Эти дни

И небо свернулось, как свиток…

Смрадом веет от них, разрушением,
Не шуми ты, высокая рожь.
У снарядов с таким разрешением
Ни отцов, ни концов не найдешь.

Не зови их на суд человеческий,
Не буди полевую траву,
Эта каста — упорнее жреческой
И во все времена — на плаву.

Значит, будем глотать это варево,
Зажигать расстоянья — водой
И детей нерожденных — состаривать,
Голубое — с ублюдочным спаривать,
На гармошке вселенской наяривать
Про Дуняшин платок дорогой.

* * *
Родина. Россия. Раша.
Опускается на дно.
А они — «конвой», «параша»…
Бьют своих же, не спознаша.
Это — было. Это даже
Было хуже, гаже, — но
Это — с нами. Это — наше.
Надоело.
И грешно.

Издалека

В задыханье арбатского дыма,
В соловьиный крутой перещелк —
Ветер белого Йерусалима
Опрокинул сияющий шелк,
И в стремнину московского лета
Из краев, где весна и война,
Твердый воздух — как Ангел Завета,
Дотянулся — и встал у окна,
И, собой заслоняя разлуку,
Заступая моря и леса, —
Протянул обожженную руку
И приблизил святые глаза,
И покуда он веял так чудно,
Грохотал и смеялся пока, —
Невозможное — было не трудно
И тяжела память — легка.

Читая Гоголя

Андрий — ославлен
И воспет — Остап.
Ревучий Днепр
Стремит челны и волны.
Союз племен отрекшихся — ослаб,
И языка — язык уже не помнит.

Качает «Слово» —
Люльку-колыбель —
На колыбель — дремотную колыску…
В крови свежеет корнесловий хмель,
Птенцы Обиды — подлетают близко.

И хоть шути,
Хоть к сердцу приторочь
Чудовищного карлу-перестарка…
Речь-полукровочка,
Ты — Гоголева дочь —
Роскошная и щедрая помарка!

И нам тебя не худо б принанять,
Раскланявшись с Поприщиным у Думы,
В шинелях ходит
Купленная знать,
Маврушкин зять
И гости-толстосумы.

Мы

Украинская выпечка —
За здорово живешь,
И картошка из Липецка,
И родимая рожь,
Честность Пушкина, Пущина
«Хай живе!» и «Салям!» —
Сколько силы отпущено
Небесам и полям!
Панибратской окрошкою
Были мы под пятой,
Нас сложили гармошкою,
Напоили бедой,
Дали воли с расправою,
С трех сторон подожгли,
Обманули державою
И бесславно ушли.
А над крышами, песнями
Зачастил Часослов,
Отзывается Преснями
Говорочек лесов,
Крестит снежною пажитью,
Разлетается в дым,
Все, что прожито, нажито,
Разом стало чужим. —
Вдруг возьмет да аукнется,
Раздавая слова,
Всенародная супница —
Родовая Москва.

***
«Сколько псарей, сколько скотников, —
Думаешь, — быть по сему».
Много у Бога работников
В светлом хозяйском дому.
Стадо мычит многогрешное,
Топчется в теплом хлеву.
Ноченька стынет кромешная.
Прячутся волки во рву.
Светится звездная просека —
Детский потерянный рай.
Песнь вековая разносится,
Пухнет зари каравай,
Тычется небо сохатое
В люльку с малюткой-Землей.
— Эй, с похоронной лопатою!
Брось это дело, не рой!

Студено

Снегопад — января-февраля
Забивает подъезды и строчки,
Нет ни лампочки, ни фитиля,
Спят строения поодиночке,
И леса забредают до плеч,
Запахнувшись в дремотные поры,
И покоится девица-речь,
В пышном саване спрятав глаголы,
И какой-то свистящий бубнеж
С шепоточком куделистой крыши,
Поспешишь — и в мешок наберешь
Говорок ошалелых порошь
И потом — на ладони отдышишь.
Будто кто-то читает Коран,
И сама-то — с утра непогодишь,
Ворожит пугачевский буран,
И крепчает Зима, как Роман,
И в него — по сугробам — уходишь.

Пушкин

Меж лицейских и дантесов
И Божественных начал
Он нам памятник и бесов
И пророка — описал.
Да еще вернул с лихвою,
Чтобы было что беречь,
Поплатившись головою, —
Дармовую пайку — речь.
Дышит в очи Век Железный,
Пропадает Красота,
Мы летим толпой — над бездной
И не ведаем — куда?
Стало тихо на планете
От Всемирной Немоты…
Все мы — люди, все мы — дети,
Все мы с Пушкиным — на ты.

Карфаген

Превозмогая холод бытия,
Летим туда, где горизонт заужен,
И хоть никто нам нынче не судья,
Но — Карфаген не может быть разрушен.
В крови гудит Обида и Война,
И гул речей с тигриным рыком дружен,
Сама себе Россия не нужна,
Но Карфаген не может быть разрушен.
А мы с тобой живем без всяких проб
И ускользаем в имена и роды.
Вовсю цветут малина и укроп —
Родного Карфагена огороды.

«Ход вещей», — как говаривал Пушкин

«Ход вещей». — Твоей подружки
Не сыскать. Окончен бал.
Про тебя — «Счастливец Пушкин!» —
Как-то Вяземский сказал.
Что за счастье под рукою,
Что за тайное вино?
Честь и мужество — простое
Нам наследство суждено.
Да с метелью пугачевской
Познакомиться пришлось…
Кто под петлею московской
Приговаривал: «Не бось!»?
Не разбойник оренбургский
И не пагуба-Зима,
Не провал кромешный, русский —
А — всесветная Чума!
Кто там едет в чистом поле?
Губит, ловит — берегись!
Сыплет в очи — горстки соли,
Да ворует пайку-жизнь,
Да последнюю осьмушку
Тех, михайловских, полей, —
Где же Пушкин?
Дайте кружку,
Сердцу будет веселей!
Что-то живет…
Что-то живет — и под спудом горит,
Ходит по кругу и стонет,
Словно душа — говорит, говорит,
Переступает в затоне.

Издалека — посылает слова,
Кормит глагольной халвою,
И, огребая воды — в рукава,
В прорубь — идет с головою.

И тяжело, тяжело, не дыша,
Тянется дном — по теченью,
И безответна, и нехороша —
Прожелтью, нежитью, тенью…

Где она прячется, душенька—речь,
Что она делает с нами?
Ей бы — на свежие весла налечь,
Да заиграться с волнами…

Велеречивою — реченькой бечь,
Воду стращать камышами…

Торговая улица

Павы чернобровые,
Овощи, цветы,
Улицы торговые,
Калашные ряды.

Стати безупречные,
Хоть пером пиши,
И недолговечные
Шалавы-барыши.

Дворники заморские,
Чудные дела,
Побрякушки мстерские,
Блескучая зола.

Билдинги пригожие
По-вдоль Москвы-реки,
Хожие-расхожие
Чудо-остряки.

Да твердит пророчица
Про святую рать…
…И кому захочется
За это умирать?..

Дневной сеанс

Двинулась города проза,
Мчится метельный снаряд,
Трезвый гудок паровоза
Ширью шинельной зажат.

Сыщики, девки, банкиры,
Жизни дневное кино,
Драмы, бильярды, трактиры —
Снилось и снилось давно.

Грезятся мне, может статься,
Киллера — выстрел в упор,
Песий азарт папарацци,
Биржи усталый задор.

Красных — затверженный норов –
В том, невозможном, году…
Как не устать от повторов
И не упасть — на ходу?

Лучше ли, пуще ли, круче –
С треском раздвинуть тиски
И оступиться — как с кручи,
Как оступился поручик, —
В Воды Великой Реки.

* * *
Нельзя хранить масштаб большой,
А жить — в позоре,
Нельзя не прозревать душой
В народном горе…

Там — ваххабит,
а тут — бандит,
И суд — что дышло…
Кавказский колокол —
гудит,
А нам —
не слышно.

Историческое кино 

От дворянских разъезженных роликов:
Пушкин, честь, крепостные, Сибирь, —
Потянулась чреда алкоголиков –
Глеб Успенский, трактир, поводырь.

Перепутав кошмар и действительность
И рифмуя «запой» и «забой», —
Раскачали российскую длительность,
Простецов повели за собой.

Заходили кровавые сполохи
И ушли за крутую гряду, —
Душегубы, герои и олухи –
Переплавились в злую руду.

Замешав чернозем со столицами,
Повели поколенья под нож,
Замесили ликбез с Солженицыным:
Православье, порядок, правеж.

Декадентов с Прекрасною Дамою –
Постигает пытливый «совок»,
Николая — с его мелодрамою
И Распутина поздний плевок,

Мавзолей и Иосифа с Горками
И свободы кровавый рассвет,
Магомета, Христа — с оговорками…
…Где там кинщик?
А кинщика — нет…

После февраля

Замерещился звон электричек,
Повалили рассветы гуртом,
И выходит весна из кавычек
И стоит на обрыве крутом.

И взвела рукава с соловьями,
Чтобы солнце — к земле притянуть,
Вот когда мы очнулись и сами
Догадались, что выпита жуть.

Что-то в роще свистело и пело,
Заглушая седую картечь,
И огромная туча летела,
Расширяясь, как русская речь.

И смолистая стружка наречий
Шевелилась, как мех на возу,
И глаголов высокие свечи
Прорезали дневную грозу.

Древние слова

Все, что светилось или — пелось,
Со Временем накоротке, —
Оглохшая окаменелость
На вымываемом песке.

В ее насечках, полустертых,
Таится Божия Гроза…
Так идол древний смотрит зорко
Глазами мертвыми — в глаза.

Оглохнешь, все перезабудешь
И, потрясенно, замолчишь –
Со дна — ее — ты не добудешь,
Но — руки все окровянишь.

***
Из всех окон — Зима глядит,
В углах — навалены овчины,
А уж она — мелком крестит
Сукно солдатское равнины.

И все-то шепчет и ворчит,
Ногами путаясь в обрезках,
А ножницы — все чик, да чик –
Над головой и в перелесках.

И все-то шутит надо мной,
Свисая с онемелых веток…
Пусти меня дышать весной
И отдышаться напоследок.

Откажись!

Не гордись этой церковкой строгою,
Не молись дорогим мертвецам,
Не клянись этой ночью сторогою,
Даже пулей, обещанной нам.

Откажись — это нам примерещилось –
Голос Божий и блеск эполет,
Новизна повсеместно овещилась,
Ничего уже, в сущности, нет.

Все забудь — не воротишь, не вынянчишь,
Не достанешь из жаркой сумы,
Из горящего стога — не вытянешь,
Не вернешь ни Кузьмы, ни Косьмы.

А в придачу — ни марта метельного,
Ни беленых древесных рубах,
Ни исподнего снега последнего,
Где земля проступает на швах.

Вон зима-то — роскошная, нарядная,
Да пристыла дворцовая жизнь,
А весна — молода, неприглядная,
А, пойди, от нее — откажись!

Карта родины

Ну и карта,
сколько опечаток —
Расползается —
поди-ка, тронь!
Родины шагреневый остаток
Накрывает детская ладонь.

Сколько нас? Куда нас бесы гонят?
Иль взаправду — Русский Бог устал?
Пусть теперь нас крепко заборонит
Всей хребтиной складчатой Урал,

Пусть Байкал пошлет — в летящем дыме
Пароходов дальние гудки,
И рванутся — сестрами родными –
Волга с Камой — наперегонки…

Пусть спешит шипящая пороша,
Защищая спешенную ширь,
Пусть в окошко, словно книгоноша,
Постучит трескучая Сибирь.

Будто нам теперь — и горя мало –
Было — сплыло, сгинуло, ушло,
Словно пленку, — вспять перемотало
И опять снимает набело…

…Затерялась в поле похоронка
На того, последнего, царя,
И мерцает заревая кромка –
Кабинет его из янтаря…

Рубцов
Где тот неузнанный край,
Верная мира основа,
Здесь ли бывал Николай,
Помнят ли люди Рубцова?

Та же ли в небе звезда
Молча, стоит над селеньем?
Так же ль полны поезда
Верой, судьбой и волненьем?

Так же ли моет река
Берег забытый и лодки?
Греет ли грусть светляка
Память веселой походки?

Дышит тобою народ,
Тот, что без правды — тоскует,
Каждая книга — поет
И, умирая, ликует.

Жду, народится опять,
С той же походкой и статью –
Светлой гармошкой встречать
Чью-то веселую свадьбу.

Чтобы звенел ледоход,
Двигая глыбами прозы,
И отплывал пароход,
Полный народа и — грезы.

Гроза в Москве

Трамвайный путь — перебегает дождь,
Как обронивший сотовый товарищ,
Сегодня здесь — ненастье переждешь,
А завтра — глядь! — и места не узнаешь!

На Кремль и Пресню — хлынул Новострой,
И от судьбы — осталась половина.
Задернута июльскою грозой –
Щеголеватая московская витрина!

А соловьи — вскипают там и тут,
Столичного не признавая чванства,
И как из грядки, — запросто растут,
В ушатах оцинкованных минут –
Пространство Времени
И Время — из Пространства!

* * *
Какого народу не стало,
Я просто не верю себе!
Нас много и все-таки — мало,
С какого такого вокзала –
Шагнули навстречу судьбе?

Какими такими словами
У ночи — назад отмолить?
За вами, за вами, за вами –
За Волгу, с ее берегами,
За волю — с ее островами,
За все, что нельзя не любить!

Спасаю бесценную воду –
Да что! — ни связать, ни унять!
Какого не стало народу,
Какую сгубили породу –
И — не было им переводу,
И — негде их заново взять!

Воспоминания в Царском селе

 «Что толку, если Пушкин станет жить
И новой высоты еще достигнет,
По водяному ведомству служить
И — самого Писачку — перепрыгнет?

Полсотни строк — во славу громких дат,
Гневливое внушение из Главка,
Неосторожных пара эпиграмм,
Друзья, семейство, милость и — отставка…

Хотя, конечно, бойкое перо –
Оно и в жизни может пригодиться, —
Приедет с библиотекой Дидро,
Так мы — его — дабы не осрамиться.

…Глядишь, и он бы свой оставил след,
Когда потом мы развернулись в Польше…
…Фетюшкин — умер, то-то был поэт…
Подумаешь — таких-то бы — побольше…»

…А на проспекте — колотили лед,
И дворников — пугали снеговозы,
И вольный туристический народ
Спешил упиться — светом русской прозы…

Новостная программа

Исправьте что-нибудь в звучании,
Перемените репортаж, —
Испуганные, различали мы,
Сквозь новостное одичание,
Как изменяется пейзаж.

Леса, поля, куртины с кущами –
Родной улыбчивый народ –
Одной сплошной строкой бегущею –
Заочно выведен в расход.

Для вас, для нас, для всех, кто в проигрыш
Отброшен радиоволной,
Трагедию перенастроивши,
Грохочет жутью новостной.

Простите, люди, что мы, сонные,
В обрывках ловим эту суть,
Приходят вести похоронные,
И кровь — руками не заткнуть.

Воззвание

Разве ласточки лепят себе пулеметные гнезда?
Для того ли гремят всю прозрачную ночь — соловьи?
И затем ли пришли бесконечные майские весны?
И зачем они стольких — через огненный край повели?

Возвратите землян — на чудесную детскую Землю,
Не дарите смертей, не кормите кромешную сныть!
Сколько нужно стволов — расстрелять дорогую деревню,
Сколько нужно столов — чтобы всех на земле — накормить?

Не растите кустов из отравленных огненных игл,
Не зовите на бой — ни врагов, ни — свою голытьбу,
Не крестите мечом, навсегда отмените Калигул,
От смертельной подушки — оторвитесь, как Лазарь в гробу!

Слишком много дано, чтоб себя разменять по дешевке,
Слишком много должны мы простому лесному зверью,
Хорошеет земля в первобытной весенней обновке,
Только мы по приказу — плечо подставляем ружью.

И уходим молиться — земному кровавому богу,
А природа стоит, словно странник, — у наших дверей…
Всех живущих — спасайте и всем — уступайте дорогу!
Из горящих сеней — выносите зверей и детей.

…И в зените — стояло высокое Солнце Бессмертных,
И дарили Земле колокольную даль — соловьи,
И прозрачный лесок из простых крестовинок фанерных –
Все шептал и шептал — монолог о Великой Любви…

***
Украина, Украина,
Плачет сердца половина
И другая —
Ей в ответ.
Где проходит середина?
Рассуди!
Ответа нет.

Мы — одни,
Глаза и руки,
Мы — не недруги,
Мы — други,
Братья, сестры,
Кумовья,
Рождены в единой
Муке,
Расцветают
Наши внуки,
Не вражины —
Братовья.

Распрягайте,
Хлопцы, коней!
Пусть возьмут
Они с ладоней
Неба — синий
Рафинад,
Солнца — выломок
Арбузный,
Весь довесок
Мира
Грузный,
Все, что видим,
Все — подряд.

Опустите Вию веки!
Хлещут огненные реки,
И горит людская кровь!
По полям гуляет ветер,
По подвалам плачут дети
От днепровских вечеров!

Погоди, послушай, друже,
Ведь народ не смотрит вчуже,
Он же — праведник — народ,
Полечу домой зегзицей,
Да душа — не веселится,
Корм из горсти не берет.

Омочу рукав
В Каяле,
Он — багрян,
А мы —
Не знали,
Поминальный стол
Накрыт,
Пену комони роняют,
И причастье принимают
Из кровавых
Из корыт.

***
От далекой Камчатки до Бреста
Ходит гоголем дикая речь,
Липнет к пальцам словесное тесто,
Не годится — в горячую печь.

Ездит Кривда — в развальных каретах,
Усмехаясь, но ты мне скажи:
Воздух — правдой и совестью крепок,
И вода — умирает от лжи.

Подымается — дым с огорода
И грозит из-под двери — клешней,
И колотит по ставням — природа
Почернелой солдатской пешней.

***
Война, война…
За нас — одни ракеты
Да этот неподдельный холодок.
Природу разобрали на приметы.
Ищи-свищи, кто б искренне помог.

От Треблинки –
И до скончанья Леты
История стоит, обнажена.
Закройте одичалые газеты,
Вопросов нет,
Кругом одни ответы.
Молись и пой.
Такие времена.

* * *
Святая злоба, отвяжись,
Ну, обокрала — и довольно,
И что она, вся эта жизнь,
Когда бы не было так больно?

И стоя в завтрашнем снегу
На переполненном вокзале,
Я даже молвить не могу:
«Не я ли, Господи, не я ли?..»

26 февр.

А. А.
Недорисована Врубелем,
Передоверив дела, —
В яме, в небесном ли круге ли –
Только собою была.

Дело-то, дело негромкое —
Снята Седьмая Печать,
Стали потомки — потоками –
И не воротятся вспять.

Голосом, памятью, ласкою
Стала в тюрьме ледяной,
Черною лебедью, сказкою,
Грозной Сивиллой земной.

* * *
За совесть и за страх –
Мы Богу отслужили,
С Убийцей на плечах –
Другого завалили.

Чего же мы теперь
Гноим боеголовки –
Как огорченный зверь –
Медведем на веревке?

Когда — и там, и тут
Нам чудятся измены,
Все ждем, что прирастут
Отрубленные члены.

И плоше всех затей,
И горше всех увечий –
Сажать своих детей
В возки чужих наречий.

5.3.17.

***
Расплескался по пролежням
Зимний покой,
Разогнался с высокой горы,
И гремят над рекой,
Над корой ледяной
Топоры, топоры, топоры.

И летят поезда
На весенний вокзал
С голубою подсветкой внутри,
Будто кто-то пришел
И уста развязал –
Говори, говори, говори!

И приходит кончина
Привычным вещам,
Ледоставам на каждом шагу,
А зима — все гуляет
Одна по ночам,
Бьет окошки
И — «гонит пургу».

И, глядишь одолеет
В нанайской борьбе
Заревую горюху-весну
И. крючок примеряя к горячей губе,
Ловит солнечный диск — на блесну.

5 апр. 2017

***
Буря мглою небо кроет
Над красавицей Москвой,
Снеговые горы роет
По Садовой, по Ямской.

И вечерняя поземка
Прячет почвенный провал,
В чем — просчет и где — поломка?
Кто — поляну накрывал?

И за одурью весенней
Сердце — в очередь встает,
Ждет, что сказочный Есенин
К нам на льдине приплывет.

Царь и колокол, и пушка –
Поразъехались поврозь,
Что жива его старушка,
Он не верит, хоть ты брось.

И печалится, болезный,
Как Кощей на той игле,
И гуляет Конь Железный
Рядом с Бледным — по земле.

В небесах — темно и глухо,
Ждет Старуха-суперстар.
…Муха, Муха-цокотуха,
Кто ответит за базар?

Возвращение

И в огне не горела,
И была хороша,
Опустевшее тело
Все спасала душа.

Но небесная сила
Слетела с петель,
И душа угодила
В земляную постель.

И прямая могила
Ей была нипочем,
И ее придавило
Кремневым плечом.

И полет, и паденья —
Позабыла она,
И свои сновиденья
За так отдала.

Вот когда, у предела
Порушенных дней,
Потрясенное тело
Зарыдало над ней.

И, преткнувшись о сушу,
Распрямляя плечо,
Тело обняло душу
И — легко понесло.

Юнкера
Убили. Сбросили в Неву
Среди гремучих льдин.
А я одна стою — реву,
Не помнит ни один.

С горящих дней смывает кровь
Сиянье тысяч лун,
И все семнадцать юнкеров
Втянуло под валун.

А если б даже кто и смог
Тот камень отвалить,
Нашел бы там шинельный клок,
Да водорослей сныть.

Захлопнута
столетья щель,
Никто их не найдет,
Но по ночам — колотит в дверь
Обратный ледоход.

17.11.17.