он, — мне кажется, вы о главном забыли. А главное в том, что душу человек везде спасти может. Даже на Северном полюсе. Но и потерять тоже.

На полу играли дети. Они что-то, конечно, чувствовали. Но играли, как всегда. Хотя возились вместе в последний раз.
— Теперь если встретятся, уже будут взрослее, — сказал Юра, читая мои мысли.
Юрин Алёша вдруг заплакал. У его машины отвалилось колесо.
Мой четырёхлетний сын, которого тоже зовут Алёшей подошёл и вырвал машинку из рук лучшего друга.
— Чего плачешь, или ты не мужик? Дай сюда, — спросил мой Алёша сердито.
«Откуда в нём это?» — удивился я.
— Нэ рэви, Алэксейко, — отозвался Юра, — Алёша тэбе зараз починит.
Алёша, правда, не починил, а только окончательно доломал. И отдал остатки машины в руки мне.
— Ничего нельзя сделать, — вздохнул я.
Тогда за дело принялся Юра и, о, чудо, машина ожила.

За окном давно стемнело. Юрины дети пошли домой. Благо, квартира совсем рядом с церковью. Мой Алёша сел в кресло и уснул. Я принялся его поднимать и одевать.
— Мертві бджоли не гудуть, — мягко произнесла Лена, как умеют украинки.
— Как-как? — переспросил я.
— Мёртвые пчёлы не гудят, — перевёл Юра. — Поговорка.

Вдруг дверь раскрылась и на пороге показалась незнакомая женщина в цветном платочке и принялась озираться.
— Это кто? — спросил Диму Ваня.
— Агния Барто, — он уже не вязал лыка.
Женщина подошла.
— Здесь случайно не русская церковь? — спросила она. И потому, как она спросила, я заметил, что она и без нас знала ответ.
— Нет, — дружно ответили голоса с разных концов стола.
Вошедшая, очевидно, не поверила нам.
— Шо вы плетёте?
— А в чём, собственно, дело? — поинтересовался церковный староста.
— Иду мимо, глянула — церковь. И люди в ней сидят. А батюшка где?
— Вы по какому вопросу? — подошёл хозяин торжества Юра.
— Я писательница. Послезавтра уезжаю до Харькова. Привезла вам в Германию книги по эзотерике. Для распространения, — потрясла она толстой сумкой перед собой.
— Вам надо предварительно позвонить церковному старосте, — сказал Юра. И посмотрел на дядю Мишу; дескать, „Правильно“?
Миша согласился.
— Телефончик не дадите? — не унималась вошедшая.
— Кто знает телефон старосты? — раздался димин крик.
— Я знаю, — и Миша нехотя продиктовал свой собственный домашний номер.
— Вот спасибочки. А сегодня какого святого праздник? — спросила женщина.
— Проводы. Отправляем человека в Америку. Кто говорит, надо ехать, кто не надо, — подал голос Ваня.
— Заодно кушаем, — показал пустую бутылку Дима.
— В гости, что ли? — не унималась вошедшая.
— Хором его зовут дирижировать, местные не справляются, — ответил Ваня.
— А шо тут думать? Хором — так хором, — твёрдо произнесла женщина. — Запомните. Все хотят одно и то же. Счастья себе, детям, окружающим. Но действуют в противоположных направлениях. Оттого все непонятки. Законы кармы слышали? Если нет, читайте мою книгу «Карма-сансара-мокша». Ну, я пошла.
Я проводил женщину до дверей и решил вставить этот эпизод в свой рассказ. Тем более, жена говорит, мне стоит обратить внимание на опыт других, более успешных писателей.
— Скажите, вас, правда, печатают? — спросил я.
Этот вопрос меня в самом деле, интересовал, и мы остановились у выхода.
— Дело в том, — объяснил я, — что тоже в некотором роде пишу, только меня никто не берёт.
— Писать надо нужные книги, от которых польза. Я, например, в Украине имею большие тиражи. В России — средние, — поделилась успехами писательница. — Другу вашему передайте: пусть не сомневается. Америка на дороге не валяется. У нас в Харькове говорят, «мужик богатый — бык рогатый». Может, бизнес там сделает.
— Он не бизнесмен, он хоровик, — я широко открыл дверь и сделал приглашающее движение.
— А-а, я-то, дура, решила, «хор» — это в переносном смысле. Так думаете, староста не откажет? Пару книг разложу у вас на столах.
— Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, — открыл я дверь настежь. — Как говорит Барак Обама.
В лицо ударил ночной ветер.
— Ну, я ему завтра позвоню? — специалистка по эзотерике пыталась понять, не издевались ли мы над ней всё время.
— Звоните. Ноу проблем. Он очень вежливый.
И писательница пропала в темноте. Я вернулся в зал.
— Слушай, Юр, — спросил я полушёпотом, чтобы староста не слышал. — А чего сразу с ней Миша не разобрался?
— По телефону ж проще будет её послать, — тоже полушёпотом объяснил Юра.
— Послал бы сразу.
— По телефону можно ж послать гораздо дальше. А сегодня праздник. Нет, Миша — правильный мужик.
— А-а.
— Was «А-а»? — переспросил Ханс.

— Вот женщина приходила, писатель. Печатается большими тиражами на Украине, — перевёл я Хансу на немецкий, чтобы он понял.
— Alles klar. Пора ехат в Киев, на родину, — важно проговорил Ханс, натягивая пальто. — В Германии скоро жизн плохо-плохо будет.

Гости начали расходиться. Единственный, кто уходить не собирался, был Дима. Впрочем, самостоятельно ходить он уже не мог и ждал вывоза. Я давно заметил, пьяницы — люди не вполне самостоятельные, себя плохо контролирующие, похожи поэтому отчасти на детей.

— Алёнка как с цепи совалась, — говорил мне Юра в ухо. – Совсем баба разум потеряла! То она ленкина лучшая подруга была, теперь хает нас последними словами. Ты слыхал, что она за чушь несла?
Я пожал плечами.
— Не обращай внимания. Жребий брошен. Или нет?
— Так, понятно!
— Желаю тебе, жене и детям счастья на новом месте.
Потом я вспомнил про писательницу. И решил сказать что-то умное.
— И ещё… Мужик богатый – бык рогатый. Так по непроверенным данным сообщает «Нэшнл Джиогрэфик».
— Думаю, не пропадём. Приеду, позвоню по Скайпу, — кивнул Юра.
Мы троекратно поцеловались. Я вышел на улицу. На моих руках спал Алёша. Жена с кем-то беседовала. В темноте я увидел Алёну. Подошел поближе. Она прислонилась к берёзе во дворе, плечи вздрагивали. Ее рост был вполне нормальным. Это только на фоне мужа она выглядела маленькой.
— Вам нехорошо, Алёна?
Алёна посмотрела на меня заплаканными глазами и ответила:
— Идите к машине, поздно…
— Подбросить до дома?
— Миша сейчас с бумагами разберётся и выйдет. Идите.
— Я действительно не могу помочь?
— Нет. «Мертві бджоли не гудуть». Это она меня поддеть хотела.
— Нет, это же такая пословица!
— Ладно. Всё нормально.

В машине играло радио.
— К чему бы это? — спросил я жену. — Даже на проводы друга приходят самозваные писатели. Будто именно меня разыскивают. Заметь, не скульпторы, не музыканты, не архитекторы и не живописцы.
— Тебе в назидание. У тебя всего и так навалом. Семья, жена, дети, работа, но тебе мало, хочешь известности, — пояснила она ситуацию.
— Не в назидание, а мне назло.
— С тобой невозможно разговаривать. Слышал, что сказал Миша? Пропащая твоя душа.
— Сама ты пропащая. Я тебе достался в назидание. То есть, выходит, тебе назло.
Салон наполнился чужой удивительной мелодией.
«Песню «In the eyes of children» исполняет известный немецкий блюзовый певец Билл Рамзей», — объявил диктор.
— Красивая песня, будто поёт негр где-то в далёкой Америке, — сказала жена.
Я согласился. Если бы всё было так красиво, как в песне у этого Рамзея, я бы сам в эту Америку поехал.

Потом вспомнил Алёну. В принципе, любое дело тянут на своих плечах один-два человека, как крест. Мишин крест — храм. Юрин крест — хор. Теперь, правда, другой, американский. И вдруг подумал, что расставание — такое переходное состояние, когда человек из живого, материального превращается в виртуального, живущего в твоей памяти. Соответственно, наши чувства к уехавшим претерпевают аналогичные изменения. Они возвышенны, тихи, лишены ярких впечатлений и эмоций. Машина тронулась.
— Хорошо, когда нет пробок. Сегодня совсем пустая дорога, — говорила жена.
— Это только кажется, что пустая, — отвечал я.

Frankfurt 17.02.2012