* * *
Деревья пятидесятых собой подпирали небо.
На них нелепые гнёзда сооружали грачи.
И время стучало в окна безжалостно и свирепо,
И прятались в камеры залов Шагаловские скрипачи.
И пульс часов учащался, и воспалялись гланды,
За окнами шли парады, и снег, и сеансы в кино.
Суббота дышала баней, свежим бельём и лавандой,
И щёлкали по столешницам косточки домино.
Деревья были покрыты морщинистою корою,
Как руки старух-колхозниц. Уже отрыдало вдовство.
И чтобы побольше было мечтателей и героев,
Переполнялось криками женское естество.
А тополя размножались. Их пух покрывал панели.
Пушок на губе был странным, как волосы на лобке.
Гитары дворов и подъездов о лагерном братстве пели,
И билось запретное слово в Есенинской горькой строке.
Грачи вечерами взмывали зловещей Хичкоковской стаей,
Авгуры испуганно клали свои партбилеты на стол.
И в букварях блистало жестокое имя из стали,
Чтоб покорял Антарктику атомный ледокол.
Но времени тахикардия и века опухшие веки,
Румяные яйца на Пасху, рождественская мишура,
Блестящая ложь театра и книги в библиотеке
Растрачивали впустую накопленные вечера.
Поблекли кремлёвские звёзды а с ними “великие цели”,
И лопнула на гитаре натруженная струна.
Пугает своим безлюдьем картина “Грачи прилетели”.
А если Саврасов в запое, то как же случится весна?
о Прекрасной даме
Дышало взморье прянными ветрами,
День занимался и сгорал до тла.
Но это всё о той Прекрасной даме,
Что мимо незамеченной прошла.
Но это всё о ней тяжелобёдрой,
Улыбчатой, и рыжекудрой, и…
В романсах расплывались клавикорды
И хрипли от восторга соловьи.
Но окна спален щурились сонливо,
Стирались и старели башмаки,
И жизнь летела камушком с обрыва,
И сердце заходилось от тоски.
И всё-таки провозглашались тосты
В пространстве фарсов и житейских драм.
И осыпались ночью, словно звёзды,
Следы невстреченных Прекрасных дам.
* * *
Молчание – это не золото
да и не всё, что блестит
и необходимо смолоду
храня боевитый вид
а если необходимо
упрёшься и не обойдёшь
и жизнь понесётся мимо
похожая на дебош
похожая на прохожих
на проходимцев и на
следы от сапог в прихожей
сполна чтоб и допьяна
и будет хмельна снегурка
и вязок курантный бой
и мандаринная шкурка
запахнет чужой страной
но северный ветер дунул
качнулась земная ось
и всё о чём я не думал
додумать не довелось
проступков блестящие грани
колечко на левой руке
и я о твоём дыханье
молчу на чужом языке.
Одесса, в которой не был.
(триптих)
зачатия
Не стоит поигрывать всуе
Петлицами у епанчи.
Одесса лежит одесную,
Как женщина в потной ночи.
Альков, горький чад от камина,
Сверчка равнодушная нудь,
Потёмкин, потёмки, перины,
Царицына рыхлая грудь…
А время блефует нещадно,
Гоняют юнцы голубей.
И город лежит разновратно,
Собою покрыв Хаджибей.
Блажат городские пейзажи,
Раздевшиеся догола,
И Чёрное море на пляже
Ласкает девичьи тела.
шёпот вечера
“… в Одессе и области за годы ленинско-сталинских репрессий (апрель 1919-го — март 1953-го) было репрессировано около 4 тысяч представителей интеллигенции”
“Одесский мартиролог”( Одесса 1999)
Не расскажешь облезлой шарманке
Что суровое время пришло,
Что рояль приравняли к тачанке
И “к штыку приравняли перо.”
Тени гениев, время вечернее.
И звучит беспощадно и странно :
“Приговор привести в исполнение.”,
Чтоб чернело лицо у нагана.
рассеяния
“…Стучал сазан в оконное стекло…”
Э. Багрицкий
В парке у скамейки воробьи,
Суетясь, кричат о всяком вздоре.
Где теперь осколочки твои,
Старая “жемчужина у моря”?
Мальчикам стучит в окно сазан,
Жизнь несётся весело и браво.
Девочки на почву разных стран
Выпускают детскую ораву.
Дребезжит Земля, как тарантас,
Подставляя тело звездопаду.
И смеётся Ося Дерибас,
Опершись рукою на лопату.
наречение
“… и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей.”
“Бытие”, 2,19
Строка ложится и легко и зримо,
Как на страницы улиц первый снег.
Потребность имя дать неукротимо
Лососевым безумством в устьях рек.
Но как назвать дождей сердцебиенье,
Круженье птиц, проткнувших небосвод,
И миг, когда дитя отображенье
Своё в плену зеркальном узнаёт?
А звёзд падучих стереофония
Колышет сосны, тучи теребя.
Окнооткрытье – это аутопсия,
Когда ты по живому — сам себя.
И жить не ново так же, как не ново
Любить, грешить, замаливать грехи.
А иначе зачем живое слово?
А иначе зачем писать стихи?