«Мёртвые розы…» и другие рассказы

Мёртвые розы. Одна штука — 150 рублей

— Следующая станция — «Пражская».
Маша проснулась. Надо же, чуть не проехала! Устала, всю неделю то работа, то с внуком сидела. Такой славный, солнышко просто, но сил уже на всё не хватает. Она посмотрела на свежевыбритый затылок мужа, уронившего голову на грудь, — и не узнала его. Как чужой. Слегка толкнула мужа в бок. Тот поднял голову и посмотрел совершенно чужими глазами. И всё лицо его было чужим и колким. Незнакомый мужчина оценивающе перевёл взгляд с Машиной отсутствующей причёски на её расплывшуюся фигуру, обтянутую бордовой китайской болоньей. Маша, обескураженная такой ситуацией, поспешила выйти из вагона. Ну вот, уже к чужим мужикам приставать начала… Пора отдыхать!

В переходе всё было как всегда. За стеклом в белом пластике стояли розы всевозможных расцветок. Она больше всего любила жёлтые с красными краями. Маша каждый раз замедляла ход, любуясь этим буйством красок. Дарят же кому-то цветы, иначе бы не торговали. И даже подарочные букеты, такие дорогущие, что неделю можно жить всей семьёй, тоже кому-то дарят. На ценниках, помимо цифр, было написано, сколько времени жизни осталось цветам. Розам счёт шёл на часы, а вот хризантемы были долгожителями. Какое странное новшество! Ведь никто же не купит. Опровергая её мысли, молодой человек купил целый веник алых роз, который едва успеет вручить до начала увядания. Маша с таким удивлением посмотрела на молодого человека, что тот смутился и сказал: «Она вряд ли любит меня, только мои деньги…»

Чувство смутного беспокойства, кольнувшее Машу в вагоне, опять вернулось. У выхода из метро стоял привычный скупщик золота, фарфора и прочего ценного барахла. На его картонке красовалась надпись «Скупка краденого». Свят-свят-свят, что же происходит? Куда смотрит милиция? А милиция смотрела прямо на Машу.

— Ваши документы! Сержант Петров, — представился молодой человек в униформе.
Маша нервно закопалась в сумке, надеясь, что паспорт именно в этой сумке, а не в какой-нибудь еще. Слава богу, тут…
— А что же вы за скупку краденого не арестовываете?
— За какую еще скупку? — спросил сержант, тщательно рассматривая прописку.
— Да вот же молодой человек средь бела дня скупает, а вы почему-то у меня документы проверяете, когда меня тут каждая собака знает.

— Ах этот… это наш сотрудник… гы-гы… выявляет криминальный элемент района. А вы можете идти, — ответил сержант, возвращая паспорт. Затем выдержал паузу и весомо добавил: — Пока.
Ноги предательски и без повода дрожали. Навстречу шли лица неизвестных национальностей, в оранжевых жилетах, на которых наискосок было вышито слово «нелегал». Господи, это ведь не мой город! Или мой? На глаза набежали слёзы. Маша отвернулась к витрине супермаркета и увидела за стеклом Викторию Руффо, более известную как ПростоМария, та стояла и улыбалась тихой улыбкой счастливой женщины. У Маши закружилась голова, и она подняла руки к вискам, чтобы поставить голову на место. ПростоМария сделала то же самое, только у неё это выглядело как изящное «ах, и не говорите».

«Это же я! Я всегда знала, что это я, что именно так я и буду выглядеть через пятнадцать лет!» — обрадовалась Маша. В иссиня-чёрных волосах не было ни одного седого. Всё тело еле уловимо пахло, и очень хорошо пахло. Только вот костюм был не по сезону лёгким. Да пусть, пусть всё остаётся таким кошмарным, лишь бы всегда так выглядеть!
Маша увидела смешного юношу, брюки которого были короче нормы сантиметров на десять. А в остальном он был вполне милым и на кого-то похожим. «Ой, мамочки, это же мой Петя в молодости, и свитер этот зелёный турецкий, я помню, как штопала», — узнала она мужа.

— Петя, это ты?
Он смотрел на неё, сильно щурясь, потому что стеснялся носить очки.
— Петя, ты не узнаешь меня?
— Кажется, узнаю. Вы Мария?
— Да, это я! Твоя Маша.
— ПростоМария.
Петя её не узнал. Зато начали узнавать старушки. Бросая свои пакетики с квашеной капустой и солёными огурцами, они окружали её кольцом. Петя незаметно слинял. А кольцо сжималось.
— Она это, она! Сколько времени на нее убили! А другие в это время деньги делали… Глянь, всё такая же фря, ничего не берёт ведьму!
Кто-то рванул из рук сумочку. Кто-то отдавил ногу. Самая высокая бабка вцепилась в волосы с криком: «Парик! Говорю вам, парик!»
— Пееетяаа!
Маша крикнула из последних сил…

— Да не сплю я, не сплю!
— Следующая станция — «Пражская».
Пётр поднял упавшую на грудь голову:
— Как раз наша!
Лицо мужа показалось бесконечно родным. А ведь вчера ещё думала: если бы не он, жизнь сложилась бы совсем по-другому.
— Вставай, Петь!
— Маша, не нервируй! Я как-нибудь сам знаю, когда встать, не маленький.
— Большой, большой! — улыбалась Маша.
На выходе из вагона, толкаясь, их обогнала молодая мамаша в сапогах на шпильке, в таких Маша не могла бы стоять и в молодые годы. Мамаша волочила за руку мальчика, страдающего лишним весом. Маша готова была посочувствовать мальчику, но он показал ей язык, и сочувствие тут же испарилось.
За стеклом стояли розы всевозможных расцветок. Уж эти-то свежие, это точно, за такие-то деньги!
Пётр резко остановился и спросил:
— Помнишь, какой сегодня день?
— А какой? 7 ноября. Красный день календаря.
— Молодец, старушка моя! Что-то ты ещё помнишь. А как брали штурмом Зимний не забыла? Мы познакомились с тобой в этот день, сто лет назад примерно. Давай я тебе розы подарю, Маш, твои любимые — жёлтые с красным.
— Петь, да ладно тебе… — Маша от неожиданности застеснялась.
Но Пётр уже вернулся к цветочному ларьку, ожидая, когда отойдёт покупатель. Потом он долго выбирал самые красивые из красивых, а Маша вдруг представила, как они покорно опустят свои головки, оказавшись в тепле, а потом и вовсе облетят сотней грустных мотыльков, загадочных в своем желании как можно быстрее покинуть этот мир. Холодно им тут. Очень холодно.
— Петь, а давай хризантемы, а?
Пётр обернулся:
— Точно?
— Да, Петь. Символ Японии.
Пётр посмотрел на жену так, как будто первый раз увидел, и сказал продавщице, терявшей терпение:
— Ну, раз Японии — дайте три!

Хризантемы простояли до начала зимы. Дочка сколько раз приходила — столько удивлялась и делала вывод: «Потому что подарены с любовью!»

Ну да, с любовью… А когда она последний раз была-то? Её Петя и в молодости был не по этому делу. Говорят, есть мужчины для хоровода, а есть для огорода. Петя мог быть агрономом, может, даже главным, а вот хороводов у них был дефицит. В последние же годы хороводы случались пару раз в месяц. А в совсем последние — совсем перестали случаться. И никакие намёки не помогали прояснить ситуацию. «О доме надо думать!» — отшучивался муж, когда Маша шла в очередную атаку. Постепенно тихое отчаяние и ощущение, что жизнь кончилась, вогнали Машу в депрессию. И тут-то появился он — Карлос, приславший письмо на только что заведённый электронный адрес. На фото был невозможный красавец латинской наружности. Его рубашка лопалась по швам от игры бицепсов, а улыбка в тридцать три зуба показывала, каких чудес достигла заграничная стоматология. Маша с трудом, но и с интересом разбирала русские слова, написанные латиницей. Иногда слова оставались неразгаданными, а звучали всё равно волшебно. Карлос обращался к ней «милая мучача». Эта «мучача», если только Маша правильно прочитала, не давала ей покоя, а спросить у домашних, кто это такая, Маша не решалась. Вдруг что-то неприличное?

Карлос мечтал приехать в Москву, сходить в Мавзолей и выучить язык Достоевского, потому очень радовался знакомству с Машей и хотел помочь ей деньгами, для чего ему нужен был номер счёта новой подруги. У Маши не было ни номера, ни счёта, поэтому она, как могла, тянула время и даже прочитала «Идиота». Но письма Карлоса становились всё короче. Обиделся, решила она. Потом пришло последнее письмо, довольно грубое, и Маша подумала, что латинский темперамент не для её расшатанных нервов. А всё муж — довёл до греха! Даже местные дворники стали посвистывать ей вслед. Эти-то откуда знают, чего ей не хватает? Как чуют! А всё из-за него — Пети!

И вдруг перед Новым годом новый удар — соседка доверительно сообщила, что видела Петю с другой женщиной. Они гуляли по аллее с собачкой.

Гуляли… Сначала Маша подумала, что это точно не Петя. Он не гуляет. Никогда не гулял. Раньше. А вдруг он? Соседка без очков, стало быть, зрение хорошее. Ишь, гулёна! Гуляет, значит. Со мной, значит, о доме думает, а с ней — гуляет. Маша представила рядом с мужем крашеную блондинку с тонкой талией, в сапогах на шпильке. Такую, наверное, приятно обнять, и даже можно ради прогулки пропустить футбол. На футбол он опоздал вчера — и никакого расстройства. И что? Как жить-то теперь дальше?
Маша сидела на кухне, не замечая, что стало совсем темно. Пришедший с работы Пётр сразу и не понял, что жена дома, включил свет на кухне — Маша зажмурилась.
— Маш, ты что это? Испугала меня. Что-то с внуком?
— Нет, всё хорошо у них. Это у нас плохо, Петя.
— А у нас-то чего плохого?
— Да вот… кончилась жизнь, Петя. На вид ещё живые, а на самом деле мёртвые. Всю жизнь ждали, когда будет полегче, чтобы уж тогда зажить… А всё… кончилось всё. Хоть ложись и помирай.
— Ну и настроение у тебя, — только и смог сказать Пётр. Ему было жаль жену, но он не хотел пропустить футбол. «Спартак» играл с «Зенитом». Пётр повернулся к двери, а Маша тихо спросила:
— Выгулял пёсика?

Пётр, забывший за долгие спокойные годы, что такое выяснение отношений, стал неловко спрашивать, о каком пёсике речь. Если бы Маша не была так расстроена, она наверняка почувствовала бы, как фальшиво прозвучал вопрос. Но Маша, погружённая в свои страдания, ничего не почувствовала и продолжала говорить много, сбивчиво и с обобщениями вроде «всегда знала», «мама была права» и «зачем только не слушала». Когда картина прояснилась, Пётр сказал о соседке:
— Нашла кого слушать! От неё уже трое мужей сбежало.
И добавил с укоризной:
— Между прочим, это наша дочь попросила посмотреть няню, чтобы ты, Маша, больше так не уставала. А ты…

Маша почувствовала, как ей, почти утонувшей в болоте, кинули соломинку.
— Правда, Петь?
— Конечно, правда. Но надо еще поискать. Эта вряд ли нам подойдёт. Да и дорого берёт.

«Да и бес с ним — сексом этим… лишь бы любил!» — поняла сразу же воспрянувшая Маша. А Пётр подумал, какая он свинья, что решил на старости лет приударить за кандидаткой в няни. Не мог удержаться — такая она была одинокая и привлекательная. Теперь придётся другую искать, лучше постарше. А всё-таки как иногда спасает полуправда! Без иллюзий и мужику-то трудно, чего уж про женщин говорить? Слабый пол.
«Спартак» выиграл 2:1.

Голубой хирург

Утром, зайдя в туалет, Юрий Петрович увидел в унитазе маленькую плавающую рыбку. На некоторое время он забыл, зачем пришёл, удивляясь этакому чуду. Потом шмыгнул в ванную справить нужду, пока жена не заметила нарушения порядка. В ванной он вспомнил, что сын вчера чистил аквариум.
— Петька, подь сюды! — крикнул Юрий Петрович, выходя из ванной уверенным и спокойным человеком.
Сонный Петька удивился не меньше отца и объяснил, что он тут ни при чём, рыбка-то морская, а ему ведь морской аквариум не купили — дорого. А называется рыбка — голубой хирург.
Юрий Петрович с сомнением посмотрел в глаза своему ребёнку, собираясь отвесить лёгкий подзатыльник. Но глаза были чисты и наивны, и отцовская рука неловко повисла в воздухе.
— Что, правда, так называется? Это зачем же так обозвали животное?
— Её в морскую воду срочно надо, — сказал Петька, то ли не услышав вопроса, то ли решив не обсуждать эту скользкую тему.
— Сам знаю. Иди спроси у матери соли!

Петькина мама — Мария Евгеньевна — лечила солевыми ванночками суставы, потому в доме имелся годовой запас морской соли.
Мария Евгеньевна поделилась солью, но без всякой радости.
Петька быстро сделал нужный раствор и притащил в туалет трёхлитровую банку и сачок. Юрий Петрович аккуратно плюхнул голубую рыбку в воду, улыбаясь и приговаривая:  «Ишь ты… голубушка моя».
Вечером, закрывшись на кухне и стыдясь самого себя, Юрий Петрович тихо сказал рыбке: «Ну, ты это… ну, если мне положены три желания, то ты скажи. А летом я тебя отвезу на море. Чёрное. У меня там брат, я его три года не видел. Выпущу тебя в эту… пучину морскую. Ты только голос подай!»

Тут Юрий Петрович увидел стоящего в открытых дверях сына.
— Иди сюда, шпиён! Чего подкрадываешься? Мог бы покашлять, как воспитанные люди делают!
— Зачем ещё кашлять, что я — больной? — удивился Петька, но послушно подошёл и получил отложенный с утра подзатыльник.
С обидой и пониманием одновременно он сказал:
— Ну и зря! А про рыбу я думаю, что она не активирована.
— Чего ещё придумал? А как её надо?
— Как? Не знаю пока… Надо понаблюдать.
— Ну и давай, наблюдай, аквариумист!
Так голубой хирург занял своё место на кухне и в сердце Юрия Петровича, который взял моду обращаться к рыбке за сочувствием, когда острая на язык супруга оскорбляла его обидными и лишёнными оснований словами. Он садился напротив банки и, глядя в рыбьи глаза, по очереди: то в левый, то в правый, говорил: «Ну вот скажи мне, как можно так обращаться с человеком? С царём зверей! Или кого он… я… там царь?» Рыбка внимательно слушала Юрия Петровича и, казалось, вот-вот должна была ответить: «Старик, да брось ты свою вздорную старуху!»
Пытался Юрий Петрович обсуждать с рыбкой и футбольные матчи, но хирург оказался к футболу глух.
Однажды случилось Юрию Петровичу прийти с работы поздно и сильно выпивши. На его счастье, все уже спали. Сел он напротив банки и начал рассказывать неприличный анекдот. И вдруг ясно услышал: «Пьянь!» «Неужто активировалась?» — подумал он и, убедившись, что все спят, ещё долго пытался разговорить рыбку, но та молчала как рыба.

Утром, косясь на банку, он силился понять, был ли этот разговор на самом деле или это белая горячка, которой постоянно пугала жена. Рассказать об этом он никому не решился, но с того дня выпивал только по праздникам и норму свою помнил.

А Петька всерьёз увлёкся сбором информации о голубых хирургах. Кроме расширения кругозора, это привело его к двум пятёркам; первая была за доклад по зоологии, а вторая за сочинение «Самый чудесный день». Хотя учительница литературы и сделала замечание, что надо было написать о реальном дне, а не выдумывать, но зато отправила сочинение на конкурс «Юный сказочник», где оно получило приз за оригинальность.
И только Мария Евгеньевна невзлюбила хирурга сразу и навсегда. Глядя, как муж, по-детски улыбаясь, смотрит в банку, она ловила себя на мысли о ревности. Эта ревность, непонятная и абсурдная, день ото дня грызла её всё сильнее.
Однажды, рассматривая синие плоские бока хирурга, она сказала: «Ну ладно! Ещё посмотрим, кто кого!» И села на диету. Характер у неё был железный, закалённый в боях за образцовый быт, так что вскорости Мария Евгеньевна сбросила десять килограммов — и сразу помолодела. А помолодев, сделала новую стрижку, модную.
Юрий Петрович долго не замечал перемен в облике супруги. Но в один прекрасный вечер он увидел её в новом шёлковом халате ярко-синего цвета, с желтыми разводами, и пошутил:
— Маш, ты брови, что ли, выщипала, рыбка моя?
— Иди-иди, рыбой своей и любуйся! — сказала жена, кокетничая.
— Маш, а всё ж таки красивая ты у меня баба!
Юрий Петрович подумал, что давно не дарил ей цветов, и надо завтра купить синеньких таких с жёлтеньким — ирисов.
Чудесным образом после «хирургического» вмешательства жизнь семьи заиграла новыми красками. Оказалось, что активировать надо было вовсе не рыбу, которая продолжала упорно молчать, а друг друга.
Летом, как только прогноз погоды сообщил о нужной температуре воды в Чёрном море, вся семья поехала в гости к родственникам, взяв с собой и хирурга.
Первым же вечером они выпустили рыбку в море, но та ещё долго не отплывала от берега. На что Иван Петрович — брат Юрия Петровича — сказал:
— Правильно боится! Знает, что сожрут её.
Петька возразил:
— Не сожрут. Она же волшебная!
А Мария Евгеньевна добавила:
— Как же, сожрёшь её, она сама кого хошь сожрёт!
Юрий Петрович одобрительно похлопал сына по спине, приобнял жену, и они ещё немного посидели, глядя на утопающее солнце и думая каждый свои, но очень приятные мысли.

Пятница, 13-е

Арнаутский забыл сон. Вообще-то Арнаутский уже много лет не помнил снов, а потому был уверен, что они ему не снятся. Но в пятницу утром, выходя из подъезда, он увидел чёрного кота, сидящего на пути. Арнаутский помедлил. Он вовсе не был суеверным, но где-то в глубине души немного и был, и Эдгара По в детстве читал, потому чёрным котам не доверял. Пока Арнаутский выбирал маршрут обхода, кот внимательно следил за ним. Арнаутский шагнул вправо — кот бросился наперерез, и в это самое мгновение Арнаутский ощутил тревожное послевкусие забытого сна. Но, как ни пытался вспомнить сон, не получилось.
В обед неожиданно позвонила бывшая одноклассница Женя Лапкина, прозванная когда-то Лапкиной-Тапкиной. Они поделились друг с другом новостями об одноклассниках (вернее, делилась одна Лапкина, Арнаутского эти люди давно не интересовали), а потом Лапкина сказала, что у нее ностальгия, поэтому она хочет отметить свои тридцать лет (Представляешь? Тридцатник! Совсем старуха! — Ну что ты! Ты ничуть не изменилась!) со школьными друзьями, и была бы рада видеть и его. Арнаутский обещал быть всенепременно.
После неудачного брака Арнаутский почти не интересовался женщинами. Мужчинами, правда, тоже. Ему было хорошо одному. Он не держал даже собаку. Правда, у него жил джунгарский хомяк Степан. В лучшие моменты хомяка называли Степашкой, в худшие — Свиньёй.
В субботу Лапкина перезвонила:
— Знаешь, у многих неотложные дела, поэтому я решила не заказывать столик, а пригласить всех к себе. Будет небольшая компания, так даже лучше, пиши адрес…
В назначенный час Арнаутский с букетом из тридцати красных роз, который должен был восхитить всех одноклассниц, позвонил в дверь квартиры Лапкиной. Дверь открыла хозяйка. Первое, что бросилось в глаза, — помада цвета ростовских помидоров. Потом Арнаутский отметил некоторые возрастные изменения и, испугавшись, что Лапкина заметит его реакцию, сказал: «Ты почти не изменилась! Только стала ещё красивее!» Но Лапкина заметила, что он отметил. А он заметил, что она заметила.
Прошли в комнату, стол был накрыт на две персоны.
— Очень небольшая компания! — пошутил Арнаутский, протягивая букет, не сыгравший своей роли.
Лапкина, улыбнувшись, поблагодарила за цветы, но объяснять ничего не стала. Арнаутский почувствовал себя тигром, за которым громко захлопывается дверь клетки, и смело шагнул к столу. «Главное — ничего не обещать!» — решил он.
После нескольких тостов Лапкина стала намного привлекательнее. Помидорная помада то ли стёрлась, то ли перестала раздражать, и Арнаутский признался:
— А знаешь, Лапкина-Тапкина, ты мне нравилась в седьмом классе.
— Арнаут, меня так уже лет десять никто не называл! Правда, что ли, нравилась? Почему я этого не помню? А как же твоя Малая Арнаутская?
Так прозвали их одноклассницу Лену, отличавшуюся невысоким ростом.
— Ленка? Не, Ленка — это уже в восьмом. В седьмом — только ты!
Лапкина нарушила табу на курение в квартире, и они дружно покуривали, попивая кофе. Выяснили, что у Ленки уже трое детей.
— А ты чего ж развёлся?
— Да я и не помню уже. Мусор, что ли, не вынес…
— Шутишь?
— Ха! Если бы…
— А чего ты мусор не вынес? В мусоре любишь сидеть? — Лапкина вдруг хрюкнула от смеха и стала очень похожа на себя же школьную.
Арнаутский подумал, что красная помада — это круто и сексуально!
— Ну, а ты чего же не замужем?
— Нету, Арнаут, достойных такой красоты! И интеллект, как ни прячь, вылазит в самый неподходящий момент.
— Да какой там у тебя интеллект? У тебя тройка по химии всегда была.
— Да. Да! Но и этого достаточно. А химия не помогает. Ну, не о ядах же с мужчинами говорить.
— Можно о спиртах ещё.
Лапкина опять хрюкнула, брызнув кофе во все стороны. На белой рубашке Арнаутского появились мелкие, как из пульверизатора, пятна цвета жжёной сиены.
— Ой, прости! Снимай! Я скоренько постираю с отбеливателем.
Арнаутский, снимая рубашку, быстро трезвел и думал: «Ну вот, началось!» Он втянул живот. Пока Лапкина отсутствовала, немного отдышался. Потом снова втянул.
— Толя, а у меня к тебе дело!
— Ну, выкладывай! — сказал он понимающе, отметив, что Лапкина даже вспомнила, как его зовут.
— Ты не мог бы отвезти мою маму на дачу?
Арнаутский хорошо помнил Лапкину Старшую. Характером и фигурой она походила на немецкий танк Первой мировой «Мефисто». Такого поворота он не ожидал.
А Лапкина продолжала уговаривать:
— Я ей пообещала, понимаешь? А тачка в ремонте…
Арнаутский подумал, что тоже разбил бы тачку, если бы это могло избавить от Лапкиной-Мефисто.
— Толечка! Ну, я очень тебя прошу! Буду твоя должница на всю жизнь!

Через неделю Арнаутский вёз Лапкину Старшую на дачу вместе с шестью баулами и саженцами облепихи в багажнике. Забытый сон вспомнился сам собой: кто-то ломится в дверь, Арнаутский из последних сил подпирает плечом и одновременно крутит замок, но замок предательски прокручивается и прокручивается.