…У моей любви нет границ и нет правил. Все утро провалялся в постели, не впуская под одеяло лучи солнца, читал первую подвернувшуюся и вдруг такую удивительную книгу… Вышел из дома, вдохнул мартовской свежести, мир вокруг слетел с катушек — я чуть не упал и понял, что не выспался, потому что всю ночь думал о Ней. Не побрился, не посмотрел, чиста ли рубашка, улыбнулся крашеной офисной блондинке, нервно курящей на углу банка не первую за утро сигарету. А офисы превращают людей в загадочные механизмы, закрытые от внешнего воздействия. Улыбка не достигла ее восприятия, отразилась о непроницаемость тщательно выкрашенных глаз и вернулась в меня. Я бы остался таким же, как был, если бы не встреча на следующем углу со знакомой. «Вот ты где! Ну-ну, а если бы я тебя не нашла сейчас? Что за инфантилизм — выключаешь телефон, включи-включи, у тебя там 10 пропущенных, догадайся от кого! Давай скорее, опаздываем». Подхватывает меня за локоть, внедряет это послушное, еще не проснувшееся тело в маршрутку. Мне не по себе в соседстве изнеможенных рабочими буднями лиц, курток, дыханий. Спешно достаю сигарету, ее тут же деловито отнимают. «Так, соберись, ты хоть немного готовился?». И тут я вспоминаю — к чему, и от этой мысли мне невыносимо скучно. На 14-м этаже аляповатого небоскреба нас встречают выглаженные молодые люди и вся эта корпоративная культура, которая меня уже совсем не злит, уже нисколько не раздражает. Равнодушно киваю, плетусь за опаздывающей знакомой, сверхвнимательные мальчики возвращают меня, вежливо просят снять куртку и даже предлагают помощь. Мы садимся перед камерой, смотрим на часы — опоздали минут на десять. «Дорогие телезрители, сегодня у нас в гостях необыкновенная личность…». За потертым столиком нас трое — еще какой-то стильный перец, нервно поглаживающий бледные суставы пальцев… Отвечаю вяло, чувствую недовольство своей остроносой, тараторящей знакомой. Потом медленно и весомо говорит перец, и этот контраст разной скорости речи погружает меня куда-то вниз… Я засыпаю, прямо в прямом эфире, поймав себя на мысли, заметит ли это кто-нибудь вообще…
…Скоро 8 Марта. Не знаю, как у других женщин с этим днем, но для меня — самый ненавистный день в году. Минус десять и никакой весны. Снег в лицо, покалывает на щеках — опять не купила крем от непогоды. В этот день почему-то принято дарить ненужные подарки, смешные и жалкие. Крем от непогоды… Прозвучало с эдакой гламурной небрежностью. Будто у меня деньги есть на такую хрень. Особенно сейчас, когда меня уволили. И мне даже не хватило духу узнать причину. Такие как я недостойны жалости. Еду в грязной маршрутке, верчу головой по сторонам — справа «мясо», слева «бар. 24 часа», справа «сотовые телефоны б/у», слева «парик херская», «ма» куда-то отвалилось. Итак, мой список самых идиотских подарков на 8 Марта:
— букет несвежих роз;
— 2 билета в театр кукол на спектакль «Три поросенка»;
— 1 билет на танцевальный вечер;
— подарочная карта на 500 руб. в салон белья, где самое дешевое — дурацкие стринги за 1 500 руб.
Девушка напротив, опасно подстраиваясь под ритм маршрутки, красит губы в красный. Я представляю красные пятна в уголках рта, полуоткрытого после страстного поцелуя, и вспоминаю, как давно я не целовалась. Но об этом лучше совсем не думать в день увольнения. Лучше послушать радио — что там впаривают внимающим массам? И когда же еще послушаешь трэш-радио, если не в грязной маршрутке.
«Это самое красивое в мире,
самое удивительное —
когда ты приходишь ко мне,
когда я совсем не жду,
потому что я забыл, что такое ждать…»
Может быть, я тоже забыла, как это — ждать. Мне кажется это совершенно бессмысленным — чего, собственно, ждать? Что случится нечто волшебное, фея ударит палочкой по макушке и все мысли встанут в порядок? Или вот: пойду в кино, займу место, а рядом на кресло плюхнется офигенный мужчина, красавец и молодец, мечта серых мышек. И скажет мне такие забубенные слова, на которые не надо ничего отвечать — и это главное! — только расплавиться в улыбке, закрыть глаза и ждать поцелуя. Но я не умею ждать, поэтому я сама обычно целую и сразу убегаю, чтобы мне потом не причинили боль, лучше сделаю это первая. Впрочем, какую боль может причинить такое бестолковое и неинтересное существо, как я…
Не знаю, где кончится мой путь, сегодня не имеет значения, куда ехать. Кафе Prohlada. Так и есть — английскими буквами. Реклама кафе «Логово» — тюльпанчики и «с 8-м Марта!». Может, мне следовало бы заняться неймингом? «Уже ноль на счете? Продолжайте общаться! Ушли в минус? Продолжайте общаться!». Главное — не останавливаться, общаться и общаться. Уступите дорогу посредственности! То есть мне. В уже заполненную маршрутку втискивается беременная женщина, задевает меня животом — жизнь всюду даст о себе знать. Жизнь говорит: уступи местно, сучка.
«А у вас стоит
мебель от Столлит?».
Вдохновляющая вывеска над автосервисом: «здесь работа приносит радость».
Может быть, мужчины не подходят ко мне потому, что видят в моих глазах: я уйду от них слишком быстро. Всю эту жизнь я училась быть одна. И все протирала стекла очков, надеясь, что это с ними что-то не так, а не с тем, что за. Но это уже не узнать — без очков я вижу еще меньше. Женщина, шатаясь, выходит из бара (наверное, тоже под названием «24 часа»). Мерзнет на крыльце, из дрожащих рук выпадает сотовый. Пусть лицо распухнет от алкоголя, чем от слез — наверное, так она решила. Спрашиваю у нее об этом и получаю в ответ «шлюха ты». Плевок почти попадает, но я не обижаюсь.
На последние деньги покупаю не макароны-рогалики, не мешок картошки и не пачку индийского байхового чая, а папку с бумагой для акварели, 48 листов. Вахтерша в гинекологическом отделении неожиданно шутит, указывая на мою покупку:
— Художник, художник молодой,
нарисуй мне девочку с рваною… хи-хи, ну, писей…
— ??
— Песня такая!
Вот так и происходит знакомство с элементами народной культуры.
Мгновение — и больше ничего не происходит, и весь день — ничего. С такими, как я, так и бывает — то бред, абсурд, то зависаешь в пространстве без событий, с тянущимся в никуда временем. За грязным окном незнакомые остановки и глаза слипаются каким-то болезненным сном.
Комья снега по обочинам — это тоже элемент городского ландшафта. Умеете ли вы определять город по завихрениям грязи и снега, по причудливым рисункам вдоль дорог, ведущих просто так, потому что дорога — это просто дорога, а все остальное — это ваши аксеологические установки. В общем-то, это еще не все, что можно сказать о маршрутках. Я никогда не сажусь в маршрутку без окошечка на потолке. Вы еще спрашиваете, почему? Когда маршрутка наполняется, доступ к окну перекрывают чужие тела и пугливые лица. И куда же смотреть, а я не люблю смотреть вниз, там растаявший снег и стекающие с ботинок лужи грязи. Вы можете мне возразить — мол, в любом человеческом пространстве найдется что-то, что можно созерцать, если нечем заняться больше — какие-нибудь волоски, крошки, билетики, лепестки… Или вот в глазах хрупкой незнакомки напротив встрепенется тревожность, страх старости.
Но вы не возразите. Потому что вам ведь все равно.
…Еще бывают такие дни, которые начинаются без начала, без утра, без мыслей о вчерашнем дне. Обнаруживаешь свое тело, уставшую плоть без сил, без желания двигать себя куда-либо. Нет понятия времени, слабое представление о месте: видно, то, что вокруг тебя — это здесь ты живешь. И первая какая-то определенная мысль, которая посещает в такое не-утро, анти-утро — включить мобильник. Можно сразу узнать, который час и день недели, и кому ты еще нужен. На моем мобильнике 11 пропущенных звонков. От одного абонента. Вам когда-нибудь названивали 11 раз подряд? Каким нужно быть упертым безумцем, чтобы звонить, сбрасывать, снова звонить… А вдруг что-то случилось? А вдруг это судьба? Звонки от Лены. У каждого в телефоне, наверное, достаточно этих Лен — Лена К. и Лена П., Леночка, Елена, Ленка, Ленок… А тут просто Лена, без намека на опознание. Звоню Лене, на меня обрушивается поток оскорблений. И тут я все понимаю. Это было восхитительно — оказывается, еще месяц назад договорился я с Леной выступить как независимый литературный критик, и не где-нибудь, а в прямом эфире центрального городского телеканала. Лена пригласила на свою интеллектуальную передачу (хотел бы я лично увидеть хотя бы одного ее зрителя) модного литератора Д., автора двух романов-метаморфоз. Место действия — наш городок. Видимо, потому и стал литератор столь модным в городе, первый известный писатель, больше будто и нет никого. Черт, снова телефон звонит, неизвестный номер, ничего, перезвонит. Так вот, месяц назад после долгих уговоров Лена вручила мне новый роман этого Д. «Это совсем другой жанр, это нечто. Роман для каждого, буквально! Каждая глава в нем адресована разным читателям. А в финале все соединяется в фантастический сюжетный ход!». Снисходительно спрятал книжку под мышку. Ладно, прямой эфир не помешает, надо быть на виду, иначе безвременье и беспамятство. А все мы стремимся к бессмертию. Эфир был вчера, книжку я прочел позавчера и ни черта не запомнил. Мне даже показалось, будто я не читал ее. А наутро встал в прекрасном настроении, совершенно забыв о Д., эфире, о Лене и фантастическом сюжетном ходе. Но такие как Лена найдут тебя всюду и сделают все, чтобы ты сделал все… что нужно ей. Но, видимо, я странное исключение. По словам Лены, заснул в прямом эфире, потом зачем-то очнулся и… тогда меня понесло. Я посмотрел на писателя Д. и сказал ему, что он пидор, гламурный дебил и вообще ничто. И что мне не жаль нисколько потраченного на чтение его книженции времени, потому что я теперь могу на весь наш город объявить, что последнее, чем стоит заняться в этой жизни — так это читать романы Д. То есть я проникся идеей спасения человечества. На этом эфир и оборвался, потому что гламурный и с виду хилый Д. мне врезал. Лена, по ее словам, еще кинулась меня спасать — но я совершенно хамски оттолкнул ее и исчез в неизвестном направлении. Вот такой бред свалился на меня с утра. Если сейчас утро. Чем бы еще заняться? Можно найти в доме зеркало и оценить силу удара литератора Д. Снова звонит неизвестный номер. Наверное, тот же. Это литературный агент писателя Д., он предлагает встретиться. То есть это она. Мне что-то не хочется сейчас возиться с женщинами. Проходит какое-то время. Звонит мой звонок — доброе утро, люди! У нее ненакрашенные губы — это редкость — и чудесные глаза с ненакрашенными ресницами. И совершенно дурацкий шарфик. Снимаю его решительно.
-Лучше так. Что вам нужно от меня?
Она поправляет очечки — как же без них?
— Я агент писателя Д.
-Я уже понял.
Она указывает на мой живот, точнее ниже, вздыхает.
— Вы бы оделись.
В это паршивое утро я абсолютно гол и не в силах придумать ничего лучше, чем повязать бедра ее шарфиком.
— Отлично!
А потом я извиняюсь, и меня рвет. Она нервно всхлипывает и убегает — прелестная, ненакрашенная…
…В белую ночь из белого дня. Руки шарят под елкой в поисках подарков. Опаздываю в очередной раз на работу, аккуратно обхожу капельки крови на снегу, следую красному следу. Но капельки неожиданно обрываются. И я не знаю, куда идти дальше. Фрустрация. Как это объяснить начальству в трех предложениях… Желательно в одном и с не более чем двумя подчинениями. А под елкой только снег. Только обоссанный сугроб и птичьи лапки.
…Ее пальцы так трогательно дрожали, когда она пыталась подцепить неподатливые роллы, и роллы рассыпались: сначала стекала начинка, потом откалывались крупинки риса и, наконец, раскручивалась оболочка. Она нервничала, и ему даже показалось, что слезинка упала на сомкнутые палочки. Палочки для суши — это половые губы, манящие. Как сексуально они уходят в пропасть ее малинового рта… Она приходила, говорила и уходила. А он курил и выстукивал ритм звучащей фоном мелодии, изучал меню, словно устраивался официантом в эту гламурную забегаловку и пытался выучить позиции. Она убежала вниз, в «парфюмерию и косметику» от супер-супер производителей — купить средство для снятия лака. Но он-то знал, что одним средством не обойдется. Никогда, никогда не разрешить это противоречие: он все-все знает, все эти милые детали быта, что она скажет после бокала шампанского и когда захочет в дамскую комнату. В промежутках между повседневными действиями мелькнет нечто непредвиденное, подлинное, он успеет лишь улыбнуться этому и… отпустить. Потому лишь, что знает — удержать это невозможно. Так вот, зная все столь знакомые детали совместного бытия, он продолжает поддерживать в ней веру в реальность и важность этого земного потока, течения, дления, продлевания себя.
Он не умел пить кофе без мысли. Держал кофейную чашечку, между средним и указательным той же руки сжимая ручку или карандаш. И он писал, да, не зная, насколько ценны эти записи, и не перечитывая.
«Когда я не думаю о тебе, ты приходишь ко мне. Только когда я не думаю о тебе….» — пелось в незатейливой песенке, в той забегаловке. За окном весна вовсю, но они в склепе ТЦ, потому что ей нужно суши, потом гляссе, потом средство для снятия лака. Почему он видит ее только в этой потребительской рамке, неужели она так примитивна, так предсказуема? Почему они когда-то решили быть вместе, даже если они ничего не решали? «Потому что ему так удобнее, — ответила бы она. — Упрощение сложной информации, сведение всего до простых формул». Японское кафе по субботам плюс глянцевый журнал в сумочке от (…), плюс лак для ногтей равняется женщина как продукт общества потребления. Он достоин презрения за такие мысли. Слава богу, она не догадывается. По его нежной улыбке, по серым хитрым глазам — не догадаться легко, обмануться так легко. Гораздо сложнее любить. Когда они в последний раз говорили о любви? Зачем, если так просто вместе? Удобно и непринужденно, пока не взорвет этот порядок нечто. И обе втайне этого — ждут, но оно все не происходит. Только иногда в вечер воскресенья — время одиночества и растерянности — подрагивает натяжной потолок; она теснее прижимается, вжимается в его ложбинки, ямки, сгибы, скорее уснуть, скорее бы утро субботы, когда можно расслабиться, прийти в центр расслаблений и расслабиться, купить то и это, и улыбаться. Главное — не считать денег, хотя об этом излишне говорить — этому они давно научились, это же основа современной идеологии. Зарабатывать и тратить, стараться поменьше думать о том, как зарабатываешь и сколько тратишь. Важнее — сколько зарабатывать и на что тратить, обратная логика. Люди никогда не знают, откуда ждать беды…
…Плацкартная ночь, несвежее утро, барахтанье в грязном автобусе. Несколько лет не быть в городе, в котором родилась, чтобы однажды набраться храбрости, вырваться на каникулы, увидеть, и не хотеть видеть дальше, и заставить себя принять его ущербность, смириться с тем, что это терпеть — ну, неделю. Город упал в статусе на две позиции. Не поселок даже, какое-то село. Село на миллион жителей…
После родственных жарких объятий, влажных рук, после борща и чая, и разных сплетен неизвестно было, что дальше. Рука отца уже непроизвольно тянулась к ТВ-пульту, а мать сомневалась, начать ли жаловаться или еще не время. Мне показалось, что время для интимных жалоб еще не пришло, и предложила пойти в кино. Дать друг другу передышку.
Как-то резко подорвались в ближайший кинотеатр, купили билеты, до сеанса еще два часа, «можно погулять» — была такая мысль, неуместная, потому что город не предназначен для прогулок. Тогда папа предложил выпить в баре. Скатерти в розочках, электрический камин, в дежурной вазочке с рафинадом розовые «подушечки», по телевизору гламурным потоком «Fashion TV» — привычный дискурс. Они долго выбирают напитки, потом смотрят на рыб в аквариуме, обсуждают дизайн интерьера. Хочется скорее опрокинуть пару бокальчиков бренди, но бренди здесь нет. В бар входит мужчина и, не снимая куртки, садится за барную стойку, закуривает, не удостаивая взглядом ни нас, ни официанта. Мужчина как часть интерьера. Или кино.
— О, это же мой знакомый! Пойду поздороваюсь, — говорю я почему-то и пересаживаюсь за бар. Официант и мужчина вопросительно смотрят на меня. — Привет, давно не виделись!
Он улыбается и кивает, и я понимаю, что спасена. Можно перевести дух. Можно представить, что все не так безнадежно, что-то происходит, я жива.
— Что будете заказывать?
— То же, что у него, — говорю не глядя. — Ну и как ты здесь?
— Не думаю, что я здесь.
— Может, ты не поверишь, у меня то же самое. Но это впервые.
— Ты привыкнешь, не совсем, но… Это перестанет тебя возбуждать.
— Сколько спокойствия в твоем голосе…
Мне приносят кофе и коньяк. Что же выпить сначала?
— Твои родители?
— Да. Это так странно… Не видела их всего три года. А они так постарели. Как будто они стареют, только когда я не смотрю на них.
— Не хочешь быть такой, как они?
— Конечно, не хочу! Я им сказала, что ты мой старый знакомый. Не могу находиться с ними вот так — втроем. Сразу вижу всю бессмысленность. Для ощущения полного абсурда не хватает еще их родителей и моих детей. Такой образ краха идеи эволюции.
— Знаешь, в чем твоя проблема?
— В том, что я не могу выбрать, с чего начать — с кофе или коньяка?
— В том, что ты возводишь микроуровень до глобальных масштабов. Уподобляешь субъективность вселенскому разуму. И ничего не делаешь, чтобы изменить свое восприятие происходящего.
И он уходит, оставляя меня с моими пропитанными бессмысленностью мыслями, с моими стареющими родителями и нерожденными детьми, с моими невыпитыми напитками, с моим желанием влюбиться в случайного посетителя провинциального бара, с моим неоплаченным чеком, с моей жаждой приключений, с моим прошлым, которое я приехала забывать. Родители снимают меня с барной стойки, нахлобучивают шапку.
— Давай быстрее, опоздаем в кино.
…Вчерашняя любовь — только пепел чудесного дня. День, который я придумал, бросая горячие и ледяные слова через плечо, с крыши. Лежать в обнимку, подмигивать звездам и, удерживая рассвет, немного грустить в твое плечо — это мечта, достойная вечности. Лукаво взмахну левым крылышком и привет…
…Лето катится за горизонт. Я закинул ноги на крышу дома и грущу о тебе. Мой дом такой маленький без тебя, с каждой нашей несостоявшейся встречей он сжимается все больше. И когда дома не станет, я потушу окурок угасающего дня и отправлюсь за пределы досягаемости — на поиски тебя…
МАЛЕНЬКИЕ ВСТРЕЧИ
…Первое разочарование вечера — ее губы густо покрывала помада: придется ждать, пока все выпитые ею бокалы коктейлей не покроются липкими буро-красными следами. И я стал ждать. С первой минуты, как увидел ее. Это было спокойное ожидание уверенного в своем обаянии самца. В своем превосходстве среди других самцов. Первое время я только смотрел на эти губы, потом заметил признаки неровного прерывистого сна на ее лице, «не больше 4-5 часов сна» — подумал я. Еще у нее были темные усики над накрашенной губой и стрелка на колготках, которую она, видимо, еще не заметила — иначе бы не смотрела на меня так самодовольно. Может, и не пришла бы даже сюда. Доброжелательная незнакомка прошептала бы ей: «Девушка, у вас сзади колготки ползут, дырочка, посмотрите, вот здесь…». Смущение, извиняющаяся улыбка, засеменила бы домой. Вечер в одиночестве, зато честь спасена. И потому я ей ничего не скажу…
Логично должно последовать второе разочарование вечера — есть и варианты для выбора. К примеру, эта ее дурацкая привычка закусывать губы во время поцелуя. Или ее, как оказалось, существующий парень. Я, к счастью, его не видел, но после третьего поцелуя-укуса она прожужжала мне все уши о нем. Я так мечтал увидеть ее в последние две недели, и вот она рядом, и это лишь раздражает обоих. Нам стоило бы расстаться сразу же, после первых ее слов (которые она, кажется, так долго подбирала): «Вообще-то я здесь случайно, проходила мимо, вечер в одиночестве, решила пропустить пару стаканчиков» — когда она обратилась ко мне, то уже была нечетка в речи и движениях. Стоило бы расстаться после моего ответа: «Да мы с ребятами тоже не собирались сегодня играть — так вышло случайно, надо же, тебя встретил, не думал…». Не думал — будто бы не выстраивал эту бессмысленную теперь цепочку знакомых, пригласивших ее, и этот концерт — лишь бы она пришла на него. Пришла. Испортить отношения, которых нет, двумя фразами — возможно? Легко. Заглянул в ее жадные до сна глаза и увидел лишь страх, мелкий, сиюминутный и все же — вечный, присущий ей. Если бы я спросил, взяв холодные ладони: «Чего ты боишься?», она бы рискнула ответить? «Боюсь, что ты будешь очередным неузнавшим меня. Боюсь, что, узнав мое ничтожество, разгадав, о чем я думаю и чего хочу — рассмеешься и оттолкнешь. Боюсь быть одна. Что одиночество — это навсегда». «Глупые страхи, все это ясно и так. Скажи, почему ты боишься стать собой, чего ты потеряешь? И откуда — этот страх?». И если бы она дала мне ответ, наверно, я стал бы счастливее. Без этого ответа вижу лишь бессмыслие, помутнение, бегство. Она сбегает в показное одиночество и смену будто бы случайных партнеров (я мог бы стать одним из). Но они не так случайны — ведь выбирает она все тот же тип мужчин. Такие никогда не скажут ей правды о ней. Безопасная боль. Очередное бегство от очередного мальчика — лишь бы он не сбежал первый.
Такси и ночь — все предсказуемо. Точнее, я — легко предложил, она — согласилась. Флирт — заменитель любви для душевных инвалидов.
…ОНА смылась с работы чуть раньше — упорхнула по каким-то своим делам на белом Ниссане. Так что можно было расслабиться. Лиза прошлась по социальным сетям, по диагонали пробежала несколько страниц френд-ленты — нет здесь ни радости, ни покоя. За окном легкий летний дождь, здесь — стерильное пространство белого куба. Странные картины без рам по стенам, словно воспоминания о чьей-то жуткой жизни, кого-то очень несчастного, кто не выдержал и однажды вышел на городскую площадь с огнеметом — там как раз был фестиваль рок-музыки и пива… Лиза с вниманием нанесла на ногти красный лак. Лак высох, было совершенно неясно, зачем он был нанесен, если вечер после работы не обещает даже намека на романтику. Лиза глянула на сайт с афишей тусовочных событий, вспомнила, что сегодня открытие выставки в другой, не менее белой галерее, наверное, не менее жутких картин. До конца рабочего дня ОНА уже не вернется, в худшем случае позвонит и задаст какой-нибудь дурацкий вопрос по работе.
— Иван Семенович, закрываемся.
— А не рано ли? Еще полтора часа.
— Да все равно никого нет. Воскресенье, дождь, люди дома сидят.
— ОНА не вернется?
— Нет, чего тут делать?
Иван Семенович покорно запирает стеклянные двери. Лиза раскрывает зонтик и спешит на фуршет. «Зачем все ходят на эти дурацкие раздачи шампанского среди бездарного искусства? Это ж тусовка! Чтобы, во-первых, напомнить тусовке о себе, что ты еще существуешь и при этом прекрасно выглядишь, что жить тебе ненапряжно и весело — вот ты попиваешь винцо и смотришь на живопись, и говоришь: «Да, смело, но все же это так вторично… вот у Кирико… у Херста… у Кабакова… А завтра, знаете, тоже открытие. Не знаете? Ну как же, в арт-центре «Х…ня». Кажется, в 6, да. Конечно, буду, а вы?». Во-вторых, на выставке возможна Встреча. С кем? Это пока неизвестно. Но надежда на Встречу сильна. Вот ты в кругу знакомых довольных лиц, а все равно глаза бегают в поиске кого-то другого…».
У входа кучка хипстеров, дымящих сладкую отраву. За стеклянными дверьми два стола, на одном бренди, шампанское, коньяк… На другом — корзинки с закусками, мясные трубочки, шпажки с сыром, фруктовый шашлык. «Где еще поешь сыр с плесенью, как не на вернисажах?», — горько вздыхает студента с журфака, внештатница в местном глянцевом журнальчике. В мелькании знакомых и неизвестных лиц небрежная улыбка очаровательного незнакомца. Будет ли Встреча? Но тут рядом с куратором выставки Лиза видит ЕЁ. Приоделась в шелковое платье, подстриглась — так вот по каким делам ОНА смоталась со своего уютного кабинетика. Лиза впивается красными ногтями в похолодевшие ладони и отчаянно не может решить — бежать? Или ОНА уже заметила, а значит, лучше невозмутимо остаться, невозмутимо выпить. Последнее в любом случае приятнее. Рядом с очаровательным незнакомцем возникает фигура с убийственно идеальной голой спиной. На которую столь же небрежно, под стать улыбке ложится его рука. Теперь непременно стоит выпить и чего-нибудь покрепче. Путь к алкогольному столу лежит через ЕЁ маленькую, но крепкую фигурку. Лиза в отчаянии озирается и примечает знакомого журналиста.
— Эй, здравствуй! Слушай, будь добр, принеси мне бренди или чего там стоит, и побыстрее…
Алкоголь проходит, ей кажется, до кончиков пальцев ног и далее выливается на паркет… «Еще». Одновременно Лиза опрокидывает стаканчики, закусывает корзиночками, улыбается ничего не значащим приветствиям, слушает глянцевый джаз и прячется за спиной солидного банковского дяди — от НЕЁ. Пошлое галерейное (галантерейное?) веселье скатывается до танцулек. Скоро все это кончится. А дома галерейную девушку, раскрасневшуюся от алкоголя, никто не ждет, вечер и ночь впереди… Лиза готова разрыдаться, но вот ее увлажнившиеся глаза натыкаются на ту же очаровательную улыбку. Да-да, это ее упругие ноги на неустойчивых шпильках рассекают пол зала, чтобы остановиться напротив улыбки. «Потанцуйте со мной» — «Что?» — «Потанцуйте со мной!». Он неохотно подчиняется лизиному приказу, под широкой ладонью ее поясница прогибается, ноги дрожат, ошарашенные собственной смелостью. Жуткие картины по стенам сливаются с лицами гостей… Несколько неловких движений, и да, слишком много быстрого алкоголя — мир опрокидывается, уже не больно, а лучше бы проломить паркет и пропасть без вести. Испуганные карие глаза — ЕЁ — и теплые тревожные пальцы, и трепет в голосе. «Лиза, Лиза, что с вами?!». Отвозит Лизу домой, заваривает чай, укладывает на диван. Лиза не в силах сопротивляться, извиняться, плакать. ЕЙ названивают каждую четверть часа, наверное, муж. Ведь у НЕЕ должен быть муж, ОНА успешная женщина, не то, что эта… Сбрасывает. «Ответьте, он, наверное, беспокоится» — «Ничего, переживет». Смотрит на Лизу, наливает чай.
«Милая, хорошая моя, бесконечно добрая Александра Александровна, вы, конечно, имеете полное право после такого меня уволить. Самое лучшее, что мне сейчас это абсолютно все равно. Решили, наверное, что у меня какое-то горе. Думаете про себя, что вы — идеал внимательности, чуткости, такта. Не угадали, нет! Признайтесь, вам абсолютно плевать, что происходит в моей никчемной жизни. Вы даже не знаете, была ли я замужем когда-нибудь в свои 26, и не можете понять, почему я такая инфантильная дура. А знаете, у меня в жизни все прекрасно — родители купили мне квартиру с видом на центральный травмпункт — так что, когда мне бывает особенно невыносимо жаль себя, я встаю на карниз и осторожно опускаю глаза на ковыляющих покалеченных неудачников. А еще я работаю в вашей прекрасной галерее и могу хоть каждый день обедать в итальянском ресторане напротив, но я варю себе макароны сама и откладываю деньги на отпуск. Знаете, я только и мечтаю, что об отпуске, хотя всего 3 месяца назад отдала вам трудовую. Мечтаю свалить на далекий остров, встретить там удивительного мужчину и никогда уже не возвращаться в эти стены с дебильной современной живописью. Вы спросите меня, а почему я, собственно, не занимаюсь тем, что мне по душе. А мне по душе, знаете, семья, дети, но этого нет и нескоро будет — ведь я инфантильная дура. В общем, живу и радуюсь этому. И все было бы окей, если б мне не снились бывшие мужчины — каждую ночь. Впрочем, «мужчины» — сильно сказано. Ну вот, уже кое-что знаете обо мне. И от этого мне легче, легче…».
Лиза скрещивает руки под грудью и затихает, исповедь ее закончена. Александра Александровна допивает чай, потом долго ходит и ходит по комнате. Снова названивает ее мобильный.
— Что тебе нужно? Слушаю.
— Шура… Шурочка, почему ты не брала трубку?
— Слушаю тебя.
— Шура, я здесь, я вернулся, стою у твоих дверей…
— Что? Где ты?!
— …и жду тебя, я никуда не уйду.
— Меня сегодня не будет, уезжай.
— Я приеду завтра. И буду ждать. Шура, нам надо быть вместе. Мы не можем друг без друга.
— Говори за себя, пожалуйста.
— Прости меня, Саш, я вернулся.
— А я — нет.
Трепещущими пальцами несколько раз нажимает «отбой», словно таракана давит.
— Лиза, у вас есть сигареты?
— Вы же не курите? Там, в тумбочке.
Александра Александровна не может найти, Лиза приходит ей на помощь. Женщины курят, держа на отлете сигареты — дрожащими пальцами с красным лаком. Александра Александровна изящно посылает окурок в недолгий полет, Лиза с тоскою провожает его взглядом. Погода: плюс 30 вечером в тени в середине лета. Диагноз: фрустрация или по-простому легкая душевная пустота.
— Знаете что, Лиза, сейчас вы достанете с антресоли тот пыльный чемодан, сложите в него все свои красивые платья, которые вы одевали на открытия выставок, вырубите мобильный, закроете квартиру и поедете со мной.
— Куда?
— Маленькое кругосветное путешествие на белом Ниссане.
— О, Саша Сановна, ну вы даете!
— Но не обольщайтесь, Лиза, это еще не значит, что вы не уволены…
… Вчера он позвал ее в ресторан. Чтобы загладить какую-то там вину — просто придумал повод. Они не виделись, кажется, больше двух лет, и тогда тоже были в ресторане — он наспех и зло расплатился, потому что она хотела «добавить», с ее всегда подчеркиваемой тягой к равноправию. Гримаса оскорбления на его полном, никем не любимом лице. Его тщательно скрываемая — больше от самого себя — боязнь одиночества, беспросветное отсутствие женской ласки, пусть некаждодневной, пусть хоть изредка — дрожь улыбки, дрожь теплых пальцев, желание быть с ним, обволакивающее томные зрачки… Как это было давно… Так, что уже и не верится, что было с тобой. Они договорились созвониться, понимая, что набирать номер придется ему. Разрушить привычную тишину спальни тихим приятным голосом… Так, надо еще отрепетировать приятность голоса. Два года обычной работы, банальной редакторской работы. Два года назад она была обычной журналисткой, штатной, милой, кажется, небестолковой. Умная она, милая, самая нежная на свете… Откуда он знает? Ему хочется в это верить.. Что еще есть такие девушки. И что они еще могут согласиться с ним поужинать, просто поесть друг напротив друга ризотто или лазанью. Вкусная пища, итальянская, японская, русская кухня — единственное доступное удовольствие в его жизни сноба-толстяка-одиночки. Снобизм свой, конечно, не замечает, считая его естественной реакцией на несовершенство мира и людскую пошлость, глупость. Он слишком умен для очаровательных молодых девушек, все эти разговоры о политике и природе власти…
Она ушла из его издания по неопытности, желая урвать у жизни нечто более яркое, познать ее противоречивость, богатство на приключения. И конечно… и конечно, попадала из дерьма в дерьмо — левые фирмы, рекламные агентства-однодневки, подвальные книжные магазины. Отказалась, что называется, от интеллектуального труда, от маячившего заветного отдела аналитики. Была не была, он пригласил ее тогда поужинать — узнать, как дела, не помочь ли чем, например, выбраться из дерьма. Она держалась независимо, как держаться все милые юные леди, познающие сомнительные прелести суровой жизни и последствия типа свободного выбора. И вот теперь, спустя два года он видит ее по ТВ героиней получасового сюжета — звонким голосом вещает о своей работе в лучшей галерее города, о творчестве, о том, как провела какой-то фестиваль. Ну просто звезда, а впрочем — типичный портрет молодого поколения, раньше всего остального усвоившего, что миром правят те, кто позаботился о самопрезентации, кто новый день начинает с продумывания мини-самопиар-компании. Она научилась себя подавать, продавать, ее тело, улыбка, жесты, построение фраз, ее стайл и спич — все, что публика скушает с аппетитом. Как гурман, он вкушал ее не спеша, растянул удовольствие на несколько дней… потом решился на смс, что-то вроде: «видел вас по телеящику. прекрасное пленяет». Надо же, она тоже не удалила его номер. Повод для маленького холостяцкого счастья…
И вот теперь ему нужно всего лишь напомнить ей о себе по телефону. Тишина ожидания в пустой комнате. Он сидит напротив зеркала, весь как есть — с огромным животом, складками под щеками, шишкой на шее, полными волосатыми руками, пятнами на пальцах и тоской в уголках рта, за бородой почти не видно. А в глазах надежда, смешная такая, наивнее некуда — на что же? Вот будто бы после ужина в ресторане она говорит, что не хочет домой, идут к реке смотреть закат. Волны греют остывший песок. Он укутывает ее в свой плащ, потому что она, легкомысленная, дрожит в легком платье, — и говорит ей о тотальном одиночестве, о том, как соскучился по заботе, по теплу, по женской дружбе, по обычной, всем доступной, кроме него, любви М и Ж. А она порывисто изогнется в талии, вся повернется к нему, тихо обнимет, тихонько поцелует… или страстно..?
А теперь он смотрит на себя в зеркало и после этой маленькой своей мечты не верит, что это — он, а поверив, уже не верит, что мечта сбудется, хотя что в ней, ну что в ней такого несбыточного?! Впервые за несколько лет он плачет и с залитым слезами лицом звонит ей.
… После окончания школы кажется, будет все по-другому, но нет. Меняются формы, суть же вечна. Если на уроках литературы нам задавали сочинения с разными абсурдными темами — к примеру, «Образ дуба в романе Льва Толстого» или «Почему Татьяна Ларина была русская душой?», — в возрасте, когда перестают расти ноги и грудь, но не гора проблем, темы для сочинений обретают конкретику и вызывают более сильные эмоции, и все же не теряют своей абсурдности… Например, одна из вечно актуальных тем: «Мужчины в моей жизни» — лет после 20 она начинает доминировать над остальными. Мужчинам ведется подсчет и всяческий учет, их образы подвергаются сравнению, анализу… Вчера ко мне пришел мой бывший — тот, за кого я могла выйти замуж 4 года назад, но отказала, теперь кусаю локти, ревную его к законной невесте и раз в несколько месяцев урываю его желанное тело на несколько часов — в эти часы я чувствую себя счастливой женщиной… Вчера вечером ко мне пришел он, я только с работы, немного не в себе в вечер четверга, еще в колготках и офисной юбке, варю спагетти, зп нескоро, а уже макароны в ужин. Он смыл пот с лица и шеи, съел макароны и без пауз принялся меня целовать, не слушая вялый поток моих рабочих жалоб. Начинает оригинально, но верно — с кистей рук, с пальцев и ладоней, потом падает на колени передо мной, утыкается горящим лицом в живот, а руки мои кладет на свою голову, чтобы я его гладила, и я не могу не подчиниться этому покорству — он уже покорил меня… А потом мы ищем губы друг друга, ищем выключатель света, ищем и не находим постель, и падаем на ковер, а рядом батарея, и я ударяюсь затылком и теряю себя, а он меня в это мгновение находит, не отпускай!
Спустя часа три или пять уходит, не остается на ночь — спать со мной, вздрагивая во сне, целуя во сне в ухо, нос, глаза — куда попадает в этой вечной жажде примкнуть к источнику нежности — он уйдет, и так будет ведь лучше, будет не так больно.
А на следующий день у меня свидание с 38-летним неуверенным в себе интеллектуалом, который ни разу не был женат, и вот — влюбился в меня, как оказалось… Признался мне в этом, чтобы в очередной раз услышать «нет, потому что…». Я ела пирог, пила какао и слушала. Обычно приятно слушать признания в любви, но не в этот раз. Он терял себя, тушевался, злился на себя, на свою несмелость, теребил бороду, стеснялся своих складок на животе и полных пальцев, и даже промокнул глаза под толстыми стеклами очков салфеткой. Это было уже явно лишнее, потому я сказала, что ухожу.
Это всего лишь зарисовка из жизни одинокой, не очень успешной в делах сердечных девушки уже неюного возраста. Да что уж врать, какой тут успех, мужчины остаются для меня сфинксами, задают дурацкие загадки, на которые лучше, видимо, вообще не отвечать и даже не искать ответа, а только нежно улыбаться. Еще нежнее. Потому что все, что им нужно от нас — это нежность, даже если они сами не признаются в том ни нам, ни себе. Милый, дарю тебе любовь, хоть кажется, у тебя ее в избытке — но в избытке ее не бывает. Ты уйдешь к принадлежащей тебе другой маленькой женщине, пусть у вас все будет хорошо, странно, я и не думаю, что могу мешать вам, я просто отдаю тебе эту любовь, делай с ней, что хочешь…
И тебе тоже дарю любовь, пусть тебе нужно другое, но я желаю тебе счастья и я всегда выпью с тобой какао и выслушаю все-все про твои детские комплексы, меня они и вправду волнуют, не волнует меня лишь мужчина в тебе, не влечет, не могу представить… Мужчины в моей жизни — я как будто обязана им что-то дарить, оставить после себя, чтобы ни один из них меня не забыл.
… Около полугода мы встречались вечерами, на перекрестке двух центральных улиц провинциального города, в котором мы как-то незаметно осели в отсутствии других идей. Раз в неделю, чаще в пятницу вечером. После работы она поднималась по старой улице, вверх от реки — не спеша, потому что знала: я буду ждать. Неизбежность встречи. Спокойная уверенность в ее глазах и грусть от того, что ничего необычного в этот вечер уже не случится, будем сидеть в одном из кафе — неторопливо заказывать блюда, ждать кофе, смотреть в окно, делиться будничными новостями, дружески улыбаться друг другу. Мы приятели, которым больше не с кем поболтать промозглым пятничным вечером, да и не хочется, уютно друг с другом, оттого что тебя поймут и не будут задавать нелепых вопросов о прошлом и будущем.
Все кончилось, оборвалось, когда я вдруг начал чувствовать все, что чувствует она — удары ее сердца, боль в висках, холод в пальцах от нарушенного кровообращения, тиски новых туфель, рези внизу живота, непонятный сладкий вкус во рту, тепло между бедер. Каждое ее неосторожное движение причиняло мне массу ощущений, а ведь я не переставал переживать и свои чувства!.. В одну из наших встреч я сбежал раньше обычного, сославшись на болезнь, а однажды не пришел на свидание, хотя мы договорились, как обычно, в пол шестого на перекрестке, в сквере у гостиницы. Я подглядывал с угла старой кирхи, спрятавшись за рекламным щитом, наблюдал ее появление и растерянность из-за отсутствия меня. Разом покинула ее привычная спокойная уверенность, зазвенело в висках, скрутило что-то в животе. Скрестив руки, она постояла минут десять у фонтана, глядя на воду и пытаясь прийти в себя. Оглянувшись, увидела на скамейках нетрезвых подростков, девушек с бутылками пива, пожилую пару, осознала свою неуместность и поспешила вдаль, решительно и зло, разозлилась на меня, на неудавшийся вечер и свалившуюся временную пустоту, которую неизвестно чем теперь заполнить, на свое одиночество — она не позвонит. И кроме этой печальной гаммы чувств мне было еще чертовски обидно: всего лишь 10 минут… Я бы ждал ее дольше.
…В эту осень все выходные случались на обиду дождливые, пропитанные сыростью и неопределенностью, приправленные одиночеством, с привкусом неясной тоски. Зато будни бывали на редкость солнечными — раннее солнце раздвигало кулисы утреннего тумана, люди торопились урвать у понедельников и прочих четвергов частички последнего тепла, привет из лета. В одно из таких светящихся будничных утр в забегаловку, где подавали блины с начинками и растворяли водой безвкусный кофе, заглянула женщина, растрепанная, с блуждающей, размытой какой-то улыбкой. Официантка лет сорока понимающе подмигнула.
— Встретились?
— Ага (сладострастный вздох). Есть хочу. Что бы такого вкусненького?
— Блинчики с грибами и сыром сделаю?
— Давай. У меня с собой есть…
И достает бутылочку пива. Официантка оглядывается. В забегаловке в утро вторника почти никого — только двое подростков пялятся в окошко и грызут пирожок на двоих. Ставит два стакана.
— Ну, давай.
— За нас, за вас и за спецназ.
— За тебя, красотка. Вернулся, значит?
— Спрашиваешь!
Глаза официантки уже горят предвкушением пикантностей минувшей ночи. Но ее подружка только увлеченно жует, заглатывает пивом, прикрыв глаза, улыбается — и ни слова.
— Ну?
— Ну все, пошла я.
— Куда? На работу, что ль?
— На какую работу?! Гулять!
— Свободная женщина…
— Да и ты тоже свободная!
Вздох, допивают пиво, каждая думая о своем. «Даже и не расскажет ничего, — думает официантка. — Тоже мне подруга! Уж я бы рассказала хоть что-нибудь. Не может поделиться! Тоже мне роковая женщина…».
— Ой, зеркало, что ли, есть?
Зеркальце было, в сумочке, несомненно.
— Нет, забыла.
— Блин, я сейчас выбежала, даже не взглянула.
— Ну-ну, счастливые зеркал не наблюдают.
— Завидуешь, что ли?
— Чему? Даже не рассказала ничего! Чему завидовать-то?
— Ну все, пошла я, покеда.
— Ага, заходи. Заходи, слышишь?!
«А то тоска тут… Блины и тоска!».
… Не каждый владеет мастерством прерывать затянувшееся молчание. Особенно когда тебе за 30 и при очередном неоднозначном взгляде подкрадывается страх — перемен к худшему. С определенного момента она начала ждать перемен к худшему, когда-то было наоборот. Сейчас они сидят друг перед другом, молчание длится примерно 25 минут. Она уже изучила новые фирменные часы, непривычную его прическу и пятна пота на воротнике рубашки, которую подарила ему в прошлый Новый год. «Почему мы дарим друг другу подарки только трижды в год — 31-го декабря, в день рождения и годовщину знакомства? Когда это началось?». Этот вопрос она забудет, зато скоро ответит на вопрос «когда это закончится». Сейчас. Именно в последние полчаса они и занимаются тем, что заканчивают это. Неужели и сказать нечего? Вчера катались за город, искали грибы. Не было ни рыжиков, ни опят, ни даже поганок. Полдня вдвоем в лесу. Ни намека на неотвратимость расставания. А теперь все. Он допивает свой кофе, промакивает губы салфеткой, расплачивается с официанткой, встает, снимает пиджак со спинки стула — не спеша, но без желанной ей нерешительности. Просто кивает головой и покидает ее. И ни малейшего движения, чтобы остановить его, наорать, расплакаться, сказать что-то.
Тупо прожить вместе несколько лет, чтобы время не длилось так муторно долго.
ВРЕМЕНА ГОДА
…Так они и шли вдоль берега — женщина с белыми голыми ногами — чуть скривленными, в грязных шлепках, старой куртке, с засаленным серым хвостиком. С ней понурый мужчина, и между их колен вилась, кружилась, повизгивая беспородная большая собака. Мужчина жестом предложил спуститься к реке, и они свернули. Женщина послушно постелила пакеты, села, обхватив белые ноги руками, тихо стала смотреть, как раздевается ее мужчина. Никто не торопился, кроме пса, уже резвящегося в воде. Как делают все люди на пляже, мужчина осторожно оглянулся по сторонам, прежде чем снять джинсы, спрятал живот за сутулой спиной и пошел к реке, где вовсю бесилась их черная собака, сбивая пену у берега и звонко лая. Мужчина пригрозил собаке, женщина рассмеялась, устремила взгляд на закатное волжское солнце, и я поняла, что весна наступила. Конец мая. Хотя бы так…
…«Любовь опасна» — шептала маленькая старушка, пряча губы в нежнейшие цветки яблони под моим окном. Порой теряешь ощущение себя так незаметно, и лишь спустя месяцы вдруг понимаешь, что не знаешь, кто ты сейчас, в этот выхваченный из всех контекстов момент. Возвращаешься с работы домой под ночь, видишь белое свечение среди зелени — это расцвели три белых шара — боярышник, вишня и яблоня под твоим окном. Нос ведет тебя к этим вечным запахам. Пробуешь их попеременно. Еще вчера ты так переживала, что не чувствуешь весны, сегодня от тебя ушел твой любимый, и вот она, весна — вся твоя. С ним ты была слишком далеко от реальности. Весна обрушилась на тебя таким привычным одиночеством и всею своею любовью, которой тебе так не хватало…
…В этот сентябрь теряю дыхание, оно соединяется с частицами перманентного тумана, уходит в дождь и ни намека на возвращение: я стою у замытого ливнями окна и смотрю, как уходит мое дыхание — небрежно перекидывает немыслимой длины шарф через плечо и скрывается за пролетом арки. Просто стала дышать по-другому в течение дня. Сначала по-старинке — это когда не думаешь вовсе о том, как вдыхаешь, куда выдыхаешь. И вдруг — в разные моменты повседневного — дыхание испаряется… Будто я уже не втягиваю воздух извне и не возвращаю его обратно в мир, а перерабатываю нечто внутри себя, попутно кидает в жар и чаще стучит сердце, но неважно. Главное, вместо прошлого уверенного и необременительного, вежливого и неприметного моего дыхания пришел страх.
В мой сентябрьский день рождения ливень, начавшийся еще за день, не прекращался ни на час. Я сидела в квартире и не хотела ничего готовить, вышла только в магазин напротив — купила любимые конфеты, попросила открыть вино — бутылочку мадеры, привезенную с солнечного Крыма. Потом все-таки пришли гости, почти всех сбили с ног бесперебойные потоки ледяной жидкости и дикий, одичавший какой-то, негородской совсем ветер. Сидели втроем с приятельницей и ее приятелем, моим бывшим, уже спившимся. Хотя он делал вид, что все это безобидная игра. У моей приятельницы зеленые русалочьи глаза немного косят, в этот момент образовавшегося треугольника глаза ее смотрели совершенно в разные стороны, недобро и даже с отвращением… Я попросила его уйти, она отправилась следом, несмотря на презрение: вдруг упадет, не дойдет, кто ж его поднимет… Потом еще два мальчика — один принес вино, другой торт. Закутавшись одним пледом, говорили о Китае, о современном искусстве, о том, что сейчас модно среди молодежи — будто сами уже старички, «деды», отжившие свою моду. Я слушала краем уха и была спокойна тем, что кто-то в этой квартире есть кроме меня, что говорят на неглупые темы и можно дальше жить, после такого дня рождения: все-таки поздравили, вон, и торт есть, и чудесное вино. То и дело из каких-то щелей вылезали мокрицы, я пыталась их поймать с целью уничтожения, не всегда удавалось, мы смеялись, устраивали засады и погони. А потом мальчишки ушли. А мне так хотелось, чтобы это продолжалось, чтоб никому не хотелось спать, чтобы метро уже закрылось. Они ушли в ливень, назавтра мне предстоят вылазки сквозь дождь в сбербанк, в больницу, в редакцию за гонорарами, в галерею на новую выставку, потом на сомнительное собеседование, потом курсы английского, а еще надо написать статью, прочесть книгу, проверить почту, что-то приготовить и съесть, постирать и помыть, и так без конца и остановок, лишь бы не было повода оглянуться и закричать от одиночества, лишь бы никогда не позволять себе всерьез думать об этом.
…В раннюю осень становишься более чутким к ускользающим моментам повседневности. И невесело кривишь губы при мысли, что они все… что всё ускользает. Банальные мысли, но как редко осознаешь не разумом, но телом. А сознание тела не врет. Жаль, что оно мало на что претендует: разум узурпировал все самое интересное, телу остались крохи — инстинкты, реакции, стандартный набор физических потребностей и ощущений. И все же порой твое тело совершает открытия, например, вдруг чувствует время, ускользание материи и нечто между соединением и распадом атомов.
В раннюю осень, в это время времени замечаешь себя спешащим в нестройной толпе, без представления о цели пути, и толпа никуда не приводит, как можно было положиться на эту сконструированную целостность?.. А если нет цели, надо себя занять чем-нибудь, потому как если ничего не случится само, чем ты оправдаешь это время, потраченное на ничто? Можно наблюдать за другими — занятное дело, оно никогда не наскучит. В каждодневных походах из дома до остановки, от остановки до офиса, потом в магазин и обратно — с несколькими возможными вариациями — люди стремятся успеть сказать всем, что они красивы. Одежда, стрижка, походка, взгляд, жесты — всего и не учтешь… Но каждый как будто кричит без слов «Посмотри на меня! Я красивый! Я достоин твоего внимания…». Я представляю их без одежды, со складками на животах, с подпрыгивающими грудями, дрожащими ягодицами, сильными пальцами ног. Как бы изменились выражения их лиц! А надоест, так представлю их скелеты. Вот невысокий скелет тянется к другому и целует в челюсть, а совсем крошечный скелетик тянет его в это время к бегущему скелету собаки…
В раннюю осень глаза встречных девушек еще полны томных образов-воспоминаний о минувшем отпуске с его неизменными звуками волн, и запахами акаций, и ночными купаниями, и небезопасным сексом… Блуждающие улыбки девушек будто не обращены к нам, серым жителям осеннего города, это нас не касается. Замечал ли ты, когда пересекаешь центральную улицу города, такую интересную особенность: на этой улице девушки стремятся держаться подальше от постоянных жителей провинциального бродвея, от бомжей? И чем стильнее одета девушка, чем наряднее ее сапожки и аккуратнее подведены веки, тем дальше стремится она отойти от пропитанных водкой, землей и отбросами маргиналов. А если встречи не избежать, девушки увеличивают темп раза в три…
Ранняя осень, она порой осеняет, только на что они нам, эти открытия, если я не могу подарить тебе другие глаза и другие уши, лишь потому, что мы слишком похожи — ты скажешь несколько слов, и я закончу фразу, мы уже не удивляемся идентичности мыслей и оттенков наших чувств. И если бы мы были художниками, то эту особенность можно было б использовать с умом — вдвое быстрее писались бы картины, оптимизация производства… Но мы заняты совсем другими делами, и я только пишу тебе письма, подобные этому, и не отправлю — зачем, если ты все это читаешь в себе, в ежедневных сводках мыслеобразов, к чему удваивать смысл?
В эту раннюю осень… мне так хочется измениться! Чтобы стать дальше от тебя, тогда я смогу к тебе приехать, и ты выйдешь меня встречать, издалека увидишь непонятно красивую, чужую, странную, и может быть, посвятишь немного бесценного времени своей жизни, чтобы меня понять. Тогда каждая осень будет неповторима, а все, что за ней — неожиданно. И дело за малым — мне нужно всего лишь измениться, пока не пришла поздняя осень, пока не поздно.
МАЛЕНЬКИЕ РЕШЕНИЯ
Жизнь изменилась окончательно и без сомнения, когда я вдруг поняла — насовсем, накрепко и вконец — чего я хочу (хочу за тебя замуж) и кто я такая (я твоя жена, в данный момент — будущая). Но я не могу тебя сейчас поздравить с моим свежим открытием, это почти невозможно. Я в Москве на форуме молодых писателей. Конечно, есть телефон, вай фай и все такое, но ты же ненавидишь молодых писателей, а соврать я не смогу. Вдруг ты скажешь: «Приезжай» или скорее «Я приеду», а куда ты приедешь, ты уже не в том возрасте, чтобы срываться из города в столицу, автостопом. Чтобы заглянуть мне в глаза в надежде на поцелуй, а потом ночевать неизвестно где. Да известно где — на вокзалах, до шести, пока милиция не сгонит с нагретого места. У тебя работа, дела, жена… Ну, не жена пока, просто сожительница, ты с ней три года живешь и в ус не дуешь жениться, а она уж окрутила тебя невидимыми нитями, Оля ее зовут. И Оля твоя хваткая, как все Оли, которых я знаю. Смотри, еще ребенка тебе сделает, а ведь ты не хочешь от нее детей, только от меня. Но пять лет назад я сказала тебе под Новый год, когда мы собирались ехать к моим родителям поедать салаты и торт — сами бедные студенты — перед этим был секс, ты не всегда умел сдерживаться, я была упрямой в своей дурости, и потом колотила тебя от обиды по спине и кричала: «Как ты мог?! Что теперь делать? Если я забеременею от тебя, сделаю аборт, так и знай». А ты мягко держал мои запястья, уворачивался от ударов и шептал: «Ничего, ничего, все будет хорошо, вот увидишь…». И я не забеременела.
Ты ненавидишь всех молодых писателей только потому, что с одним из них я чуть не изменила тебе. И вовсе не на форуме это было, а в нашем городе, и ты его знал. Как увидел, сразу начал ревновать, до сих пор помнишь, злишься. А ведь не было, не было ничего — поцеловались только, потом спали вместе, в майках, в обнимку, он предложил мне встречаться, я почти согласилась, бросила тебя, а он исчез. Поэт… Потом я тебя еще трижды бросила, и в третий раз окончательно. Ты не мог поверить, думал, обойдется, как раньше. Но нет.
Два года мы были с переменным успехом вместе, три года врозь, а теперь я знаю, чего хочу. У меня короткая стрижка, пара морщинок, нервное сердце, своя квартира, много работ и мужчин, но все — бывшие. У меня два высших, очки и ослепительная улыбка. Никаких карьерных проблем и перспектив, мехенди на ладони, лит.журналы в рюкзаке. Я думаю, а не переспать ли тут с кем-нибудь из 160-ти писателей России и ближнего зарубежья? Влюбиться в юного поэта с Дальнего Востока и укатить с ним отсюда — на каникулы в Сахалин. Для такой цели даже карточку денежную с прошлой работы прихватила. И при этом я знаю, что люблю тебя, что у нас с тобой будет счастливая семья. И я не знаю, откуда на меня свалилась эта уверенность. А всякий может подтвердить — я homo zwischens, человек сомневающийся во всем и вся, и прежде всего в себе. Ты ненавидишь поэтов, потому что не понимаешь их язык и бесишься от их мнимого и показного безделья. Ты выбрал меня однажды и навсегда. Но теперь и палец не ударишь для того, чтобы быть со мною — с того ужасного третьего раза, когда «нет» было неожиданным и окончательным. Теперь, когда я говорю «да», ты не веришь, ты боишься, думаешь, я ненадежная, я снова брошу.
Откуда во мне эта уверенность? Знаешь, я поняла одну вещь: долгие годы сомневалась во всех своих чувствах, тем самым отнимая у себя полжизни. Я жила в полсилы, потому что обиженные мною собственные чувства не давали мне сил жить полным сердцем. Чтобы любовь жила, надо дать ей на это право, назвав ее любовью. А я всегда сомневалась, тогда как другие просто жили, любили и называли все происходящее так, как им того хотелось. Поэтому у них все по-настоящему.
Пять лет я мечтала попасть на этот писательский форум, и вот — меня взяли в число 160-ти избранных. И что же? Вечер, я сижу одна в комнате, счастливая от того, что никого ко мне не подселили, и думаю, как я скажу тебе о моем открытии, как презентую его. Есть такой вариант, и пока он один. Позвоню тебе, встретимся, поцелую крепко-крепко, а потом скажу твердо, глядя в глаза: «Сволочь…» или нет, «Милый! Ты ждешь, пока из нас троих кто-то один сдохнет? Ты должен решиться, решить для себя, с кем ты — с ней, которую ты не любишь, но которая за тобой как хвостик… Толстая приземленная бабенка, фанатеющая от футбола и аниме… Или я, твоя любовь, твоя белка, солнце твое, солнце русской поэзии — творческая, хрупкая, болезненная, вредная и упрямая, которая теперь готова для тебя на все. Дети у нас будут. И дом у моря. Ты будешь днями работать на своей любимой работе, а ночью заниматься своими безумными исследованиями. А я буду читать, писать рассказы, рисовать мехенди на ладонях и стопах, ждать тебя… ах да, готовить научусь и делать все вокруг тебя красивым. То, что я тебя бросила, не прощается. Но ты должен меня простить, потому что если нет, мы оба будем несчастливы, бог на небе будет плакать, мир стухнется, дети красивые не родятся, и кто-то из нас троих сдохнет раньше времени. Скорее всего, это буду я, потому что у тебя все-таки есть какая-никакая баба, у нее — неверный ты. А у меня — раз в пару месяцев фантастический секс на грани смерти, а в другое время утробная тоска по тебе, ожидание до тошноты, попытки согреться под тремя одеялами, попытки забыть о тебе в работе, в других мужчинах, в алкоголе. Но с работы я ушла, мужики сами чуют неладное и уходят, а мои бедные органы отторгают уже второй бокал вина.
Ненаглядный мой, либо да, либо нет. И ты должен решить. Потому как если длить это и дальше — годы пройдут, прежде чем поймешь: ничто само не решается, обстоятельства могут не измениться никогда, а я у тебя одна и мы не бессмертны. Это только в долбанном российском кинематографе, в херовой русской литературе неопределенность вдохновляет, манит за собой. Неопределенность в жизни — убивает, мы живем не своей жизнью, она проходит мимо нас, шурша ненашедшими воплощения возможностями. А у меня больше нет сил тратить их на ожидания, на сомнения. Лучше уж скажи «нет», я это как-нибудь переживу. Хватит мстить мне за то, что я когда-то тебя бросила, сделала больно. Я уже отмучилась за это сполна. Не веришь? Спроси у моих врачей. А я хочу здоровой быть, чтобы родить тебе здоровых детей. Не веришь? Спроси у бабы своей, она тоже бредит идеей материнства. Все хотят от тебя забеременеть, а от жизни не уйдешь.
В первую ночь на форуме я не пошла ни с кем знакомиться, вымыла голову и укуталась в одеяло — писать о тебе, о своем открытии, а потом легла спать, и мне приснился вчерашний бытовой кошмар. Будто я не могу уйти со своей работы, хожу туда каждый день. Так и было. Три месяца я не знала, как сказать об этом. В одно пятничное утро просто отключила телефон, доехала до автостанции и купила билет в свой городок, из которого когда-то бежала искать счастья. Вместо счастья нашла тебя и новые проблемы. Не включала телефон три дня. В автобусе вспомнила, что мама как-то ходила к продавщице цветов на цветочный рынок — гадать на кофейной гуще. Приходила пару раз, приводила несчастных подруг, одиноких и расплывшихся, гадавших на своих мужей-алкашей и сыновей-нариков. А мне-то всего лишь надо было знать, встречу ли я в этой жизни свою любовь и сколько еще ждать — когда время катит к тридцатнику, а сил ждать все меньше… Кому столько цветов на цветочном рынке? Куда выбрасывают букеты, когда они вянут — невостребованные? Где это кладбище цветов? Или их на простое кладбище увозят — ненужные живым, так пусть мертвые порадуются? Я не знаю, к кому идти. «Девушка, у вас тут на рынке одна женщина гадает на кофе, как ее найти?». Девушка не удивлена: «Это Майя, она в ночь сегодня работает, ночью приходите. И возьмите с собой кофе». Майя распаковывает пачку, «тебе покрепче?» — «нет, чуть-чуть». Выпив, стараюсь не расплескать жижу на столе — ни разу не опрокидывала чашку с гущей… Заливаю весь пол, суечусь в поиске тряпки. Майя смеется: «Замуж скоро выскочишь». Начало неплохое! Много чего она мне сказала. А главное, что встречу я еще одного мужика, но счастлива-то буду по-настоящему только с тобой…
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТИ
…Весь этот путь я проделал, чтобы выбросить свое сердце в море — вместе с тобой, вместе со своими детскими мечтами о большой нереальной любви….
…Я сижу у него на плечах, он курит. Дым поднимается к моему лицу, я тоже курю, вдыхаю его дым, поднимаю его выше, нам дым возвращается в небо. Наш вдох-выдох, наша жизнь на земле — ничего большего, чем выдох и вдох.
— Ты чувствуешь бога?
— Я чувствую тебя, ты тяжелая.
— Как бог?
— Нет, он тяжелее. Я его никогда не постигну.
— А меня, значит, возможно постичь?
— Да, поэтому я и люблю тебя, а его нет.
— А бог меня любит, потому что я люблю тебя…
…Не кричите, пожалуйста, перестаньте кричать. Сколько можно, я не могу, вы не имеете права. Какой сегодня день недели, какой сегодня день, какая неделя, какая страна за окном?.. Не звони маме, она расстроится, не срывайся на вокзал, сиди дома и не жди, и, главное, не жди, успокаивай дыхание, учись невозмутимости у своих легких, у сердца — что бы ни случилось, они не кидают, не подводят, они в ответе за кровь, за кислород. Соседка вставляет ключ в замок входной двери и поворачивает, вставляет и поворачивает. Не ведись на безумие. Но если всю жизнь бояться сойти с ума, рискуешь остаться с плесенью вчерашних мыслей. Если бояться познать глубину боли, облюбуешь серое болотце спокойствия — разве это то, ради чего тебя рожали? Голове и сердцу — болеть, мучить себя, чтобы однажды научиться не ждать, чтобы быть всегда, чтобы никогда не переставать. Нигде не искать счастья, не бежать, везде быть счастливым, в самом сложном для вербального выражения смысле этого слова. И самом доступном — для каждого, да.