«Рыбак не ищет приключений. Они сами находят его»
Наскальная надпись со стоянки
древнего человека.
ПРОЛОГ
Испокон веков, со времен Древней Руси, так уж повелось, что дороги российские не сходили с языка тех, кто по ним ездил или ходил пешком, запинаясь о колдобины и оступаясь в ямах. Как знать? Может быть, это единственная историческая традиция, на которую очередная власть на Руси, придя к власти, не смеет замахнуться, и оставляет ее для почитания людьми, жителями государственного пространства? Должно ведь быть в государстве хоть что-то незыблемым, неприкосновенным. Власти меняются, памятники сносят, так пусть хотя бы дороги остаются исторической традицией, объединяющей людей, по ним ездящих, ходящих, спотыкающихся и костерящих эти самые дороги. Это то, что объединяет жителей страны с властью, которая солидарна с народом. Она тоже ругает дороги, по которым ездит и на которые старательно собирает налоги.
Да и нужны ли на Руси хорошие дороги? Дороги соединяют города, но разобщают людей, забившихся в свои автомобили, снижают показатели коммуникабельности нации.
Ну, о чем бы могли тогда, при хороших дорогах, говорить двое россиян в купе вагона? Это вопрос. А сейчас? Никаких проблем. После первой рюмки — разговор о погоде. После второй — облегчение души перечислением дорожных ям на жизненном пути, независимо от региона проживания. После третьей рюмки идет братание на почве общих бед и единых взглядов на эти беды. Если подумать, то, может, и не стоит замахиваться на плохие дороги Руси? С их исчезновением рискует измениться весь жизненный уклад жителей страны, перед которыми образовавшийся в общении вакуум может вызвать вопрос: А кого же теперь ругать? Вдруг на фоне безупречных дорог взор граждан обратится вокруг и взору этому в их жизни предстанет такое, что было недоступным в былые годы, когда все внимание было занято выживанием на дорогах. Как знать?..
***
Виктор Петрович смолоду столкнулся с родными дорогами, купив Запорожец в восьмидесятые годы прошлого века. Был в те времена такой народный автомобиль малобюджетного формата, чуть дороже мотоцикла с коляской. Они с дедом частенько ездили на озера, на рыбалку, и Запорожец нередко их выручал, проскакивая через непролазные лужи. А иногда они с дедом выручали его. Виктор в те годы, втайне, признавался себе, что в большинстве случаев причиной их увязания в грязи было его шоферское неумение, неопытность, а не характеристики Запорожца, вся конструкция которого была предназначена для покорения грязей, топей и бездорожной жижи. В таких случаях они с дедом выходили, чавкая сапогами по грязи, брались за ниши задних колес и, поднатужившись, поднимали задок машины из грязи, чтобы переставить на твердое место. Весил Запорожец около восьмисот килограммов, поэтому охотно позволял выделывать над собой такие «вещи».
При этом дед не отказывал себе в удовольствии с назидательным видом старого водилы «пропесочить» горе-водителя, загнавшего их в грязь. Виктору было досадно все это слышать. Он, вместо того, чтобы промолчать, в свою очередь начинал ворчать на деда за то, что тот, вместо того, чтобы молча позволять себя везти, ехал совсем не молча, а постоянно норовил всю дорогу дать указания водителю о том, куда ехать и где повернуть, бубня из-за спины, с заднего дивана. В таких случаях Витюха, обычно, рулил совсем в другую, от дедовых слов, сторону и обязательно застревал. Доходило до смешного. Бывало, в жаркую сухую погоду, где-нибудь на полевой дороге, он умудрялся застрять в единственной во всем поле луже. Кругом сушь. Жара, солнце палит нещадно, а два дурня тянут из грязи Запорожца. Тут уж было обидно, и Виктор «выдавал» деду за все его бухтенье из-за спины. После этого дед некоторое время сидел молча, но вскоре опять принимался за старое. Бухтенье деда было ложкой дегтя в бочке рыбацких удовольствий. Витюха неделю отходил от нее, но к очередной пятнице все забывалось, и он снова подъезжал к дедовым воротам, из-за которых дед выносил всю свою рыбацкую амуницию в виде мешков с сетями, рюкзака с припасами, резиновой лодки. Были там и топор, и котелок, и фонарь, таскали и таскали, загружая все в Запорожец.
В те годы Витюха наравне со всеми считал себя жертвой российских дорог, негодуя по их поводу. Но один случай заставил его задуматься и прикусить свой язык, после чего Виктор по-иному взглянул на проблему дорог, хотя лучше они от этого не стали. Виктор сделал для себя неожиданные выводы. Случай тот произошел, конечно, на рыбалке и имел место на озере Обменово. Про это озеро Виктор узнал впервые от своего друга, который одно время работал водителем в Рыбнадзоре и возил инспекторов по всей области. Найти озеро было нетрудно, надо было только знать, где оно находится. Сначала от города тридцать километров по федеральной трассе Иртыш, потом поворот на север и еще тридцать километров по асфальтовой районной дороге, комфортной и пустынной, без многочисленных фур и верениц машин. Озеро находилось буквально у дороги — только съедешь с трассы и окажешься на берегу. Озеро не могло не покорить воображение, как с берега, так и на своих водных просторах, среди зарослей камышей, запах которых Виктор всегда с удовольствием вдыхал, вырвавшись в очередной раз на природу. Запах этот будоражил, непроизвольно наполнял его радостными эмоциями, искавшими выхода. Его охватывало желание неумолчной болтовни, как в школьные годы, когда он мог часами смешить девчонок этой своей болтовней, вместе со всеми смеясь над своими шутками. С годами желание «потрепаться», «помолоть» языком стало появляться редко, в минуты рыбацких удовольствий. Ему в этом отношении повезло с дедом, потому что, окажись другой на месте деда, он давно обломал бы об Виктора весла за его рыбацкие зубоскальства, но дед только пыхтел на все его слова, словно юмор отскакивал от него или пролетал мимо.
Там, на озере, невозможно было глазом охватить его размеры и увидеть берега, о которых можно было только судить по чернеющей вдали полоске леса. С берегов озеро обступал плотной стеной камыш, пробраться через который было немыслимо, тем более, на резиновой лодке. Единственный проход был прорублен в камыше там, где они останавливались, у дома бабы Моти и ее мужа, бывшего егеря. Баба Мотя ходила от дома, через дорогу, за водой. Она проходила с ведрами через камыши по длинным деревянным мосткам, которые, похоже, помнили ее молодые годы. Однажды она разрешила им с дедом ночевать на берегу, у костра. С тех пор так и повелось. По утрам они снимали сети и уезжали домой.
Озеро заросло камышом не только по берегам. На всем его водном пространстве буйствовал камыш, хотя местами оно было глубиной до пяти метров. Им приходилось долго плутать среди зарослей, чтобы найти удобное место для сетей. Несмотря на огромные размеры озера, его красоты оказались более впечатляющими, чем уловы. Рыбы попадалось совсем мало, некоторые сети оставались, вообще, пустыми. Приходилось только недоумевать по поводу рыбацких неудач и выслушивать рассуждения деда о том, что опять не там, где надо, поставили сети, что, мол, в следующий раз, точно, угадаем. После таких слов Виктор сразу начинал ждать приближения следующей пятницы в надежде на дедову стратегию.
Однажды утром, когда они собирались в обратный путь, с мешками, полными сетей и с пустыми мешками, предназначенными для рыбы, к ним на мотоцикле с коляской подкатил мужичок. Коляска мотоцикла была с верхом набита огромными, как Виктор их назвал — океанскими — мордушками из прутьев. Так называли сплетенные из прутьев шарообразные короба с воронкой. Через воронку внутрь проникала рыба, привлеченная запахом ржаных сухарей, чтобы стать рыбацким уловом. Мужичок сложил мордушки горой в лодку, уселся в нее и выплыл на озеро. Дед с Виктором переглянулись. Они затрачивают такие усилия, ставят уйму сетей с применением всяких дедовых теорий и рассуждений для обмана карасей, а тут таким примитивным способом ездят не на рыбалку, а за рыбой? Мужик казался им безответным вопросом, скрывшимся в камышах. Они остались ждать его возвращения. Мужик оказался пастухом с соседней летней фермы. Выбравшись на берег, он поведал им дивные факты.
Озеро оказалось с двойным дном. Весной карась отмечет икру и уходит под озеро, не достать его. Летом ловят только гольянов мордушками, да и тех на корм песцам, кто их разводит. С тех пор дед охладел к этому экзотическому озеру, пока однажды ранней весной Виктор не пристал к нему с разговорами. Он убедил деда, что по весне надо ехать в Обменово, когда весь карась дурниной прет на икромет. Надо ловить момент, тогда наловим карася, — убеждал он деда. Дед охотно согласился. Так, в начале мая, они поехали в Обменово.
Березки только-только начали распускать зелень первых листочков, леса стояли голые, непрогретые весенним солнцем. Местами, в низинах, серыми пятнами лежал снег, приметный с дороги. Яркие лучи весеннего солнца радовали больше, чем могла испугать мысль о холодной ночи у костра. Никакие мысли неспособны были помешать празднику открытия рыбацкого сезона. Больше всего в таких поездках Виктор боялся ухудшения погоды в виде дождя, превращавшего дороги в непролазные топи, перед которыми жиденькая мощь Запорожца и его шоферские навыки были бессильны. В ту роковую поездку Виктор непростительно забыл о своих метеорологических страхах. Роковой она оказалась потому, что он уговорил деда сменить место стоянки у спасительного асфальта.
Перед самым озером, когда дорога выныривала из леса, и показывался вдали домик бабы Моти, налево с асфальта был сверток на деревню Носково. Дорожный указатель молча говорил о том, что до деревни восемь километров. Там была грунтовая дорога, предназначенная для езды только сухими колесами. Виктор уже ездил с дедом на тамошние озера. Высокий грейдер шел до самой деревни. По всей его длине с обеих сторон тянулась бесконечная канава с водой, потому что землю из нее когда-то выгребли на устройство дороги. Никаких съездов с дороги не было, кроме одного крутого спуска в сторону озера, накатанного рыбаками и охотниками — этими прародителями всех диких дорог. Едва приметная в траве колея вела к березовой роще, к которой примыкали заросли камыша. Красота там была неописуемая. Однажды Виктор с дедом ночевали там и им понравилось. Выход на озеро в том месте был проще.
Вот туда и повез Виктор деда, полный уверенности, что до летних дождей еще далеко и ничто не угрожает со стороны небес. Да и ночевать там было романтичней, не то, что на придорожной обочине. И дров для костра вокруг уйма. Не надо по дороге загружать сверху багажник.
Лихо скатившись с высокого грейдера по крутому спуску, они остановились у знакомого места ночевки, возле березовой рощи. Лодку накачали быстро, успели засветло поставить сети, выплыть с озера. Когда стемнело, у них уже горел костер, и в котелке варился кулеш, как дед называл свою густющую похлебеньку с кусками сала. Баба Валя, наслушавшись рассказов деда, частенько одолевала Виктора расспросами: Что вы там за кулеш варите?
Как обычно, Виктор выпил с дедом полстакана его портевешка с изображением трех семерок на этикетке. Эх, ядреные три топора, — крякнул дед, морщась от выпитого и занюхивая свой стакан. Про себя Виктор знал, что его организм больше не сможет принять в себя этой жидкости, сколько бы его дед ни уговаривал. Как обычно, содержимое бутылки дед допивал один, каждый раз морщась при этом так, что Виктору было смешно и жалко смотреть на его героические усилия. Сначала портвейн ударял деда в голову, мешал его языку и ногам, но после того, как они с дедом дружно и с аппетитом опустошали котелок, дед возвращался к рабочему состоянию, в котором ему постоянно надо было что-то делать, и он переходил в режим непрерывной возни у костра. Виктор в это время лежал у костра, блаженно вытянувшись в ватных штанах, в валенках с бахилами, сунув руки под голову. Тело его насытилось кулешом, а душа насыщалась неповторимой магией звезд. Минуты таких сеансов незабываемы. Дед тем временем занимался чаем, который получался у него густющим, под стать кулешу. С мякотью, — как смеялся Виктор. Мякоть эта отдавала горчинкой, сколько бы сахару ни насыпал в кружку. После такого чая дед неизменно сокрушался: Ну, все, теперь до утра не уснуть будет, хоть ты что со мной делай.
Когда они опустошили котелок, выпив по несколько кружек ароматного чая, дед взялся отмывать его от коричневой накипи, а Виктор, взбодренный и обогретый, вдруг предложил: Слушай, дед, а поехали сейчас на озеро, протрясем сети от рыбы. Представляешь? Два урожая снимем. До утра еще столько же набьется. Все равно не уснешь. Поехали! Ты будешь рыбу выбирать, а я тебе буду фонарем светить. Виктора так и подмывало сорваться с места и поплавать по ночному озеру. Звезды и тоненький серпик месяца слабо подсвечивали все вокруг. На сером фоне неба были видны вокруг черные очертания верхней кромки леса. Дед, на удивление, не возражал. Он закончил возню с котелком, положил его на траву, вытер руки, достал папиросу и закурил. Потом встал и пошел подкачивать лодку. Виктор вскочил и отыскал в темноте фонарь. Ну, давай, сплаваем, — наконец молвил дед.
Они выплыли на лодке. Дед сидел впереди и фонарем, как прожектором, шарил по камышам в поисках сетей, а Виктор маленькими веселками выгребал вперед, слушая команды деда. Ветра не было ни малейшего дуновения. В эту пору лягушачьи свадьбы еще не начались, и вокруг стояла такая тишина, что закладывало уши. Лодка скользила, словно по гладкому стеклу, а не по водной глади. Даже камыш вокруг замер, не издавая ни малейшего шороха в ожидании ветерка. Их лодку окружало царство тьмы и тишины, в которое они вторгались своими веслами и фонарем. Никаких других звуков и признаков жизни на озере не было, казалось, в непроглядной тьме растворялась сама мысль о том, что где-то на Земле, вообще, существует жизнь. Среди всего этого мрака они с дедом показались Виктору первочеловеками, которым еще только предстояла задача заселения Земли своими потомками. Виктор вдруг рассмеялся в темноте от мысли, что им бы пришлось с дедом выбирать роли Адама и Евы, на что дед сердито зашипел на него. Виктор не стал делиться своими мыслями с ним, всецело поглощенным серьезным делом. Виктора охватил восторг от всей этой сказочной обстановки. Как можно было не пожалеть всех тех людей, которые спят сейчас в своих кроватях и не видят этого чарующего таинства ночи?!
Дед тихо скомандовал: Тормози! Он протянул Виктору фонарь и потянул к себе пучок камышей, к которому была привязана первая сеть. Ухватившись за верхний поводок, дед поднял его, как мог вверх, выше головы. Поводок потянул за собой сеть, и она поднялась над водой, появляясь из воды все дальше и дальше от лодки. Виктор посветил фонарем вдоль сети и ахнул, чуть не уронив фонарь в воду. Сеть под поводком, сколько видел глаз, была забита рыбой. Тугими, пузатыми карасями. Дальше от лодки, там, где поводок уходил в воду, в свете фонаря виднелись десятки, сотни светящихся точек. У карасей радужная оболочка глаз отражала свет. Это могло напоминать картину факельного шествия для инопланетян с их летающей тарелки. Такого Виктору не приходилось видеть. Но деду было не до его эмоций. Он закинул часть сети на борт и выбирал из ячеек трепыхавшихся карасей, не походивших на сонные, вялые существа. Их гнал инстинкт, они валом валили на икромет, и ничто не могло их удержать, кроме рыбацких сетей. Дед с трудом усмирял их буйные трепыхания. Куда ты светишь? — заорал он на Виктора, который, забыв обо всем, продолжал освещать скопление рыбных огоньков в сетях. Спохватившись, он направил фонарь на лодку, где дед терпеливо вытряхивал из сетей на дно лодки карасей, одного за другим. Очистив сеть. Он расправлял ее и опускал в воду, после чего протягивал лодку дальше и доставал наверх новый участок сетей, набитый рыбой. Вся сеть, до самого конца, напоминала огромную гирлянду из рыбы, которой, казалось, не будет конца. И таких сетей надо было выбрать пять штук. Восторгам Виктора не было конца, тогда как деду было не до восторгов. Уже с первых минут дед насквозь промок от сетей и представлял одно сплошное мокрое место. Штаны, куртка — все промокло. Но дед не обращал на это никакого внимания. Он только шмыгал носом и продолжал свое дело, очищая и очищая сети от рыбы. Сзади за ними оставалась пустая расправленная сеть, готовая к работе. Они шли и шли вдоль сетей на лодке, а караси не кончались, создавая ощущение, что этому не будет конца, как и восторгам Виктора от небывалого улова. Они целиком были поглощены тем, что творилось в свете фонаря и для них не существовало ничего вокруг. Не было ни малейшего представления о том, сколько времени все это длится. Время словно остановилось, заблудившись в ночной тьме.
Когда дед бросил в лодку последнего карася и опустил в воду поводок последней сети, они смогли перевести дух: Виктор — от восторгов, а дед — от кропотливой, нелегкой работы с мокрыми сетями, в холодной воде, насквозь промокший. Даже закурить он не мог. Пачка папирос в куртке промокла. Он попытался вытереть руки о кепку как о единственное место, оставшееся на нем сухим. Виктор возвращался к ощущениям реальности, в которой кругом стояла кромешная тьма. Стало гораздо темней, чем тогда, когда они выплыли на озеро. Он вдруг обнаружил, что не может шевелить ногами и посветил вниз, в лодку. Ног он не увидел. Вся лодка была почти по края бортов завалена рыбой, из которой виднелись верхние края его сапог. Он видел только свои колени, все остальное было скрыто от глаз под рыбой. Не то, чтобы поднять ногу — пошевелить ею оказалось невозможным. Где-то там, на дне, были весла. Слушай, дед, — прошептал Виктор: Если бы у нас была еще одна сеть, то она бы нас утопила к чертям, а мы бы и не хватились.
Дед сидел спиной к нему и не видел того, что творилось в лодке. Он попытался дернуться, и лодка от его движений закачалась из стороны в сторону, каждую минуту рискуя зачерпнуть через борт воду. Виктор похолодел от этой картины и почему-то шепотом закричал деду: Стой! Не шевелись! Утонем! Вода была вровень с бортами. Спасало то, что поверхность озера была спокойной, гладкой, как стекло. Мелькнула мысль выбросить часть рыбы, чтобы увеличить свои шансы, не пойти ко дну. Виктор, наконец, глянул на часы. Был третий час ночи. Когда они выплывали, часы показывали полночь. Почти три часа промокший дед провозился с сетями! Виктор осторожно нагнулся, почти до локтей запустил руки вниз, сквозь копошащуюся толщу карасей, которые были холодными, как живые льдинки и не думали успокаиваться. Они бились в лодке и шлепались друг о друга. Виктор все же нащупал весла и с трудом вытащил — продрал их наружу, словно караси не хотели их отдавать. Дед! Сиди, не шевелись, утонем, — продолжал повторять Виктор, собираясь работать веслами.
Когда они выплывали на озеро, он запомнил положение месяца и Полярной звезды на небосводе, чтобы найти путь обратно. Виктор поднял голову и похолодел от ужаса, до сих пор не ощущая холода ночи. На небе не было ни одной звездочки! Все небо было затянуто непроглядной тьмой, стиравшей видимые границы между небом и землей. Виктор отключил фонарь и поначалу даже не мог разглядеть зарослей камыша вокруг лодки. Сидя во мраке ночи посреди огромного озера, в зарослях камышей, в полузатопленной лодке, он понял, что не знает, куда надо плыть. Радости не прибавляла мысль о том, какую процедуру устроит сейчас ему дед, узнав эту новость. И он будет прав. Виктор готов уже был согласиться со всем тем, что услышит от деда в свой адрес. Он был, действительно, бессилен, оставшись без тех ориентиров, на которые рассчитывал. Неужели придется ждать рассвета на озере? Лодка понемногу травит. Хорошо хоть, что дед взял насос и ее можно подкачать. Он похлопал по бортам лодки, уже потерявшим упругость. Дед встрепенулся: Ты чего там хлопаешь, голова? Слушай, дед, — осторожно начал Виктор: Похоже, я не знаю, куда плыть надо. На небе ни единой звездочки. Что будем делать? Рассвета ждать? Хотя бы увидеть в какой стороне берег, где грейдер проходит.
Виктор был готов к любым словам деда, но ответом было молчание. Можно было только порадоваться тому, как он держал себя в экстремальной ситуации. А может быть, он даже и не понял ничего ни про какую там ситуацию. Дай-ка мне веселки, — тихо произнес дед: надо мне погреться немного. А ты свети вперед, по камышам, авось, что и увидим. Дед начал потихоньку подгребать веслами, а Виктор шептал ему: Только потише, иначе зачерпнем! Фонарем он шарил вперед и в стороны, ни на что не надеясь. Дед греб куда-то вперед, прямо и прямо, никуда не сворачивая, словно хорошо знал маршрут. Виктор уже собрался было выразить ему свои сомнения по поводу направления их движения, как вдруг впереди, в свете фонаря, что-то сверкнуло. У Виктора екнуло сердце. Сверкнуть могла только та полторашка, пустая бутылка, которую они привязали к камышу у выхода на большую воду. Виктор еще пошарил фонарем и снова уловил впереди блеск. Дед тоже увидел его: Давай, свети правее. Выход там. Ни тогда, ни спустя годы, Виктор не мог понять того, каким образом они нашли выход с озера. Одно он знал точно, что сделано это было не его заслугами. Тогда он испытал полное свое бессилие, побудившее его к мыслям о ночевке посреди озера. Другого выхода он не видел.
Дед продолжал маленькими гребками двигать лодку вперед, словно и не совершал никакого чуда, которое усмотрел Виктор в их возвращении с озера. Виктор хорошо помнил, что от привязанной бутылки до берега было совсем недалеко. Похоже, ночь была благосклонна к ним в тот раз. Пока подгребали к бутылке, задул ветер. Он налетал порывами, кругом зашумел камыш. По воде пошли волны, но лодка уже миновала спасительный маячок и вошла в прибрежный проход среди камышей. Они выбрались на берег, сами не понимая того, как им это удалось.
Лодка уткнулась в дно за несколько метров от берега. Перегруженная, она не могла плыть дальше. Ощутить берег под ногами. Это была победа! Виктор давно не ощущал ног, и ему пришлось изрядно постараться, прежде, чем он, с помощью рук, выдернул свои ноги из толщи карасей, продолжавших биться в лодке. Дед с не меньшим трудом выкарабкался прочь из лодки. Все тело, не только ноги, затекло и не слушалось, как ватное. Виктор опустил ноги с лодки наружу, но какое-то время не пытался даже вставать, опасаясь, что рухнет, как подкошенный. Ноги его не слушались. Но это были все мелочи. Они добрались до берега. Добрались с богатым, невиданным уловом. Пока Виктор сидел, дед нашел ключи от машины. Виктор никогда не брал с собой на озеро ключи от машины, оставляя их на берегу, под машиной. Дед открыл ее и полез за папиросами. Его организм изнывал не только от оцепенения, но и от папиросного голодания. Закурив, он быстро оживил потухший костер и с удовольствием грелся его живительным теплом. С отблесками костра на берегу сразу стало уютно, и ночь опять казалась приветливой и романтичной.
Виктор, наконец, встал и на негнущихся ногах попытался дотащить лодку ближе к берегу, но она крепко лежала днищем там, где встала. Бросив свои попытки, он махнул рукой и поплелся к костру. Костер вел себя неспокойно. Похоже, что ветер усиливался. Деревья вокруг зашумели голыми ветками от его порывов. На озере зашелестел камыш. Виктор поежился от мысли, что сейчас, при таком ветре, они вряд ли могли продержаться на озере. Разве можно было не радоваться везению, оберегавшему рыбаков? Дед сделал большой костер и кипятил чай, обсыхая у огня. Вот бы сейчас портевешок был впору! — произнес он, потирая руки. Они попили горячего чая у костра, который все больше и больше раздувал во все стороны усиливавшийся ветер. А погода-то, похоже, того — портится погода. Как бы ветер не пригнал ненастье. В такую пору еще и снег может случиться, — качал головой дед. Слушай, дед, это сколько же мы с тобой рыбы наловили? Такого еще не было у нас. Обалдеть можно! — Виктор отогрелся и снова был готов радоваться жизни и всей, связанной с ней, необычной обстановке.
Допив чай, дед достал из машины свой садок, связанный наподобие фитиля из капроновых ниток. Садок оказался огромным. Они с дедом набирали карасей в ведро из лодки и засыпали в садок. Караси продолжали трепыхаться. Их оказалось семь ведер, и все они вошли в садок, который был оставлен в воде до утра.
Дед вытащил лодку из воды и положил на траву. Было около пяти часов утра. Глаза начали слипаться, да и на ветру становилось неуютно. Они ушли в машину и укутались там одеялами, пригревшись. Представляешь, дед, если к утру там еще столько же рыбы набьется?! Как повезем? — успел пробормотать Виктор и провалился в сон. Разве он мог предположить, что блуждание среди ночного мрака на озере в дальнейшем будет вспоминаться ими как невинное приключение по сравнению с тем, что ожидало их после пробуждения.
Перед сном они с дедом надели теплую одежду, валенки и, согревшись под одеялом, прекрасно выспались. Дед спал, развалившись на заднем диване, а Виктор спал в водительском кресле. Проснулся он не от холода, не от голода, а потому, что выспался. Открыв глаза, он услышал неясный, монотонный шум. Нет, это не ветер шумел. Он откинул одеяло с головы и глянул на окно. Оно было запотевшим, непроглядно-матовым изнутри, а снаружи по нему сплошной пленкой медленно стекала вода. Он осторожно приоткрыл, покрутив ручку, оконное стекло своей двери. За окном стоял полный штиль, ни ветерочка. А с неба сплошной стеной сыпала морось. Она не барабанила по машине, а опускалась на нее белесой пеленой и тихо шуршала, стекая вниз. Казалось, что весь воздух состоял из этой водяной мороси и, чтобы дышать, надо было просто глотать ее, как кислородный коктейль, набивая ею рот и легкие. Неизвестно, как долго падала на землю эта небесная слякоть, которую даже нельзя было назвать дождем. Какая-то мелкая водяная пыль не лилась, а сыпалась сверху, подобно песку, пропитывая все вокруг влагой. Виктор поежился от мысли, что надо выходить наружу, под эту водяную завесу.
Ну, что, дед, накаркал? — громко произнес он. Дед сзади заворочался и уселся на диване, зевая. Сколько бы он ни выпил вечером портвейна, по утрам от него разило таким перегаром, словно он неделю пил без закуски. От его зевоты Виктор поморщился и открыл форточку. Мать честная! — встрепенулся дед, оглядываясь: Сколько времени мы проспали? Пора сети сымать! Тут Виктор вспомнил, что надо не только выходить наружу, а еще и плыть на озеро. Ему стало не по себе, не в радость от мысли, что там их ждет такая же прорва рыбы.
Дед закурил и бесстрашно вылез наружу. Ни о каком костре, горячем чае нечего было и думать. Сверху сыпала вода, под ногами хлюпало. Но дед был невозмутим. Старая школа. Он взял насос, подкачал лодку, выплюнул папиросу, и они поплыли на озеро. Выплывая через прибрежные камыши на большую воду, мимо их маячка-бутылки, они оба были уже насквозь мокрыми. Камыши, не скупясь, поделились с ними накопившейся за ночь влагой. Морось сыпала и сыпала сверху. Небо напоминало серую массу, висевшую низко над землей, над всем миром. Не было ни ветерка, только сплошной стеной опускалась морось, в пелене которой через несколько метров вокруг трудно было что-либо различить. Виктор греб вперед и чувствовал, как струйки воды хозяйничали у него под мокрой, прилипшей к телу, одеждой. Вода струйками стекала по спине, по ногам в сапоги, где хлюпало при каждом движении. В одежде его не осталось ни одной сухой нитки. Виктор натянул на голову капюшон штормовки — были тогда такие модные куртки из зеленой брезентухи, с резинкой в поясе. Даже дед ездил в такой на рыбалки, называя ее штурмовкой. Сам дед капюшон никогда не надевал. Он был в своей неизменной кепке, при виде которой Виктор не смог сейчас удержаться от смеха, сидя за спиной деда. Надо же было как-то спасаться от всей этой сырой напасти. Слушай, дед, — смеялся он: Ты в своей кепке, как под грибом спрятался. Вода стекает с нее по всей окружности. Смотреть тебе она не мешает?
Деду было не до него, не до слякоти, не до мокрой одежды. Он уже ухватил начало сети и начал собирать вместе с рыбой. Виктор с нетерпением глянул ему через плечо и удивленно присвистнул — сеть была пустой. Лишь несколько карасей. Дед быстро собрал ее и бросил в лодку. То же самое со второй сетью. Виктор ничуть не огорчился. Дед быстро собрал все сети, почти пустые, и они вернулись на берег. Сети сложили в мешки вместе с рыбой. Пока тащили садок до машины, пришлось перевести дух. Садок был неподъемный. Кое-как забросили его в салон Запорожца, где не было переднего сиденья. Быстро скачали лодку, загрузили все пожитки. Садиться в машину в мокрой, прилипшей одежде, не хотелось. Дед приоткрыл дверь, засунул голову внутрь, туда, в сухое пространство и закурил папироску.
Они пошли по травянистой колее к грейдеру, возвышавшемуся в обе стороны подобно крепостному валу. Вода хлюпала в колее до грейдера, но почва была твердой, дернистой. Виктор попытался подняться на грейдер по крутому спуску. Ноги разъезжались, как по пластилину, даже трава не помогала в его усилиях. Тогда он встал боком и, как лыжник, перебирая ногами, вскарабкался на дорогу. Дед смотрел на него снизу. Ну, вот я и здесь. А что толку? — Виктор сделал несколько шагов. Ноги разъезжались в стороны. На дороге был даже не пластилин, не тесто, а липкая черная жижа, в которой тонули сапоги. С каждым шагом сапоги становились все тяжелее, облепленные огромными кусками грязи.
Он сполз обратно, стряхивая с сапог прилипшую грязь. Дохлый номер, — без энтузиазма проворчал он из-под капюшона: До асфальта километра два. Не выбраться нам. Ноги разъезжаются. Даже если я выскочу на грейдер — на нем не удержаться. Он выпуклый. Стащит с него. Дохлый номер, — повторил он. Дед молчал. Вода так и стекала со всех сторон его фуражки, как с грибной шляпки. Виктор заметил это, но мысли были о другом.
Дед вернулся к машине, развернул из тряпицы топор. У него все было завернуто по тряпицам. Надо гать выстилать, — молвил он и пошел к роще. Какую гать тебе?! — не утерпел Виктор: Что толку?! Не заскочить мне на нее! Не хватит скорости! А если заскочу, то не удержусь там, меня сходу за грейдер выбросит, в яму! Скользко там!
Дед молча рубил березки. Виктор собирал их в охапку и таскал к грейдеру. Березками был застелен весь спуск, до самого верха. Они рубили, таскали, выстилали, а морось сыпала, сыпала и сыпала. В сапогах хлюпало, мокрая одежда прилипла со всех сторон. Казалось, что этому не будет конца. Но надо было что-то делать. Пока выстилали гать, даже согрелись. Виктор осторожно поднялся по наваленным березкам на грейдер: Бесполезно все это. Не разогнаться мне. Крутой подъем. Не знаю, не знаю, — качал он головой, спускаясь обратно. Дед опять закурил с помощью машины. Виктор не унимался: Эта гать — она только на один раз. Если я с первого раза не заскочу наверх, надо будет все снова выстилать. Дед молча курил.
Вдруг в монотонном, нудном шелесте мороси послышались посторонние звуки. Потом еще раз. Дед поднял кверху указательный палец и замер, весь обратившись в слух. Звук был еле слышен, какой-то низкий, фыркающий. Звук приближался и, похоже, он был с грейдера, со стороны Носково. Трактор, вроде бы, — не опуская палец, прошептал дед, словно боясь спугнуть.
Виктор не хотел верить, хотя звук становился все отчетливей, все ближе: Не может быть! До Носково шесть километров! Да кого понесет по такой дороге? Ты сдурел, дед, о чем говоришь?!
Тем не менее, звук вскоре превратился в шум тракторного мотора. Звук далеко разносился через завесу водяной пелены. Виктор и дед, не сговариваясь, побежали к грейдеру. Их гнало вперед желание увидеть чудо, способное противостоять непреодолимой непогоде, непобедимому бездорожью. Хотелось это увидеть своими глазами — победу над силами природы. И они увидели. Звук приближался весьма быстро, и вскоре со стороны Носково из-за поворота показалось то, что презирало эту вселенскую морось, накрывшую собой все живое и подавившую в людях способность к каким бы то ни было передвижениям.
Из-за поворота показался не инопланетянин на летающей над грязью тарелке, не архангел Павел, шествующий по грязи аки посуху, не Барабашка с пропеллером в спине. Нет. Это был самый обыкновенный трактор Беларусь, который на их глазах давал фору всем тем, кого они ожидали увидеть из-за поворота. Он громко, оглушительно тарахтел, чихая из трубы черным дымом, лихо выруливал по грейдеру и тащил за собой на тросе легковушку. Уже издалека были видны большущие лепешки грязи, которые вылетали стаями из-под больших задних колес трактора и взмывали вверх, во все стороны, шлепая в машину, перелетая через нее.
Издалека это походило на фейерверк, устроенный покорителем дорог самому себе в честь победы над бездорожьем. Выглядело это даже весело, словно вызов непогоде, превратившей их, Виктора с дедом, в беспомощных букашек. Пока Виктор выкарабкался по выстеленной гати наверх, трактор лихо протарахтел мимо, виляя из стороны в сторону. Из кабины трактора, сверху, на Виктора глянуло лицо, вид которого прогнал по спине Виктора мурашки вперемешку со стекавшими по ней струйками воды. Но Виктор ничего не успел понять. Пока взбирался наверх, успел разглядеть, что мимо него протащили «копейку». Местами, из-под грязи, было видно, что она белого цвета. Вся радиаторная решетка «копейки» была залеплена толстым слоем грязи, словно заштукатурена. Лобовое стекло было заляпано, с зеркал свисали клочья грязи. Виктор слышал только мотор трактора. «Копейка» проползла мимо молча. Беларусь тащил за собой машину, как комок грязи. Ниши колес были туго забиты грязью так, что колеса не крутились, они просто скользили по жиже. Машина ползла на брюхе, но трактору все было нипочем. Окошко водителя в машине было открыто, и из него опасливо высовывал нос мужичок в заляпанной грязью фуражке. Он пытался смотреть вперед, на дорогу. Смотреть на Виктора ему было некогда. Внутри, возле водителя, Виктор успел разглядеть еще и пассажира, вопли которого были слышны через открытое окно: Я же говорил тебе! Гриня — он такой! Да! Он все может! Для него это — раз плюнуть! Еще чуть-чуть, братан, и асфальт будет! Крики из машины не умолкали: А как иначе, братан?! Ведь завтра еще только воскресенье! Мы мигом обернемся! Всего и делов! До райцентра и обратно! Сам понимаешь, братан! Завтра воскресенье! Без Агдам Иваныча никак нельзя! Все будет путем! — бубнил голос из машины, утихая вдали. «Копейка» протащилась мимо, когда Виктор выбрался наверх. Стоя на дороге, он уловил не запах солярки. Над грейдером висел знакомый запах дедова перегара. Похоже, запах этот тянулся за «копейкой» от самой деревни. Виктор от неожиданности почесал затылок: Да уж. Трезвому вряд ли придет в голову ехать в такую пору. А этим любая грязь ниже колес будет.
Трактор скрылся из глаз за поворотом. Глубокие колеи от его колес начали наполняться водой. Грейдер был обезображен колеями. Зато брюхо «копейки» так отполировало грейдер, словно утюгом прогладили — идеальная поверхность. Когда только можно будет снова проехать по этой дороге? — засомневался Виктор и сполз обратно, к деду, который встретил его словами: Ну, чего ты испугался, голова? Видишь? Ездят люди. Народ не спит. Подождем. Обратно поедет — он нас вытащит. Перегар его речей напомнил Виктору атмосферу грейдера, оставленную «копейкой». Он с облегчением понял, что его попытка одолеть дедову гать откладывается.
Они безуспешно прождали полчаса. Трактора не было, и Виктор не выдержал: Слушай, дед, они там орали, что за Агдам Иванычем поехали. Трактор их ждет, наверное, у асфальта, пока вернутся из лавки. Виктор знал, что дед всегда брал на рыбалку только портвейн, не опускаясь до Агдама, который из-за его цены называли плодово-выгодным, потому что это было еще более низкобюджетное пойло, чем портвейн. Но в деревнях денег на водку не было, и Агдам лился рекой.
Морось сыпала и сыпала. Они с дедом давно не обращали на нее внимания, сами превратившись в часть всей этой слякоти и не имея на себе сухого места. Дед отдал Виктору топор: Ты, давай, еще подруби березок, гать выстилай, а я пойду к асфальту, за трактором. Он кряхтя вылез на дорогу и потопал вперед. Виктор рубил березки и таскал их к грейдеру просто, чтобы чем-то занять себя, двигаться.
Это было невероятно, но вскоре он услышал знакомый шум трактора. Это был Беларусь, в кабине которого мелькали светлыми пятнами два лица. Не успел Виктор ничего подумать, как Беларусь лихо повернул и сиганул с грейдера по гати, которую они с дедом старательно выстилали несколько часов. Трактор слетел с грейдера, проскочил мимо ошалевшего Виктора и уже стоял возле Запорожца. Ни о какой гати больше не могло идти речи. На ее месте было сплошное месиво из грязи и торчащих во все стороны веток. Картина была разрушительная, словно шутник-великан взял и большой ложкой перемешал грязь с ветками. Невозможно было представить, что по этой каше кто-то когда-нибудь сможет подняться наверх. Все труды насмарку. Но дед вылез из трактора, не обращая внимания на причиненные разрушения: Слушай, это Гриня, хороший мужик. Сейчас он нас дотащит до асфальта. Цепляй трос. Многочасовая слякоть не смогла промочить порох его оптимизма, которого Виктор совсем не понимал. Какой трос? Вы что с гатью сделали? — заорал он, чувствуя свою беспомощность перед всем, что творилось вокруг: Ее надо снова выстилать! Но тут Виктор глянул на трактор и обомлел. Из открытой кабины на него смотрело какое-то нечеловеческое лицо, это была гримаса, страшная рожа, что вполне подходило к ситуации, где, казалось, люди бессильны и только чертово вмешательство могло им помочь. Нет, конечно, из кабины высовывался не черт, рожек у него не было, но глядя на него, Виктору вспомнилась жуткая рожа Квазимодо, того урода из французского фильма, увиденного в детстве. Лицо у Грини было страшно изуродовано шрамом от уха до уха, от чего оно казалось перекошенным, криво сшитым из двух половинок — верхней и нижней. Они с дедом так и называли его в своих воспоминаниях — Гриня косоротый. Зрелище было жуткое. Только его и не хватало для полного завершения всех рыбацких удовольствий в тот день.
Тем временем Гриня деловито развернул трактор и Виктор как заторможенный прицепил конец троса к Запорожцу, в котором уже сидел дед на своем заднем диване без малейших признаков сомнений и беспокойства. Виктор подумал было, что сейчас Гриня пойдет к грейдеру и будет высматривать и прикидывать, как ему сподручней выскочить наверх по тому месту, которое он несколько минут назад превратил в грязную кашу с березовыми ветками, а оглядевшись, заставит их с дедом стелить новую гать. Но ничего этого не было. Садись за руль! — громко просепелявил Гриня и захлопнул дверь кабины. Трактор нетерпеливо и громко плюнул вверх черным облачком. Как?! Куда?! — продолжал недоумевать Виктор, но вопросы он задавал самому себе. Что-то бормоча под нос, он сел за руль, машинально вставил ключ в замок зажигания, разблокировал руль. Больше он ничего не мог, и от него ничего не зависело во всем том, что их ждало впереди. В машине было сухо, но мокрая одежда, прилипшая к телу, создавала ощущение, что он залез в тесную ванну с холодной водой, наполовину заполнившей его сапоги, но ему было уже все безразлично.
Тело его вздрогнуло, откликаясь на неожиданный грозный рык трактора, которому Гриня нещадно дал газу. Виктор вцепился в руль и весь съежился, чувствуя, как трос натянулся и Запорожец дернулся вслед за трактором. Дед за спиной молчал, и это было единственное, что позволяло Виктору сдерживать свои нервы. Трактор оглушительно затарахтел и начал разгоняться, словно не чувствуя за собой Запорожца. Вот он достиг грейдера и стремительно вскарабкался по крутому, искореженному откосу наверх, резко свернув влево по грейдеру и остановившись. Все случилось так стремительно, что Виктор ничего не успел понять. Он только увидел, что они стоят наверху, на грейдере, и с облегчением выдохнул, как будто вынырнул с большой глубины. Пока разгонялись, он даже не дышал. В мгновение ока трактор оказался на грейдере, и Запорожец, как пушинка или какая-то букашка, влетел туда вслед за ним! Для Виктора это было какое-то чудо. Но это было не чудо, а техника под названием «трактор Беларусь».
Главное, что Запорожец не перелетел с грейдера на другую сторону, а остался наверху. Гриня высунул свою физиономию из кабины в сторону машины, одобрительно кивнул, обдав спину Виктора холодком. Они тронулись вперед. Беларусь опять завилял по грейдеру, разбрасывая вверх ошметки грязи, забрасывая ими машину. Зато Запорожец шел прямо, по колее, не надо было держать руль. Виктор приоткрыл окно и выглянул вниз. Колеса не крутились. Уже с первых метров ниши колес были забиты грязью. Их просто волокли по дороге, как комок грязи, на брюхе. Но все это были мелочи. Они ехали! Ехали к асфальту. Виктор даже не хотел смотреть назад, на колею, остававшуюся после них. Гриня без особых усилий дотащил их до асфальта, туда, где жизнь, где можно передвигаться. У них с дедом была по карманам какая-то мелочь. Они собрали ее, чтоб хоть как-то отблагодарить за спасение Гриню, который и не настаивал на определенной сумме. Он всем был доволен, катаясь на своем тракторе.
Гриня остался ждать возвращения мужиков, а Виктору с дедом пришлось с полчаса выковыривать грязь, чтобы освободить колеса от напрессованной грязи, отмывать из лужи окна, по которым морось размазывала черную жижу. Когда ехали по асфальту, по пути было несколько свертков на деревни, до которых вели грунтовые дороги. У каждого такого свертка дежурил трактор. Смотри-ка! — оживился дед: Народ не спит! — дед всегда любил так приговаривать, когда слышал новости о каком-нибудь очередном ограблении. А что? — продолжал он: Дежурят мужики. Туда — трешка, обратно — трешка. Чем не деньги? Глядишь — набежит на молочишко. Он явно одобрял предприимчивость местных жителей, не привыкших мириться с бездорожьем и всякими непогодами, мешавшими их повседневным планам. Но Виктор не спешил разделять его восторги: Да, дед, теперь я понял, глядя на эти трактора, что с такой техникой нам не нужны никакие хорошие дороги и долго еще их у нас не будет. Зачем? Многих это даже расстроит. Только вот сами дороги жалко, — добавил он: Никто их не жалеет, всем плевать — лишь бы проехать. А зачем? Ты подумал своей башкой колхозной, куда ты прешься?! Как потом по этим дорогам, растерзанным тракторами, ездить? Не понимаю, — пожал он плечами.
. Мы вот весь грейдер с Гриней перепахали. Как теперь по нему можно будет ездить? Ведь это кошмар! — не унимался Виктор. Дед не хотел его понимать: Жизнь такая, что тут поделаешь. Народ не спит, шевелится народ, и тут уж нашему народу никакая погода не помеха. Так вот. Дед смолоду работал в колхозе и знал, что говорит.
С Виктором они говорили на разных языках восприятия жизни. Виктор, уставший, промокший, весь день голодный, не собирался с ним спорить. Просто он теперь понимал, что дороги будут такими, как это заслуживают люди своим отношением к ним. Не дороги надо менять, а свое отношение к ним. Не мешало бы иногда народу и поспать, вопреки поговорке деда, вместо того, чтобы превращать свои дороги в черное месиво колесами тракторов. Однажды Виктор в этом убедился.
Запорожец весело катил к городу, шлепая по лужам. Сверху все так же сыпала водяная морось, снижая видимость до нескольких метров. Запорожец, омытый моросью, уже не напоминал комок грязи с непролазной дороги.
Ольков Сергей Курган О1. 2019