В новой книге Генриха Шмеркина представлен роман «Кент Бабилон» — о лихих харьковских лабухах, которые играли по свадьбам и курортным танцплощадкам, любили девчонок и Бони М, а некоторые ещё и подворовывали. Роман выходит в издательстве «АЛЕТЕЙЯ» (СПб) во втором квартале 2012.
В июньском номере журнала «Крещатик» опубликована рецензия Владимира Шпакова на роман:
http://magazines.russ.ru:81/kreschatik/2012/2/s35.html
НАХОДКИ И ПОТЕРИ
…Приезжаем, всем шалманом, в Ялту. Селят нас в морском клубе, прямо в коридоре. Рядом со мной — раскладушка какого-то деда, чувак с лекцией-концертом приехал. «Всё о русской песне» называется. Сам докладывает, сам поёт, сам себе на гармазоне подлабывает. Спим с ним, как сиамские близнецы, раскладушки почти впритык. Утром продираю глаза, — на полу бумажка валяется. Из дедовых брюк вывалилась. От нечего делать читаю:
П О Т Е Р Я Л:
1. Складной металлич. стаканчик
2. Войлочная шляпа
3. Футляр от очков
Очленеть можно. Чувак записывает всё, что потерял. Читаю дальше. Что он нашёл. И самое смешное, так это про зонтик, 4-й пункт:
Н А Ш Ё Л:
1. Расчёска
2. Ручка от чемодана
3. Хим. карандаш
4. Зонтик — (с н о в а п о т е р я л!)
ЖЕНЯ
Да, так о чём это я? Ах, да! О любви! Был со мной случай. Познакомился я с девушкой по имени Женя. Хотя — нет. Сначала — историйка, которую рассказал мне Диоген.
Он когда-то «по набору» ездил.
Остановился, как обычно, в одной сельской хате. Набрал фоток у всей деревни, — чтоб увеличить, раскрасить и сделать из них портреты, лохам на загляденье.
Вечер наступил. Попил Диоген с хозяевами чайку липового и пошёл было спать.
А над его койкой висел портрет, нарисованный углем. Девица какая-то.
В окошко светила луна, и был портрет такой устрашающий, что Диоген всю ночь не сомкнул глаз.
А утром начал допытываться у хозяйки — бабы Дуси, что за девица изображена на портрете.
И хозяйка рассказала. Оказалось, это её дочь. Умерла, бедняжка, восемнадцать лет назад — неизвестно от чего. А у Дуси — ни одной дочериной фотографии.
Пригласила Дуся художника из города и попросила, чтоб дочку нарисовал. Чтоб была как живая. И художник, сидя у гроба, изобразил дочурку точь-в-точь, только «открыл» ей на портрете глаза.
…Той Жени, которая когда-то заполонила мою душу, проникла в сны, жизнь без которой теряла всякий смысл — давным-давно нет в моём сердце…
И глупо, безнадёжно глупо — идти по стопам того скорбного живописца. Рисовать то, что умерло.
Боюсь, картина получится не из самых приятных, но…
Ведь я обещал рассказать о любви и невероятных совпадениях!
…Это случилось летом 1969 — под Туапсе, где я столовался и загорал на правах домоотдыховского лабуха.
Море в тот день было неспокойно. Я накупался до солёных глаз и уже намеревался вылезать. Подплыл к металлической, сваренной из водопроводных труб, лестнице, ведущей на пирс. И увидел: сверху мне машет рукой кареглазая очаровашка в чёрном бикини.
Она стояла на заиленной лестнице, держась за ржавый поручень и сжимая меж бёдер надувную подушку.
Амазонка, оседлавшая красного коня!
Я не был уверен, что очаровашка машет именно мне.
Но в ответ всё же помахал.
И сходу (точней — с лёту!) получил той самой подушкой по башке.
Я ухватил запущенное в меня плавсредство, а амазонка рассмеялась, снизошла в пучину волн и, оттолкнувшись от ржавой лестницы, начала подгребать мне навстречу.
…Далее — последовала передача «красного коня» хозяйке. Её воркующее «благодарю». И я — поплыл…
Мы сплавали — вдоль берега — к соседнему пирсу, потом обратно.
Оказалось, — зовут её Женя. Приехала из Ташкента. Учится на ин/язе универа. Собирается стать переводчиком. И отец у неё — генерал авиации. А мать домохозяйка. И в Ташкенте — круглое лето страшная жара, и всем нормальным людям приходится разбивать свои маршруты на участки — от одной бочки с квасом до другой.
Мы вышли из воды, я забрал свою подстилку из-под тента и разложил её у самых волн — рядом с Жениным одеяльцем…
Я развлекал свою новую знакомую, как мог, и без умолку травил анекдоты.
Она сначала смеялась, а потом сказала:
— Ну, ладно. Хватит. А то ты начинаешь напоминать мне Игоря Журбина. Кстати, он тоже из Харькова.
— Что ещё за Игорь?! — озадачился я (с одним Журбиным, тоже Игорем — мы сидели когда-то за одной партой).
— В Паланге познакомилась, — пожала чуть обгоревшими плечами Женя. — И он тоже был начинен анекдотами. Как ты.
— Интересно… А его адреса ты случайно не знаешь? — спросил я, огорошенный ещё одной подробностью.
— Сейчас посмотрю, — Женя потянулась к пляжной сумке, достала записную книжку и прочитала: «Журбину Игорю Анатольевичу, Харьков 4, ул. Октябрьской Революции, №44, кв. 12».
ПЯТАЯ ТОЧКА
Беру географический атлас СССР и намечаю пять точек…
Это точки пересечения линий жизни.
Хотя, конечно, налицо упрощение. Поскольку карта плоская, Земля круглая, а контекст пересечений — многомерен. В прост¬ранст-ве, во времени, в снах, в вымыслах, в интернете…
Точки пересечения соединены железнодорожными рельсами, авиационными рейсами, трамвайными билетиками, датами…
Итак, на карте — пять крохотных точек:
1. Паланга (1967) — где встретились Женя и Игорь;
2. Владивосток (1967) — откуда приехала тогда Женя (во Владивостоке жила её семья);
3. Туапсе (1969) — где встретил Женю я;
4. Ташкент (1969) — откуда приехала Женя в Туапсе (генерал Поплавко к тому времени был переведен в Ташкент);
5. Харьков (1954–1960), — где я и Игорь сидели за одной партой.
Через эту, пятую, точку (школа №59, третий этаж, классная комната напротив бюста Павлика Морозова, четвёртая парта в среднем ряду) — пролегли нити, приведшие нас с Игорем к этой кареглазой амазонке с дикими нравами — нежно целующейся, обнимающей, жарко шепчущей: «Не надо!» и без промедления пускающую в ход наманикюренные коготки, — как только рука твоя скользнёт по её платью «ниже ватерлинии».
Моя беда в точности повторяла беду Игоря.
Мы с Женей тоже — целовались!
Она рассказывала, как на зимних каникулах отдыхала в Домбае и влюбилась там в инструктора по горным лыжам. И фамилия его была Мендели, и он — грузин. А инструктор не обращал на неё внимания, потому что его охмуряли доступные курортницы. И вьющиеся волосы ей достались от матери, и фамилия мамы — Гительман, и мама еврейка, и папино подразделение получило недавно вертолёты «МИ» авиаконструктора Миля, а Миль по национальности еврей. И шутники-лётчики называют этот вертолёт — «МИ констгуигуем, ВИ летаете». И она специально накручивает бигуди, — чтобы распрямить волос и убрать эту «еврейскую волну».
И есть у неё парень, которому она «разрешает всё», и зовут этого парня Никита, и он из Киева, но папа ничего не должен знать, потому что, если он узнает, у Никиты будут страшные неприятности, так как Никита — солдат срочной службы, папин шофёр. И осенью Никиту должны демобилизовать, и ей будет очень его не хватать.
НА ПЛЯЖЕ
…Я лежал у воды и отчаянно пялился ввысь. Кошачий концерт разыгрывался на душе, тысячи кошек скребли моё сердце.
Появился Винарский.
— Чувак, есть дело, — сказал Юлик.
«Вот и хорошо, — подумал я. — Мне нужно чем-нибудь себя занять».
— Понимаешь, — начал Юлик, — у меня дикая лажа. Мотнулся вчера к одной барушке. А у моей Витки нюх, как у ищейки. Только легли в койку — ой, говорит, от тебя не моими духами воняет. Не знаю, говорю. Тебе показалось. Ах, показалось? — говорит. Встала — не поленилась, полезла в чемодан и пересчитала гондоны. Ровно двух штук не хватает, говорит. Оказывается, она тут каждую палку считала. Всё, говорит. Теперь точно — развод. Так что, выручай, чувак, на тебя вся надежда.
— В каком смысле?
— Я сказал, что дал два гондона тебе, — виновато улыбнулся Юлик. — По-дружески, Ты, мол, попросил…
— Допустим.
— Ты, мол, херово рассчитал, сколько с собой брать. Тебе, мол, не хватило. Женька твоя, мол, заводнючая… Типа «мама не горюй».
— А вот это напрасно.
— Слово не воробей, чувак, я уже сказал… А Витка говорит, ничего, мол, между ними нет. Она, мол, видит. Своим женским глазом. А я ей говорю, ни черта ты не понимаешь. Не такой Сева мудак, чтобы тёлка с ним три недели «динамо крутила».
— Юлий Абрамович, ты мне надоел.
— И теперь эта сука хочет поговорить с тобой и с ней. Ей нужно, чтобы вы подтвердили.
— Юлий Абрамович, иди, гуляй…
— Сева, это у меня четвёртая жена. Если и эта свалит, я повешусь.
— Скажи, я подтверждаю. Но говорить с ней не буду…
…Появилась Женя. Расстелила своё полотенце, сбросила платье:
— Пошли купаться!
Мы плыли к буйкам, загорелое её тело извивалось и рассыпалось на треугольники, овалы, трапеции, ленивая волна «ломала линию», всё это было сплошным сюром (анекдот от Стравинского: «Молодой человек, я натурщица Пикассо! То, что вы ищете, у меня находится за левым ухом»).
Вдруг я услышал:
— Сева… Я хочу тебе сказать… Чего ты куксишься?! Не переживай, дело житейское…
Внутри похолодело. Неужели ей доложили про Светку?
— Только не воспринимай это как обиду, — продолжала Женя. — Ко мне подходил Юлик… Скажем ей «да». Ничего ни от тебя, ни от меня не отпадёт. Зато сохранится ещё одна советская семья.
— «Да» — что мы с тобой живём?!
— Да. Что мы с тобой живём… Людям нужно помогать.
Мне стало ужасающе ясно, что я для неё — никто.
— Это же надо, ребята, как вы умеете маскироваться! Ни за что б не подумала, что у вас отношения!.. — сказала смущённая Вита после короткого разговора с нами.
КОРИЧНЕВЫЙ ЧЁРТИК
Здравый смысл подсказывал: «Она не твоя. И никогда твоей не будет. Отступись. Забудь её имя». Внутренний голос шептал: «Любимая…»
Почему здравый смысл всегда перечит внутреннему голосу?! Откуда эта постоянная грызня? Ведь кто-то должен быть умней.
И до чего коротка память у внутреннего голоса! Сегодня он уверен в одном, завтра — в обратном.
Здравый смысл тоже хорош. Вечно лезет со своими советами, когда его не спрашивают…
Через день мы с Женей поехали в Адлер.
В аэропортовском киоске я купил пучеглазого плюшевого зайца: «Пусть он напоминает обо мне. Зайку бросила хозяйка…»
Она подарила мне коричневого сувенирного чёртика со ртом до ушей.
— По идее, похож на меня, — сказала Женя, — и не надо кукситься. Бери пример с него. Надо улыбаться, хватит убиваться. У тебя всё впереди, ты найдёшь себе женщину. Тебе нужно жениться. Тебе нужна женщина, и ты её найдёшь. Она будет жарить тебе котлеты, стирать, пришивать пуговицы и лишь иногда — изменять. Она будет называть тебя — Саврас.
— Женя, я желаю тебе счастья, — хлынули горлом банальные слова. — И если жизнь твоя вдруг не сложится, помни, — я тебя жду. Сколько бы ни было у тебя детей к тому времени. И знай: жизнь без тебя теряет для меня всякий смысл…
— Объявляется посадка на рейс 567 Адлер — Ташкент, — прокаркал динамик.
— Прощай, — сказала она.
— Я буду писать.
Она улыбнулась…
На обратном пути я купил солнцезащитные очки с большими квадратными стёклами — за четыре рубля.
Раньше обходился без них.
Но сейчас нельзя было никак.
Я возвращался один, глаза мои были полны слёз.
СПОКУХА, ЮЗЕК!
«Уважаемые пассажиры, просьба не курить, пристегнуть ремни. Через пятнадцать минут наш авиалайнер совершит посадку в аэропорту города Ташкента, столицы Узбекистана. Температура воздуха в районе аэропорта 21 градус Цельсия. К вашим услугам ресторан, бар, такси, автобусы…»
Сидящий рядом аксакал вытащил лёгкий «болониевый» плащ, а зимнее пальто начал утрамбовывать в сумку…
Хорошенькое дельце, подумал я. Уехал из зимы, а приехал в лето.
…Широкоскулое узбекское солнце выглядывало из-за яблонево-белой дымки облаков. Раскосый Ленин в петуниевой тюбетейке щурил глазки с цветочной клумбы.
Зеленели газоны, народ расхаживал без пиджаков.
Я зашёл в телефонную будку и набрал номер.
— Алло.
Женский голос. Явно не Женин.
— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Женю.
— Жени нет. У неё сегодня коллоквиум.
— А когда она будет?
— Попробуйте позвонить в шесть…
На часах половина третьего.
Сердце стучит, как несмазанная четырехвентильная туба.
«Спокуха, Юзек, — нэ хвылюйся!» — говорю я себе.
В баре с загадочным названием «Ютиль» (утиль?) выглатываю полфужера коньяка, пахнущего новыми калошами.
Вроде, отпустило…
У остановки такси — пикет бабушек с плакатами: «Ночлег 1 руб.».
Узбек-диспетчер рассказывает, что почём. В гостиницы соваться бесполезно. Надо ехать на улицу Ленина, в цирковое общежитие. Вчера уехал свердловский цирк.
Очередь большая, но идёт быстро. В такси сажусь минут через двадцать.
…В общежитии полно цирковых. Свердловский цирк уехал. Но приехал кишинёвский. Свободных мест нет.
Администраторша бросает беглый взгляд налево, потом направо, черкает на газетке число 30, тут же получает его денежный эквивалент и выдаёт ключ от комнаты.
Беру чемодан, иду «к себе». К ключу присобачен резной брелок в виде чьей-то отрезанной головы. Дверь моего «номера» распахнута.
Магнитофон, прокуренный баритон Высоцкого: «Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого свету отвык. Угорю я, и мне, угорелому, пар горячий развяжет язык…» Дым столбом. На семи кроватях — семь не очень трезвых гномов. Двое подпевают кукольными голосами. На стене — афиша: «Ансамбль лилипутов “Весёлая метёлочка”. Сатиричес¬кие куплеты, скетчи, пародии».
Вино, сыр, лаваш, киндза.
Восьмая койка — у двери — свободна.
Чемодан — под кровать, пальто — в шкаф.
Спрашиваю у администраторши, далеко ли до улицы Самаркандской. Оказывается, метров пятьсот.
Всё отдам!
На часах уже пять. Пора звонить.
— Алло.
— Извините, Женя ещё не пришла?
— Сейчас позову.
Слышу Женин голос:
— Да.
— Здравствуй, Женя.
— Привет.
— Как дела?
— Нормально.
— Я здесь.
— Где?!
— В Ташкенте.
— Ты шутишь?
— Нет. Можно прийти?
— Приходи.
ТАШКЕНТ — ГОРОД ХЛЕБНЫЙ
…В Жениной комнате — светлая полированная стенка, книжные полки над кроватью, письменный стол и музыкальный центр.
— Не обижайся на папу. Он хороший, — говорит она.
Я обнимаю её…
— Не надо… Губы… У меня намазаны губы…
Стол уже накрыт. Опять коньяк, икра, помидоры, покрытый коричневой хрустящей корочкой жареный гусь.
— Садитесь, ребята. Пообедать надо, — командует Михаил Иванович.
— Мы с Севой уже второй день только и делаем, что едим, — замечает Женя.
— Отставить разговоры! Давай, Сева, по чуть-чуть! — папа наливает мне и себе.
Закусываем ташкентским хлебом и икрой.
— Ещё по одной! — командует генерал.
Снова засасываем, снова закусываем.
— Аппетит приходит во время еды, — говорит Михаил Иванович.
Х-хау!
— Ещё по одной?
— Давайте!
— Икрой! Закусывай икрой, а то окосеешь! — говорит Михаил Иванович.
— Снова беру икру и белый ташкентский хлеб…
Мама приносит кофе в высоком фаянсовом кофейнике.
— Ой, уже полпервого! — спохватывается Михаил Иванович. — Никаких кофуёв! Самолёт через сорок минут!
«Ну и хер с ним, в самолёте кофе попью», — думаю.
И жизнь хороша, и жить хорошо! Накатываю нам с генералом ещё по полтишку.
— Как?! — спрашивает Женя. — Ещё ж целая неделя!
— На «через неделю» уже разобрали. Билеты были только на сегодня. Вылет — в тринадцать-десять.
Хорошо, думаю, что хотя бы паспортина при мне. За чемоданом уже не успеваю.
Втроём (я, папа и Женя) сбегаем по лестнице вниз, влезаем в генеральскую «Волгу».
К аэродрому подъезжаем за пять минут до взлёта.
— Давай прямо к тушке! — приказывает папа шофёру.
«Волга» останавливается у больших белых ворот. Четверо солдат внутренних войск ждут — что же будет дальше.
Генерал Поплавко высовывается из машины:
— Открывай! Опаздываю!
«Внутрянщики» вытягиваются по стойке смирно.
Трап у моего «ТУ-104» ещё не убран. «Волга» тормозит прямо у ступенек.
Обнимаю Женю, папа суёт мне билет.
Взбегаю по трапу.
Благоуханный пятизвёздочный наркоз и не думает отходить.
— Без багажа? — осведомляется стюардесса.
— Без! — радостно подтверждаю я.
— А пальто? У нас в Харькове холодно.
Женя, любимая моя Женя — Евгения Михайловна Поплавко — машет мне рукой…
— Проходите в салон, — говорит стюардесса.
В СТИЛЕ ФЬЮЖН
Над Ифгаузеном тучи. Моросит тёплый январский дождик. Нордический заоконный термометр кажет «+12».
Если гора не идёт к Магомету, то…
Всякий раз, когда парковочный ряд под моими окнами свободен, гора припирается ко мне. Она загораживает небо, источая помойный аромат и собирая эскадрильи неприкаянных, измученных бессонницей мух.
С тех пор, как на Oberdorfer Straße поселился металлист-мусорщик, его моторизированная подвода, гружённая испустившими дух духовками, откинувшими коньки холодильниками и старыми канализационными трубами, стала у меня частой гостьей.
…«Доктор Хлам» (так называла хозяина горы моя Марина, она застала его переезд) пристраивает до кучи проржавевший детский велик и пару замызганных противней.
«Ну что, съел, писака? — лязгает железяками Гора. — Бросай писанину, найди себе применение подостойней! И тогда под окнами у тебя засверкает твой Opel или Volkswagen, а не чужая помойка…».
«…Ди модернен унт аттрактивен модельпалеттен дер бритишен традиционсмаркен зинд ди нойестен…» — бухтит телевизор.
…Иногда замечаешь, что стихи твои живут своей собственной жизнью.
Бывает, выдашь стишок, запишешь — и выбросишь из головы.
Проходит время.
У тебя обрюзгли щёки, вывалилось два зуба. И любишь ты уже не шашлык, а тыквенную кашу.
А стишок — всё тот же. Ни одно слово не выпало, ни одно не подменено. И даже бумага не пожелтела. Но, когда начинаешь его читать, видишь: стишок тоже стал другим. И рассказывает о другом. И душа его — переродилась.
Если б я был белым снегом, белым снегом серебристым,
Я бы падал на деревья, тротуары и дома.
Ничего б не изменилось — всё бы шло путём обычным,
И скрипел бы я как прежде — у тебя под каблуком…
Стих написался, когда Марина была моей женой, и я полагал, что это — навеки.
Спокойная, самодовольная констатация: «Да, я у тебя под каблуком. Но ты от меня никуда не денешься, всё будет как прежде. Даже — превратись я в снег!».
С тех пор — в стишке ни слова не изменилось. Но текст перестал быть констатацией. Теперь это — бредятина, идиотская несбыточная мечта.
Ах, если б я был снегом, падающим с неба на тротуары! Я лежал бы везде — у твоего дома, у твоих ступенек, на всём твоём пути. Видел бы — как торопишься ты на работу, как садишься в автобус, как идёшь с работы домой. И по-прежнему сетовал бы на несвободу, поскрипывая под твоим лёгким, уверенным каблучком…
ИНТЕРНЕТ-ЦЕНТР
…Итак, обнаружив во Всемирной паутине сведения о Вадике Стравинском, о Дворникове и Чатесе, набираю в строке поисковика: «Цеприновская».
Нажимаю клавишу «Искать».
Google.ru, конечно же, завалит меня сейчас Цеприновскими…
Но прижимистый поисковик выдаёт лишь два пункта.
1. Поиск соучеников
*Цеприновская Инна Александровна, отзовитесь, бывшие однокурсники! Ищу выпускников биофака Саратовского университета, год выпуска 1995…
2. Саратовский педагогический интернет-центр
*Цеприновская Е.М., учитель средней общеобразовательной школы-интерната №2 г. Саратова…
Навожу мышку на второй пункт.
Мой комп начинает нетерпеливо поскрипывать, скрежетать и удивлённо посвистывать. Что-то мечется у него внутри.
На экране монитора высвечивается пустой квадрат. Над квадратом — надпись:
План проведения урока в 7 классе
Немецкий язык
«Моё увлечение — зверушки».
Под квадратом — «Сведения об авторе»:
Цеприновская Евгения Михайловна, учитель немецкого языка, г. Саратов, средняя школа-интернат №2, стаж педагогичес¬кой работы 32 года…
Увлечения: немецкий язык, животные, интернет, разгадывание кроссвордов.
Запыхавшийся комп замирает, на мониторе вспыхивает картинка. С экрана на меня смотрит Женя…
ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ
Серый учительский жакет. Жёлтая блузка под горло.
Поредевшие завитки крашеных волос над высоким «плиссированным» лбом. Стальной отстраняющий взгляд.
Женя, Женечка…
Любит животных… Значит, — не любит людей? Значит, одинока….
Грамматическая тема:
«Родительный падеж имен существительных в немецком языке»
Лексическая тема:
Мое увлечение — зверушки.
Цели и задачи урока:
1. Научить описывать животных, применяя всевозможные типы склонения существительных.
2. Контроль умения понимать на слух, извлекать необходимую информацию из услышанного.
Форма урока:
Виртуальное путешествие в зоопарк.
Оборудование урока:
Фотографии зверей, раздаточный материал, компьютер.
Восемнадцать страниц разноцветного текста, разреженного картинками. Скачущие зайчата. Скалящиеся тигры. Кувыркающиеся мартышки. Зебра, пасущаяся на лужайке. Страусы в вольере. Львица, догоняющая антилопу…
Ни телефона, ни адреса, ни Е-мэйла…
ПОИСК СОУЧЕНИКОВ
Снова набираю: «Цеприновская». Навожу мышку на первый пункт:
Цеприновская Инна Александровна, выпускница Саратовского университета (год окончания 1995), поиск соучеников.
Сомнений быть не может: это дочь.
Во-первых, тоже из Саратова. Во-вторых, родилась в начале семидесятых (раз окончила универ в 1995-м). В-третьих, Алек-сандровна.
Всё сходится. Безвременно прервавшаяся моя вылазка в Ташкент выпала на март 1970-го. А в декабре того же года я получил письмо:
«Я вышла замуж.
Прощай.
Е.М. Цеприновская».
В предыдущем своём письме Евгения Михайловна Поплавко доводила до моего сведения, что за ней начал ухаживать некий Александр — студент юридического, член отряда «Юный друг милиции», мечтающий стать прокурором…
ТРЕТЬЕ СЕНТЯБРЯ
Проходят сутки. Вторые. Четвёртые…
Через компьютерную Женину методичку — выхожу на сайт Саратовского педагогического интернет-центра, нахожу телефон. Звоню в Саратов. Объясняю, что набрёл на прекрасный методический сайт, раскрывающий тему родительного падежа немецких существительных на фоне лексической темы «Моё увлечение — зверушки». Но не могу найти в нём склонения имён собственных женского рода. И хотел бы уточнить этот вопрос у автора.
Человек на том конце провода — вахтёр. И про родительный падеж ничего не слыхал. А все методисты в отпусках. И лучше — позвонить в сентябре.
…Наступает первое сентября. Законная (закон подлости!) суббота. Наступает второе. Законное воскресенье.
Понедельник, 3-е сентября, 8 утра. В Саратове сейчас 10.
Набираю номер педагогического интернет-центра.
Женский голос:
— Алло.
Опять рассказываю о родительном падеже, о сайте «Моё увлечение — зверушки»…
— Как фамилия автора? — спрашивает голос.
— Ой, — говорю, — сейчас посмотрю, только не вешайте трубку.
А через полминуты сообщаю:
— Фамилия автора Цеприновская. А зовут, тут написано, Евгения Михайловна.
Голос молчит, потом сообщает:
— Е-мэйла этого автора у нас нет. А откуда автор?
— Минуточку. Сейчас гляну.
И снова, через полминуты:
— Написано, что из Саратова.
— А номер школы известен?
— Средняя школа-интернат номер два.
— Записывайте телефон.
С ума сойти!
Набираю телефон школы. Гудок. Ещё гудок. Ещё…
— Алло, вторая школа-интернат.
— Позовите, пожалуйста, Евгению Михайловну.
— Сейчас…
Сердце выскакивает из груди. Хорошо бы глоток бренди. Но спиртное — на кухне, в подвесном шкафчике. Пока добегу до шкафчика и обратно, она может подойти — и повесить трубку…
Тук-тук-тук-тук-тук-тук…
Это не сердце. Это её каблучки…
ПОДНИМИТЕ МНЕ ВЕКИ!
О, Всемирный Закон Подлости! Неужели на этот раз — ты бессилен?! Ведь, блюдя дух и букву, ты обязан был проследить, чтобы Женя уволилась, перевелась в другую школу, подалась в бизнес, ушла на пенсию, уехала бог знает куда…
— Алло. Я слушаю, — раздаётся в трубке Женин голос.
— Здравствуйте. Это Евгения Михайловна?
— Да. Пожалуйста, представьтесь.
То же — слегка картавое, воркующее — «р»…
— Евгения Михайловна, моя фамилия Капелюшник. А зовут Сева.
— Как-как?
— Сева! Капелюшник! Когда-то мы с вами отдыхали под Туапсе!
— Под каким ещё Туапсе?
— Пансионат «Южный», шестьдесят девятый год, оркестрик из Харькова! Я играл на саксофоне! Не помните?!
— Извините, вы что-то путаете…
— Вы жили тогда в Ташкенте! И ваша фамилия была — Поплавко! «Здравствуйте, далёкая Евгения Михайловна! Пишет Вам из Харькова исполнитель Ваш! Помните ль — когда-то на юге отдыхали мы? Помните — ходили в шортиках на пляж?! А сейчас там холодно, дни пришли осенние…»
— Что-то припоминаю… — голос в трубке всколыхнулся.
— Женя, я понимаю, ты не можешь сейчас говорить. Если можешь, дай мне домашний телефон! Или Е-мэйл!
— Записывайте…
— Женя, я позвоню сегодня вечером!
— Вы знаете… Нежелательно… Лучше напишите… По электронке… Я буду ждать…
Сердце подпрыгивает до подбородка…
Итак, читатель! Всю историю с Женей я предполагал уложить в одну-две главки. Я хотел привести её лишь затем, чтобы рассказать о совпадениях. О том, как мне и школьному моему товарищу (мне — «на югах», ему — «на северах») суждено было повстречать одну и ту же девчонку. Повстречать, чтобы влюбиться в неё по уши…
Видит бог! Затевая эти несколько главок, я боялся, что ничего не получится. Ибо собирался описывать давно угасшее чувство.
Чтобы история эта не выглядела совсем уж пропащей, нужно было что-то придумать. Как тот живописец, «открывший» на портрете глаза мертвецу. Но вышло иначе. Я открыл своей — канувшей! — любви глаза — не на холсте. Я оживил её в сердце, в телефонных проводах, в телефонной трубке. В Саратове. Через сорок лет… Прошлое само открыло глаза и двинулось мне навстречу…
Иллюстрации Ольги Чикиной.
