№6/1, 2011 — Встреча на Задворках
Дорогие читатели. Несколько слов о нашем госте — Алексее Девотченко.
Жителям Москвы и Санкт-Петербурга, особенно театралам, это имя хорошо знакомо. Алексей Девотченко — заслуженный артист России, лауреат многих конкурсов… Он не снимается сериалах, поэтому в провинции и за границей его знают мало. Девотченко получил известность, главным образом, благодаря интернету, и не столько как актер, сколько как Гражданин с большой буквы.
Чувствую, что внимательные читатели – а я точно знаю, у нас такие есть – припоминают, что на Задворках уже появлялось это имя.
Действительно, Алексей неоднократно делился с Задворками материалами, публикуемыми в социальных сетях в рамках его Творческого Проекта.
Сегодня по моей просьбе с Алексеем Девотченко встретился наш автор, публицист и прозаик Виталий Щигельский.
Редактор
Виталий Щигельский
АТОМ НЕРАВНОДУШИЯ
На встречу с Алексеем Валерьевичем Девотченко — актером театра и кино, лауреатом Государственных премий России, заслуженным артистом России — я пришел чуть раньше назначенного часа: хотел рассмотреть легендарный Дом актера. Но Алексей Девотченко уже поджидал меня возле массивных дверей, похожих на небольшие ворота. Мы пожали друг другу руки и вошли в мир искусства, в прохладу и полумрак. Пунктуальность собеседника смутила меня, глазеть по сторонам казалось теперь неудобным, пришлось делать вид, что я тут человек бывалый. И все же. Высокие потолки. Толстый паркет. Цельный мрамор. Швейцар с умным лицом Бориса Грызлова. Не здание, а мечта дерипасок.
— Кафе работает? — спросил у швейцара Девотченко.
— Э-э-э, — развел тот руками.
— Кажется, здесь теперь все по-другому, — объяснил Алексей, и я последовал за ним на второй этаж.
Там был ресторан. Светлый, чистый, просторный, наверное даже питательный. За столами расположились радостно-возбужденные иностранцы — панаевы и скабичевские новой, открытой нараспашку России, вокруг них бегали такие же радостно-возбужденные официанты. В воздухе стоял запах валюты и хрена. Вероятно, мы пахли иначе. В банкетный зал нас не пустили.
На высокие темы пришлось беседовать в аппендиксе коридора — на довольно низком и чересчур мягком диване.
Актер прежде всего должен быть культурным и понимать,
уметь дотягиваться до гениев литературы.Константин Станиславский
— Алексей, ваш творческий путь начался в непростое время. В 1989 году вы окончили Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии им. Н. К. Черкасова. Вы стартуете в тот момент, когда существование театра вообще под вопросом, а фильмы снимали бандиты какие-то, в лучшем случае каскадеры. Многие уже состоявшиеся артисты уходили, уезжали, просто ломались. Что вам дало силы не свернуть с пути?
— Действительно, немало моих знакомых с параллельных курсов ушли из театра, кто-то подался в бизнес, кто-то — в рэкет. Меня же спасло то, что с третьего курса я учился у Льва Абрамовича Додина, а первые два года — у Кацмана. Эти мастера привили мне «вирус любви» к театру, поэтому я остался — как, кстати, и большинство моих однокурсников. Они работают в Малом драматическом театре, никто не ушел в бизнес-структуры, никто не открыл ларьки и буфеты. Мне повезло, ведь, если бы моими учителями был кто-то другой, все могло сложиться иначе. Материально временами было довольно трудно, приходилось много работать самому, участвовать и в концертах, и в новогодних представлениях. Хотя и сейчас не намного легче — может быть, изменилось направление, знак.
Но вот что необходимо отметить: тогда — в девяностые — несмотря на общий упадок в стране, несмотря на раздрай в театрах, реально функционировал Дом актера, в котором мы с вами сейчас беседуем. Здесь существовали творческие мастерские. Здесь была предоставлена полная свобода для актерской деятельности. Сюда можно было приходить репетировать. И здесь автономно от театра, в котором я работал или числился, ставились спектакли. Там, где теперь гардероб, была сцена. Любой артист в любое время мог здесь обсудить свои планы и даже что-то реализовать. Это место являлось реальной опорой для актеров. Сейчас сюда с улицы может попасть кто угодно. В банкетном зале перманентно идут застолья. Но кто эти люди? Откуда они? Что они празднуют? Артист не может зайти в свой Дом. Я понимаю, что это чьи-то вложенные деньги, но не до такой же степени. Не знаю, кто сейчас возглавляет Союз театральных деятелей, но это уже не Дом актера, это — проходной двор.
— А почему так? В позднюю советскую эпоху сложились устойчивые культурные объединения, к примеру СТД. В девяностые деньги закончились, но творческие союзы еще держались и выполняли свои задачи на альтруистической основе. В двухтысячные в кино и театр опять пошли деньги, началась реализация довольно дорогих проектов, гонорары существенно выросли, но сами объединения превратились в сугубо коммерческие компании, и отношение в них к человеку, режиссеру, артисту стало каким-то пренебрежительным…
— Этот вопрос требует отдельного, долгого разговора. В те годы, несмотря на отсутствие денег, на ломку общественных отношений, существовала настоящая солидарность внутри творческих объединений (киносоюза, театрального союза). Это давало надежду, и творческий процесс не угасал, пусть и без денег и часто без зрителей. Хотя многие, очень многие действительно уехали. Я сам уезжал на год в Германию, потому что здесь мне не то что работать — мне жить было негде. И этот год жизни в Германии, в отличие от двух лет службы в армии, мне много что дал. Другое дело, что, даже хорошо зная немецкий язык, я никогда не стал бы там артистом, при том что актерский опыт у меня был: я играл в пьесе, где нужен был акцент (который все равно остается). В таких ролях есть некоторая потребность, но ты никогда не будешь играть Шиллера, Гете — то, что именуется «Hochdeutsch», русскоязычный артист не сыграет. В Германии творческие люди были расположены ко мне, и работы было много, и можно было просто играть для иммигрантов. У меня есть моноспектакли — и только этим можно было жить. Но существовать в таком гастрольно-концертном самочувствии — это одно, а работать в театре с разными режиссерами — это другое…
— Для того чтобы делать сознательный выбор, вообще уметь делать выбор, нужно иметь в себе рецепторы распознавания полезного и вредного, морального и аморального, добра и зла. И данные органы восприятия формируются в юности, в детстве. Что или кто повлияло на вас, послужило вам в качестве моральных, эстетических, этических ориентиров?
— Мне было лет четырнадцать, когда началась война в Афганистане. Многие мои товарищи, кто был на несколько классов старше меня, были призваны и погибли. Я очень хорошо помню свою службу в Советской Армии — два года, которые совершенно вычеркнуты из жизни. Там я окончательно осознал, в какой стране я живу и что у нас за система, ведь армия — это модель государства. Впрочем, верно и обратное утверждение.
Может быть, у меня неприятие системы на генном уровне. Половина моей семьи была репрессирована. Часть моих родственников и по сей день живут в Горьком (Нижнем Новгороде). Деда моего расстреляли, а двоюродную бабушку сослали, то есть сначала арестовали, но не посадили, а всего лишь выслали. Это был короткий промежуток, когда Ежова «разоблачили», и дабы спихнуть всю вину за репрессии на него, объявили амнистию. С тех пор мои родственники по этой линии так и живут под Нижним, в городе Семенове.
Мою родную бабушку в двадцатые годы отчислили из консерватории — шли чистки, дворянское происхождение не давало права заниматься музыкой. И бабушка была вынуждена преподавать в школе иностранные языки. Она знала немецкий, польский, франзцузский, но всю жизнь жалела, что не может быть профессиональным музыкантом. Обо всем этом я говорю лишь сейчас, а лет двадцать назад я не задумывался об этом.
— Итак, путь выбран, и участь принята. Творчество есть некий вызов, протест, попытка изменения, улучшения мира, иначе это не творчество, а ремесло. Таким кажется ваш подход, и многие ваши роли свидетельствуют об этом.
— Я не могу сказать, что творю, чтобы улучшить мир или чтобы это обязательно был протест. Но в свой виртуальный проект «Алексей Девотченко», связанный с моноспектаклями, я беру только то, что созвучно времени. Не «злободневно», не «актуально», а то, что еще не проявлено, но уже витает в воздухе, то, что становится частью дыхания… Так в свое время мы сделали «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом», так потом поставили «Дневник провинциала в Петербурге» по Салтыкову-Щедрину, «Эпитафию» по прозе Лимонова и поэзии Тимура Кибирова. Не надо искать новых пьес и новых форм. Зачем показывать нашумевшие «Пребиотики», когда есть Салтыков-Щедрин, Сухово-Кобылин, Чехов — о том же, но неизмеримо талантливее?
Театр есть искусство отражать жизнь.
Константин Станиславский
— Ваши герои, как правило, нонконформисты и личности особенные. Исчезающий вид честного мента из «Бандитского Петербурга». Корейко — не жалкий и мелочный ильфо-петровский, а Остап Бендер иного темперамента, поживший, набравшийся мудрости комбинатор. Гена из «Не думай про белых обезьян» — художник, который ищет свой путь к свободе. Кто кого находит: вы персонажей или они вас?
— Скорее всего, они меня. Мне жаль, что многие зрители не видели и никогда не увидят фильмы, которые мне очень дороги: их относят к так называемому «неформату», и потому в широкий прокат они не выходят. Так было, например, с картинами Валерия Огородникова «Барак» и «Красное небо. Черный снег», с фильмом Дениса Карро «Южный календарь» по трем замечательным новеллам Антона Уткина. Так было и с некоторыми сериалами. Например, Дмитрий Долинин запустил проект «Наш двор» — щемящие, пронзительные истории. Не вышли — неформат. Но вышел, правда, фильм Алексея Германа-младшего «Последний поезд», но тоже неформат, как будто только фестивальный.
Таких работ много, и поэтому мне не очень нравится, когда про меня говорят: о, Леша Девотченко — это Степа Марченко «Бандитский Петербург», ну и вспоминают еще две-три роли. Но «Петербург» не самый плохой сериал, и снимал его первые части настоящий профессионал Бортко. А все, что встало потом на поток, — нескончаемые сериалы про бандитов, ментов, уголовников — это уже кошмар, и если в этом сниматься, то только за деньги и сразу после съемок забыть как страшный сон. Я предпочитаю в таких проектах не участвовать.
В жизни возникают действительно интересные предложения. Совсем недавно начали снимать замечательную историю в формате «мувик» (односерийный телевизионный фильм) под названием «Честь» — о тяжелой судьбе гастарбайтеров. Фильм очень честный, очень пронзительный. Один съемочный день прошел. На второй день проект закрыли. Обоснование: телеканалу нужны сериалы по сто, по двести серий. Это ужасно. В конце концов такой подход погубит все. Люди, которые вкладывают деньги в дешевые тупые сериалы, не понимают, что таким образом дискредитируют и актерскую профессию, и телевизионное искусство.
— Но может быть, это делается сознательно? Зрителя приучают быть менее требовательным к тому, что ему предлагают потреблять. Пресс предложения призван раздавить у массового зрителя способность думать, сравнивать. Исключением являются три-пять процентов театралов или адептов «авторского кино» — тех, кто выбирает сам, тех, кто умеет отличать талантливое от посредственного.
— Да, телевидение у нас ужасно. Я оставляю за скобками первую, вторую и третью «кнопки», но даже канал «Культура», который когда-то вызывал восхищение, и он сейчас ничего не производит, только использует фонды да закупает за границей филармонические концерты. Я не против концертов, но совершенно утерян такой жанр, как телевизионный спектакль.
— А большой бизнес — слишком большой, слишком серьезный, чтобы вкладываться в авторское кино и поднимать жанр телевизионного спектакля?
— Поскольку это государственный канал, то надо говорить о государстве, о количестве интеллекта, мозгов и о понимании ситуации на уровне как минимум министерства культуры. А бизнес интересуется только тем, что может однозначно легко окупиться: дебильные молодежные комедии, боевики. Авторское же кино финансируют единицы, поэтому у нас так мало качественных фильмов. Юрий Мамин ищет и не может найти деньги на продолжение кинокартины «Окно в Париж». Это удивительно. Режиссер безумно талантливый. Фильм получил мировую известность. Комедия высшей пробы. Не вся эта ерунда, которая выходит на экраны раз в месяц и исчезает бесследно. И не находится никого, кто бы дал деньги. Такого просто не должно быть. Это абсурд! И таких режиссеров и в Питере, и в Москве наберется десяток, которые могут и должны снимать фильмы, но у них нет условий.
Театр — это такая кафедра, с которой
можно много сказать миру добра.Гоголь
— У вас есть заслуженное признание, успех и в Питере, и в Москве. Не вас выбирают, но вы выбираете. Время собирать и набивать карманы, но вы обрываете связи, уходите из театра «Модернъ» в ответ на участие главного режиссера Светланы Александровны Враговой в откровенно грязном фильме против Михаила Ходорковского.
— Ситуация немного другая. Я никогда не являлся сотрудником театра «Модерн». Просто мой спектакль по Салтыкову-Щедрину «Дневник провинциала в Петербурге» был поставлен на сцене этого театра. Спектакль там прижился, в театр стали приходить люди, которые прежде там не бывали. Немного жаль. Однако я ничего не потерял. Сразу после этого скандала появилось много предложений о переносе спектакля на другие площадки. Работы вообще много, но в основном в Москве. Я играю в ТЮЗе «Записки сумасшедшего», играю в Театре Наций в «Калигуле» Некрошюса. Кстати, очень хорошее образование Театр Наций, потому что художественный руководитель Евгений Миронов не из театральной номенклатуры, а сам большой артист.
— Вы понимали, что никто, кроме вас, не уйдет?
— Я такой задачи перед собой не ставил. Зачем кому-то уходить вместе с кем-то, вслед за кем-то? Я и к Враговой хорошо отношусь. Замечательная женщина Светлана Александровна. Но есть вещи этического свойства. Мне просто перед самим собой было бы неловко. Зная мое отношение к ситуации с Ходорковским и вокруг Ходорковского, она не оставила мне выбора. Мы, и я в том числе, подписываем «письмо сорока пяти» против второго приговора Ходорковскому, а на следующий день мне говорят: «Ты не видел карауловский фильм “Ходорковский труб(п)ы”? Там Светлана Александровна “сыграла” одну из “ролей”». Она оправдывалась потом, мол, это какие-то старые кадры. Но старые не старые, выбор сделан.
— Получается, что в театре классику ставят не только мелкономенклатурные Акакии Акакиевичи, а играют не только крепостные крестьяне?
— Театр пока еще существует. И достаточно активно. Хотя не каждый и не везде.
Равнодушие — это паралич души.
Чехов
— Вы никогда не станете делать того, что покажется вам бесчестным, в отличие от большинства. Когда вы заметили, что вы другой?
— Заметил после знаменитого письма господина Михалкова, Церетели и еще двоих товарищей, когда они обратились к Путину от имени всех творческих работников России с просьбой баллотироваться на третий срок. Напиши они от своего имени, меня бы это нисколько не задело. Ну написали и написали — четверо нижеподписавшихся очень вас просят — и бог с ними. Но они заявляют от имени всех творческих работников России, и это меня передернуло. Я написал ответное письмо, которое было опубликовано в «Новой газете», на сайте Каспарова. Наверное, с этого момента…
— Но это был уже факт четкого проявления позиции.
— А само понимание началось после прихода Владимира Владимировича к власти и начавшегося процесса тотального уничтожения демократических институтов, которые пусть и в зародыше, но тогда имели место быть. Разгром НТВ, ТВ6 и других независимых СМИ. Потом стало понятно, что во всех газетах и на всех каналах одни и те же новости, одна информация, одна точка зрения. Дальше — больше. И теперь мы имеем то, что имеем.
— Ваш манифест призвал людей искусства бойкотировать асоциальные выходки власти: не принимать, не участвовать, не являться. Этот текст обошел, наверное, весь русскоговорящий Интернет. Когда вы его написали?
— Это было года два назад. И я не знаю, зачем его обозвали манифестом. Боже меня упаси писать манифесты, призывы, воззвания…
— Но слова-то вы находите именно те, которые так звучат, словно это не слова, а сгустки энергии. У вас потому и манифест, что пробирает, забирает и встряхивает.
— Все равно это «глас вопиющего». Когда я писал это, я на многое не рассчитывал, хотя, может быть, кто-то прислушался…
— Если хотя бы треть прочитавших последовала бы вашему манифесту, мы бы уже жили в другой стране. Почему так не происходит?
— Наша страна живет по законам тотального равнодушия. Как писал Саша Черный, «удобный принцип равнодушных — наплевать». Наплевать на все, лишь бы деньги капали. Многие так себя и ведут — достаточно бесстыдно. Я-то призывал не участвовать во всех этих гнусных праздниках, концертах, организуемых Смольным, Кремлем, — даже под благовидным предлогом, таким как День города например. Надо всегда помнить, кто организует и для чего.
— Получается, что ваш полет автономный. Ваше творчество выходит за границы непосредственного творческого процесса — на улицу ( митинги в защиту города, «марши несогласных»), затем в Интернет… От описания конкретных событий вы переходите к изучению причин и следствий процессов, вы проявляетесь как яркий публицист… У вас довольно большое количество зрителей, слушателей, читателей, но аудитория, нуждающаяся в искусстве, в слове, в примере, неизмеримо больше. Вы не планируете сотрудничать с газетами?
— Какой я публицист? То, что я пишу посты в ЖЖ или в блоге на сайте радио «Эхо Москвы», не означает, что я занимаюсь публицистикой. Для этого нужен особый дар. Это просто выплески эмоций, каких-то мыслей. В «Новой газете» Петербурга мне предлагали вести колонку. Но это уже обязывает, привязывает к месту и объему. Если кому-то нравится мой текст, — пожалуйста, берите. А отписываться раз или два раза в месяц — мне это не нужно.
Я не считаю себя общественным деятелем. Я считаю себя неравнодушным гражданином. Весь ужас в том, что любой неравнодушный человек в нашей стране, если он что-то высказывает публично, сразу причисляется к общественным деятелям, борцам за права человека и т. д. И это неправильно — любой человек, если он гражданин, не должен быть равнодушным. Но общественной деятельностью, защитой прав человека надо заниматься профессионально, и такие люди у нас в стране есть. Другое дело, что не все у них получается.
— В организациях состоите?
— Нет, но поддерживаю здоровые движения, например «Живой город», Комитет солдатских матерей. Симпатизирую некоторым партиям, например питерскому «Яблоку», «ПАРНАСУ». Но членских билетов у меня нет. И не будет никогда.
— Значит, можно сказать, что вы во всех своих многочисленных ипостасях, направлениях абсолютно независимый. Уникальное, почти невозможное явление для российской действительности, где все довольно жестко структурировано и где талант в свободной (не связанной теми или иными обязанностями и обязательствами) форме заявлен и проявлен быть не может, так как лишен точки опоры. Но вы, кажется, справляетесь с давлением среды. Вашей жизнью и вашим творчеством вы демонстрируете пример иного жизнестояния, сверяясь не с окриком начальства или с воплем либо, наоборот, молчанием толпы, но со своим внутренним голосом.
— Пытаюсь. Хотя не всегда это удается. Можно быть свободным от власти, но от государства быть свободным не получается. Зависишь ведь от всяких поликлиник, от паспортных столов, от глупости государственнической в самом широком смысле.
Есть легионы сорванцов, у которых на языке «государство», а в мыслях — пирог с казенной начинкою.
Салтыков-Щедрин
— У меня такое ощущение, что сейчас все власть предержащие, включая лидера нации, понимают, что пора потихоньку сворачиваться, иначе созданная ими самими система похоронит их под своими обломками. За время правления они породили столько проблем, столько неразрешимых их методами противоречий. Если выиграют выборы, что они будут делать? Они же ничего не умеют. За двенадцать лет вообще ничего не сделали, только коррупцию развели. А сейчас у Путина и компании есть реальный шанс уйти тихо, легально и с деньгами. Да еще остаться в истории бесконечно переоцененным человеком (это я о премьер-министре).
— Это с точки зрения здравого смысла. Но у нас в стране люди у власти всегда теряют здравый смысл. Можно сказать про губернатора Санкт-Петербурга Валентину Ивановну Матвиенко и ее градостроительные подвиги. Но об этом уже говорилось не раз: по поводу сноса исторических зданий, по поводу градостроительной вакханалии. Я думаю, что Валентина Ивановна сама уже очень устала, мечтает, наверное, чтобы ее поскорее сняли и отправили послом в тихую, скажем, Швейцарию.
Когда Матвиенко пишет письмо Путину, чтобы он исключил Петербург из списка исторических поселений, она, на мой взгляд, пребывает в состоянии безумия. Путин, я думаю, в таком же состоянии пребывает. Медведев… он изначально был безумен, когда согласился исполнять обязанности местоблюстителя. Разве у Грызлова есть какой-то здравый смысл? Они безумны все. В своей жадности, алчности, стяжательстве, воровстве, в своей коррупции, с которой же они и «борются». Как сказал Салтыков-Щедрин, «громадная сила — упорство тупоумия».
У нас, к сожалению, не произошло того, что было в Польше, Чехии, Венгрии, Прибалтике и ряде других стран, — люстрации. Потому что под люстрацию попала бы вся правящая клика, правительство, весь состав Совета Федераций, Дума, многие губернаторы. Я считаю, что основным лозунгом оппозиции должен быть лозунг о немедленной люстрации.
— И никаких репрессий. Только поднять и вытащить на свет.
— Вытащили, показали и отправили работать по профессии. Валентина Ивановна, кажется, фармацевт — пожалуйста, в аптеку. Владимир Владимирович, кто он?
— Во время службы во внешней разведке в Германии занимал важную должность заведующего клубом.
— Прекрасно. В военно-патриотический клуб. Юриста Дмитрия Анатольевича — секретарем, помощником нотариуса…
— Однако и оппозиция не приобретает популярности. Ее внутреннее устройство кажется таким же жестким и антидемократичным, как у вертикали власти. Обыватель не доверяет оппозиции, просто не видит разницы. Как, по-вашему, она должна себя вести: что говорить, что делать, где находиться, чтобы в нее поверили?
— У оппозиции действительно нет большой поддержки. Но мне трудно предложить что-то новое. Возможно, надо шире использовать имеющиеся средства. Есть Интернет. Есть «Новая газета». Есть «Эхо Москвы».
— Но это ведь площадки, а не люди. Вопросы к людям.
— Хорошо бы, чтобы у нас возникло что-то наподобие польской «Солидарности». Но пока еще рано, наверное. Пока еще все более-менее благополучно. Еда, тряпки и развлечения. С другой стороны, и сейчас ситуация кардинально бы изменилась, если бы на ОРТ дали двадцать минут эфира Немцову, или Каспарову, или Рыжкову. И не интервью, но формат высказывания. Я думаю, им было бы что сказать. И было что послушать. Но кто даст? Никто не даст.
— В свое время с народом эффективно работали большевики. Мы оцениваем сейчас не идеологию, но методологию. Большевики ездили на фронт, ходили по заводам. Живой человек всегда убедительнее баннера на заборе.
— И сейчас, видимо, ходят: Борис Немцов, Илья Яшин. Это их профессия, их работа. Но мне в какой народ идти? Куда идти мне, кроме театра? Там мой зритель. С ним я общаюсь. Надеюсь, он что-то считывает, переосмысливает вместе со мной. Моя аудитория, я сейчас не беру Театр Наций и «Калигулу», это 100—150 человек. Свои спектакли я играю на маленьких площадках. У меня нет амбиций собирать тысячные залы. Мне этого не надо. Мне интересно работать для тех, кому нужен Саша Черный, Бродский, Салтыков-Щедрин. Я работаю для интеллигенции, которая еще осталась. Мне часто говорят: «Да что вы за артист, вас никто не знает!» Это самый большой комплимент для меня. Если артиста знают все — это значит, что он из года в год каждый день играет в каком-то сериале на первом канале. Это позор.
— Массовый зритель жует сериалы, а власть между тем продолжает уминать, отжимать общество, прессует его потихоньку, но общество не противится. Притом что экономики как таковой нет, конкуренции нет, есть наркомания, есть ксенофобия, есть коррупция. Проблемы и противоречия пухнут. И так будет до тех пор, пока не исчезнет колбаса, пока дома не начнут обрушаться массово. Но тогда-то не до полемики будет, начнется хаос, жестокость, кровь. Что можно противопоставить распаду, находясь в явном меньшинстве?
— Люди моей профессии и смежной профессии могут противопоставить только одно — свое творчество, что некоторые из них и делают. Шевчук, Казаков, царство ему небесное, это делал, Филиппенко делает. Быков и Ефремов. Я считаю, что их проект действеннее любой демонстрации, любого митинга, потому что он более понятен людям. Вообще, если допустить мысль, что у нас в стране могут произойти изменения к лучшему, они произойдут только благодаря культурным проектам протестного содержания. Скажем, Бабкина возбуждается от «Единой России», но нормальный человек пробуждается, когда слышит нормальную человеческую речь, стихи, музыку. Поэтому, повторюсь, мне более действенными, нежели обычные митинги, кажутся форматы «Гражданин Поэт», концерты в поддержку политзаключенных и прочее, где есть интеллект, талант и творчество.
— Зачастую уличные акции испытывают дефицит содержания. Можно ли как-то его восполнить ?
— Я, собственно, всегда старался это сделать. Когда выступал на митингах, то обязательно, помимо слов каких-то, читал стихи. Нет никакого смысла что-то нервно прокричать и заклеймить позором власть. Гораздо важнее пробудить в людях человеческие чувства. Самоуважение прежде всего. В создавшейся ситуации это, наверное, самое важное.
— По-настоящему современному человеку — человеку самостоятельному, самодостаточному, хозяин не нужен. Максимум, в чем человек нуждается, — в моральном авторитете. Каким должен современный быть лидер? И нужен ли он вообще?
— Эта наша беда. Исторически так сложилось, что любой оппозиционный и тем более не оппозиционный лидер в случае победы готовится остаться пожизненно. Наверное, мы не доживем до иного в нашей стране. Все идет к тому, чтобы еще больше затянуть гайки. Сценарий неприятный. Создание этого странного «фронта». Пресс-конференция Медведева — когда всем уже стало понятно, что это пустое место, ноль.
— На что же тогда надеяться?
— Надеяться надо только на себя. На свои собственные возможности. Мне — на мое творчество, на то, что люди будут приходить на мои большие спектакли, на моноспектакли. На Господа Бога надеяться. И хочется надеяться на то, что люди, наконец, начнут отличать черное от белого.
— Большое спасибо. Удач вам и успехов!
25 и 26 июня в Санкт-Петербурге, на камерной сцене Малого драматического театра состоится премьера спектакля Алексея Девотченко по прозаическим и поэтическим произведениям Иосифа Бродского «Вальс на прощание».