Немного о кернохранилищах и керне
За свою относительно протяжённую жизнь в геологии значительное время мне довелось провести в так называемых кернохранилищах. Первый опыт был ещё на Крестецком листе. Именно тогда, под патронажем Виктора Соломонович Кофмана мы постигали азы работы с керновым материалом. Потом школу работы с шокшинскими и петрозаводскими кварцито-песчаниками и западноонежскими габбро-долеритами я проходил в кернохранилище Карельской экспедиции под руководством Евгении Максимовны Михайлюк. Спасибо им, моим учителям.
Ну, а потом были месяцы и годы, проведенные в кернохранилищах Важин, Олонца, Пудожа, Невской партии — пос. Стеклянный), в Эстонии и других местах.
Но больше всего времени мне пришлось провести в кернохранилищах Пудожа и пос. Важины.
О пребывании и происшествиях в Пудожском кернохранилище я пишу отдельно.
А вот Важины. Я провёл там несколько летне-осенних сезонов. Первым делом надо было навести порядок в кернохранилище, чтобы потом можно было разбираться с самим керном.
Отношение к керну было безобразное. Пока он находился на скважине, его по должности должны были опекать старший буровой мастер и приставленный к бригаде техник-геолог. Поначалу и с ними было много проблем: не говоря о липовом керне и попытке «растянуть» его (чтобы увеличить так называемый «выход керна», — от этого зависела оплата бурения), но и первичная документация (от которой зависела вся дальнейшая работа геолога с керном), — всё это было поставлено из рук вон плохо, и приходилось начинать (хотя и не без труда) с этого. Но когда керн попадал в кернохранилище, — тут он и вовсе оставался фактически бесхозным и беспризорным. Сколько нервов, крови и пота ушло на то, чтобы внушить начальству мысль о необходимости упорядочения содержания и работы с керном! Обычно во главе партий стояли буровики. И им казалось, что все эти требования — пустая блажь. Лучшее, что можно было услышать от них в ответ на все ламентации — тебе надо, ты и сделай. Ну, и приходилось делать. Помню в Важинах целое лето мы с двумя пожилыми женщинами-рабочими (они обе с одного конца, я — с другого) таскали эти ящики, пока не навели порядок. Дотаскался я до грыжи, но это была уже моя «проблема».
Вечерами, оставаясь один на ночлег в небольшом срубе при кернохранилище, я порою был готов выть от боли, тоски и одиночества. Такова была «плата» за эти труды. Зато, когда после Всесоюзного литологического совещания в МГУ, в Москве, наш теплоход причалил к пристани посёлка Важины, и я продемонстрировал участникам совещания керн, — гордости моей не было предела (!)
Я демонстрирую керн участникам Всесоюзного литологического совещания
Рождение сына Евгения (Жени)
Между тем в нашей семье произошло очень важное событие: в 8 ноября 1964 года Рая родила второго сына! Наш старший сын Леонид очень хотел, чтобы мама принесла «девочку или собачку», и когда родился братик, он (Лёня) сначала был очень огорчён. Пришлось объяснять, что в роддоме «хороших девочек не было, а брать плохую мы не захотели, — вот и взяли мальчика».
Поскольку мы ждали девочку, то с именем для мальчика возникли «проблемы».
В экспедиции был брошен клич: кто предложит имя новорождённому. С именем Евгений «победили» В. С. Кофман и Т. В. Александрова. Они и стали восприемниками.
Лёня с маленьким Женей на руках
Моя общественная жизнь
Несколько слов о моей «общественной жизни».
Вероятно, я был достаточно общественно активным ребёнком, ибо у мамы хранилась вырезка из газеты (кажется она называлась «Пионер Беларуссии»?), на которой я был изображён на фоне пионерского горна, барабана и флага, а внизу было написано что-то вроде того, что я председатель совета дружины школы № 4 города Минска. Честно говоря, ничего из этой поры своей пионерской юности я уже не помню. Возможно, так оно и было? Вероятно, я был назначен на эту выборную должность директором школы Пушкаревичем, который благоволил ко мне из-за моих успехов в его предмете — географии. Других заслуг за собой об эту пору не помню. Помню только, что «Пионерская комната» находилась рядом со школьной библиотекой. И там можно было спокойно проводить время и читать книжки, ибо особой активности в нашей пионерской организации не наблюдалось.
Зато хорошо помню, что моё вступление в комсомол сопровождалось некими особыми обстоятельствами. По нормам того времени для вступления требовалось иметь две или три рекомендации от членов ВЛКСМ или одну рекомендацию от члена ВКПб. Мне не хотелось никого просить, и об этом я рассказал дома и в библиотеке, где был своим.
И вдруг папа сказал, что сам даст мне рекомендацию (он вступил в партию в годы войны, находясь в окружении на Днепре). Неожиданно руководство библиотеки тоже дало мне такую рекомендацию. Причём, если папина рекомендация была написана от руки с указанием номера партбилета и прочих данных, то рекомендация Библиотеки была напечатана, и под ней стояли подписи нескольких библиотекарей, директора, и всё это закреплялось гербовой печатью (!).
В райкоме комсомола такое чудо, видимо, наблюдали впервые, и, по-моему, не знали, что с этим делать. Впрочем, ни в школе, ни позднее в университете я не был активным комсомольцем, ибо все мои интересы в этот период были сконцентрированы на занятиях спортом.
Зато после поступления на работу в Ленинградскую экспедицию меня довольно быстро выдвинули в состав местного комитета комсомола. Это была особая организация. На моей памяти нам ни разу не удалось ни собрать комсомольское собрание полного состава, ни даже полного состава бюро, — вечно кто-то оказывался « в поле» (или делал вид, что пребывает там). Бюро было неким амортизатором между активным и жёстким партийным бюро и буйными «народными массами». Помню, что мы постоянно брали кого-то из проштрафившихся комсомольцев «на поруки», обещая «принять к ним меры». Я кое-чем был обязан секретарю нашей организации Герману Григорьеву, выручившему меня в ситуации наезда того же партбюро, и поэтому пробыл в составе этого органа до конца своего «комсомольского срока».
По выходе из комсомола (а это было где-то в конце 50-х годов я получил предложение вступить в партию. Более того, секретарь парторганизации даже сообщил, что у него уже есть две рекомендации: от комсомольской организации и от Виктора Соломоновича Кофмана. Оставалось только получить моё заявление. Все мои отговорки типа «не созрел» парировались словами «надо» и «есть мнение, что пора».
И тут помог случай. Как-то в коридоре меня встретил начальник геологического отдела экспедиции старый геолог Николай Владимирович Тюшов. Это был человек большого жизненного и геологического опыта. Так вот, встретив (подозреваю, что эта встреча не была случайной), он отвёл меня в сторону и полушёпотом спросил, правда ли это, что я собираюсь подавать заявление о приёме в партию? Впрочем, он был членом партбюро и всё сам прекрасно знал. Я ответил обычным лепетом: «не созрел», «надо подумать»…
И вдруг тем же полушёпотом он сказал мне фразу, которую я помню до сих пор: «Ты знаешь, не все члены партии подлецы. Но все подлецы стремятся вступить в её ряды».
Сказал и отошёл, как ни в чём не бывало.
При следующей встрече с секретарём партбюро, я категорически сказал, что «пока не дорос».
Тот предложил «ещё подумать». Но тут полоса закончилась и, видимо, поступило другое негласное указание (на этот раз насчёт евреев?), и от меня отстали. Пронесло.
Правда, ещё раз у нас с Раей зашёл разговор о необходимости «поддержать Горбачёва». Но и Рая не советовала, да и годы у меня были уже другие. Опять пронесло.
Если говорить честно, я никогда не был, что называется, диссидентом. Будучи в Ленинграде «приезжим» и дружа с несколькими детьми репрессированных (Малаховский, Кабаков, Дверницкий), мы редко касались политических тем, — они, видимо, от генетического страха, я — понимая, что они «ошпарены» этой властью.
Редкие «запрещённые» книги я получал во время своих приездов в отпуск в Минск. Основным же источником информации служили передачи «Радио Свобода» и «БиБиСи», которые я регулярно слушал по ночам. Но и их мы редко обсуждали.
У нас было достаточно и других тем.
Да и жизнь в «поле», в глубине простого народа давала много пищи для размышлений.
Немного о домашнем
Наша семья в сборе.
Сидят: мама, папа; стоят: дочка Исика и Лоры Аллочка, Женя, Лёня;
за ними: Исик, Лора, Рая и я
Кажется, я уже писал, что из квартиры тестя и тёщи (трудно писать эти слова, ибо ни тестем, ни тёщей я их никогда не называл, — только, в силу известных обстоятельств — дядя Нёма и тётя Соня), — так вот из их квартиры на Петроградской мы через некоторое время после рождения Лёни переехали на Малую Охту. Это тестю в Ленэнерго дали комнаты в коммунальной квартире «в порядке расширения». Квартира состояла из шести комнат и длиннющего коридора, по которому дети могли кататься (и катались) на велосипедах. В каждой комнате жила отдельная семья. Кухня, туалет и ванная были общие. На кухне у каждой хозяйки был свой стол и условно — одна конфорка на шестиконфорочной плите. Жили относительно дружно. Но, конечно, общих застолий, как в Чите, не устраивали, — времена были уже не те, да и люди тоже.
Жилось не очень легко. Дело в том, что на момент женитьбы Рая ещё была студенткой Северо-Западного заочного политехнического института. Конечно, семейная жизнь, появление первого, а потом и второго ребёнка при муже с такой «бродячей» профессией не очень располагали к занятиям. Поэтому её обучение растянулось на долгие десять лет. Моя помощь могла быть самой минимальной, ибо в её технических предметах я не разбирался. Как-то помог написать реферат по марксизму-ленинизму (был и такой предмет), и это, кажется всё, чем я мог помочь Рае в её штудиях. Большую помощь на первых порах оказывала мама Раи и её тети с материнской стороны — Ида и Голя. Они не только помогали ухаживать за детьми, но даже нередко возили через весь город (с Петроградской стороны на Малую Охту) горячие обеды в судках. Их уже давно нет на этом свете. А память ещё хранит их доброту и заботу.
Спасибо им и наша (теперь уже только моя) память.
Конечно, с рождением Жени жить в одной комнате на 18 метрах (?) стало совсем трудно, и мы стали задумываться об отдельной квартире. О том, чтобы просить что-нибудь на работе ни у меня, ни у Раи и в мыслях не было, — молодые, — конечно, откажут. Да и вообще просить…
Об «купить» тогда и речи не было. Да и за какие шиши? Оставался только кооператив.
Поговорили с родителями. И Раины, и мои папы и мамы обещали помочь. Стали искать возможность устроиться в какой-то кооператив. Наши организации ничего кооперативного не строили. Рая нашла какую-то центральную городскую контору, расположенную в самом начале Невского проспекта. Бесконечные очереди. Впрочем, стояние в очередях имело и положительный аспект, — там можно было, слушая разговоры соседей, хорошо подковаться по всем вопросам.
Наконец, достоялись. И тут произошло «чудо»: чиновник, принимавший наши документы, узнав, что у нас семья, состоящая из четырёх человек, а мы посягаем только на дефицитную «двушку» или в лучшем случае, — «трёшку», вдруг посоветовал нам «посягнуть» на четырёхкомнатную квартиру, — оказывается, такие давали семьям, наподобие нашей. Вероятно, посоветовавший это чиновник тоже имел свои резоны — такие квартиры, видимо, было труднее заселить. Но мы с Раей ещё долго вспоминали его добрым словом. Посоветовались с родителями и «посягнули». Нам выделили четырёхкомнатную квартиру на девятом этаже строящегося, кажется, от Металлического завода (?) девятиэтажного дома.
Папа и мама прислали деньги (свои и занятые у тёть Розы и Мани), часть дали родители Раи. Собрали необходимую сумму и внесли требующийся «пай». Начались ожидания…
Надо ли говорить, с каким нетерпением ждали мы окончания вожделенного строительства, — каждое воскресенье ездили на стройку и смотрели как возводится этаж за этажом. Рая по субботам мчалась по магазинам, высматривая какие-нибудь особые плафоны, люстры.
Наконец, строительство закончено. Проведены так называемые отделочные работы. Можно переезжать. Договорился с Лёшей Кабаковым и Димой Малаховским, заказали машину и …
Лифт, конечно, не работал, и всё наше нехитрое имущество надо было поднимать на девятый этаж на собственных плечах. Нехитрое-то нехитрое, но холодильник марки ЗИЛ (!), шкаф, тахта… И тут началось. Но это отдельная история. Вот она:
Привезли имущество и мы принялись втаскивать всё это на наш девятый.
Надо сказать, что незадолго перед этим папа прислал ещё на старую квартиру ящик самодельного яблочного вина. Которое мы почему-то называли «цуйкой».
Вот этот ящик и был перенесен первым. Рая на новенькой кухне, на своей собственной плите (!) принялась жарить большущие котлеты.
Малыши были заранее отвезены на Петроградскую и переданы под эгиду бабушке Соне.
Осталась суровая мужская компания и Рая.
Подымается Лёша. На спине холодильник. Выпивает стакан «цуйки», съедает котлету и спускается вниз. За ним Дима: процедура повторяется. И так до полного перемещения всего имущества. Надо ли говорить, что под конец все сильно подшофе. Рая смотрит на всё это широко открытыми глазами. Она ещё не привыкла к гусарству моих коллег и друзей.
Ничего, пусть привыкает. Привыкла.
Мы молоды, и начинаем новую жизнь.
Новая жизнь
Первое время всё в ней непривычно. Огромная, почти пустая квартира!
Помню, как маленький Женя время от времени кричал: Мама! Где ты?
Лёня вёл себя более степенно, но тоже первое время с осторожностью осваивал новое жилище.
Постепенно квартира наполнялась мебелью.
Помню, как папа прислал из Минска целый контейнер с досками, а потом, приехав, собрал из них книжные полки, обустроив отведённый мне «кабинет».
Эти книжные полки так и простояли до самого нашего отъезда в Германию.
После моего круглогодичного пребывания в Пудоже, на сэкономленные деньги мы, наконец, сумели купить относительно недорогой мебельный гарнитур, которым и обставили столовую.
Из тех же лет: кто-то из детей заинтересовался рыбками. Купили аквариум. Но как его вести, как ухаживать за рыбками, — никто из нас не знает. Первое время дети с интересом наблюдали за жизнью подводного царства, потом им это надоело, и забота о рыбках легла на мои плечи. Около года я старался регулярно кормить рыбок, чистил аквариум и вообще занимался этим хозяйством. Но когда увидел, что маленькие гуппи заполонили его весь и даже, кажется выморочили всех остальных рыб, решил отнести аквариум со всем его содержимым в «живой уголок» соседней школы (в которую ходили и наши дети) — благо это было недалеко — через двор. Отнёс. Приняли с благодарностью. Вечером приходит из школы кто-то из ребят и сообщает, что все рыбки всплыли животами вверх. Оказывается, посетителям «живого уголка» показалось, что вода в аквариуме «недостаточно синяя», — вот они и подсинили её. Результат не заставил себя ждать…
Несколько иначе развивалась эпопея с кактусами. Кажется, Рая принесла с работы маленький отросток кактуса. Лиха беда начало. Постепенно у нас набралось их достаточное количество. У Раи до них руки, конечно, не доходили, — три мужика и собака в доме (!). Пришлось взять заботу о растениях на себя. Как разводить эти требовательные растения я не знал. Старался только поливать почаще (чтобы не засохли), что в большинстве приводило к противоположному результату. Но некоторые из них дожили до самого отъезда и даже цвели (!). При подготовке к отъезду раздали их в «протянутые руки». Надеюсь, что им будет там уютно.
Вообще-то мое участие в быте семьи, как я сейчас понимаю, было крайне недостаточным. Но Рая ни разу не упрекнула меня ни в этом, ни в том, что относительно мало зарабатываю, а всё свободное время отдаю профессии и науке.
Такой она была ЧЕЛОВЕК.
Редкая фотография, когда мы вдвоём (и только мы)
Вспоминаю, что однажды, когда Рая на пару недель уехала в командировку (к чести её руководства, её, как «кормящую мать», посылали в командировки не часто), так вот когда Рая на этот раз уехала в командировку, кажется, в город Рудный, в котором её институт участвовал в проектировании какого-то завода, забота о ребятах легла на мои плечи. Я честно следил за тем, чтобы они делали уроки, ходили в школу и вообще были обеспечены всем, что нужно. Кормил я их сначала тем, что нам оставила Рая, а когда эти заготовки иссякли, стал готовить им свои «блюда»: жареную картошку, жареные (предварительно отваренные) макароны и какой-то суп.
Каково же было моё удивление, когда ребята по возвращении мамы просили её больше никуда не уезжать, ибо они боятся, что «папа опять станет кормить их пережаренными макаронами».
А мне казалось, что это так вкусно и что они довольны моей стряпнёй.
Вот ведь, как можно заблуждаться…
И о начальстве
Я уже немного касался темы первых своих начальников и начальниц. За тридцать семь лет работы в экспедиции передо мной прошло около десятка начальников. Всех их перечислять вряд ли имеет смысл. Но хочется сказать пару слов о тех, под руководством кого, так или иначе, протекали годы моего геологического созревания.
Евгения Сергеевна Собецкая. Я уже писал о своём первом впечатлении от встречи с этой женщиной. Потом был год пребывания в составе Кольской экспедиции, и я опять вернулся под крышу ЛКГЭ. Евгения Сергеевна была «всеобщей мамой»
В кабинете у неё постоянно сидели какие-то женщины. Она утешала их, успокаивала, решала проблемы. Будучи по профессии топографом, она не особенно вникала в геологические проблемы, предоставляя право разбираться в них главному геологу экспедиции (им в те поры был уже упомянутый Николай Владимирович Тюшов). Зато, неплохо разбираясь в людях, она умело руководила внутренней жизнью коллектива, и, когда её сменил новый начальник Сергей Арсентьевич Голубев, мы поначалу все очень переживали.
Сергей Арсентьевич Голубев был человеком совсем иного склада. Бывший начальник Воркутинского ГРУ (поговаривали, что он был и главным геологом Воркутлага?), он был специалистом угольщиком (кстати, совсем недавно я узнал, что он был Лауреатом Сталинской премии 1949 года за освоение Печорского угольного бассейна, — сам он никогда об этом не говорил и медали лауреата я на нём не видел), Сергей Арсентьевич, насколько я понимаю, не пытался стать ни отцом-командиром, ни добрым дядюшкой.
У нас язвили, что вместо «войдите» он говорит «введите». На самом деле, сейчас я понимаю, что за внешней жёсткостью скрывались совсем иные качества. Помню, как плакали старые геологи — бывшие зеки, когда рассказывали, как он спасал их и их коллег, забирая из зоны к себе в геологические конторы…
Мне немало пришлось претерпеть от С. А. Голубева. Но, как я сейчас понимаю, в большинстве случаев он был прав. А когда был неправ, почти всегда так или иначе приносил свои извинения. Вот только два примера:
Как-то Сергей Арсентьевич приехал в Вознесенье, когда я там описывал керн. Рабочие, как водится, пожаловались большому начальству на то, что «геолог занижает им категории по буримости» (извечная проблема категорий, — от них зависела зарплата буровиков). Сергей Арсентьевич стал прилюдно выговаривать мне: мол, — зачем я это делаю? Рабочим такой разговор нравился. Так продолжалось минут десять-пятнадцать. Наконец, я не выдержал, встал, вытащил определитель категорийности пород и журнал, куда я проставлял категории по буримости, протянул их начальству и попросил написать, что эти породы следует, вопреки документу, впредь числить по такой-то категории. И расписаться.
Можно было ожидать, что от такой наглости начальство тут же отстранит меня от работы. Ничуть не бывало. С. А. Голубев внимательно просмотрел справочник, сказал, что надо разобраться и ушёл, пригласив меня с собой в контору. Там он сказал, что я зря возражал ему прилюдно. В ответ я сказал, что и он зря прилюдно ставил под сомнения мои определения. И добавил: «вот Вы, Сергей Арсентьевич, уедете, а мне с ними работать». И тогда С. А. Голубев взял журнал, в котором я проставлял категории и написал, что категории проставлены в соответствв с существующими требованиями к ним. И расписался полным своим титулом. Это был поступок. Кажется, с тех пор он стал относиться ко мне уважительнее.
И другой случай.
С. А. Голубев уже был начальником Северо-Западного геологического упрравления
Как-то я получил приглашение на какое-то, казавшееся мне очень важным, совещание. Нужна была виза Начальника управления. Прибежал к С. А. Голубеву на Герцена, 59.
Секретарь доложила. Через какое-то время меня пригласили в кабинет. Я изложил свою просьбу. В ответ услыхал отказ (!). При этом «в утешение» мне было сказано: «В мире происходит столько конференций и совещаний, а ты ни в одном из них не участвуешь. Вот и ещё одно, в котором ты не примешь участия…».
Кстати, он был прав: я ничего не потерял, не приняв участия в том совещании.
Зато когда в Москве проходило Всесоюзное литологическое совещание и после него состоялся круиз по маршруту Москва-река — Рыбинское водохранилище — Онежское озеро (с заездом в Кижи и на водопад Кивач) — река Свирь — Ладожское озеро — река Нева — Ленинград и обратно, так вот в этом случае С. А. Голубев не только отправил на конференцию достаточно представительную делегацию, но и заказал нам всем каюты, которые по рангу полагались столичным докторам и членам-корреспондентам. И провинциальные доктора никак не верили, что мы всего лишь кандидаты наук (да и то не все).
Теплоход «Иван Сусанин» на Свири со всем геологическим синклитом СССР на борту
Кстати, Сергей Арсентьевич Голубев был на моём юбилее по поводу 60-летия. Это было неожиданно и, не скрою, приятно.
Его подарок — американский горный компас я храню до сих пор.
Забыл сказать, что уже с должности Начальника СЗГУ С. А. Голубев был направлен в Иран, где возглавлял не только геологическую группу, но и руководил всем советским коллективом специалистов тогда, когда миссию специалистов из СССР держали в осаде соратники недавнего президента Ирана Ахмадинеджада.
Всех сохранил и вывез на родину.
После С. А. Голубева нами руководил Иван Стефанович Афанасьев. Это был «настоящий мужчина», пользовавшийся большим успехом у женского пола. По профессии он был буровиком. В геологии не разбирался, и иногда, пользуясь геологическими терминами, делал оглушительные ляпы. Но это его не смущало.
Он был глубоко уверен в том, что мы с Лёшей (Кабаковм) и ещё несколькими молодыми геологами знаем что-то такое о перспективах территории, чего не хотим разглашать начальству. Поэтому во время местных сабантуев (теперь это называется корпоративами) он нередко старался нас подпоить и выведать заветные сведения. Мысль о том, что нас просто интересует геология, отбрасывалась им, как наивная. Сам он часто и надолго выезжал заграницу. Поговаривали, что, имея «лапу» во Внешторге, он от имени СССР торгует там всякой техникой. Потом он ненадолго стал главным инженером СЗТГУ, а затем до выхода на пенсию руководил Всесоюзным институтом техники разведки (ВИТРом).
Из «соседних» начальников не могу не упомянуть двух руководителей Тематической экспедиции. Это была особая организация в структуре Управления. Если все остальные экспедиции были так или иначе, «привязаны» к земле, то Тематическая комплексная экспедиция была организацией экстерриториальной. Поговаривали, что вначале её создали для того, чтобы трудоустроить ветеранов, которые по разным причинам не могли больше заниматься полевыми исследованиями. Говорили, что это был способ предоставить работу геологам с ленинградской пропиской — тем, которые в молодые годы уезжали работать на Кольский, в Карелию и другие регионы.
Постепенно в этой экспедиции собрались старые заслуженные геологи (в основном, геологини), которые претендовали (и зачастую вполне обоснованно) на то, чтобы реализовывать свои знания и представления в виде обобщающих карт, отчётов и т. д.
Для помощи этим ветеранам в состав экспедиции принимались и молодые кадры (часто по протекции). Постепенно сложилось определение (и я его слышал не от одного из руководителей), что Тематическая экспедиция — это «мозг» Северо-Западного геологического управления. Но время шло. Старики уходили. Бывшая «молодая поросль» взрослела, приобретала если не знания, то должности и продолжала претендовать на звание «мозга». Возглавляли эту экспедицию в моё время несколько человек, из которых хочу упомянуть лишь двух:
Меер Соломонович Зискинд. Когда-то он возглавлял чуть ли не весь коллектив Управления. Потом в результате известных национально-кадровых подвижек он стал начальником ТКЭ. Это был умный, умудрённый прожитыми годами и временем человек.
В кадровых вопросах он был очень осторожен, и меня в известное время к себе в экспедицию не взял.
Он был специалистом по строительным и облицовочным материалам и под конец своей деятельности издал замечательно иллюстрированную книгу об этом.
Мне довелось иметь с ним дело, когда он уже не был при должности и составлял эту книгу. Он очень интересовался шокшинскими кварцитами и западноонежскими габбро-долеритами. Многое из того, о чём я ему рассказывал и даже писал, я нашёл потом в его книге (правда, без ссылок на моё авторство). Но мои труды не пропали даром.
Меера Соломоновича на посту начальника ТКЭ сменил Александр Петрович Саломон.
Это был совсем иной человек. Имея такую фамилию, он очень не хотел, чтобы его принимали за потомка евреев. Для этого он при каждом удобном случае рассказывал, что его предки пришли на Русь из Швеции, а уже в России один из них даже стал членом Правительствующего Сената. В качестве доказательства А. П. Саломон неизменно ссылался на известную парадную картину И. Е. Репина.
Правда, злые языки поговаривали, что этот «предок» был евреем-цирюльником по имени Соломон, но Александр Петрович эту версию категорически отметал.
А. П. Саломон был специалистом по каменноугольным отложениям — коллегой В. С. Кофмана. По работе мне с ним до поры до времени сталкиваться не приходилось.
Но так случилось, что в том самом круизе, о котором я писал выше, нам пришлось делить одну каюту. Александр Петрович мало разбирался в вопросах геологии докембрия, но при этом считал, что по любому вопросу у него должно было быть своё мнение. Когда я говорил ему, что о чём-то не могу судить квалифицированно, его это возмущало. Вообще, в том круизе он чувствовал себя не очень уютно: командовать было некем, а в геологии территорий, по которым проходил круиз, он не разбирался. Вот и нервничал. Наблюдать это было немного смешно. И грустно.
Второй контакт с А. П. Саломоном произошёл несколько лет спустя. Он (А. П. С.) уже не был начальником экспедиции и сидел в «комнате бывших». Так случилось, что я написал какую-то статью, и когда принёс справку о её несекретности на подпись главному геологу управления, тот посоветовал отдать статью в сборник трудов управления. Сборник составлялся в Тематической экспедиции, куда я и отослал статью.
Прошло около месяца и мне сообщили, что меня «вызывает» (!) А. П. Саломон.
Пришёл в ТКЭ. Тут-то я и узнал, что составление и редактирование этого сборника поручено ему. Зашёл. Александр Петрович с очень важным видом пригласил меня присесть и вытащил мою рукопись. Первое, что бросилось мне в глаза, — это обилие пометок, сделанных красным карандашом. В моей жизни мне много приходилось бывать и редактируемым, и самому редактировать чужие тексты. Но только один раз я видел хама, редактировавшего текст при помощи красного карандаша. Это был наш с коллегой первый в жизни проект. Тогда мы уничтожили исчерченный красным карандашом текст, хотя это грозило нам увольнением. Правда, Е. С. Собецкая поняла наш порыв, и дело было спущено на тормозах.
Сейчас опять красный!
Александр Петрович громко, чтобы слышали все, сидевшие в этой комнате, сказал. что статья, конечно, интересная, но… Тут он повысил голос и сказал, что в таком виде он не может её принять. Мне надлежит исправить всё, на что он указал. И передал мне рукопись. Наверное, я напоминал быка, перед которым махали красным плащом.
Еле сдерживаясь, я сказал, что исправлять ничего не стану. А. П. спросил, почему?
Тут я понял, что пришла моя минута. Так же громко, как он спрашивал, я ответил: когда у меня было три опубликованных статьи, потеря одной из них означала потерю 33% публикаций. Теперь у меня больше 30 публикаций, и потеря одной означает потерю лишь 3%, так зачем, рискуя тремя процентами, я стану менять свой хороший стиль на Ваш плохой?! Я пишу хорошо, а Вы наисправляли плохо, исказив и смысл, и стиль. Поэтому я забираю статью, с тем, чтобы отправить её в какой-нибудь иной журнал. В комнате «бывших» наступила мёртвая тишина. Александр Петрович выглядел так, будто его сейчас хватит удар. Я повернулся и вышел на лестничную клетку. Вслед за мной выскочил кто-то из «бывших». — Как Вы смели так разговаривать с Александром Петровичем? — А как он смел так разговаривать со мной? Хорошо, что я не швырнул рукопись ему в… Повернулся и ушёл.
Пока я шёл к себе, известие о нашем «диалоге» дошло и до моего начальства, и до главного геолога Управления. Не могу сказать, чтобы это их «огорчило», — А. П. Соломона, мягко говоря, недолюбливали.
А статью я, действительно, опубликовал не то в журнале «Советская геология», не то в «Известиях АН СССР».