День без тебя
Огромный день наполнен щебетаньем –
И столько в нем сокрытого огня! –
И лепетом своим, и возрастаньем
Притягивает с умыслом меня.
Бездонный день: сощурься ненароком –
Расширен он подобием зрачка –
И сладко в нём, как во поле широком,
И горько в нём – ведь боль ещё близка.
Покуда сам не спросишь: ты откуда? –
Не станет на вопросы отвечать –
И, значит, в жизни тоже было чудо,
И некому его предназначать.
И нечего загадывать заране,
Насколько сердце выдержит, биясь,
Увиденную будто бы в тумане,
Но муками оправданную связь.
День без тебя – и страсть его тревожит,
Покуда не покажется звезда,
Покуда ты, рыдавшая, быть может,
Глядишь из расставания сюда.
Детство шмеля
Жужжит и падает – и заново взлетает,
И крылышками кружево плетёт –
Ещё ему дыханья не хватает,
Но он его в полёте обретёт.
Ещё ему и слов, и вешнего простора
Придётся пожелать – язык Природы щедр –
Покуда, как дитя, в единстве кругозора
Росток выходит из горячих недр.
Ему тепло – недетская забава:
Мохнатой плотью воздух разорвав,
Он, как щенок, заслуживает право
Барахтаться в раскосых дебрях трав.
О, сколь ещё ты будешь, шмель, наивен
И сколько покоришь ещё высот,
Покуда не захлёстывает ливень,
А солнце отогреет и спасёт!
И к лету по-шмелиному взрослея,
Ты станешь пролетать над головой,
О прожитом нисколько не жалея,
Но в тяжести сознанья сам не свой.
И, видно, нет страшнее в мире кары,
Чем та, что разлучает навсегда
Со временем, где всюду ищут пары –
И всё же холодна ещё вода.
И, видно, с детством тянется шмелиным,
С его приглядкой цепкой к бытию,
Далёкий гул, несущий по долинам
Приваду грусти – заповедь твою.
Миндаль
Посмотри: расцветает миндаль –
И гнездо забытья розовато,
Будто не к чему помнить печаль –
Ведь звездой, как всегда, виновата.
Расцветает миндаль за окном,
Как родник многоструйный, целебен,
Словно храм в расставанье земном,
Точно в нём отслужили молебен.
Словно звон услыхал за стеной
В колокольцах воздушной купели –
Сколько б ни было сердца со мной,
Только верность хранила доселе.
Нашепчи мне, раскинутый куст,
О тоске – о кольце с аметистом –
Чуть белёс, лиловат, златоуст
В лепетанье листов шелковистом.
Прошепчи хоть подобие слов,
Лишь зачин убаюканной песни, –
Чтобы не был непрошенным кров,
Из упрямства, как Феникс, воскресни.
Как пчела прилетает к цветку,
Я тянусь к тебе, Свет Воскресенья, –
До сих пор ты один на веку,
Без тебя я не мыслю спасенья.
Так возвышен и столь приземлён
Всею сутью завидной неволи,
Ты живёшь, словно сдержанный стон
Порывавшейся свидеться боли.
Бабочка в мае
Для бабочки в мае огромный простор
Не нужен – она домовита, –
Пусть сад раскрывает цветущий шатёр –
Она-то никем не забыта!
Она успевает цветы навестить,
Сложить бархатистые крылья –
И, если откажется с нами грустить,
Уходит танцующей былью.
Узорчатым шёлком приманивать глаз
Она, долгожданная, рада, –
В последний – быть может, единственный раз –
Прозренья раздастся тирада.
Ведь бабочке этой не место в стихах,
Её наважденье бескрайне! –
И вот промелькнуло лукавое «ах!» –
Туда, к неразгаданной тайне.
Ты вновь, как и встарь, донимаешь меня,
Ушедшая павою фея,
В тени предвечерья иль в логове дня,
Где рвётся к супругу Психея.
Ты голову чарами мне не морочь,
Виски не тумань сединою
И лучше не мучь – но ещё напророчь,
Чтоб сердце осталось со мною.
Свирель мою хриплую где-то услышь –
И, голосу чутко внимая,
Запомни: твоя безраздельная тишь
Ранима, как бабочка в мае.
И вьётся созданье, в лучах трепеща,
Да бьётся в цветах многоликих,
Как рвутся рубахи и полы плаща
При шпаге и прочих уликах.
Утром жемчужным
Утром жемчужным, в час пробужденья,
Думать отрадно мне о былом –
Что ему нужно? – миг зарожденья
За небосклоном, как за столом,
Добрый хозяин вешнего сада,
Старый знакомец, – ах, погоди!
Что за наивность? – лучше не надо:
Слышишь – забилось сердце в груди?
Утром жемчужным, утром прохладным,
Скифским укрытьем полуседым,
Жестом недужным, словом превратным
Брезжит над нами призрачный дым –
То он, как старец, бороду клонит
К вишням цветущим и миндалю,
То он в обнимку с горлицей стонет
И вопрошает: вправду люблю?
Свищет синица, горлица плачет,
Гул нарастает валом морским –
Кто это знает? – что это значит?
Что называют счастьем людским? –
Шум воробьиный, крик петушиный,
Звон изначальный, – кто бы ни спас,
Там, за оградой, тихой машиной
Сдвинулось с места что-то сейчас.
Крик петушиный, щебет пичужий,
Лепет отпетый, ропот в глуши, –
Встань, как впервые, меж полукружий –
И пробуждайся, и соверши,
И расскажи им, нежным и дружным
Вишням цветущим и миндалю,
Как же дышалось утром жемчужным, –
И отвечаешь: вправду люблю!
И понял я
Цветы ещё не встречены теплынью
Гостями, что попали в круг семьи, –
Вульгарною школярскою латынью
Гурьбою щеголяют воробьи.
Весна ещё, как страсть, неощутима,
Светило где-то прячется от нас
И следствие хлопот необратимо –
Пускай его постигнет невеглас.
И это двуязычие – прохлады
И брезжущего сговора садов –
Такие обозначило рулады,
Что сразу я прислушаться готов.
Свежи еще несчастий полумеры –
И, памяти словарь перелистав,
Ищу необъяснимого примеры,
Событий и химер полуустав.
Я горе понимаю с полуслова –
Куда как приосанилось опять!
Как любит безнадёжно и сурово
Перуны неизменные метать!
По-вражески уронит полуимя,
Нетронутый присвоив талисман, –
И дышишь ты желаньями благими,
И горек расставания туман.
Хотелось на живую только руку
Прорехи нитью Парок мне зашить –
И вспомнил я недобрую науку,
И понял я, что некуда спешить.
И молча я встречаю в отрешенье
Бессрочный одиночества призыв,
И чувствую: исчезли прегрешенья –
И голос мой немотствующий жив.
Тюльпан
Открылся – радуется солнцу нараспашку,
Туга листов змеистых канитель, –
И, нацепив мохнатую рубашку,
К нему летит, подрагивая, шмель.
Открылся воздуху – ах, сколько в мире неги
Разлито не напрасно по стволам!
И что там отдых с мыслью о ночлеге! –
Он влагу пьет со светом пополам.
Земля разнежилась, усеяна ростками,
Усыпана роями лепестков,
Как будто бы подземными толчками
Был явлен май – уж он-то весь таков.
Тюльпан, раскрывшийся, как бережная нота,
Взирает на пружинистом стебле
Туда, где люди плачут отчего-то,
Где ночь живет и в Слове и в Числе.
А листья сужены в своем зеленобровье,
А стебель рад поддерживать цветок,
Да так, чтоб не смущало полнокровье,
Вина не озадачивал глоток.
Вот так узоры крыльев мотыльковых
Исходят от природного чутья,
От вешних снов, от жестов пустяковых,
От пристального взора забытья.
Вот так и он вполне закономерен –
И грустен день, когда его сорвут, –
Ведь всё же был на диво достоверен,
Поверивший, что впрямь его зовут.
Стансы
Как странно в одиночестве своём
Искать неумолимую дорогу,
Ведущую к надменному итогу,
Где судят нас, – ведь были мы вдвоём!
Нахлынувшего чувства не сдержать –
Сближение тогда неповторимо,
Когда в груди, как таинство, хранимо –
А рук уж ни за что нам не разжать.
Утешь меня хотя бы тем, что въявь
Жива ещё и странствуешь по свету,
Как птица, отыскавшая примету
Участия, – его-то ты и славь.
Оно уже настолько велико,
Что, мир души сияньем заполняя,
Подъемлется, сердца воспламеняя, –
А верность достаётся не легко.
Так в комнату внесённая свеча
Обитель эту светом озаряет –
И мучится, покуда не узнает,
Зачем она в ладони горяча.
Так пламя негасимого костра
Согреет леденеющие щёки –
За то, что были слишком одиноки
В извечном постижении добра.
И смотришь сквозь растущие цветы,
Застигнута метелью лепестковой,
Туда, где к первозданности рисковой
Воздушные протянутся мосты.
В сумерках
Одна половина луны – надо мной,
Другая – во ртах у лягушек, –
И воздух, не вздрогнув, томит пеленой,
Завесой пространной иль думой одной,
Дыханье стеснив, как окно за стеной,
Как очи в любви у подружек.
Одна половина лица – на виду,
Другая – в тени невесомой, –
Не лай ли собачий звучит на беду,
Не конь ли незрячий идёт в поводу
У месяца мая в забытом саду,
Где созданы ветви истомой?
Где сомкнуты веки и ветер пропал,
Ушёл отдышаться к собратьям,
Не сам ли очнулся и вновь не упал –
И к этому саду всем телом припал –
И в листьях зелёных глаза искупал,
Как будто тянулся к объятьям?
Не смей возражать мне – ты не был со мной,
Не видел ни сумерек зыбких,
Где пух тополиный, как призрак родной,
Напомнил дождю, что прошёл стороной,
О звёздах, – ни звёзд, – и зачем, как больной,
Бормочешь, слепец, об ошибках!
Рождение гармонии
На склоне мая, в неге и в тиши,
Рождается неясное звучанье, –
Но думать ты об этом не спеши –
Забудешь ли напрасное молчанье?
Запомнишь ли все помыслы его,
Оттенки безразличные и грани,
Как будто не случалось ничего,
К чему б не приготовились заране?
Желаешь ли прислушаться сейчас?
Так выскажись, коль радоваться хочешь, –
Не раз уже и веровал, и спас, –
О чём же вспоминаешь и бормочешь?
Ах, стало быть, не к спеху хлопотать –
У вечера на всех простора вдоволь
И воздух есть, чтоб заново шептать
Слова сии над россыпями кровель.
Холмы в плащах и в трепете река
Весны впитают влагу затяжную –
И жизнь зелье выпьют до глотка,
Чтоб зелень им насытить травяную, –
И вербы, запрокинутые так,
Что плещутся ветвями по теченью,
Почуют знак – откуда этот знак?
И что теперь имело бы значенье?
Пусть ветер, шелестящий по листам,
В неведеньи и робок и настойчив –
И бродит, как отшельник, по местам,
Где каждый шаг мой сызмала устойчив, –
Ещё я постою на берегу –
Пусть волосы затронет сединою
Лишь то, с чем расставаться не могу, –
А небо не стареет надо мною.
Как будто ключ в заржавленном замке
Неловко и случайно повернулся –
И что-то отозвалось вдалеке,
И я к нему невольно потянулся –
И сразу осознал и угадал
Врождённое к гармонии влеченье, –
Звучи, звучи, отзывчивый хорал,
Оправдывай своё предназначенье!
А ты, ещё не полная луна,
Ищи, ищи, как сущность, завершённость,
Прощупывай окрестности до дна,
Чтоб пульса участилась отрешённость, –
Что надобно при свете ощутить,
Набухшие затрагивая вены? –
И стоит ли вниманье обратить
На тех, кто были слишком откровенны?
И что же, перечёркивая тьму,
Сбывается растерянно и властно,
Как будто довелось теперь ему
О будущности спрашивать пристрастно? –
Присутствовать при этом я привык,
Снимая летаргии оболочку
С округи, – и, обретшую язык,
Приветствую восторженную почку.
Теперь дождаться только до утра:
Проснутся птицы, солнце отзовётся –
И в мире ощущение добра
Щебечущею песнью разольётся, –
И сердце постигает бытиё
С единством Божества неповторимым,
Обретшее прозрение своё
В звучании, гармонией даримом.
Кукушка под дождем
Поёт кукушка под дождём –
Ну что ей майская прохлада,
Где различаешь ты с трудом
Обличье дышащего сада?
Оно и в ропоте горит,
Оно и в лепете трепещет,
Нутром зелёным говорит –
И только листья рукоплещут.
Кого впустили бы теперь
На эти шаткие подмостки,
Где только запертая дверь
Дымок впитает папироски,
Где растворённое окно
Не умещается в сознанье? –
Ему, наверно, суждено
Любви выслушивать признанье.
Поёт кукушка вдалеке
И замирает ненароком,
Чтоб ты скитался налегке,
Бродяжил в шелесте широком, –
Он тоже странствует, как ты,
И так же боль твою излечит –
И откликаются цветы,
Когда пернатые щебечут.
Вечерний дождь
Не только с мокрою листвой
Он всласть натешится высоко,
Играя с нею, как с плотвой,
В необозримости потока.
Не только в лоне тишины
Он вмиг подметит разногласья –
И посчитав, что не нужны,
Её нарушит в одночасье.
И, на щедроты не скупой,
Звеня воздушными цепями,
Зовёт сады на водопой,
Согнав их в стадо со степями.
Течёт живьём по желобам
Благословенная водица –
И барабанит по столбам,
Где фонарям пора гнездиться.
Струясь отвесно по стене,
Прохладу стёкол ощущая,
Он сам доверится вполне
Тому, кто смотрит, защищая.
Тому, кто в памяти своей
Его оставит, как событье,
Он впрямь поверит плотью всей,
Лишь суть нащупывая нитью.
Он так хотел бы перестать
Смущать отшельника слезами –
И, чтобы вечер скоротать,
В сирень зароется глазами.
Но там – чего там только нет! –
И только зеркало вздыхает
И отражает силуэт,
В котором страсть не утихает.
И различаешь ты вне тьмы:
Черты, не тронутые болью,
Алмазом врезаны в умы,
Морской забрызганные солью.
И если исподволь извлечь
Неприхотливую цевницу.
Похитить – не предостеречь –
Дерзнёшь спартанскую царицу.
Пред нею разве устоишь? –
И, отмахнувшись вдруг от коры,
Её истомой напоишь –
О, всеобъемлющие чары!
Не говори, что хороша, –
Ей похвалы твои не лестны –
Пусть соглашается душа,
Что вам обоим в мире тесно.
Не говори, что никогда
Тебе любви её не хватит, –
Она в соблазнах, как звезда,
С другим зрачки ещё закатит.
Благодари за свет, за связь, –
Да воздадут хвалу Елене,
Губами оба наклоняясь,
Сирень к дождю – и дождь к сирени.
Дом
Где солнца явленье, как выварка соли,
В кипящей от счастья садов гущине
Иглою коварства кольнуть не позволю
Крамолу пространства, – ведь силы при мне.
Пусть яма воздушная, вроде ловушки,
Разбросанных в небе летающих ждёт –
Ещё на реке распевают лягушки
И ближе к полудню паденье не в счёт.
И думы, в отличье от мыслей невнятных,
Забытых, как листья, в скупой синеве,
Яремными венами лоз виноградных
Протянутся к дому – к его голове.
Ему не впервой, отодвинувши шторку,
К затылку прикладывать влажность теней –
И гостеприимство войдет в поговорку –
Ведь он, как хозяин, скучает по ней.
Он взваливал на плечи наши разлуки,
Забыв, что смешон, и признав, что нелеп, –
Он так по-отцовски протягивал руки
И даже сегодняшней выпечки хлеб.
Он выразил окнами волей-неволей
Всё то, что слыхал в фортепьянных азах, –
И как-то сдружился с неслыханной долей,
И выплакал очи, и вырос в глазах.
И если сейчас, отстранясь от разбоя,
Себя он по-прежнему в жертву принес,
Стеной защитив и всецело с тобою,
Ты с ним воедино? – ну что за вопрос!
Ландыш
Он так безумно одинок
В тени разросшихся пионов,
Что вряд ли хватит этих строк,
Чтоб осознать его упрёк
И не платить мечте оброк,
К досаде местных почтальонов.
И только эльфы иногда
Затронут белый колокольчик,
Чтоб оставалось навсегда
Томленье детского стыда
В садах, где плещется вода,
Где даже воздух был игольчат.
Его не видят воробьи
И не заметили синицы –
Летят пчелиные рои
По руслу солнечной струи –
И листья влажные свои
Он расправляет, словно птицы.
И сладок вкус его немой
И запах столь необычаен,
Когда торопишься домой,
Как бы застигнутый зимой,
До пят окутан полутьмой,
Где выбор слова не случаен.