Все слышали слово ересь (др.-греч. αἵρεσις — «выбор, направление, школа, учение, секта»). Возможно, то, что пишу здесь, могут назвать этим словом. Но надо помнить, что ересь, это сознательное отклонение от верного учения. А я не отказываюсь от вероучительных основ Церкви. Поэтому считаю, что возможно иметь собственный взгляд в структуре вероучительной догмы. То, что называю персонализмом.
Ведь мы все разные, и попытки подогнать всех нас под одну гребёнку и сделать некой однородной массой не имеют основания даже в самом христианском учении. Помните великие слова апостола Павла — «для всех стал всем» (1 коринфянам 9: 19). Это ведь признание неоднородности человеческой среды. А его попытки адаптировать учение для разных уровней понимания?
Дамаск
«Я дал вам пить молоко, не твёрдую пищу, ибо вы ещё не могли принять её. Но и теперь ещё не можете, …» (1 коринфянам 3:2).
Да и единство которого требует христианское учение, это единство во спасении, в вере во Иисуса Христа. Также необходимо единство в любви и общении. Превращение же в монолитную массу, не может обойтись без тоталитарных угроз и манипуляций сознанием, что чуждо для свободного духа.
Именно тоталитарная структура и сектантское сознание внедрённые в тело Церкви, могут порождать сонмы ложных чудищ, в то время как истинный враг может оставаться в тени.
Владимир Соловьёв говорил, что каждая христианская деноминация таит в себе своих антихристов. Каждая деноминация имеет в себе такого лидера, который является почти антихристом для другой. Как папа римский для протестантов времён Реформации, Кальвин для католиков, Никон для староверов, Сильвестр для никониан. Такое явление, есть порождение тоталитарной среды.
Ведь по большому счёту, не из одного ли идейного пространства мы вышли, и не в одно ли и то же место идём!
Но нет! Тоталитарное сознание не может допустить мысли, что мы все — пойдём в одно и то же место, поскольку не допускает сознания, что все — католики, протестанты, православные, копты, всё-таки, прежде всего христиане.
А кто такой еретик на самом деле? Тот, кто по выражению Мартина Бубера « падает в ничто» и хватается за то, что на его взгляд кажется наиболее надёжной опорой, которая может задержать это падение. Так, например Фёдор Михайлович Достоевский выражает свой символ веры — единственно личностью Христа, что если даже докажут, что Христос вне истины, то и тогда, чтобы остаться со Христом, хотя бы и вне истины. Разве это не ересь для ортодокса?
Просто когда Фёдор Михайлович думал о Боге, или о вере своей, то начинал скользить и падать в непонятный туннель и только личность Христа и мысль о ней вызывала в нём слепое доверие, подобное доверию древнего иудея. То чувство, которое именуется «эмуна».
Альберт Швейцер удержался от падения, ухватившись за человеколюбие, доброе дело и благоговение перед жизнью.
Мартин Бубер выстраивает свой шаткий плот на доверии к Богу, с которым можно говорить и недоверии к Тому, о котором можно рассказывать.
Лев Николаевич Толстой, точно так же избирательно составляет собственное учение на том, чему доверяет из Священного писания, отвергая то, что кажется ему человеческой фантазией.
Может кто–то оскорбится за выражение « шаткий плот», по отношению к вере этих великих людей. Без сомнения, одних из лучших представителей человечества.
Но мои слова не содержат критики и не имеют негативного значения, потому что все мы (почти все, оговариваюсь за тех, кто уверен, что построил свой дом на твёрдом камне) в двадцатом и двадцать первом веке находились и находимся на таком шатком плоту.
И я не верил в такого Господа, который повергает нас бедных в пучину своей клокочущей ярости. Я верил и верю в такого Господа, который не оставил без спасительного внимания ни один шаткий плот.
И когда в один недобрый год, умер мой лучший друг — атеист и коммунист по убеждениям, и я услышал о нём мнение, что, мол, хороший был человек, жаль что душа не спасётся. Всё во мне воспротивилось этому мнению. Как? Собственно, почему не спасётся? Нет веры? Пусть заходит в Царство Господа по моей вере!
Почему я должен думать, что Бог по моей вере не даст мне спасения друга? Обязательно даст.
Может по чьему- то неверию не дал бы, а по моей вере, которая уже существует — даст.
Ибо сказано: «Уверуй в Господа Иисуса, и будешь спасён ты и твой дом». (Деяния 16: 31)
Так я принимаю его в свой дом! И друга Серёжу, и Льва Николаевича Толстого, и Альберта Швейцера! Велика милость Господа!
Просто надо принять в свой дом (в своё сердце) друзей.
Но невозможно сказано возлюбить, не покрыв прежде грехов их («любовь покрывает множество грехов» 1 Петра 4:8; «Любовь … всё покрывает» 1 коринфянам 13: 7).
Ап. Павел писал: « сердце наше расширено. Вам не тесно в нас». (2 коринфянам 6: 11-12)
Можно ли говорить, что ты принял в своё сердце Христа, не принимая тех, кого он принял?
Может ли Он принимая тебя, не принять того, кого ты принял?
Как можно думать, что Бог не выше, не глубже, не шире в своей любви, чем мы?
Как можно думать, что если мы не хотим обрекать кого–то на гибель, то Бог может?
И если вы в безумии своей веры, способны изобрести путь спасения для вашего брата, друга, сестры, матери, отца, как я для друга Серёжи — атеиста и коммуниста, то почему Бог не способен на большее и не может изобрести способ спасения всего мира? Конечно, Он может.
Поэтому, я верю, что спасительная работа Церкви, всего лишь небольшая и открытая часть гигантской невидимой нам работы по спасению всех, даже таких негодяев и злодеев которых вы не вместите, но вместит, очистит и преобразит всемогущий Бог любви.
Вот моя окончательная, до самой смерти в этом мире — вера.
Такая вера, как «сквозь тусклое стекло».
«Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше». (1 коринфянам 13: 12-13)